Из Советской России (1917—1925 гг.) 5 страница

Без создания политической системы народо­властия существовал риск, что социалистическое общество постепенно трансформируется в госу­Дарственный капитализм. Что это означает? - Что средства производства формально остаются в соб­ственности государства, но используются в интере­сах не всего народа, а лишь узкой группы государ­ственной бюрократии. При этом социалистическая риторика может сохраняться и даже усиливаться. Ярким примером такого государственного капи­тализма сегодня является Китай, власти которого продолжают твердить, что они строят социализм. Некоторые зарубежные критики СССР справедли­во отмечали, что у нас под вывеской социализма формировался так называемый азиатский способ производства. Под ним понимался существовав­ший в странах Востока в древности такой хозяй­ственный уклад, при котором труд был рабским, а частного рабовладения не было, был коллективный рабовладелец в лице деспотического государства.

«Бенефициарами» такого способа производства были члены бюрократической верхушки. Между прочим, термин «азиатский способ производства» был в свое время введен К. Марксом.

После смерти Сталина началась медленная трансформация социалистической модели совет­ской экономики в модель государственного капи­тализма. Начался этот процесс при Н. С. Хрущеве, продолжился при Л. И. Брежневе и А. Н. Косыгине, а завершился при М. С. Горбачеве. Во времена Горба­чева уже начинался период частнособственническо - го капитализма. В годы правления Горбачева закла­дывалась идейная основа приватизации 1990-х гг., начался бум учреждения частных коммерческих банков, появились мелкие и средние частные пред­приятия в ряде отраслей экономики.

К сожалению, наши обществоведы оказались не на высоте. Сталин много раз повторял одну и ту же мысль: «Без теории нам - смерть». Общество­веды же продолжали пережевывать догматы исто­рического материализма, не внося в него ничего нового. Даже дискуссии по азиатскому способу про­изводства в мое время велись без какого-либо афи­ширования. Власти боялись этой темы - слишком уж прозрачны были параллели с современностью. В это время окончательно сложился опасный стере­отип: государственное, значит - социалистическое. К сожалению, этот формально-юридический сте­реотип не преодолен и сегодня. Многие нынешние политики патриотической направленности ставят задачу национализации частной собственности на средства производства, полагая, что это автомати­чески решит многие социальные проблемы. Нацио­нализация - необходимое, но недостаточное усло­вие построения в России справедливого общества. Во время последнего финансового кризиса в США и Великобритании правительства в целях спасения тонущих банков Уолл-стрит и Лондонского Сити закачали в них громадные суммы бюджетных средств. Без особого афиширования была произве­дена национализация банковских гигантов. Но это была тактическая национализация - в интересах финансового капитала. После пика финансового кризиса государство стало выходить из капиталов банков, все вернулось «на круги своя».

В русле упомянутой выше магистральной зада­чи (создание политической системы народовластия) Сталин решал и такую задачу, как нейтрализация чрезмерно активной роли партии в управлении экономикой страны. Он пытался преодолеть су­ществовавшее двоевластие, которое выражалось в том, что экономикой в 1920-1930-е гг. одновре­менно управляли и правительство, и партия. Такое двоевластие дезорганизовывало экономическую жизнь страны, снижало темпы индустриализации, размывало принцип личной ответственности. Ста­лину удалось сделать немало в деле преодоления двоевластия. Партия незаметно отодвигалась от решения экономических вопросов, ей отводилась решающая роль лишь в двух сферах: формирование идеологии и подготовка (отбор) кадров для социа­листического строительства (в т. ч. хозяйственных

кадров). Об этом сегодня написано немало. Но все вернулось «на круги своя» при Хрущеве.

Сегодня часто вспоминают ХХ съезд КПСС, на котором Хрущев зачитал доклад, развенчивавший культ личности И. В. Сталина. Отношение людей и к докладу, и к Сталину, и к самому Хрущеву в контексте доклада очень разное. Эту тему у нас об­суждали с разных позиций тысячу раз. Я рискну сделать это в 1001-й раз. Перечитайте внимательно доклад - вы увидите не только и не столько кри­тику Сталина, сколько критику сталинской модели социализма и экономики. В докладе Хрущев под­готавливал почву для реформирования сталинской модели экономики, начав с укрепления партийного руководства экономикой. Другими словами, начал­ся возврат к двоевластию.

