Точка зрения Морраса

В своей работе Моррас пытается предвидеть будущее для интеллигенции, которая по его мнению составляет важнейшую часть современного общества, ту часть на которой держится все последние достижения, и её дальнейшие действия в отношении своей нации (на примере Франции) и государства.

Автор делит силы, двигающие мир, на две составляющие- духовная часть и материальная: «Созданные для наблюдения глаза уже распоз­нали две древние материальные силы — Золото и Кровь».[26] Любовь, вера и прочие морально-инстинктивные рефлексы относятся к духовной части, к Крови по Моррасу. Все материально- технические потребности соответствуют Золоту. По мнению француза на тот момент когда он писал эту книгу мир стоял на перепутье- остаться жить по чести Крови -или отдаться во власть материальных благ- Золота. Самим веским словом, которое может склонить чашу весов в ту или иную сторону, обладала интеллигенция. Именно её призывает Шарль Моррас выбрать свою сторону в этой борьбе: «Интеллигенции нужно быстро использовать еще оставшиеся у нее силы! Ей нужно занять пози­цию! Ей следует сделать выбор между Ростовщиком и Государем, между Финансами и Шпагой! Приро­да двух вступивших в конфликт сил дает ей— и только ей — сверхчеловеческую способность, фее­рический дар — творить и предопределять нечто прекрасное и безусловно ценное.»

Безусловно, по мнению Морраса Золото представляет собой Силу (Моррас специально пишет понятия золото и сила с большой буквы дабы подчеркнуть их значимость и одушевить), только она не скреплена подписью того, кто силен. Злоупотребля­ющего своей силой можно убить, но Золото всегда уходит от именования и от мести. Гибкое и подвижное, оно безлично. В его царстве мы не различаем друга и врага, соотечественника или чужеземца. Без ущерба для себя оно равно служит Парижу, Берли­ну и Иерусалиму.  

В разделе «величие и упадок» Шарль Моррас рассматривает развитие интеллигенции в XVI-XIX веках. По его наблюдениям поэты являлись средствами развлечения для общества и не приносили пользы в политическом и философском смысле только в XVI. Они выполняли скорее роль шутов и циркачей, чем мыслителей. «Нравиться публике, развлекать и развлекаться- вот единственная их цель.»

Вскоре настаёт золотой век литераторов, когда их произведения действуют на политические события. «Как раз противоположное этому- реформа, изменение принятых идей и утвердившихся вкусов.» Поведение отдельных людей меняет поведение всего общества. Моду задают лишь одни индивиды. Так же эти индивиды благодаря своим произведениям меняют не только поведение но и сами мысли общества. Мысли данных писателей особенно сильно проявляются на молодых людях. Практически вся литература, написанная в XVII веке существовала практически только для высших и властных слоёв населения, и почти все мысли на тот момент модных писателей откладывались в умах юных государей. Ни Людовик XVI, ни его советники, ни его чиновники, ни Луи-Филипп, ни его сыновья не были «труса­ми» — в иных ситуациях они выказывали немалую моральную силу. Но в глубинах их психики уже произошла Революция: после того, как они были пронизаны философизмом, правили уже не они сами, но ими правила литература этой эпохи. Под­линным королям, литераторам, достаточно было по­явиться, чтобы захватить пурпур и заняться его де­лежкой. По мнению Морраса революционная эпоха была высшей точкой дик­татуры литераторов. «Когда мы пытаемся охватить одним словом три революционных законодатель­ных собрания, когда мы ищем общий знаменатель для этого сборища деклассированных дворян, быв­ших военных и бывших капуцинов, то им оказыва­ется всякий раз слово «литератор». В этой литера­туре можно найти все признаки упадка, но временно она торжествовала, правила и управляла. Ни одно правление в истории не было столь литератур­ным. Старые книги из былых салонов, салонов с их проектами реформ на 1750 год — след идет от них к этим «Декларациям», к текстам законов, списан­ным со страниц какого-нибудь толстого тома».  Руко­водящими идеями являются идеи философов. Все те политические мысли которые, которые собирались и концентрировались на протяжении предыдущих веков выплеснулись в данную эпоху. Мечтания отдельных людей проецировались на общество.

