Концепция К. Калхуна

 Данная точка зрения крайне интересна с позиции историка, ибо по его мнению в современном мире опорой нации и национализма является история.

По мнению Калхуна цель национализма во всем мире - стремление контролировать территорию, на которой люди обладали одной этничностью, говорили на одном языке, исповедовали одну религию. Дабы достигнуть такой цели граждане любого государства должны быть однородны по всем вышеперечисленным параметрам, то есть быть единой неделимой национальной единицей, которая предполагает одну историческую сущность. 

У национализма очень непростые отношения с историей. С одной стороны, он обычно поддерживает создание исторических описаний нации. И сама современная историческая наука сформирована традицией создания национальных историй, призванных наделить читателей и исследователей чувством коллективной идентичности. С другой стороны, националисты склонны писать историю под себя, создавая удобные описания того, «откуда мы пошли есть». Националистическая история наподобие «Открытия Индии» Неру, является конструированием нации. Дело не только в том, что такая история не нейтральна. По самой своей природе националистическая историография, рассказывающая историю нации, не заботясь о точности фактов, на которые она ссылается, и стоящая на открыто воинственных или этноцентрических позициях, включает исторические события и участников независимо от того, имели ли они вообще какое-либо представление об этой нации или нет. «Открытие Индии» (впервые опубликована в 1949 году - в год провозглашения независимости Индии) не просто превращает дравидийцев или моголов в индийцев, но и делает их героями повествования, которое конструирует и реконструирует общую и предположительно вечную сущность- Индию. И победители, и побежденные в династических войнах и вторжениях становятся частью истории Индии. Точно так же учебники истории, созданные в новом пакистанском государстве, учат школьников, что Пакистан восходит в своих истоках к появлению ислама на Аравийском полуострове, и включают распространение империи моголов в историю современного Пакистана.»[5]
  Таким образом, заявления насчет издавна существующей национальной идентичности всегда вступают в противоречие с историческими фактами национального строительства. Обычно, но не всегда националистические лидеры исходят в своих заявлениях из исторического единства нации. Даже там, где такие утверждения влиятельны, значение этничности, как и нации, определяется посредством социального действия, и это действие всегда в значительной мере является политическим, даже там, где речь не идет о непосредственном достижении государственной власти.

В этом аспекте важно понятие истории как оси объединения народа и понятие проблемы переписания истории в создании новой нации. Для политики важна не столько правда, сколько мощная, сложенная концепция (пусть даже состоящая из противоречащих фактов) о создание централизованного государства, дабы держать полноту власти над своими «подчиненными». Вот пример, который привел Калхун в доказательство: «Учебники английской истории предлагают вниманию сбивающее с толку зрелище великого Отца-основателя, которого каждого школьника учат называть Вильгельмом Завоевателем. Тому же ребенку не сообщают, что Вильгельм не говорил по-английски и, по правде говоря, вообще не мог на нем говорить, поскольку английского языка в то время еще не было; не говорят ребенку и о том, «завоевателем» чего он был. Так как единственным мыслимым современным ответом было бы: «завоевателем англичан»,-что превратило бы старого норманнского хищника во всего лишь более удачливого предшественника Наполеона и Гитлера.»[6]

Кроме того Крейг Калхун считает, что соединить народности в одну единую, слитую в общий монолит нацию могут только кровопролитные распри между этими народностями. Именно эти действия доказывают, что ныне существующий, живущий под одной крышей, «неделимый» народ завоевал свое единство, и потому не может быть «разбит». Примером выводу о сплочение нации в междоусобных войнах могут послужить погромы гугенотов в Варфоломеевскую ночь, где искоренение некогда автономных культур или сведение их к простым региональным диалектам или местным обычаям привело к трагедии, которая способствовала созданию французской государственности. Людей, говоривших на различных языках и умиравших во имя свое собственной религиозной независимости, теперь «вспоминают» как французов. А также гражданская война в Соединённых Штатах Америки, после которой Америка обрела национальное единство, а в школах «Клятва на верность флагу» была ритуалом, провозглашавшая страну «неделимой» и закрепляющая четкое место юных граждан в националистических реконструкциях, хотя и не всегда такое, которое выбрали бы они.