Укрепление партийного руководства экономи­кой началось с разгрома в 1957 г. антипартийной группы. А в нее как раз входили такие фигуры, которые на тот момент были уже больше хозяй­ственными, чем партийными руководителями. Это Г. Маленков, Л. Каганович, М. Сабуров, Г. Перву­хин, В. Молотов. Затем на втором круге «чистки» были убраны со своих постов такие талантливые хо­зяйственные руководители, как министр финансов А. Зверев, председатель правления Госбанка СССР А. Коровушкин и многие другие. Если со своих по­стов уходили первые лица, то вслед за своими «ше­фами» уходили десятки и даже сотни руководи­телей более низких звеньев. Впрочем, «зачистка» хозяйственных руководителей началась даже не в 1957 г., а еще раньше. Речь идет о Л. Берии, аресто­ванном и расстрелянном в 1953 г. Не берусь оцени­вать его как политика и партийного деятеля, но как хозяйственный руководитель он внес неоценимый вклад в создание сталинской экономики.

В экономику возвращалось даже не двоевла­стие, а многовластие. При Сталине доминирующим был отраслевой принцип управления экономикой. Подавляющая часть министерств были отраслевы­ми. Даже если из вывески ведомства отраслевой его принадлежности не просматривалось (Госплан, Минфин, Государственный банк СССР), отрасле­вой была его внутренняя организационная струк­тура. Территориальный принцип управления был дополняющим.

После смерти Сталина жесткая вертикаль цен­трализованного управления экономикой стала раз­мываться. Первые «ласточки» появились на гори­зонте сразу после смерти Сталина. В 1953 г. была ликвидирована централизованная система управ­ления материально-техническим снабжением, орга­низация такого снабжения была передана в союзные республики (Госснаб СССР был восстановлен только в 1965 г.). В том же году был произведен роспуск от - раслевых бюро Совета Министров СССР, а большое количество предприятий из союзного подчинения были переведены в республиканское подчинение.

В 1957 г. Хрущев начал реформу управления на­родным хозяйством. Суть ее заключалась в резком усилении территориального принципа управления. Для этого создавались советы народного хозяйства («совнархозы» - СНХ) в так называемых «экономи­ческих административных районах» (всего - 105). Одновременно было ликвидировано большое коли­чество отраслевых союзных министерств. В начале 1960-х гг. были созданы СНХ в союзных республи­ках, в 1962 г. учрежден Высший совет народного хозяйства СССР (ВСНХ). Реформа продолжалась практически до момента смещения Хрущева в октябре 1964 г. Примечательно, что похожая систе­ма территориального управления народным хозяй­ством существовала в нашей стране в 1920-е годы. Тогда тоже существовали совнархозы. Но тогда это было вынужденной мерой, поскольку большевики получили экономику, в которой не было централи­зованного управления. Когда началась индустриа­лизация и были созданы мощные союзные отрас­левые министерства, совнархозы стали исчезать, некоторые их функции были переданы экономиче­ским отделам местных исполкомов.

Ранее мы уже обратили внимание, как внима­тельно Сталин следил, чтобы продукция отраслей группы А не превратилась в товар (средства произ­водства могут и должны централизованно распре­деляться государством). Хрущев пробил «дыру» товарно-денежных отношений в группе А. При Сталине тракторы и сельскохозяйственная техни­ка поступали из отрасли машиностроения не в кол­хозы, а на государственные машинно-технические станции (МТС). Колхозы были лишь пользовате­лями этой техники на основе договоров с МТС. Еще в 1930 г., а потом еще раз в 1950 г. в руковод­стве страны поднимался вопрос о возможности передачи (продажи) сельскохозяйственной техни­ки МТС колхозам. Оба раза по настоянию Стали­на подобного рода предложения отклонялись, в т. ч. и потому, что это неизбежно снизит эффек­тивность сельскохозяйственного производства. А вот по настоянию Хрущева с 1957 г. прекращается распределение сельхозтехники по МТС, а в 1958 г. распускаются и сами МТС, техника передается на балансы колхозов. Постановлением Совмина СССР от 22 сентября 1957 г. все орудия и средства произ­водства сельскохозяйственного назначения вклю­чаются в систему товарно-денежных отношений. Как и предвидел Сталин, произошло сильное рас­пыление средств производства в сельском хозяй­стве, техника стала использоваться без полной за­грузки, необходимого ремонта не производилось, техника начала быстро выбывать из эксплуатации. Это, в свою очередь, вызвало необходимость рез­ко увеличить объемы производства такой техники. Одним словом, сплошные потери. Уже не прихо­дится говорить, что далеко не все колхозы были способны выкупать у МТС, а затем покупать у про­изводителей сельскохозяйственную технику.