«Революционная литература была склонна растворять нации, дабы сотворить единство человеческого рода, тогда как прямыми следствиями Революции были — повсюду, кроме Франции, — возгорание патриотических чувств и ускоренное образование национально­стей.»[27] Однако немецкая, английская, итальянская, славянская литература служила (каждая в своей родной среде) этим бурным физическим силам, тог­да как французская литература XIX века предпочи­тала игнорировать этот порыв: в ней царил дух кос­мополитизма и гуманитаризма. В самой Франции она говорила нечто противоположное происходящему и дома, и за рубежом; она не замечала те факты, которые сама же порождала; войны Империи использовались ею лишь во благо идей Революции. Факты давали ей повод для французской национальной революции, но она их всячески чуралась.

Моррас ставит перед интеллектуалами альтернативу: служить либо Деньгам, либо Крови. Как монархист, он име­ет в виду прежде всего династию, но подразумевает и народ, нацию. В этом его рассуждения чуть ли не буквально совпадают с позицией Ленина, только тот писал о «народных массах» (этот термин вообще употреблялся им чаще, чем слово из марксистско­го лексикона — «пролетариат»). Иного выбора про­сто нет: либо быть холопами денежных мешков, либо служить собственному народу. Но у Морраса единственным ограничением власти капитала явля­ется опирающаяся на традиционные элиты власть государя. А там, где монархия навеки ушла, носителем такой власти может стать уже не опирающий­ся на традицию вождь. И ряд теоретиков фашизма, и многие консерваторы приходят в это время к той или иной версии цезаризма. Достаточно вспомнить о заключительном разделе «Заката Европы» Шпенглера: финальную схватку между деньгами и кро­вью он описывает в терминах Морраса, но стоит уже на позициях не роялизма, а цезаризма. «Появление цезаризма сокрушает диктатуру денег и ее полити­ческое оружие — демократию... Меч одерживает победу над деньгами, воля господствовать снова подчиняет волю к добыче... Силу может ниспровер­гнуть только другая сила, а не принцип, и перед лицом денег никакой иной силы не существует. Деньги будут преодолены и упразднены только кро­вью». Моррас указал этот путь, но сам по нему не пошел, оставаясь до самого конца монархистом.

Моррас на примере Франции показывает как мировая финансовая система и её порождение-капитализм уничтожает национальное самосознание и идентификацию. По его мнению на тот момент (конец 19 начало 20 века) главную роль в создании общественного мнения играла пресса, но уже тогда она превратилась в служительницу финансов-«пресса стала промышленной силой, машиной для заработка денег и их проедания; это — меха­низм без морали, без отечества и без сердца. Вовле­ченные в работу такого механизма люди суть наем­ные работники, то есть прислуга, либо финансисты, то есть космополиты. Причем слуги эти всегда дос­таточно ловки, чтобы заглушить голос совести, ког­да говорит интерес, а финансисты этого голоса про­сто лишены.» Уже тогда понятие «нация» стало пропадать интересах общества путем роли прессы. Моррас пишет что пресса стала продолжательницей дела интеллигенции: «Будучи слепой и безразличной силой, равно способ­ной служить государству и его разрушать, к сере­дине прошлого века национальная Интеллигенция могла пойти против национального Интереса, ког­да этого захотело иностранное золото.»

Пресса тогда, как и в наше время зависила от финансов. Моррас ви­дит эту опасность: «Финансовые комбинации уби­ли идеи, реклама покончила с критикой».[28] Редактор сделался «наемным работником», «его роль сводит­ся к развлечению читателя, которого он должен бла­гополучно довести до рекламных объявлений на последних страницах»[29]. «Убеждениям тут не место, нужно или подчиняться, или выметаться. Боль­шинство пишущих, для которых перо является единственным источником дохода, становятся слу­гами». Повсюду «шантаж во всех его формах, про­данные похвалы или купленное молчание... Издате­ли договариваются с критиками, скоро то же самое станут делать театры, и драматическая критика па­дет так же низко, как критика литературная».