В то же самое время националистическая тема объединения бывает сосредоточена не только на основе этнических противоречий и связанных с ними конфликтов, но и на великих основополагающих деяниях или революциях. Акцент обычно делается на исторической новизне нации, рожденной самостоятельным действием ее народа. Иногда происходит тематизация искупления истории, обновления перед лицом упадка или соответствия героическому прошлому. Примерами этим фактам для американцев есть основание Соединенных Штатов в 1787 году, а для французов – революция, провозгласившая Французскую республику, но в каждой из этих стран случалось, что на передний план выходили другие факты. Рейганизм в Соединенных Штатах и голлизм во Франции отстаивали национализм, больше связанный с заявлениями о прошлом, как и во многих странах Центральной и Восточной Европы.

Разжигание межэтнической и межнациональной розни на Балканах в 90-х годах основывалось именно на исторической памяти воевавших народов. Сербы, например, очень эмоционально заявляют о своем происхождении от солдат царя Лазаря, участвовавших в Косовской битве в 1389 году. Их предки предпочли погибнуть в неравном бою, чем сдаться османам, и памятью о них оправдывались нападения на боснийских мусульман шесть веков спустя. Конечно, было бы неправильно считать, что такая традиция сохранилась благодаря простой памяти. Ее необходимо было активно прививать. В 1980-х и в начале 1990-Х годов потребовалось разжечь огонь воспоминаний, чтобы сделать память о 1389 годе эмоционально важной проблемой.

Национализм как таковой и его активные проявления возникли только в конце XIX века, когда стали складываться очертания современных индустриальных и постиндустриальных государств. Это время международной волны национализма, которая также привела к возрождению, если не открытому переизобретению, каталонского, гаэльского и других сравнительно небольших языков, связанных с сепаратистскими политическими амбициями в европейских странах.

На международной арене относительно стабильные и давно сложившиеся национальные государства Запада - особенно Британия и Франция - стремились сохранить стабильность и международное влияние перед лицом попыток представителей Центральной и Восточной Европы (включая русских) сформировать современные государства. Со стороны Российская империя выглядела куда более прочной, чем австрийская и европейцы обращались к Москве как к союзнику в борьбе против процессов распада, развернувшихся в центре Европы. Как заметил австрийский профсоюзный лидер, «Интернационал Востока во главе с Россией соединился с британским и французским Интернационалом Запада, чтобы отказать Среднеевропейскому, Среднеазиатскому Интернационалу в доступе к остальному миру и будущему участию в управлении этим миром».[7] И основной международной проблемой, конечно же, была неясность в вопросе о том, где должны были пролегать границы этих развивающихся государств. С одной стороны, капитализм и империи конца XIX века вели к росту межгосударственной торговли. С другой стороны, процесс накопления капитала - получения прибыли - был организован на национальной основе, а наиболее успешные капиталисты и владельцы международных компаний все вместе имели чуть ли не большую власть чем европейская монархия в отдельном государстве. Естественно они имели претензии на прямые места во власти, но существующие политические устройства в Европе не могли им дать такой возможности ибо были легитимными монархиями.

Национализм быстро заменил собой династические притязания на легитимность. Но, как не раз наблюдалось на всем протяжении ХХ века, национальная идентичность была не столько готовым ответом на вопросы политической легитимности, сколько риторикой, используемой при обсуждении соперничающих ответов. Притязания на немецкую идентичность, например, могли не выходить за пределы вновь расширившегося сегодня германского государства или быть настолько широкими, чтобы включать Австрию и часть Польши, не говоря уже о немцах, живущих в России и Соединенных Штатах.

Таким образом исходя из вышеперечисленных мыслей, изложенных Крейгом Калхуном, мы можем сделать вывод, что вся история возникновения наций и нынешнее их существование сводиться к самообману - необходимой части жизни и индивида, и нации. Самообман придает общности чувство моральной защищенности от исторических фактов, в которых та или другая была виновна.

Мы разделяем точку зрения К. Калхуна по поводу незаменимой важности исторической науки в процессе становления и консолидации нации, однако считаем что антропологические и лингвистические данные невозможно откинуть в этой проблематике, ибо история современного национального государства строиться на основе истории определенных племен или княжеств, проживающих компактно(в силу своей неразвитости) и не имеющих возможности полностью ассимилироваться с антропологически другими племенами (имеющими другую историю и традиции), а впоследствие взять или примкнуть к их истории.

Раздел 2