Разворачивая свиток: ростовая икона

Дальше разворачивая свиток иконы, мы приходим к изображению ростовому. Вот ростовая икона, в данном случае это образ Богоматери Ярославской, Оранта она называется, где вот этот удивительный жест молитвы, как чаша, вмещает в себя Христа, расположенного у нее на груди. И здесь мы видим, как особенно икона изображает тело. Мы не видим тяжести этого тела. Мы видим красоту пропорций. В древних иконах такое было, вытянутые тела, и они все наполнены светом.

Для контраста вспомним другое отношение к телу. Ведь христианское искусство начало формироваться – тогда еще не было, конечно, икон – в поздней античности. Вообще христианское учение возникает в поздней античности. И античность давала свое понимание тела. Вот Ника Самофракийская, например. Это прекрасное тело. Нам даже не мешает воспринимать эту красоту то, что у Ники нет головы и нет рук. Но есть прекрасное тело. В здоровом теле – здоровый дух, мы помним это.

Но, правда, поздняя античность давала и другие варианты, наоборот, отвержения тела. Киники, стоики говорили о том, что тело – это темница для души и душа рвется из тела, как птица из клетки.

Вот между культом тела и отвержением тела пролегает то, что апостол Павел назвал бы «царским путем», и то, как он сформулировал христианское отношение к телу. Что тело – это храм Святого Духа, это то, что не само по себе ценно, а ценно своим содержанием. Правда, в другом месте он говорит, что «свое сокровище мы носим в хрупких сосудах». Вот эта хрупкость этого сосуда и одновременно драгоценность его содержания – вот это мы видим в иконе. Святые почти парят, они не ступают на эту землю тяжестью своей походки. Они почти парят. Часто, как на этой иконе, где вот такие священнические полиставрии, одежды, где много крестов, почти прозрачными, воздушными делают эти тела. И, действительно, тело в иконе изображается вот таким образом.

Икона и портрет

Если мы говорим, что икона – не портрет, давайте сравним с портретом. Самый знаменитый, хрестоматийный портрет Пушкина – это портрет, написанный Орестом Кипренским. Идеальный поэт, рядом муза, вот замечательный образ. Но сам Пушкин, если вы помните, очень иронично относился к этому портрету. Он говорил: «Себя как в зеркале я вижу, но это зеркало мне льстит». Да, портрет тоже не всегда отражает точно образ человека.

Он дает скорее некоторую маску, как, например, маску дает очень часто современное искусство, или искусство авангарда. Икона – это не живопись. Во-первых, у живописи всегда такая четко авторская позиция, живопись дает свое понимание и т.д.

А икона дает возможность увидеть человека как вместилище духа, как то, что в нем видит Бог. У него есть лик. Не лицо, заметьте, не личина, а лик. Отец Павел Флоренский различал эти вещи – лик, лицо и личину. Лицо – это физическое состояние человека, то, как мы выглядим сегодня в зависимости от нашего состояния, возраста, настроения и т.д. Личина – то, что мы надеваем на себя, как мы хотим себя видеть или как видит нас, скажем, другой человек или общество. А лик – это то, как видит человека Христос. И вот лики, а лики часто пронизаны светом в иконах, дают возможность увидеть вот это духовное состояние человека, вот то процветшее состояние, просветленное, преображенное.

Икона и религиозная картина

Еще одна дефиниция очень для нас важна: икона – это не религиозная картина. То, что это не портрет, мы поняли. И не картина символическая или где трансформация какая-то физического идет, преображение. Достаточно сравнить два распятия. Это «Распятие» Эль Греко (я не беру сейчас распятия, скажем, с повышенной, гипертрофированной телесностью для слишком большого контраста, какого-нибудь Рубенса и т.д.) Эль Греко, человек, который изначально, в общем, начинал даже как иконописец. И мы сравним это с распятием, например, Дионисия. У Эль Греко все очень точно привязано к Евангелию. «Тьма пала с часа шестого до часа девятого» — и мы действительно видим темный фон. Мы видим даже плачущих ангелов, т.е. видимое невидимое здесь тоже присутствует. Мы видим здесь кульминацию, напряжение нервов Христа на кресте, видим эту льющуюся кровь, видим умирающее, агонизирующее тело, которое действительно умирает на кресте. Вот это точка, кульминация – плач Богородицы, удивление совершенно застывшего Иоанна, любимого ученика…

И другое совершенно понятие о крестной смерти, другое представление, другое явление у Дионисия. У Дионисия смерть на кресте – это не последняя точка. Это предвестие воскресения, поэтому золотой фон, поэтому нет напряжения в теле, а есть вот эти объятия любви, которые буквально закрывают крест, – руки, раскинутые в объятиях любви. Да, здесь тоже плачущие ангелы, здесь тоже поникший Иоанн Богослов, тоже плачущая Богородица, по крайней мере скорбящая, и образ тьмы и смерти под крестом, где могила Адама (мы видим кости и череп первого человека, Адама, который, собственно говоря, и вверг человечество в смерть. Но есть победа креста: «Крестом радость прииде всему миру», поет церковь, и это именно изображает распятие. И свет воскресения, который сияет уже в иконе «Распятие», свет преображения, который видели на Фаворе ученики – вот это является главным в иконе.

Свет в иконе

В иконе свет – самое главное, он лепит форму, он дает содержание, он выстраивает всю драматургию. Вот если мы приглядимся к ликам, особенно в классической такой, византийской, ну, и древнерусской иконописи, то мы увидим, что в иконе источник света внутри человека. Не снаружи – поэтому нет теней, которые отбрасывали бы тела, нет светотени в ликах, а есть лики, сияющие, как лампады, лики, сияющие, как светильники.

Это вот свет воскресения, свет преображения. И, собственно, пространство иконы тоже строится этим светом. Тут нет внутренней глубины. Я сейчас, может быть, не буду останавливаться на таком термине, как обратная перспектива, это сложная тема, но здесь скорее перспектива вечности, перспектива другая. Обратная она не потому, что она геометрически строится по-другому, – она другая. И вот, например, в иконе «Преображение» Феофана Грека мы видим пространство, которое выходит на нас. Оно из вечности выходит на нас. В то же время оно развивается как свиток, раскрывающийся во времени, потому что группа Христа с учениками восходит на гору, потом Христос на горе и преображается перед учениками, ученики падают на лица свои, и дальше Христос сходит с горы.