Этот писатель не верит в свободу печати, которой нет даже у тех, кто финансирует газеты: «Она ил­люзорна даже для них, ведь газета для них есть лишь выгодное дело, а потому они во что бы то ни стало хотят понравиться публике и сохранить под­писчиков».

 Как в преграду Золоту французский мыслитель ставит понятие Крови, для него государства с монархическим правлением являются лучшим по управлению. «В Германии или в Англии День­ги не могут назначать главу государства, посколь­ку там его создает рождение, а не мнение. Какими бы ни были финансовые влияния в этих странах, имеется узкий и мощный центр, куда они не про­никают. Этот центр подчиняется собственному за­кону, который не сводится к силе Денег, он не дос­тижим для всех перемен мнения — это естествен­ный закон Крови. Коренное отличие именно в про­исхождении: рожденные таким образом силы действуют параллельно силам Денег, они могут до­говариваться с ними и вступать с ними в союз, но они способны и сопротивляться. Они сами способ­ны направлять Мнение, поддерживать Интеллиген­цию и удерживать ее от искушений Денег.» Деньги Моррас раскрывает как доступный инструмент подрывной деятельности для государств-противников, Деньгами можно управлять чужими человеческими ресурсами и использовать их в свою пользу. Если Франция времен Германской Второй Империи управ­лялась Золотом и была пассивна перед лицом Денег и давала себя обманывать с их помощью, то Англии и Германии с их правящими династиями и с актив­ной ролью по отношению к Деньгам было вполне уместно к ним обратиться для успеха собственной политики. Они пользовались Деньгами, а не наобо­рот. Надавив с их помощью на французскую Интел­лигенцию, которая, в свою очередь, надавила на об­щественное мнение, они сделали их авангардом сво­ей дипломатии и военной силы. У немцев же, в государстве которых была у власти Кровь, Деньги не решали столь многого, как во Франции: «У Бисмарка были свои журналисты, без которых он не сумел бы столь успешно наносить свои удары.»

Единственным проводником воли Крови являлась церковь, независимая и ускользающая от власти Денег, но Деньги смогли совладать с церковью путем захвата государства как такового. Моррас рассуждает что конкордат привязывает церковь к государству, ко­торое, в свою очередь, приковано к Золоту, и их «вольномыслящие» еще не поняли, что последним препятствием для империализма Золота, последним оплотом свободной мысли является как раз Цер­ковь, которую они всячески притесняют.По мнению француза она пред­ставляет собой последний автономный орган чисто­го духа. В ослаблении католицизма наделенный честностью разум не может не видеть и собственно­го ослабления: в мире слабеет тот дух, который ра­нее правил казначеями и королями. К завоеванию вселенной приступила грубая сила.

 «Деньги, расширял поле своего влияния, пользуясь механизмом цент­рализации: с его помощью они направляли и видо­изменяли те многочисленные виды деятельности, которые в силу своего свободного и тонкого характера ускользали от Денег, но никак не ускользали от государства. Например, государство наложило свою руку на религию, стало вмешиваться в поря­док назначений и в материальную жизнь церкви, и Деньги, сделавшись истинным владыкой государ­ства, уже могли использовать государственные средства, влиять на министров культа, избавлять­ся от цензурных ограничений и т. п. Религия дей­ствительно является первой из тех сил, которые способны противостоять плутократии, в особеннос­ти же столь прочно организованная католическая церковь. Превратившись в одно из государственных учреждений, она теряет немалую часть своей неза­висимости: если Деньги сделались властелином го­сударства, то церковь утратила свободу выступать против Денег. Материальная сила бесконтрольно торжествует над своим главным духовным оппо­нентом.»[30]

 Так же, со своей точки зрения, француз раскрывает мнение своих политических противников-социалистов и анархистов. Он считает что они сами участвуют в революционном заговоре. Открывая большинство социалистических и анархистских газет и листков, устанавливая имена тех, кто их финансирует, он убедился, что самые ожесточенные тирады против богачей были заказаны плутократией Евро­пы и Америки. Автор приводит факт, что социалисты и анархисты ведут атаку с обеих сторон, а направлена она против того рода богатства, которое более привяза­но к почве, к той или иной отрасли промышленнос­ти, в которой сохранилось нечто личное и нацио­нальное, то есть несводимое к Финансам. Недвижимая собственность, руководители промышленности — вот куда легче замечаемый пролетарской массой враг, нежели невидимые миллионы и миллиарды ценных бумаг. Их владельцы охотно обращают не­терпеливую ярость на производительный капитал, а литераторы и журналисты им в этом помогают.