Серьезный удар был нанесен по снабжению го - родов продукцией сельского хозяйства. Хрущевым были запрещены приусадебные хозяйства колхозни­ков, введены налоги на фруктовые деревья, каждую голову скота, закрыты колхозные рынки. Крестьяне из-за налогов за год порезали свой скот, в несколько раз сократили объемы производства овощей, выру­били фруктовые сады. В городах начались перебои в снабжении населения мясом, хлебом, мукой, кру­пами, маслом. Из товарного оборота полностью ис­чезли многие продовольственные товары, например мед. Фактически в стране начался продовольствен­ный кризис, в городах возникла большая социаль­ная напряженность. Были выступления трудящихся против такой политики. Наибольший резонанс име­ло выступление в Новочеркасске, которое закончи­лось расстрелом протестующих.

Между прочим, такие новации, как борьба с мелкотоварным укладом у Хрущева шли параллель­но с непродуманными повышениями заработных плат разным категориям работников (в т. ч. были введены впервые минимальные зарплаты для кол­хозников). Против такой политики активно высту­пал также министр финансов А. Г. Зверев, который на этом посту с 1937 г. был одним из активных участников строительства сталинской экономики. Он предвидел, что будет нарушен хрупкий баланс между денежной массой и массой потребительских товаров. В 1960 г. Зверев был смещен Хрущевым с поста министра. Борясь с мелкотоварным про­изводством без предварительного наращивания производства потребительских товаров в государ­ственном секторе, Хрущев невольно способствовал росту теневой экономики, которая хотя бы частич­но закрывала возникшие дисбалансы.

Никаких положительных результатов хрущев­ская реформа управления народным хозяйством не дала, экономические проблемы страны усугублялись. Наглядно и ярко это проявилось в 1963-1964 гг.: в Со­ветском Союзе случился большой неурожай, страна оказалась на грани голода, для его предотвращения были проведены гигантские закупки зерна за грани­цей. На эти цели было израсходовано 1244 т золота (между прочим, беспрецедентный объем продаж драгоценного металла за всю историю СССР).

Жесткая вертикаль управления экономикой ста­ла ослабевать также в результате сокращения набора плановых показателей, которые были обязательны для выполнения министерствами, главками, про­изводственными объединениями и предприятиями. Число показателей народнохозяйственного плана при Сталине неуклонно увеличивалось. В 1940 г. оно составляло 4744, а в 1953 г. достигло 9490, т. е. удвоилось. Затем число показателей непрерывно со­кращалось: до 6308 в 1954 г., 3390 в 1957 г. и 1780 в 1958 г.^[17] Кстати, против такого ослабления центра­лизованного планирования выступала упомянутая выше антипартийная группа. За сокращением числа показателей не было никакого серьезного научного и идеологического обоснования.

Все было намного проще. «Верхи» не хотели больше напрягаться и желали ослабить личную от­ветственность (за каждый показатель конкретно отвечал тот или иной государственный и / или пар­тийный начальник). Объясняя победу Н. С. Хру­щева над так называемой антипартийной группой, В. Молотов говорил: «Все хотели передышки, полег­че жить... Они очень устали»^[18]. «Верхи» уже хотели больше брать, чем давать. При Сталине такого быть просто не могло. Партийная и государственная вер - хушка (не все, конечно) проводила такое реформи­рование экономики, которое первоначально просто снимало с нее тяжесть ответственности. Это было в основном во времена Хрущева. Позднее появилось и желание «брать». В неявном виде это проявилось при Брежневе, а в явном - при Горбачеве. Происхо­дила незаметная мутация сталинского социализма в государственный капитализм.

