Актриса. А как же условия сцены

ЧЕХОВ. Никакие условия не допускают лжи.

 

Актриса недовольно пожав плечами уходит.

ОЛЬГА. Перед репетицией «Дяди Вани» зашла к вашей сестре, видела Лику (пардон, что так называю) и Левитана. В вашем кабинете висит ваш большой портрет, уютно там, хорошо. Я абонировалась на угол дивана, прямо против портрета. Буду приходить и сидеть.

ЧЕХОВ. Я привык к вам, скучаю и не могу помириться с мыслью, что не увижу вас до весны. Будьте здоровы, веселы, счастливы, работайте, прыгайте, увлекайтесь и, если можно, не забывайте заштатного писателя, вашего усердного поклонника.

ОЛЬГА. А вы думаете, я к вам не привыкла? Вчера был ровно год, что мы с вами познакомились, милый писатель. Помните, на черновой репетиции «Чайки»? Как я дрожала, когда мне прислали повестку, что вечером будет «сам автор»! А теперь вот сижу и пишу этому автору без страха и трепета, и наоборот как-то светло и хорошо на душе.

ЧЕХОВ. Мне в Ялте скучно отчаянно. Днем работаю. Потом сажаю деревья. Сад у меня будет необыкновенный. А к вечеру начинаю вопрошать себя, что делать, куда идти? Я переживаю теперь состояние пересаженного дерева, которое находится в колебании: приняться ему или начать сохнуть? Не забывайте меня… Литератору нельзя безнаказанно проживать в провинции. Естественное состояние литератора – это всегда жить возле пишущих, дышать литературой. Нужно покориться раз и навсегда и переехать в Москву.

ОЛЬГА. Савва Морозов повадился к нам в театр, ходит на все репетиции «Дяди Вани», сидит до ночи, волнуется страшно. Знаете, он решил, что я не могу играть Елену, так как у меня нет противного мужа, как у нее, и роль у меня будет не пережита. Я решила поискать. Вы ведь мне не откажете помочь, тем более что это для успеха вашей же пьесы, милый мой писатель, правда? Ах, писатель Чехов, если бы вы могли быть на первом представлении «Дяди Вани». Вот был бы праздник!

ЧЕХОВ. О том, что «Дядя Ваня» идет 26, я узнал только 27. Телеграммы стали приходить, когда я был уже в постели. Их мне передавали по телефону. Я просыпался и бегал к телефону в потемках, босиком, озяб очень. Впервые мне не давала спать моя собственная слава. На другой день я положил у постели и туфли, и халат, но телеграмм уже не было.

ОЛЬГА. Пьеса имела шумный успех, захватила всю залу, об этом уже говорить нечего. Я всю ночь не смыкала глаз, и сегодня все реву. Играла я невообразимо скверно – почему? Многое понимаю, многое – нет. Я то головой об стену, то сижу, как истукан.

МАРИЯ. «Дядю Ваню» чем дальше играют, тем все лучше и лучше. Даже жалеешь, что только четыре действия, можно было бы и десять таких с удовольствием прослушать.

ОЛЬГА. Страшно думать о будущем, о следующих работах. Не могу сказать вам, как меня убивает мысль, что именно в вашей пьесе я играла неудачно. Вот пришли и черненькие деньки вашей актрисульки. Отведаем и этого.

ЧЕХОВ. Впереди еще много и неудачных дней и целых неудачных сезонов – ко всему надо быть готовым, надо этого ждать, и, не смотря ни на что, упрямо, фанатически гнуть свою линию. Пишите побольше. Видите, я пишу почти каждый день. Автор так часто пишет актрисе – этак, пожалуй, гордость моя начнет страдать. Надо актрис в строгости держать, а не писать им. Будьте здоровы, ангелочек.

