Старчество в контексте русской культуры

«Если хотите узнать основательно дух христианства, - пишет И.В. Киреевский, - то необходимо познакомиться с монашеством…». Это замечание светского писателя о сущности христианского подвижничества, обстоятельно развитое, художественно выраженное Ф.М. Достоевским в романе «Братья Карамазовы», представляется вполне справедливым. Монашество есть лучший цвет христианства, апогей христианства, наглядное отображение Евангельской жизни. «Свет монахам, - говорит Иоанн Лествичник, - Ангелы, а свет для мирских - монашеское житие». Этот ряд можно продолжить: цвет цвета христианства, лучшее выражение монашества - это старчество. Жаждущие духовного совета русские люди самого разного общественного положения и умственного развития, начиная с мужика, мещанина и заканчивая столичным чиновником, а то и вовсе - престолонаследником, в разное время устремлялись к старцам. Известно, что у старцев отметились и известные писатели: Н.В. Гоголь, И.В. Киреевский, К.Н. Леонтьев, Л.Н. Толстой, B.C. СоловьЁв, а Ф.М. Достоевский, находясь под впечатлением от бесед со старцем Амвросием, в 1877 году создаёт роман «Братья Карамазовы». Являясь признанным знатоком своего народа и его духовных потребностей, Достоевский отмечает: «Для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом, горем, а главное всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения как обрести святыню или святого, пасть пред ним ниц и поклониться ему: «Если у нас грех, неправда и искушение, то все равно, есть на земле там-то, где-то святой и высший; у того зато правда; значит не умирает она на земле, а стало быть, когда-нибудь и к нам перейдёт и воцарится по всей земле, как обещано».

Итак, что именно делало старцев столь нужными, столь искомыми в русской религиозной жизни? Институт старчества в России выполняет в структуре социума некоторую социокультурную роль, хотя эта роль заведомо не главная в его служении, а сама персона старца несводима к ней.

По всей видимости, дело не только и не столько в харизме, сколько в обладании старцем личным (а не только делегированным Церковью) моральным и духовным авторитетом, духовными дарами, претворёнными в ходе личного приобщения к Божественной реальности - прозорливость, чудотворение, пророчество.

Зачастую старцу ошибочно приписывают функции знахаря-колдуна-гадателя. Однако от всего этого спектра роль старца резко отделяется своей христоцентристской природой, тем, что харизма и сила старца укореняются в любви Христовой, которая проявляется не в магических манипуляциях, а в личном общении и Богообщении.

Итак, ввиду выше сказанного можно сделать следующие выводы: во-первых, духовная практика старчества - практика особого порядка, которая создаётся для обретения мистико-аскетического опыта (специфическая форма трансцендирования, преодоления здешнего бытия). Во-вторых, в рамках исихастской традиции издавна существовало стремление старцев к выходу в мир. Этот выход выражался в широком общении с простыми мирянами, в служении миру в качестве духовного помощника, советника и наставника, яркого примера истинной христианской жизни. Огромная слава и популярность, которую быстро снискало старчество, тяга к старцам, множество зримых плодов их служения - все это неопровержимо доказывало, что в русском старчестве родилась новая плодотворная форма контакта - форма, отвечающая особенностям русского православного менталитета и его нуждам. В-третьих, на долю старцев выпадало немало испытаний, которые бывали тяжелыми и суровыми, а иногда включали элементы, по обычным мирским меркам, являющиеся прямым унижением и издевательством. Безусловно, такого рода жёсткая дисциплина органически возникает из самой стихии подвига.

Рассмотрев старчество, как явление, раскрыв его духовно-антропологический смысл, следует взглянуть на феномен русского старчества в его исторической конкретности:

Истинное старчество никогда не исчезало из жизни Православной Церкви, хотя порой и оскудевало число носителей этого дарования. С конца XVIII в., вопреки притеснениям монашества в петровской и послепетровской России, начинается нечто, напоминающее великое монашеское строительство, зачинателем которого был преподобный Сергий Радонежский в Московской Руси XIV-XV вв. Масштаб нового движения гораздо меньше, но, тем не менее, вновь в Брянской, Калужской и других губерниях центральной России возникают места пустынножительства, где иноки устраивали строгое молитвенное житие. Этот период отмечен целым сонмом великих старцев.

Среди святых сибирской земли особое место занимает праведный Феодор Томский и не в последнюю очередь из-за нарочитого сходства с личностью императора Александра Первого. Высота христианского подвига и тайна происхождения местночтимого святого будоражат умы религиозных и светских мыслителей уже не одно столетие вплоть до сегодняшних дней.