О реформе Косыгина—Либермана

Доламывался механизм сталинской экономи­ки во времена экономической реформы Косыгина- Либермана (1965-1969 гг.). Официальный старт реформе был дан постановлением ЦК КПСС и Сов­мина от 4 октября 1965 г. «О совершенствовании планирования и усилении экономического стиму­лирования промышленного производства» (хотя масштабные «экономические эксперименты» были начаты раньше).

Об этой реформе написано много, отметим ко­ротко лишь четыре принципиальных момента.

Во-первых, указанная реформа окончательно сделала разворот в сторону стоимостных показате­лей, а количество натуральных показателей даже по сравнению с хрущевскими временами резко сокра­тилось. Это создало для предприятий возможность добиваться выполнения планов такими способами, которые не увеличивали, а, наоборот, снижали ин­тегральный результат экономической деятельности в масштабах всей страны. Ориентация на валовые стоимостные показатели способствовала накручи­ванию предприятиями вала, усиливало действие затратного механизма.

Во-вторых, от общественных форм распреде­ления дохода (общественные фонды потребления, снижение цен в розничной торговле) начался пере­ход к частно-групповым формам. Привязка денеж­ных доходов работников к прибыли предприятия приводило незаметно к тому, что принцип органи­ческого сочетания личных и общественных инте­ресов уже не работал. Раньше критерием эффек­тивности экономики был интегральный результат (доходность) на уровне всего народного хозяйства, теперь главным критерием стала доходность (при­быльность) отдельного предприятия. Это не могло не ослаблять всю страну в целом. Заметим, что в постановлении ЦК КПСС и Совмина от 4 октя­бря 1965 г. о снижении себестоимости продукции как плановом показателе деятельности предпри­ятия уже не упоминалось. Правда, возникшие в деятельности предприятий искривления оказались столь серьезными, что позднее показатели себесто­имости были восстановлены.

В-третьих, одним из проявлений частно-груп­повых интересов была ведомственность. Она су­ществовала всегда (даже в сталинской экономике), но в результате реформы 1965-1969 гг. она приоб­рела ярко выраженные формы. Освобождение от­раслей от многих натуральных плановых показате­лей создало министерствам широкие возможности оптимизировать свою деятельность. Появились разнообразные фонды министерств и ведомств, на­полняемость которых зависела от финансовых ре­зультатов деятельности отраслевых предприятий и пробивной силы руководителей ведомств (коррек­тировка планов, выбивание финансовых и матери­альных ресурсов в Госплане, Минфине, Госснабе и т. д.). Возникла не афишируемая конкуренция между министерствами и ведомствами за раздел «общего пирога». Вот что пишет по поводу резко усилившейся ведомственности М. Антонов: «Госу­дарственная собственность на средства производ­ства, находившаяся в распоряжении хозяйственни­ков, не была чем-то единым. Она была разделена между монополиями - министерствами и ведом­ствами, а внутри каждого из этих подразделений - между предприятиями и организациями. Каждое ведомство зорко наблюдало, чтобы не были ущем­лены его интересы, как правило, не совпадавшие с интересами смежных ведомств. В итоге проведение каких-либо решений, оптимальных с общегосудар­ственной точки зрения, наталкивалось на сопро­тивление ведомств, что нередко вело к громадным излишним затратам»^[19].

В-четвертых, введение для предприятий пла­ты за фонды усилило противопоставление обще­ства и производственных коллективов. Напомним, планово-прибыльные предприятия должны были вносить в бюджет плату за основные и нормируе­мые оборотные фонды. Возникла странная ситуа­ция, что фонды как бы отчуждались от государ­ственных предприятий, последние становились не более чем пользователями фондов. А фактическим владельцем фондов оказывался бюрократический государственный аппарат. Тут явно уже просматри­вались очертания государственного капитализма. Вот как эту новацию комментирует Н. О. Архан­гельская: «Введение этого платежа свидетельство­вало об изменении отношений между коллективом и государством. В предшествующий период исхо­дили из того, что коллектив предприятия является частью народа, владеющего средствами производ­ства, и может использовать их без всякой платы. Теперь получается, что коллектив должен платить за используемые фонды, следовательно, он рассма­тривается не как часть собственника средств про­изводства, а как своеобразный их арендатор. Про­исходит своеобразное “отчуждение” собственности от непосредственного производителя, противопо­ставление последнего государству»^[20].