МАРИЯ. В среду компанией затащили меня в «Литературный кружок». Масса знакомых, уютно и вкусно можно покушать. Много спрашивали про тебя и кланялись. Приглашали меня и на четверг, но я решила не часто баловать кружок своими посещениями, чтобы больше ценили, и потому пошла в Художественный театр. А Лика, по-моему, злоупотребляет своими частыми посещениями, она каждый день бывает в клубе. Боюсь, что она надоест там.

ЛИКА. Машу почти не вижу. Мы с ней поменялись ролями – она выезжает, я же нигде не бываю.

ЧЕХОВ. Я никак не ожидал, что вы вспомните обо мне. Мне писали, что вы стали важной. В Ялте Левитан, он в отличном настроении и пьет по четыре стакана чаю

ЛИКА. Мне кажется, что я живу на свете лет сто. Смотрела на днях «Чайку», говорить о ней ничего не буду, все уже сказано. Говорят, что «Чайка» заимствована из моей жизни. Я до сих пор еще вся под впечатлением. Играют все превосходно! Я так ревела в театре, как никогда. Ах, как скучно жить!

ЧЕХОВ. Мне в Ялте тоже скучно. Этот милый город надоел мне до тошноты. Жизнь моя не идет и не течет, а влачится. Не забывайте обо мне, пишите, хотя изредка. В письмах, как и в жизни, вы очень интересная женщина.

ЛИКА. Если б я имела возможность бежать в Австралию, то я была бы счастлива.

МАРИЯ. Ольга Леонардовна Книппер в первый раз была в клубе, имела успех, ею любовались, говорили приятные вещи… Потом она ночевала у меня, смеялись не переставая. А какой она приятный человек. В этом я убеждаюсь каждый день. Большой труженик и, по-моему, весьма талантлива. Поздравляем тебя с днем ангела.

ЧЕХОВ. День моих именин и избрания в академики прошел в угрюмом молчании, я был нездоров.

ОЛЬГА. Как же это я еще не поздравила вас с избранием в академики?! Замоталась, заигралась и устала.

ЧЕХОВ. Маша, попроси Ольгу Леонардовну приехать к нам на все лето, без нее скучно. Я ей буду жалование платить.

ОЛЬГА. Я согласна жить у вас, коли жалование будете платить и на ваших харчах. Я недавно видела во сне нашу встречу. Уверена, что она такой будет и наяву. Довольны ли вы, что Художественный театр едет к вам в Ялту? Теперь я уже скоро увижу вас, знаменитость! Вы знаете, что я приеду раньше с вашей сестрой?

ЧЕХОВ. Хорошо, что вы приедете с Машей раньше всех, и мы успеем поговорить, погулять… Голова ты моя удалая, долго ль буду тебя я носить?

АКТРИСА. Если вы хотите, чтобы вас любили женщины, то никогда при них не сердитесь и не солидничайте…

ФОКУСНИЦА. Люблю я вас безумно… Без вас нет смысла моей жизни, нет счастья и радости! Для меня вы всё… Я вас люблю. С вами не то что на край света, а куда хотите, хоть в могилу, только, ради бога, скорее, иначе я задохнусь…

ВАНЯПЕТЯ. Я люблю вас! Вы моё счастье, жизнь… Я знаю, шансы мои на взаимность ничтожны, равны нулю, но мне ничего не нужно, позвольте мне только глядеть на вас, слышать ваш голос… Позвольте мне говорить о своей любви, не гоните меня прочь.

АКТРИСА. Люблю, люблю… Это камень на моей шее, я иду с вами на дно, но я люблю этот камень и жить без него не могу.

ВАНЯПЕТЯ. Мне так хорошо, душа полна любви, восторга… За что, за что я полюбил вас, когда полюбил – о, ничего не понимаю. Я вас люблю, люблю!.. Как никого, никогда…

ДЯДЯ. Я люблю, люблю, люблю… Люблю ваши глаза, ваши движения. Которые мне снятся… Великолепная, чудная женщина!

ОЛЬГА. Доброе утро, дорогой мой. Как провел ночь? Вчера, как расстались с тобой, долго смотрела в темноту и много, много было у меня в душе. Конечно, всплакнула. Я ведь так много пережила за это короткое время в вашем доме. Вчера жутко было одной остаться. Думала все о тебе. Мне так приятно вспоминать, а тебе тоже – а? Милый ты мой, милый! Помнишь, как ты меня на лестнице провожал, а лестница так предательски скрипела? Я это ужасно любила.

ЧЕХОВ. Мне все кажется, что отворится сейчас дверь, и войдешь ты. Но ты не войдешь, ты теперь на репетициях. Я не знаю, когда и выеду в Москву потому, что, можешь ты себе это представить, пишу пьесу. Она сидит в голове, уже вылилась, выровнялась и просится на бумагу, но едва я за бумагу, как отворяется дверь и вползает какое-нибудь рыло.

ОЛЬГА. Мы так мало с тобой говорили, и так все неясно, ты этого не находишь? А ты меня не забыл, какая я? А ты меня любишь? А

ты мне веришь? А тебе не скучно без меня? А ты за обедом ешь? А с Машей ласков? А ну-ка, попробуй, ответь на все.

ЧЕХОВ. Как мне мешают, если бы знала! Такая масса всякого рода беспокойщиков. Пьесу ведь надо писать, не останавливаясь, без передышки. Одиночество – прекрасная штука.

ДЯДЯ. Черт бы всех побрал… Подрал. Думают, я доктор, умею лечить всякие болезни, а я не знаю решительно ничего, всё позабыл, что знал, ничего не помню, решительно ничего. Черт бы побрал. В прошлую среду лечил женщину – умерла. И я виноват в том, что она умерла. Да… Кое-что знал лет двадцать пять назад, а теперь ничего не помню. Ничего…

ВАНЯПЕТЯ. В голове пусто, на душе холодно. Может быть, я и не человек, а только делаю вид, что у меня руки и ноги… и голова; может быть я и не существую вовсе, а только мне кажется, что я хожу, ем, сплю.

ОЛЬГА. Привези мне карточку Левитана – я хочу сохранить память о покойном. (Пауза)

ДЯДЯ. О, если бы не существовать! И та женщина, что умерла в среду, вспомнилась… И всё вспомнилось, и стало на душе криво, гадко, мерзко… Пошел, запил …

ОЛЬГА. Я тебя жду, жду, жду отчаянно, мой ялтинский отшельник. Я чувствую – ты усиленно пишешь.

ЧЕХОВ. Пьеса уныло глядит на меня, лежит на столе, и я думаю о ней уныло. Вчера ночью сгорел театр, в котором ты играла. Он здесь в Ялте совершенно не нужен, кстати сказать. Скоро я приеду в Москву, хотя не понятно, зачем я поеду туда. Чтобы повидаться и опять уехать?

ОЛЬГА. Мы могли бы любить друг друга, быть близкими. В Москве тепло, хорошо, ты бы отлично жил здесь, писал бы. Антон, милый мой, любимый мой, приезжай. Между нами все должно быть чисто

и ясно. Мы не дети с тобой. Говори все, что у тебя на душе, спрашивай у меня все – я на все отвечу. Ведь ты любишь меня? Так надо, чтоб тебе было хорошо от этого чувства, и чтобы и я чувствовала тепло. Скажи, ты согласен со мной?

ЧЕХОВ. В общем, ты хочешь и ждешь какого-то длинного разговора – с серьезными лицами, с серьезными последствиями. А я не знаю, что сказать тебе, кроме одного, что я уже говорил тебе десять тысяч раз и буду говорить, вероятно, еще долго, что я тебя люблю – и больше ничего… Если мы теперь не вместе, то виноваты в этом не я и не ты, а бес, вложивший в меня бацилл, а в тебя любовь к искусству.

ЧЕХОВ. Можешь себе представить, я закончил пьесу. Ужасно трудно было писать «Трех сестер». Ведь три героини, каждая должна быть на свой образец. Уезжаю в Москву, а оттуда за границу. (пауза)

ДЯДЯ. В Москве два университета.