Помимо раскрытия сути революций Моррас покушается на самое святое всех социалистов и анархистов- лозунг всех революций «Свобода, равенство, братство».

Он рассматривает государство как дальнейшее продолжение и развитие семьи. Но семье нет равенства, дети находятся в зависимо­сти от взрослых; неравенство не есть продукт циви­лизации, как думал Руссо; сама цивилизация, само общество проистекают из неравенства людей. Француз предполагает что на­чало обществу кладет родительский инстинкт, за­щита слабого, а потому истоком общественной организации оказывается неравенство слабых и сильных. «Общество может склоняться к равен­ству, но для биологии равенство встречается толь­ко на кладбище».[31] Род и племя, союз родственни­ков, кланов столь же изначально противостоят дру­гим — это врожденные характеристики человека. Его мнение в том, что мир делится на «Мы» и «Они», патриотизм и даже национализм укоренены в человеческой природе. Это — основа общества. «Не говорите, что это мо­жет привести к внешней войне; это избавляет нас от гражданской войны, войны наиболее жесто­кой».[32]

Французский мыслитель уверен- общество нуждается в порядке. «На всех уровнях своего бытия оно слабеет, когда ослабевает порядок; оно распадается, когда порядка нет». Порядок рождается из авторитета, он направляется инстин­ктом, в том числе и инстинктом масс — их стрем­лением быть управляемыми, и хорошо управляемы­ми. Моррас иногда ссылается в связи с этим на ос­военных еще в юности Аристотеля и Фому Аквинского. Целью государства является «благая жизнь», а она невозможна при безвластии. Аквинат предста­вил монархию как идеальный политический строй, тогда как «тиранией» для него, в отличие от Арис­тотеля, оказались и аристократия, и демократия. Даже инвективы Морраса против республики как тирании восходят к Фоме: тирания не обязательно предполагает власть одного человека, важно то, служит ли власть целому или корысти индивида, сосло­вия, класса. Олигархия есть тирания группы бога­тых, демократия — власть одного класса, навязы­вающего свое господство всему народу. Именно это ведет к беспорядку, к классовым конфликтам. Французская республика для Морраса есть тирания Денег, ряда групп («анти-Франции»), которые зах­ватили власть над подавляющим большинством и эксплуатируют его в своих корыстных целях. По­этому он видит в республике не просто неудовлет­ворительный режим, но всевластие хаоса, метафи­зическое зло, а потому часто ссылается на суждения аббата Лантеня о республике из романа Франса: «Она нерушима, ибо она сама — разрушение. Она — разъединенность, она — непостоянство, она — многоликость, она — зло».

 Шарль Моррас развивает идею государства и семьи исходя из аналогии с XIX веком. XIX век привел к индивиду­ализму, к искажению самого понятия человеческо­го «Я»; исходно человеческое «Я» —это «Мы», либо у него вообще нет никакого смысла. Француз уверен, что не индивиды, но семьи являются простейшими элементами обще­ства — они длятся не одно поколение, они требуют условий для воспроизводства. По его мнению сфера нашего личного вообще ничтожна — наши предки дали язык, ос­новные установки, затем были родители, учителя, книги, картины и так далее. Моррас против аналогий с организмом, клетками которого являются индиви­ды. Но речь идет и не о свободной ассоциации ин­дивидов. «Мы не выбирали ни нашей крови, ни на­шего отечества, ни нашего языка, ни нашей тради­ции. Все это навязало нам то общество, в котором мы родились».[33] Мы либо принимаем это наследие, либо против него бунтуем, но у нас нет выбора про­шлого. Права идут от общества к ассоциации, от нее — к семье, и только потом речь может идти о правах индивида. Но род не должен гибнуть из-за прихотей индивида. «Права человека» — звучат они очень приятно, только изолированный индивид никогда не может реализовывать записанные за ним права. Индивидуализм совместим с этатизмом. Че­ловек остается один на один с государством, кото­рое желает быть единственным арбитром обще­ственной и частной жизни, поэтому оно желает иметь дело с разъединенными индивидами. Инди­видуализм — вот религия «республики рантье». Они не желают работать, предпочитают не иметь детей, спекуляция — вот единственное занятие в плутократии. Зато, расставшись с провинциями, общинами, ассоциациями, индивид оказывается один на один с Государством. Для счастья и защи­ты каждого «нет ничего более важного, чем эти вто­ричные и промежуточные общества, которые дают гарантии семейному очагу, местная жизнь, профес­сия»

 

Моррас определяет свобо­ду как власть, могущество, тот, кто ничего не может, тот и не свободен. Если за тобой следуют другие, если ты наделен авторитетом, то это реализация свободы. Свобода отца семей­ства — его авторитет в семье, свобода вероисповедания связана с авторитетом исповедуемой религии. То же самое можно сказать о свободах ассоциаций, коммун, провинций: они связаны с их реальной властью, с их силой, а не с декларациями прав.

Моррас пишет об иллюзорности прав и свобод в «либеральной догматике» Деклараций, вы­ражающих лишь «подлинное безумие революцион­ного индивидуализма, будь он политическим, соци­альным или моральным.»[34]

Автор убежден, что без собственности человек обречен на смерть, она представляет собой «естественную защиту челове­ка». Владеть — значит располагать собой, значит обладать силой сопротивления по отношению к дру­гим, значит иметь возможность на них воздейство­вать. Собственность должна передаваться по наслед­ству — без этого нет традиции. Традиция мыслит­ся как критичная (поскольку без мысли прошлое мертво). Традиция — не инерция прошлого. Проти­вопоставление разума и традиции бессмысленно — такого рода оппозиции суть «космогонии малень­ких детей», они напоминают противопоставления масла и уксуса, сладкого и горького, жидкого и твердого. Цивилизация есть «капитал, причем ка­питал передаваемый», а это невозможно без разума. «Капитализация и традиция — вот два неотдели­мых от идеи цивилизации термина».

Никогда идеи Морраса не искажались исследова­телями так сильно, как при разборе его национализма. Разумеется, сегод­ня ни один консерватор или даже «новый правый» не станет говорить языком начала XX века. «Политической корректности» тогда не существовало, и такой «прогрессист», как Клемансо, вполне мог от­кровенно порадоваться голоду в Германии после Первой мировой войны и добавить, что в Германии вообще имеется «лишних 20 миллионов», и непло­хо было бы этим миллионам уйти в небытие. Мор­рас говорил о «богине Франции», свое учение он на­зывал «философией французского национализма». Но националистами во Франции были и республи­канцы, более того, сам национализм не был чем-то старорежимным — культ нации и шовинизм пред­ставляют собой наследие революции. В рамках монархической идеологии издавна шло дви­жение от личной верности династии к представле­нию о национальном интересе.

 Морраса вообще считают в этом от­ношении «новатором» только те, кто видит исклю­чительно французский контекст, но игнорирует то, что во второй половине XIX века происходила «национализация» европейских монархий — Алек­сандр III и Вильгельм II были современниками Морраса, и он сделал в условиях республики то, что ес­тественным образом происходило в странах с монар­хическими режимами, — соединил роялизм с национальной идеей. Националистами были и Столыпин, и Вебер, и Струве; в сравнении с организа­циями немецких «национал-либералов», руководимое Моррасом «Action francaisee» вообще не имело программы внешней экспансии (если не считать общий для всех французских партий того времени реваншизм в отношении Эльзаса и Лота­рингии). В других странах соединение национализ­ма с монархизмом вело к пангерманизму или пан­славизму, францизм Moppaca не притязал на какую бы то ни было всеобщность. Достоевский применил слово «всечеловек» к русскому, у Морраса француз — из­бранный представитель Цивилизации. Но в ту эпо­ху и демократ Мадзини писал, что итальянский на­род является «душой мира» и «словом Бога посре­ди наций». Моррас был не большим и не меньшим националистом, чем остальные европейские философы, только на­ционализм у него не имеет никаких амбициозных внешнеполитических планов, не ведает о какой бы то ни было универсальной «идее», которой нужно «научить» человечество.

 

По мнению француза «классический французский дух» предполагает обогащение за счет включения чужого, за счет адаптации, он сам есть продолжение великой Цивилизации, которую со­здали не сами французы, но получили от греков. Родиться французом — великое преимущество, «священная привилегия», поскольку это значит родиться наследником огромного капитала среди­земноморской цивилизации. Тем не менее, Моррас ведет речь о национализме, «патриотическом эгоизме»: в мире есть тибетцы и китайцы, которыми он восхи­щается, но они далеки от французов, им до них, по боль­шому счету, нет никакого дела, и от них нет ника­кой пользы, а вот от членов собственной нации — прямая выгода. «Французы нам друзья, поскольку они — французы, и они не являются таковыми, по­скольку мы их избрали себе в друзья». Нация не является каким-то божеством, «но нация занимает высшую точку в иерархии политических идей. Из всех реальностей она просто является самой силь­ной»[35]. Перед этой реальностью, как предполагает Моррас должны отступать все споры, затухать все конфликты. Нации предше­ствуют классам. Национальность не определяется расой, но она не является и результатом свободного выбора. «Между дикой Природой в собственном смысле слова и природой искусственной (скажем, юридической или какой-то еще), проистекающей более или менее из воли, из произвола человека, находится промежуточная природа, которую мож­но было бы назвать второй природой, — Общество. Социальная жизнь составляет существенную часть человеческой природы, человек просто не мог бы без нее существовать. Национальность представляет собой модус этого естественного состояния челове­ка.

 

Моррас в своей книге «Будущее интеллигенции» на самом деле мало затрагивает вопросы национализма расизма и прочим сопутствующим терминам. В основе своей он пишет о заявленной на обложке теме- о интеллигенции. Но автор пишет не просто о ней как классе, но как людях, направляющих развитие всей нации и государства. Именно поэтому он уделяет интеллигенции столь пристальное внимание. Мы согласны с тем, что интеллигенция играет крайне важную роль в становление государства и нации, так как она создает национальную идею и развивает её. Моррас не ставит нацию как определение но ставит её как высшую точку в иерархии политических идей, как самую сильную реальность.

 

Заключение.

На наш взгляд одними из самых преуспевающих авторов, изучающих национализм являются Этьен Балибар, Иммануил Валлерстайна и Крейг Калхун.

Книга Балибара и Валлерстайна «Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности» сравнительно нова и основывается на современной методологической базе марксизма, что дает им определённую помощь в анализировании национальных процессов. Оба автора рассматривают нации через призму капиталистического мира. Капиталистическая миро-экономика - это система, построенная на бесконечном накоплении капитала. Одним из главных механизмов, делающих такое накопление возможным, является коммодификация, превращение всего в предметы потребления. Эти предметы потребления обращаются на мировом рынке в форме товаров, капитала и рабочей силы.

Отсюда следует, что все духовные понятия, или понятия не являющиеся экономическими, являются бессмысленными для экономики, и поэтому со стороны ученых их можно изучать со стороны, безэмоционально, что дает возможность лучше проанализировать наш вопрос.

Валлерстайн опускает в своей работе по изучению феномена расизма культурные критерии и полагается только на критерии экономические, доказывая этим нужность расизма для экономики. Расизм позволяет максимизировать накопление капитала, путем одновременного минимизирования издержек производства (и, следовательно, расходов на рабочую силу), так и уменьшить расходы, связанные с политическими волнениями. Примером этому служит завоевание испанцами Южной Америки, где местные индейское население вливалось в испанскую экономику, при этом получая значительно меньшую долю вознаграждения за работу, чем испанцы.

Помимо детища американского и французского профессоров существует еще одна на наш взгляд объективная научная работа. Над ней трудился Эрик Хобсбаум. Его позиция основывается практически на всех аспектах жизни общества и он использует самые современные материалы для изучения наций и национализма. Его подход очень похож на подход Балибара и Валлерстайна(все трое коммунисты и марксисты), он освобожден полностью от какой-либо духовной привязанности.

Зарубежные исследователи сделали огромнейший вклад в развитии изучения национализма. Мы убеждаемся, что именно западно- европейские учёные составляют авангард этого направления. Их методы и различные точки зрения затрагивают, на наш взгляд, все стороны интересующего нас вопроса и в работах данных исследователей можно найти самые разнообразные ответы (при различных интерпретациях). Адекватность многих позиций ученых можно оценивать с проистечением времени, насколько точным оказался прогноз развития изучаемого объекта.

На наш взгляд самыми философскими и не отсылающими к фактам книгами являются научные труды Шарля Морраса «Будущее интеллигенции» и Густава Лебона «Психология народов и масс». По нашему мнению данные работы много аппелируют к различным плохо проверяемым ценностям как дух, духовные ценности, моральный долг. Их работы можно скорее отнести к философским размышлениям, но факты, приводимые ими вполне соотносятся с их законами, которые действуют и в наш момент.

 Весьма качественной работой является «Национализм».Над ней трудился Крейга Калхуна-«Национализм». Его взгляд основывается на историческом процессе и его интерпретации самих представителей наций. Мы согласны с ним, что все ныне существующие нации и их национальный дух держится на главных исторических моментах для них, например для французов эти моменты есть Столетняя война (появляется Жанна Д'Арк- национальный герой), Варфоламеева ночь, Великая французская революция. Для русских- крещение Руси, Куликовская битва, Первая Отечественная война(1812 года). Но автор слабо затрагивает территориальную и лингвистическую базу нации, что делает его позицию недостаточно прочной.

Для общего составления картины мы разобьем зарубежных авторов на три группы

Э.Смит, Э. Геллнер, Б. Андерсон, К. Калхун- это представители современной европейской школы изучения национализма. Наиболее объективны и включают в свои работы все подходы (от материального до духовного)

Э. Балибар, И. Валлерстайн, Э. Хобсбаум- марксисты, начавшие изучать национализм в середине 20 века, основываются на материальном подходе(только экономический фактор создал нации)

Г. Лебон, Ш. Моррас- представители французской интеллигенции, основывались на моральных принципах создания нации.

Подводя итог и основываясь на проведенном нами анализе и сопоставлении работ зарубежных ученых, мы выводим новый подход к определению “нация”. Наша концепция заключается в разделение понятие “нация” на несколько уровней, то есть в предположение нового подхода к нему. Мы предлагаем разбить понятие нация на три уровня-“государственная нация”, “надэтническая нация”, “этническая нация”. Основой этого разделения в первом понятие будет выступать отношения к определенным регионам планеты (континента), заключающим в себе крупные государства и их историческом родстве. Второе понятие зиждется на лингвистическом и антропологическом разделение. Третье понятие основывается на различии культурных обычаев и диалекте. Пример: государство Российская Федерация, единая “государственная (надэтничная) нация”, объединенная исторически и регионально-россияне. “этнические нации” - русские, буряты, армяне, дагестанцы. Входят в общую нацию “россияне” Отличаются друг от друга лингвистически (языки различных языковых семей) и антропологически (различные форма носа, разрез глаз). “Субэтнические нации”- лезгины, кумыки, табасаранцы, аварцы. Входят в “государственную нацию” “россияне”, в “надэтническую нацию” “дагестанцы”. Отличаются друг от друга культурными обычаями и языковым диалектом.

На данной основе выводиться определение “национализм” “государственный национализм” совпадает с интересами государства, и мы даем ему такое определение-“стремление к защите интересов национальной и государственной общности в отношениях с  внешним миром”.

“Этнический национализм”- стремление играть важнейшую роль в государстве и занимать соответствующее положение.

“Субэтнический национализм”- стремление наиболее автономизироваться от крупного государства, в составе которого компактно проживает какая-либо “этническая нация”, а так же преследование личных интересов.

 

 

Список, используемой литературы:

1)Андерсон Б. Нации и  национализм / Б. Андерсон, О.Бауэр, М.Хрох и др. - М.:Праксис, 2002. - 416 с.

2)Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. Пер с фр. под. ред. О. Никифорова и П. Хицкого. –М.: Логос, 2004,-288 с.

3)Блинов А. Национальное государство в условиях глобализации: контуры построения политико-правовой модели формирующегося глобального порядка. -М.: Макс-пресс, 2003. -149 с.

4) Геллнер Э. Нации и национализм. – М.: Прогресс, 1991.-320с.

5) Калхун К. Национализм. -М.: Территория будущего, 2006. -288с.

6) Лебон Г. Психология народов и масс –СПБ.: Макет,1995. – 314 с.

7)Моррас Ш. Будущее интеллигенции./пер. с франц. и послесл. А. М. Руткевича –М.: Праксис, 2003.-160с.

9)Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г.- СПб.,1998.

 

[1] Блинов А. Национальное государство в условиях глобализации: контуры построения политико-правовой модели формирующегося глобального порядка. -М.: Макс-пресс, 2003. С. 12

 

[2] Андерсон Б. Нации и  национализм / Б. Андерсон, О.Бауэр, М.Хрох и др. - М.:Праксис, 2002. С. 24

 

[3] Геллнер Э. Нации и национализм. – М.: Прогресс, 1991. С.15

 

[4] Калхун К. Национализм. -М.: Территория будущего, 2006 С.145

 

[5] Калхун К. Национализм. -М.: Территория будущего, 2006. C.156

[6] Калхун К. Национализм. -М.: Территория будущего, 2006.  С. 160

[7] Калхун К. Национализм. -М.: Территория будущего, 2006. С.56

[8] Лебон Г. Психология народов и масс –СПБ.: Макет,1995. С.4

[9] Лебон Г. Психология народов и масс –СПБ.: Макет,1995. С.76

[10] Лебон Г. Психология народов и масс –СПБ.: Макет,1995. С.96

[11] Там же. С.98

[12] Лебон Г. Психология народов и масс –СПБ.: Макет,1995. С.112

 

[13] Лебон Г. Психология народов и масс –СПБ.: Макет,1995. С.135

[14] Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. Пер с фр. под. ред. О. Никифорова и П. Хицкого. –М.: Логос, 2004, С.20

[15] Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. Пер с фр. под. ред. О. Никифорова и П. Хицкого. –М.: Логос, 2004, С.25

[16] Там же. С.27

[17] Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. Пер с фр. под. ред. О. Никифорова и П. Хицкого. –М.: Логос, 2004, С.35

 

[18] Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. Пер с фр. под. ред. О. Никифорова и П. Хицкого. –М.: Логос, 2004, С.67

 

[19] Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. Пер с фр. под. ред. О. Никифорова и П. Хицкого. –М.: Логос, 2004, С.125

 

[20] Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. Двусмысленные идентичности. Пер с фр. под. ред. О. Никифорова и П. Хицкого. –М.: Логос, 2004, С.186

[21] Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г. СПб., 1998. С.20

 

[22] Там же. С.26

[23] Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г. СПб., 1998. С.63

[24] Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г. СПб., 1998. С.68

[25] Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г. СПб., 1998 С.92

[26] Моррас Ш. Будущее интеллигенции./пер. с франц. и послесл. А. М. Руткевича –М.: Праксис, 2003. С.9

 

[27] Моррас Ш. Будущее интеллигенции./пер. с франц. и послесл. А. М. Руткевича –М.: Праксис, 2003. С.14

 

[28] Моррас Ш. Будущее интеллигенции./пер. с франц. и послесл. А. М. Руткевича –М.: Праксис, 2003. С.20

[29] Там же С.21

[30] Моррас Ш. Будущее интеллигенции./пер. с франц. и послесл. А. М. Руткевича –М.: Праксис, 2003. С.35

[31] Моррас Ш. Будущее интеллигенции./пер. с франц. и послесл. А. М. Руткевича –М.: Праксис, 2003. С.10

[32]Там же С.38

[33] Моррас Ш. Будущее интеллигенции./пер. с франц. и послесл. А. М. Руткевича –М.: Праксис, 2003. С.93

[34] Там же С.120

[35] Моррас Ш. Будущее интеллигенции./пер. с франц. и послесл. А. М. Руткевича –М.: Праксис, 2003. С.135