Все сказанное выше (три первые момента) сви­детельствует, что начался решительный отход от со - циалистической экономики в сторону групповых ин­тересов. Обозначились признаки государственного капитализма. В учебниках по политической эконо - мии социализма писалось, что «труд при социализ­ме имеет непосредственно общественный характер», а для студента 1960-х и особенно 1970-х гг. это уже была абстракция, которую он не мог постичь ни эм­пирически, ни умственно (я тогда учился в вузе, имел отличные оценки, поэтому говорю на основе соб­ственного опыта). Н. О. Архангельская пишет, что реформа Косыгина-Либермана поставила крест на «непосредственно общественном характере труда»: «Меняется и сам характер труда коллектива. Пока он подчинял свою деятельность общим интересам и общему плану работ, его труд носил непосредствен­но общественный характер. Как только коллектив перестает считаться с общественными интересами и производит то, что выгодно ему самому, его труд теряет непосредственно общественный характер и становится частным трудом»^[21].

Мы сегодня говорим, что в России воцарился дух потребительства. А между прочим, этот дух стал культивироваться уже реформой Косыгина-Ли­бермана. Появились потребительско-иждивенческие настроения, желание жить за счет других. Это еще не отношения эксплуатации одного человека другим, но подсознательное (неосознанное) желание такой эксплуатации. О погоне предприятий за прибылью (а следовательно, и за максимальной долей «обще­ственного пирога») убедительно свидетельствует официальная статистика: с 1960 по 1980 г. прибыль государственных предприятий в СССР выросла в 4,6 раза, а производительность труда, по официаль­ным данным, в промышленности - лишь в 2,6 раза, в сельском хозяйстве и строительстве - еще мень­ше. Учебники по обществоведению и политической экономии социализма продолжали повторять, что при социализме единственным принципом распре­деления является распределение по труду. А в реаль­ной жизни получалось распределение по прибыли. А эти два принципа не только не совпадали, но порой взаимно исключали друг друга. На некоторых пред­приятиях выплаты из фондов материального стиму­лирования труда превышали выплаты заработной платы (правда, такая пропорция существовала на экспериментальных предприятиях).

Кстати, через 10 лет после завершения рефор­мы Косыгина-Либермана в порядок оплаты труда была введена еще одна революционная новация. С 1931 до 1979 г. фонд зарплаты предприятия рас­считывался исходя из численности работников и средней зарплаты, и объем его устанавливался сверху. 12 июля 1979 г. было принято постановление ЦК КПСС и Совета Министров, которое меняло по­рядок, теперь заработная плата рассчитывалась исходя из норматива на рубль продукции. Таким образом фонд зарплаты увязывался не с трудоемко­стью выпускаемых изделий, а с их ценой. Это при­вело к тому, что изменение цены вело к изменению отчислений в этот фонд, следовательно, коллектив был заинтересован, чтобы цена была выше.

Следует особо обратить внимание на реакцию по поводу реформы за рубежом. Запад с востор­гом ее воспринял, зарубежные СМИ того времени восхваляли подвижки, которые начались в СССР. Заметьте, это происходило в разгар «холодной войны». Станут ли наши геополитические враги хвалить нас, если мы укрепляемся? - Нет. Нас хва­лили потому, что мы добровольно себя ослабили, - подобно тому как позднее Горбачеву на Западе присваивали разные громкие звания за то, что он разваливал Советский Союз.

«Косыгинская» реформа означала расширение сферы товарного производства на всю экономику. Некоторые комментаторы реформы 1965-1969 гг. говорят, что, мол, ее главной целью было исправ­ление тех волюнтаристских изгибов, которые были допущены Н. С. Хрущевым, что это была попытка вернуться к Сталину. Кое-какие изгибы действи­тельно были преодолены. Прежде всего, ликвидиро­ваны совнархозы, восстановлен отраслевой принцип управления, общесоюзная система материально­технического снабжения (Госснаб СССР). Но в целом это было удаление от Сталина в сторону расширения сферы товарно-денежных отношений. Сталин наме­чал движение в прямо противоположном направле­нии - сворачивания товарно-денежных отношений, о чем мы уже сказали ранее.

Впрочем, некоторые недоброжелатели Стали­на обратили внимание на этот момент во второй половине 1960-х гг. Они специально подчеркнули, что таков, мол, был практический вклад авторов реформы (А. Косыгина и Е. Либермана) в уни­чтожение «проклятого сталинского наследия». Не думаю, что А. Косыгин ставил перед собой специ­ально такую задачу. Скорее всего, он не обладал такой широтой кругозора, который имел Сталин, и до конца не понимал сути сталинской экономики. Идейно-политический портрет Председателя Со­вета Министров СССР дает Михаил Антонов: «Из всех высших руководителей СССР Косыгин был наиболее склонен к идее конвергенции (сближе­ния. - В. К.) социализма и капитализма, выступал за продолжение линии XX и XXII съездов партии на либерализацию жизни в стране. Он, например, не раз пытался доказывать своим коллегам по руко­водству страной, что акционерные общества - это одно из высших достижений человеческой цивили­зации, и это делало его наиболее восприимчивым к предложениям “рыночников”. И вот в то время, когда нужно было переводить экономику на рыноч­ные принципы, Политбюро, по мнению Косыгина, занимается разной чепухой»^[22].

Впрочем, я не склонен всю ответственность за реформу возлагать на Председателя Совета Ми­нистров СССР, поскольку все решения по реформе принимались коллегиально на высшем партийном и государственном уровнях.

о метаморфозах экономического
планирования

Сам процесс планирования на всех уровнях экономики приобретал все более формальный ха­рактер. Появилось выражение «выгодное плановое задание». Предприятия стремились занизить пла­новые задания, чтобы их можно было легко выпол­нить и получить премии, при этом могла сложить­ся ситуация, когда предприятие работало в данном году хуже, чем в предыдущем, но плановое зада­ние выполнило и премии получило. Стало нормой жизни и такое явление, как «корректировка плана» уже после его утверждения. Фактически здесь уже просматривается лоббистская деятельность со сто­роны предприятий (корректировки планов в главке и / или министерстве) и со стороны министерств и ведомств (корректировки отраслевых планов в Гос­плане, правительстве, ЦК КПСС). На этой почве расцветала коррупция, поскольку за корректировку плана было принято «благодарить». Со временем дело дошло до того, что планы корректировались задним числом, т. е. окончательные показатели по­являлись не в начале, а в конце планового периода, привязывались к фактическим результатам произ­водственной деятельности. Это уже была полная профанация планирования.

Система планирования подталкивала предпри­ятия к тому, чтобы не вскрывать, а скрывать резервы повышения эффективности и снижения себестои­мости, т. к. это позволяло им выполнять планы без напряжения. Планирование крайне слабо учиты­вало возможности научно-технического прогресса. Были предложения вводить в набор плановых по - казателей такие, которые бы учитывали народнохо - зяйственный эффект от перехода к выпуску новых видов продукции, особенно машин и оборудования (группа отраслей А). Вместо этого на всех уровнях действовал примитивный принцип пересмотра пла­новых показателей - от «Достигнутого» (т. е. от фактического уровня предыдущего планового пери­ода). Все это выглядело более чем странно на фоне того, что в 1960-е гг. уже появились электронно­вычислительные машины, которые могли серьезно усовершенствовать процесс планирования.

Впрочем, были альтернативы реформе Косыги­на-Либермана. Можно вспомнить, в частности, идеи инженер-полковника А. И. Китова, который в 1958 г. выступил с обоснованием широкого использования электронно-вычислительных машин в управлении народным хозяйством. Идеи А. И. Китова легли в основание созданной позднее Общегосударственной автоматизированной системы учета и обработки ин­формации (ОГАС). Эстафету А. И. Китова подхватил академик В. М. Глушков. Начиная с 1962 г. он стал разрабатывать программу тотальной информатиза­ции экономических процессов с применением си­стемы ОГАС, которая, в свою очередь, должна была базироваться на создававшейся Единой государ­ственной сети вычислительных центров (ЕГС ВЦ).

Во второй половине 1960-х - 1970-е гг. рефор­ма Косыгина-Либермана подверглась критике со стороны группы ученых - авторов так называемой «системы оптимального функционирования эконо­мики» (СОФЭ). Руководителем этой группы был ди­ректор Центрального экономико-математического института Академии наук СССР (ЦЭМИ) академик Н. П. Федоренко. Авторы СОФЭ в качестве альтерна­тивы реформе предложили создать конструктивную экономико-математическую модель социалистиче­ской экономики. Будучи альтернативой описатель­ной политической экономии, СОФЭ должна была полностью вытеснить товарное производство, за­менив его системой экономико-кибернетических операций. Впервые СОФЭ была представлена на научно-теоретической конференции Института эко - номики АН СССР в 1967 г. Отношение к СОФЭ в академических кругах, Госплане, правительстве, аппарате ЦК КПСС было неоднозначным. Авторов обвинили (небезосновательно) в левом уклоне, а именно в том, что они предлагали полностью отка­заться от товарно-денежных отношений, включить в централизованное распределение не только проме­жуточную, но и конечную продукцию (предназна­ченную для личного потребления). Тем не менее, ак­тивность группы СОФЭ позволила начать активные дискуссии по пределам товарно-денежных отноше­ний при социализме и способствовала выявлению негативных сторон реформы Косыгина-Либермана, ускорила ее сворачивание.

Снижение эффективности советской экономи­ки частично компенсировалось и камуфлировалось усилением сырьевой ее ориентации и наращивани­ем экспортной выручки от вывоза нефти, металла, леса, золота. По данным официальной статистики, экспорт нефти и нефтепродуктов из СССР вырос с 75,7 млн. т в 1965 г. до 193,5 млн. т в 1985 г. При этом экспорт за свободно конвертируемую валюту со­ставлял соответственно 36,6 и 80,7 млн. т. Выручка от экспорта нефти и нефтепродуктов, составлявшая в 1965 г. порядка 0,67 млрд. долл., к 1985 г. увеличи­лась в 19,2 раза и составила 12,84 млрд. долл. Кро­ме того, в значительных объемах с 1970-х гг. экс­портировался природный газ. Добыча газа в этот период увеличилась со 127,7 до 643 млрд. куб. м. Практически вся новая добыча золота также шла на мировой рынок. Согласно зарубежным оценкам, в 1970-1979 гг. Советским Союзом было экспорти­ровано более 2000 т золота^[23]. Большая часть валют­ной выручки тратилась на импорт продовольствия и закупку товаров народного потребления. Страна начала жить за счет природной ренты.

сталинская модель экономики
и новый человек

Мы перечислили лишь некоторые причины развала сталинской модели экономики, которые можно назвать причинами политического и органи­зационно-управленческого характера. Были и дру­гие причины.

Во-первых, причины внешнего порядка. За­падом велась постоянная подрывная работа про­тив СССР, мы существовали в условиях «холодной войны». Старшее поколение, которое не понаслыш­ке знало, что такое война, понимало серьезность внешних угроз. То поколение, которое пришло на смену «старикам», уже воспринимало внешние угрозы крайне абстрактно. Те правильные слова, которые содержались в партийных и государствен­ных документах СССР о военном противостоянии социализма и капитализма, не доходили до созна­ния молодого поколения. Состояние успокоенно­сти притупляло бдительность, порождало беспеч­ность и даже тайные мысли, что Запад, мол, не так плох, как его рисуют. Бытовала шутливая фраза: «Капитализм загнивает, но как пахнет!». Среди интеллигенции (особенно той, которой удавалось вырваться за «железный занавес») велись разго­воры, что наша экономика - «совковая»; что, мол, «их» рыночная экономика нам просто жизненно необходима. Так что призывы Горбачева и Ельци­на строить в СССР рыночную экономику и «ры­ночный социализм» находили поддержку в среде наших интеллектуалов.

Во-вторых, причины, если так можно выразить­ся, антропологического характера. В нашем обще­стве возникло серьезнейшее противоречие. Модель экономики, созданная Сталиным, требовала нового человека - готового больше давать, чем брать. Че­ловека, который общественный интерес ставил бы выше личного. Человека, который бы к труду отно­сился не как к вынужденной обузе, а как к жизнен­ной потребности. Человека, который бы труд из ме­ханического процесса мог бы сделать творчеством. Сталин прекрасно понимал диалектику сочетания личных и общественных интересов, материальных и моральных стимулов труда. Сталиным в разных работах и выступлениях была сформулирована три­единая задача построения коммунизма (на XXII съез ­де КПСС, где была принята новая Программа КПСС, нацеленная на построение коммунизма к 1980 г., она была лишь озвучена). Фактически это были три взаимосвязанные задачи: