2020-04-20
304
Роза под стеклянным колпаком висела в воздухе и даже не засохла, несмотря на отсутствие воды, ее лепестки красиво поблескивали в лунном свете.
Очарованная, Белль подошла ближе. Никогда еще ей не случалось видеть ничего подобного. Почему цветок не падает? Благодаря скрытым магнитам?
Роза – вот уж странность так странность – казалась знакомой. Где‑то Белль уже видела такой оттенок лепестков…
Девушка даже не притронулась к лежавшему на столе зеркалу, она осторожно приподняла стеклянный колпак и поставила на пол.
Вопреки ожиданиям Белль роза не упала, а под колпаком не обнаружилось ни лески, ни проволоки. Цветок по‑прежнему висел над столешницей, медленно вращаясь над маленькой кучкой уже опавших лепестков.
Белль протянула к розе палец.
– НЕТ!
Стоявшая до сих пор зловещая тишина сменилась грохотом и ревом: Чудовище мчалось к окну на всех четырех лапах.
Белль же, словно в полусне, не обратила на него внимания: нужно во что бы то ни стало понять, как действует этот фокус.
|
|
|
Она коснулась розы.
Что увидела Белль
Давным‑давно в одном маленьком, умирающем волшебном королевстве стоял среди диких лесов некогда сияющий замок. В этом замке жил молодой принц, у которого было все, чего только можно пожелать. Однако, несмотря на это, принц был себялюбивым, испорченным и злым.
Однажды ночью незадолго до его коронации в замок пришла старая нищенка и попросила разрешения погреться в тепле, а в обмен предложила принцу кроваво‑красную розу.
Принцу не понравилась изможденная старуха, он с презрительной улыбкой поглядел на ее подарок и прогнал нищенку, но та предупредила его, что не стоит судить только по внешности, ведь истинная красота не снаружи, а внутри.
Принц снова велел нищенке убираться прочь, и в тот же миг громыхнул гром, а уродливая старуха исчезла.
Вместо нее перед принцем стояла прекрасная женщина в дивном платье, переливающемся, точно морские волны, с волосами золотыми, как ожерелье, что некогда носила покойная королева. В одной руке красавица держала розу, в другой – которой до сего момента держала клюку – сжимала палочку из белой ольхи.
Волшебница, прекрасная, словно солнце, и грозная, как ангел мщения.
– Моя… моя госпожа, – пробормотал, запинаясь, принц, падая на одно колено. – Простите меня…
Но было уже слишком поздно: волшебница заглянула в душу принца и увидела, что он за человек. В качестве наказания она превратила его в ужасное чудовище, а также заколдовала замок и всех его обитателей.
– В твоем сердце нет любви, принц, как не было ее у твоих родителей. Движимые жестокостью и эгоизмом, они полностью разрушили королевство. До своего двадцать первого дня рождения ты должен стать таким же прекрасным внутри, каким ты был снаружи. Если не научишься любить других – и если никто не полюбит тебя, – то в тот миг, когда упадет последний лепесток, ты, твой замок и все его обитатели будете прокляты и преданы забвению навечно.
|
|
|
Стыдясь своего отвратительного вида, Чудовище спряталось в замке, и единственным окном во внешний мир ему служило волшебное зеркало.
Шли годы, он впал в отчаяние, потерял всякую надежду, и немудрено: разве может кто‑то полюбить чудовище?
И пало проклятие
Белль оступилась и чуть не упала. Она увидела правду так ясно, словно события десятилетней давности только что разворачивались у нее перед глазами: принц, превращенный в Чудовище, заклятие, роза, волшебница.
Ее мать.
Эта роза выросла в ее саду, потому и выглядит знакомо.
Белль поднесла цветок к самому лицу – в точности как сделала ее мать десять лет назад.
Однако под ее взглядом лепестки, освещенные лунным светом, начали опадать. Они падали, на лету оборачиваясь сияющей красной пылью, которая развеивалась, не успев коснуться пола. Стебель растворился под пальцами Белль, исчезнув без следа.
И Чудовище в отчаянии заревело.
Часть 2
Побег
Замок содрогнулся. Раздался оглушительный хлопок, словно в башню ударила самая огромная молния за всю историю человечества. Отовсюду послышались странные громкие звуки, Белль чудилось в них что‑то знакомое, они задевали глубочайшие струны ее души. Нечто среднее между треском и хрустом, только намного, намного громче.
Лед.
Так трещит под ногой лед на пруду, расходясь трещинами, подаваясь, возвещая неосторожному человеку неминуемую гибель.
Белль не удивилась бы, начни замок рушиться, она почти ждала, что ей на голову вот‑вот полетят камни, однако этого не произошло.
– МОЙ ЕДИНСТВЕННЫЙ ШАНС! – вскричало Чудовище. – ЕДИНСТВЕННАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ РАЗРУШИТЬ ПРОКЛЯТИЕ! ВСЁ ПРОПАЛО! ТЫ ВСЁ ИСПОРТИЛА!
Белль, как ни странно, не испугалась, потому что Чудовище не бежало к ней, оскалившись, а ревело, стоя на месте. Внимание девушки отвлекло происходящее снаружи, и она подбежала к окну.
Из земли у подножия окружающих замок стен вылезали странные, похожие на белые кости штуки. Слишком угловатые и толстые для лоз, слишком твердые для льда. Сначала Белль подумала, что это что‑то вроде оленьих рогов или костей, которые выталкивает из‑под земли некая волшебная сила, но непонятные отростки всё вытягивались и вытягивались вверх. Они изгибались, извивались, оплетали все попадавшиеся им на пути твердые предметы. Едва коснувшись стен, они замедлились, но потом поползли вверх, как намерзающий на окне иней, переплетаясь и делаясь всё толще.
«Паутина», – поняла Белль со странной уверенностью.
Не та паутина, что висит в виде кругов, восьмиугольников и прочих геометрических фигур на кустах и цветах, с маленьким паучком в центре. Эта паутина походила на грязно‑белый снег, что покрывает землю и траву поздней осенью, а зимой засыпает горные пики и долины, и невозможно определить, где притаился спрявший ее паук. Трехмерные, запутанные сети.
«Мать… любила… розы… и все, что близко к природе…» – пробилась из глубины ее сознания смутная мысль. Ее мать волшебница.
Она вполне могла наслать на замок паутинное проклятье.
Белль обернулась и посмотрела на Чудовище.
Глаза его горели животной злобой, в них не осталось ни проблеска разума, ни человечности. Зверь стоял на четырех лапах и яростно рычал.
На какой‑то миг Белль замерла, не в силах сдвинуться с места. Потом инстинкт заставил ее пуститься бегом, мимо Чудовища, к двери.
Не оборачиваясь – нельзя тратить драгоценные секунды! – она помчалась вниз по лестнице, перепрыгивая через две‑три ступеньки, и выскочила в большое фойе.
|
|
|
Нужно бежать отсюда.
– Ма cherie! Куда вы? Что происходит?
Люмьер выпрыгнул откуда‑то из тени и с грохотом поскакал за ней.
– Что вы наделали? – взвизгнул Когсворт.
– Простите! – прорыдала Белль. – Я…
Она не понимала, почему чувствует себя виноватой. Возможно, из‑за того, что бросает эти маленькие, милые вещи на милость чудовища, и теперь им придется столкнуться с его гневом после того, как она уйдет. Это надо же: на ее долю выпало первое в жизни, единственное приключение, а она умудрилась всё испортить.
Девушка распахнула входную дверь и побежала через двор, мимо фонтана, к воротам. Над ними выросла единственная нить паутины толщиной с ее запястье, стягивая, закрывая створки. Белль с неохотой потянулась к паутине.
Немного липкая.
И холодная.
Белль переборола отвращение и потянула за белесую нить паутины, но, вопреки ее ожиданиям, та не поддалась. На ощупь паутина оказалась твердой и негнущейся. Выпустив паутину, девушка пригнулась и пролезла под нитью, с трудом протиснувшись между металлическими створками ворот. Когда ее одежда коснулась паутины, та вцепилась в Белль, словно живая.
Девушка пнула толстую нить ногой, пронзительно закричала, с головой ударившись в панику. Платье разошлось по шву с таким оглушительным треском, будто рвалась ткань мироздания. Когда она поднялась на ноги и отряхнулась, паутина уже затягивала брешь, становясь все толще, как будто почувствовала, где именно нужно залатать дыру.
Белль содрогнулась.
Филипп – слава его спокойному лошадиному сердцу! – стоял там, где она его оставила. Конь как чувствовал, что нужно уносить ноги: уши стоят торчком, глаза вытаращены.
Белль схватила поводья и вскочила в седло. Филиппа уговаривать не пришлось.
Он повернулся и рванул через лес галопом, достойным его предков, боевых скакунов, высоко подбрасывая длинные ноги и давя тяжелыми копытами все, что под них попадало. Они вырвутся, и Белль с триумфом прискачет сквозь буран обратно домой.
|
|
|
Конь вдруг тревожно заржал и встал как вкопанный, так что Белль чуть не вылетела из седла головой вперед. И тут она их увидела.
Волков.
Разумеется, в лесах вокруг ее деревни жили волки. Редко‑редко, гонимые голодом, спускались они с холмов и гор, выходили из леса, чтобы украсть овцу, если пастух зазевался. Однако волки никогда не появлялись при свете дня и уж тем более не нападали на всадников – ведь они прекрасно знали, что у людей есть ружья. Разве что зверь страдал бешенством… Волкам отводится роль отъявленных злодеев только в сказках да легендах, поэтому ими пугают непослушных детей.
Эти животные совершенно не походили на серых волков, которых они с отцом как‑то раз видели издали.
Громадные зверюги, белые, а их красные глаза, кажется, даже светились.
Кажется?
Она только что сбежала из заколдованного замка, населенного говорящей мебелью, в котором правит принц‑чудовище… которого прокляла ее мать.
Это не простые волки, они тоже заколдованы.
Они постараются не дать ей покинуть замок.
Белль натянула поводья, заставляя Филиппа повернуть в другую сторону.
Волки завыли и залаяли, точно существа из кошмаров, а потом бросились в погоню.
Белль с трудом держалась в седле, о том, чтобы править Филиппом, и речи не шло.
Она целиком положилась на чутье коня – пусть сам выбирает направление – и не стала натягивать поводья, когда Филипп со всего маху выскочил на поле, оказавшееся поверхностью пруда, подернутой снегом. Лед позади них оглушительно треснул – наверное, эхо этого грохота даже в замке слышали, – вода плеснула на берега.
Волки не отставали, невзирая на опасность.
Одно из копыт Филиппа ступило на тонкий лед, а в следующий миг конь ухнул в ледяную воду и отчаянно замолотил передними ногами, пытаясь выбраться.
Однако несколько волков тоже угодили в коварную полынью: как минимум два волка утонули в черной воде.
Филипп сумел выбраться на заснеженный берег пруда, а потом и на твердую землю. Белль стиснула зубы: у нее в туфлях хлюпала ледяная вода, она почти не чувствовала ног.
Филипп снова помчался галопом через лес. Белль пригнулась к шее коня, стараясь увернуться от веток, так и норовивших выбить ее из седла.
Они выскочили на поляну – прямо перед тремя здоровенными волками, поджидавшими добычу.
Поняв, что их окружили, Филипп запаниковал, вытаращил глаза, в отчаянии заржал и принялся бить задними ногами, совершенно забыв о всаднице.
Белль упала на землю.
Волки подбирались ближе и ближе, щелкали зубами, пытаясь вцепиться коню в ноги.
Белль помотала головой – она ударилась при падении, в ушах звенело. Похоже, руки‑ноги у нее целы.
С трудом поднявшись – ноги все‑таки подкашивались, – она огляделась, ища хоть какое‑то средство самозащиты. Взгляд ее упал на длинную раздвоенную ветку. Девушка схватила ее, встала спиной к перепуганному коню и взмахнула палкой, отгоняя ближайшего волка.
– Не подходите! – приказала она. – Я дочь волшебницы!
Волки пропустили это заявление мимо ушей.
Один из них прыгнул вперед, вцепился зубами в ветку и вырвал ее у девушки из рук. В тот же миг другой зверь сбил Белль с ног.
Девушка откатилась в сторону, чтобы не оказаться затоптанной тяжелыми копытами Филиппа.
Третий волк подошел к ней, его морда оказалась в нескольких дюймах от ее лица, с клыков капала слюна. Зверь зарычал и широко разинул пасть, собираясь разорвать добычу на куски.
Белль отвернулась и закрыла голову руками, ожидая, что сейчас в нее вцепятся страшные клыки.
Вдруг давившие ей на грудь волчьи лапы исчезли.
Она чуть раздвинула пальцы – посмотреть, что происходит.
Над ней стояло Чудовище, оно отшвырнуло уже готового вцепиться в нее волка. Чудовище заревело и завыло, перекрывая вой стаи. Остальные волки набросились на него: один схватил за ногу, другой запрыгнул на плечи.
Во мгновение ока Чудовище припало на четвереньки и стряхнуло с себя волков, точно капли воды.
Однако хищники оставили рваные раны, из которых текла кровь.
Белль отползла к огромному дереву и забилась под массивные корни.
Неужели Чудовище ее спасает?
Оно на миг замерло, озаренное лунным светом, и Белль отчетливо разглядела его когти: длиннее медвежьих, блестящие, как слоновая кость, окрашенные красным – Чудовище только что распороло одному из волков брюхо.
Потом оно снова сорвалось с места, сливаясь с тенью, и атаковало волков, точно пират, идущий на абордаж.
Те жалобно затявкали – звук отдалено напоминал собачий лай, – похоже, до волков начало доходить, что ход сражения переломился, и не в их пользу. Чудовище сгребло одного из оставшихся зверей и с размаху ударило о дерево, точно мешок с яблоками. Раздался отвратительный треск, и волк упал на снег с переломанной спиной, совсем рядом с Белль. Девушка содрогнулась.
Без какого‑либо сигнала или шума волки признали поражение: вприпрыжку помчались в лес и растворились во тьме, из которой появились.
Белль посмотрела на Чудовище – теперь оно стояло на задних ногах, угрожающе рыча вслед беглецам. Волки вырвали клочья шерсти из его шкуры, и одно ухо свисало под странным углом. Вся его фигура, и без того неестественная, теперь скособочилась еще больше.
Из правой передней лапы текла кровь, и у ног Чудовища уже образовалась красная лужица.
Чудовище открыло пасть, словно хотело что‑то сказать Белль…
А потом медленно, как подрубленное дерево, упало к ее ногам.
Чудовище
Белль замерла, как кролик перед удавом, глядя на развернувшуюся перед ней сцену, снова и снова проигрывая в памяти все случившееся.
Чудовище – здоровенное, уродливое, гротескное существо, которое сейчас лежит без сознания в луже собственной крови, – заточило ее отца только лишь за то, что тот «вторгся» в замок, а потом обменяло жизнь Мориса на ее собственную, как какой‑то средневековый тиран. Как ни напрягай воображение, а представить его добрым созданием не выходит.
И все же… оно спасло ее от волков.
Пошел снег.
Белль вдруг поняла, что не помнит, сколько уже простояла вот так, на холодном ветру.
Поводья Филиппа зацепились за длинную ветку дерева у края поляны, и конь нервно приплясывал на месте.
Запах волков и смерти его пугал.
Белль сморгнула с ресниц снежинки. Оцепенение, охватившее ее во время сражения с волками, постепенно проходило, и она начинала приходить в чувство – кстати говоря, ее ноги вновь обрели чувствительность, а ступни просто ломило от холода. Если она сейчас же не сдвинется с места, то просто не сможет идти и замерзнет насмерть.
Девушка медленно поднялась, потопала ногами, пытаясь хоть немного согреться. Потом заковыляла через поляну к Филиппу и, с трудом шевеля окоченевшими пальцами, распутала накрутившуюся на ветку уздечку. Бормоча что‑то успокаивающее, она уговорила здоровенного коня развернуться.
Тела волков – и Чудовища – застыли безжизненными холмиками, и снег медленно покрывал их холодным покрывалом.
Белль повернулась, намереваясь уйти.
Чудовище замерзнет насмерть, если она его здесь бросит.
Оно спасло ей жизнь.
Бормоча проклятия себе под нос, она провела нервничающего Филиппа мимо волчьих туш. Вопреки опасениям Белль Филипп не шарахнулся от Чудовища, очевидно, оно пугало его меньше, чем трупы волков.
С огромным трудом – поначалу Филипп ни в какую не желал опускаться на колени в холодную снежную кашу, щедро политую кровью, – Белль все‑таки удалось взгромоздить Чудовище поперек конской спины, при этом собственную спину она сильно потянула. Чтобы коснуться Чудовища, пришлось перебороть отвращение, однако вопреки опасениям его мех вовсе не смердел… зверем.
От шерсти исходил едва уловимый запах чисто вычищенного хлева, но она не была ни сальной, ни грязной. Девушка мимоходом подумала, умывается ли Чудовище языком, как кошка, или ныряет в водоемы на манер собаки.
Итак, что теперь делать, куда идти?
Снег повалил гуще, и Белль, поглядев на окружающий ее лес, поняла, что совершенно не представляет, где находится. Когда они столкнулись с волками, ей волей‑неволей пришлось позволить Филиппу выбирать направление. Белль нахмурилась и посмотрела на небо, но звезд, разумеется, не увидела. Небо заволокло тучами, мела метель, и разглядеть какие‑то привычные ориентиры не представлялось возможным.
Девушка никак не могла унять дрожь.
Мыски ее туфель отвердели и покрылись инеем – прямо как паутина, опутавшая замок. Белль почувствовала себя несчастной русской девушкой, которую зимой бросили на произвол судьбы в глубокой сибирской тайге.
Белль никогда не жаловалась на недостаток сообразительности, и сейчас ей совершенно не нравилось решение, на которое намекало все вокруг.
«А ведь я, вообще говоря, дочь волшебницы, – подумала она. – Так… может, я умею колдовать?»
Она закрыла глаза и представила тепло. Солнечные лучи в небесах, пушистые облака… снег тает…
Ничего не произошло.
Белль сжала кулаки и представила огонь. Была не была, пускай вон то дерево ЗАГОРИТСЯ!
Она открыла глаза.
Ничего.
– Я приказываю вам, ветры! – закричала она повелительным тоном. – Отнесите меня домой!
Помолчала несколько мгновений и добавила:
– Пожалуйста?
Снова ничего.
Тяжело вздохнув, она развернула Филиппа и медленно побрела обратно к замку, ориентируясь по конским следам.
Каждый шаг давался с трудом. Белль старалась не удариться в панику из‑за потерявших чувствительность ступней, отгоняя подальше воспоминания о прочитанных сказках, в которых девушки замерзали насмерть в безлюдных дебрях.
«Я дочь волшебницы», – твердила она про себя, чтобы не падать духом. Вдобавок ей нравилась эта фраза. В тех видениях она видела именно мать, а ведь до сего дня в ее памяти оставались лишь полузабытое красивое лицо, любящая улыбка и ощущение того, как удобно сидеть на материнских коленях. В этих картинках, чудом уцелевших в памяти, не было ничего волшебного, только ощущение тепла, любви и потери.
Когда они наконец добрели до замка, Белль с ужасом поняла, что он полностью опутан белесой паутиной. Новые ее нити продолжали расти из‑под земли, медленно, но неотвратимо.
Щель между створками ворот, через которую она протиснулась, убегая из замка, оказалась полностью затянута нитями паутины, толстыми, как веревки. Однако едва Белль надавила на них в надежде оттянуть в сторону, толстые нити вдруг пошли трещинами и осыпались под ее пальцами. Справившись с потрясением, девушка сообразила, что задача паутины – не выпускать Чудовище из замка, а вовсе не в том, чтобы не впускать.
Несколько ударов – и паутины на воротах как не бывало. Белль открыла железную створку и впустила Филиппа внутрь. Стоило воротам закрыться у нее за спиной, как они тотчас же начали зарастать паутиной.
У дверей замка ее встречала забавная сценка: Когсворт, Люмьер и… какая‑то половая швабра стояли, понурившись, время от времени всматриваясь в ночь. Люмьер сочувственно похлопывал Когсворта по плечу рукой‑свечой.
При виде Белль все трое подпрыгнули и в изумлении на нее уставились.
– Занесите его внутрь, нужен огонь и бинты, – распорядилась Белль. – Как можно скорее.
– Certainement [конечно, несомненно (фр.)], – воскликнул Люмьер и заспешил внутрь.
– Первая помощь прежде всего, разумеется! – добавил Когсворт мрачно.
Навстречу Белль выскочило множество оживших вещей и безделушек, которых она до сих пор не видела: все стремились помочь. Девушка заметила, как миссис Поттс, источая пар, решительно командует кухонной посудой, велит накипятить воды и принести горячие полотенца.
Пока Чудовище заносили внутрь и обихаживали, Белль неохотно вернулась во двор.
– Спасибо, старый друг, – поблагодарила она Филиппа, похлопывая коня по носу. – А теперь отправляйся домой. Скачи к папе.
Она подвела коня к воротам, вздрогнув при виде медленно разрастающейся ледяной паутины. После того как они осторожно вышли за ворота, девушка по‑дружески сильно шлепнула коня по крупу.
Филипп заржал и припустил рысью через лес домой.
Белль стало очень жаль себя, но она уже приняла решение.
– Мне нужна веревка, – объявила она Когсворту, входя в кабинет.
– Да, конечно, сейчас же принесем, – кивнул мажордом, потом опомнился. – Что вам нужно?
– Я не отпущу его, пока не получу ответы на некоторые вопросы, – проговорила Белль сквозь зубы. – Помогите мне его связать.
– Связать? Хозяина? – поперхнулся Когсворт.
– Он бросил моего отца в холодную темницу, а потом оставил меня вместо него! Думаю, учитывая обстоятельства, вполне милосердно будет связать вашего хозяина и усадить в тепле, у горящего камина! – отрезала Белль.
Когсворт колебался.
– Да… Я вас понимаю… хорошо… БУФЕТНАЯ КОМНАТА? Кладовая? Вам нужно…
Он вперевалочку удалился, заламывая руки, – идея подобного святотатства его ужасала.
Белль наблюдала за суетящимися вещами и немного удивлялась тому, как легко она приняла все происходящее. Всего несколько часов назад она узнала о существовании заколдованного замка, а теперь отдает приказы его обитателям, как будто всю жизнь этим занималась. Интересно, что случилось бы, если бы она не пошла в запретное западное крыло? Она так и осталась бы узницей Чудовища? Или стала бы королевой этого места?
Библиотеку она так и не увидела…
Белль не слишком‑то доверяла столовому серебру и лично проверила, крепко ли затянут каждый узел. Случалось, им не хватало денег на металл, и тогда отцу приходилось на скорую руку соединять несколько своих изобретений при помощи кожаных ремней и веревок. Так что Белль отлично умела затягивать узлы.
Приехал столик на колесиках, а вместе с ним – миссис Поттс, с горячим чаем и бренди, миской бульона и закрытой супницей, в которой, судя по запаху, лежала обычная пища Чудовища – сырое мясо.
Белль решила помочь, и сама промыла раны Чудовища: все живые вещи были слишком низенькими (если не считать швабру и метлу) и недостаточно сильными, чтобы намочить тряпицу в горячей воде и отжать, а потом осторожно промыть рану.
«Интересно, могла ли моя мать исцелить его? Щелкнула бы пальцами – и готово!»
Белль напрягла память – может, мама лечила ее в детстве, – но вспоминался только Морис: вот он бинтует ей ногу, вот накладывает мазь, вот целует оцарапанную руку, чтобы быстрее заживало. Она не помнила, чтобы мать ее лечила. По правде говоря, она вообще ничего не помнила о маме.
Промыв раны Чудовища, Белль налила себе чаю, изрядно сдобрив его сахаром. Дома сахара всегда не хватало, здесь же на подносе лежала целая груда искрящихся коричневых кубиков.
«Интересно, волшебницы пьют чай? Или моя мама питалась исключительно питательными отварами, приготовленными из диких трав?» В том видении ее мать отнюдь не походила на лесного духа. Когда она сбросила личину уродливой старухи, то оказалось, что на ней надето великолепное платье, немного вычурное, но в целом довольно модное. Такое могла бы надеть современная зажиточная дама, если бы захотела произвести впечатление на заносчивого принца.
«Чародейки в платьях с турнюрами, ведьмы с воздушными белыми крыльями…» Белль сонно подумала: а как, собственно, положено выглядеть современному магу?
Наверное, она в конце концов заснула, сидя на полу, привалившись к креслу, в котором лежало связанное Чудовище. Очнулись они с Чудовищем одновременно.
«Забавно, – подумала Белль. – У него есть ресницы».
Несколько мгновений хозяин замка моргал, а потом, полностью придя в себя, заревел и напрягся в тщетной попытке подняться, потом снова заревел, поняв, что не может сдвинуться с места.
– Тихо! – строго одернула его Белль. – Тебя весь замок слышит.
– ПОЧЕМУ Я СВЯЗАН? ЧТО ЗА… А‑р‑р‑р! – Веревка врезалась в одну из ран, и Чудовище обмякло в кресле, прикусило губу и заскулило, как собака.
– Спасибо, что спас меня от волков, – сказала Белль мягко. Она надеялась потянуть время и успокоить хозяина замка, потому что с его огромной силой не составит большого труда разорвать веревки.
– Если ты меня благодаришь, то почему я связан? – проворчало Чудовище.
Вот теперь у Белль появился шанс договориться: таким тоном – ворчливым и очень человеческим – Чудовище уже говорило однажды, в башне.
– Дай‑ка подумать. – Девушка принялась загибать пальцы. – Ты заточил моего отца в тюремной камере. Потом сделал пленницей меня. Вдобавок ты проклят, и, сдается мне, не без причины. К тому же у меня есть к тебе вопросы.
– Мне теперь все равно. Хочешь держать меня связанным – вперед. Я застрял здесь навечно, в этом… – пробормотало Чудовище и принялось с мрачным видом зализывать рану на передней лапе.
– Прекрати! – Белль легонько шлепнула его по лапе.
Чудовище так и подпрыгнуло.
– Ай!
– Ой, не притворяйся. – Белль возвела глаза к потолку. – Я видела, как тебя покусали волки. – Уж наверняка больнее, чем легкий шлепок.
Чудовище надулось и промолчало. В неверном свете камина оно выглядело еще более страшным и в то же время похожим на человека. Огромная голова казалась еще крупнее, однако походила не на волчью морду, как у волка‑оборотня. Скорее она напоминала заросшую длинной шерстью голову быка, а довершали картину длинные рога.
В оранжевых глазах Чудовища отражался оранжевый свет камина, а еще в них светился живой ум.
– Погоди‑ка, – вдруг спохватилось оно. – Как ты узнала, что меня прокляли?
– Я поняла это, коснувшись твоей розы… Прости!
Чудовище моментально сникло, съежилось в огромном кресле, нахохлилось, как еж, и вроде бы даже заскулило.
Теперь Белль понимала, почему оно так озлобилось.
Подробностей она, разумеется, не знала, зато осознавала, что случайно уничтожила единственную для Чудовища возможность расколдоваться.
– Дотронувшись до розы, я увидела, что произошло. Я увидела тебя, мальчика, в замке, проклятом волшебницей. Мне… очень жаль. Прости за то, что я сделала, – тихо проговорила Белль. – Но… по правде говоря, не думаю, что ты сумел бы сам разрушить проклятие. Большая часть лепестков уже облетела, не так ли? К твоему двадцать первому дню рождения мы должны были бы стать очень близки. Даже если бы ты попытался влюбить меня в себя… Не знаю… Месяца, или сколько там осталось времени, для этого недостаточно.
Чудовище отвело взгляд, видимо, стыдясь своего поступка.
– К тому же, – сухо добавила Белль, – меня сегодня уже пытались выдать замуж против моего желания. Так что, уж поверь, ничего бы у тебя не вышло.
Чудовище посмотрело на нее с удивлением и интересом, потом сжало зубы и снова уставилось в пол.
– За что она тебя прокляла? – настойчиво спросила Белль.
Чудовище не ответило.
– Ну же… Расскажи мне!
– Чокнутая колдунья, кто ее разберет. – Чудовище сердито пожало плечами.
– Пожалуйста, – не отставала девушка.
– Мне было одиннадцать лет! – заревел хозяин замка. – Что, по‑твоему, я мог сделать?
Белль помолчала. Действительно, мальчик из видения выглядел очень маленьким.
И все же это был мальчик…
И, кстати говоря, не простой мальчик, а принц.
Как там говорила волшебница, ее мать? «В твоем сердце нет любви, принц, как не было ее у твоих родителей…»
– А она… Женщина, которая тебя прокляла, знала твоих родителей?
Сначала ей показалось, что Чудовище будет и дальше дуться и промолчит, но потом оно, похоже, задумалось – так, словно раньше эта мысль не приходила ему в голову.
– Родители правили королевством, разумеется, она их знала.
Белль озадаченно потерла виски.
– А сама волшебница была знаменита? Может, она ополчилась на твоих родителей не просто так?
Ужасно не хотелось верить, что женщина, о которой она вдруг так много узнала, оказалась ничуть не лучше вредных фей, ведьм и колдуний из сказок, имевших привычку проклинать людей ни с того ни с сего.
– Теперь‑то… какая разница? – проворчало Чудовище.
– А такая, что я заточена здесь вместе с тобой из‑за того, что случилось десять лет назад, и, кстати говоря, та волшебница, оказывается, была моей матерью!
Изумление на мохнатой морде Чудовища смотрелось почти комично.
«Нет, на самом деле комично», – решила Белль.
– Ч‑что?
– Волшебница была моей матерью, – терпеливо повторила девушка.
Как это странно звучит.
До сего дня она не помнила матери, а теперь у нее в голове появился образ молодой женщины, возможно, лет на десять старше самой Белль. Она выглядела такой прекрасной, одухотворенной и разгневанной… Что же заставило ее устроить маленькому принцу проверку, а затем проклясть?
Необдуманный поступок. Вот как Белль назвала бы такое поведение.
«Ой, – хихикнул внутренний голос. – А приходить в заколдованный замок и предлагать себя вместо отца – это о‑о‑очень обдуманно. Разве ты подумала о последствиях, поступая подобным образом?»
Белль помахала в воздухе рукой, как будто это помогло бы прогнать неприятную мысль.
– Твоя мать? – повторило Чудовище, очевидно, не в силах прийти в себя от изумления.
Потом завозилось в кресле, точно непоседливая собака, и спросило с надеждой:
– Ты тоже волшебница? Можешь освободить меня от этого уродливого тела?
– Я не волшебница, – мягко сказала Белль. Чудовище огорченно поникло, и девушка с изумлением поняла, что ей очень его жалко. – До сего дня я вообще не верила в существование волшебства, проклятий и заколдованных замков.
Тут как по заказу в комнату, передвигаясь прыжками, влетели две серебряные ложки, аккуратно вытерли маленьким полотенцем несколько пролитых на пол капель чая и опять ускакали.
– Ну… и… где же она? Твоя мать сейчас дома? Можно ее увидеть?
Чудовище с надеждой подалось вперед.
– Я… никогда не знала свою мать, – призналась девушка. – И понятия не имею, где она теперь: мама покинула нас с отцом много лет назад. Мне бы очень хотелось увидеть ее снова, особенно теперь, коль скоро она волшебница. Мне так много нужно у нее спросить.
– Тогда чего ради ты здесь? – проворчало Чудовище. – Твоя мать заявилась сюда и прокляла меня, и вдруг спустя десять лет ты тоже появляешься на пороге. Немного странно, не находишь?
– Пожалуй, что так, – согласилась Белль. – Только я здесь исключительно из‑за отца. Филипп, наш конь, вернулся домой без него, и я отправилась на поиски.
– Врешь. Наверняка ты явилась посмотреть, действует ли еще заклятие.
Белль выгнула бровь.
– Я не лгу. Даже и не знаю, с чего мне поступать так, как ты говоришь. Вообще‑то не привези я тебя обратно в замок, ты бы замерз насмерть.
Чудовище промолчало – очевидно, сильно расстроилось.
– Что… что мы теперь будем делать? – наконец спросило оно еле слышно.
Белль изумленно посмотрела на него.
Чудовище развело передние лапы в стороны, насколько позволяли веревки, показывая на комнату, замок, а может, и весь мир.
– Мы… заперты здесь. Навечно. Паутина… скоро покроет весь замок, дабы проклятие окончательно свершилось.
Белль посмотрела на потолок, стены, надеясь увидеть там ответ или какую‑то подсказку. В свете камина казалось, будто темные углы комнаты танцуют, то приближаясь, то отдаляясь – выглядело это очень зловеще. Девушка вдруг осознала, что охватившее ее тяжелое чувство – вовсе не страх, а ужасная усталость. Казалось, она сейчас в изнеможении упадет на пол.
Разум, за который ее так хвалил отец, вдруг оказался чрезмерно перегружен, переполнен впечатлениями.
Все, чего ей сейчас хотелось, – это сесть тихонько в уголок и подумать, упорядочить разрозненные обрывки воспоминаний о матери.
Например, ей всегда казалось, что у мамы волосы золотисто‑каштановые. Примерно как у нее самой, только более рыжего оттенка, но никак не белокурые. Почему она так ошиблась? Даже маленькие дети могут сказать, какого цвета волосы у их родителей. Белль понятия не имела, как пахли волосы мамы. Она совершенно не помнила, чтобы мать держала ее на руках, фактически у нее вообще не было настоящих воспоминаний, только общие представления об идеальной матери, почерпнутые из волшебных сказок и романов.
Новый образ матери, этакого ангела мщения, совершенно не вязался со старым, идеальным образом матери. В видении Белль увидела вовсе не мать, а женщину, человека, к тому же творившего вещи, с которыми Белль не имела ничего общего.
«Ничего общего. У нее никогда не было со мной ничего общего».
Девушка потерла виски и посмотрела на Чудовище.
Ей полагалось бояться, ведь рядом с ней огромный яростный зверь, способный убить ее десятью разными способами. Но он спас ее от волков, а значит, не хотел причинить ей вред. К тому же он разговаривает как самый обычный человек, которого можно урезонить.
Белль подумала о Гастоне – он ведь тоже здоровенный, звероподобный и умеет говорить.
Соображал Гастон куда медленнее Чудовища. Если бы здесь находился сейчас он, их с Белль разговор тянулся бы намного дольше, прошел бы куда менее гладко, и вдобавок этот великий охотник все равно попытался бы на ней жениться. Хоть он и человек, а общаться и договариваться с ним гораздо труднее.
Белль вздохнула и начала развязывать веревки.
Чудовище замерло, кажется, даже дыхание затаило, наблюдая за ее действиями широко открытыми глазами. На его морде явно читалось подозрение.
– Что… Почему ты это делаешь?
Девушка пожала плечами:
– Как ты и сказал, теперь уже все равно. Мы застряли здесь… на какое‑то время, так почему бы не доверять друг другу?
Она развязала последний узел, и Чудовище, стряхнув веревки, пошевелило на пробу когтями.
Потом поднялось из кресла, поморщившись и стиснув зубы от боли.
– Если бы мы сумели найти мою мать, – задумчиво проговорила Белль, – если она до сих пор жива, конечно. Возможно, она могла бы снять с тебя проклятие.
– И как же мы ее найдем? – проворчало Чудовище, массируя затекшие лапы.
– У тебя осталось зеркало, которое она тебе дала? – Белль спрашивала, уже зная ответ: она вспомнила, что на столике помимо розы под колпаком находился еще один предмет. Там лежало красивое зеркало с серебряной ручкой. – Оно показывает тебе все, что угодно?
– Волшебное зеркало, – воскликнуло Чудовище, вскидывая брови. – Да! Мы можем спросить у него!
– Отлично, пойдем, спросим волшебное зеркало, – повторила девушка, не в силах поверить, что сказала такое вслух. – Почему бы и нет. А потом, быть может, сходим в лес, навестим ведьму и отломим кусочек от ее пряничного домика.
Чудовище поглядело на нее озадаченно, его брови поднялись еще выше, как темные тучи над синими глазами.
– Не важно, – вздохнула Белль. – Это просто шутка.
И вот Белль снова поднималась по лестнице, направляясь в запретное крыло, только теперь ее любопытство и страх исчезли, сменившись усталостью. Перешептывание теней и поскрипывание живых доспехов уже не наводили на нее ужас, теперь в ее голове вновь и вновь всплывал один и тот же образ: обрамленное белокурыми кудрями лицо, зеленые глаза, горящие недобрым торжеством. И картинка эта девушку совершенно не радовала.
Перед двойными дверями с ручками в виде демонических голов Чудовище на миг помедлило. Это напомнило Белль сцену из какой‑то книги, в которой смущенный мальчик показывал девочке дом своей семьи или свою личную комнату, боясь, что гостья заметит какой‑то беспорядок вроде выглядывающих из‑под кровати носков.
«Как будто есть что‑то хуже импровизированных «гнезд», устроенных из раскуроченной мебели, и разбросанных повсюду костей», – саркастически подумала Белль.
Чудовище пропустило ее вперед – неожиданный жест вежливости. Внутри было холодно, занавеси с хлопаньем колыхались на ветру.
Не очень гостеприимный вид.
– Что это за картина? – спросила Белль, указывая на разодранный портрет молодого человека с синими глазами.
Чудовище протяжно вздохнуло, его широченные плечи нависли над головой.
– Это я.
Оно осторожно подцепило когтем свисающие куски холста и приложило их к картине, так чтобы можно было рассмотреть изображенного на картине человека. Принц был высок, красив и глядел на зрителей презрительно, пожалуй, даже с вызовом.
– Волшебница зачаровала портрет, чтобы он взрослел вместе со мной и показывал, как я мог бы выглядеть, если бы остался человеком. Если бы прошел ее проверку. Это… постоянное напоминание о том, каким я мог бы быть.
Белль склонила голову набок и внимательнее пригляделась к портрету.
Картину, очевидно, писал очень талантливый художник: бархатный камзол принца выглядел как настоящий, хотелось протянуть руку и коснуться мягкой ткани. Но вот глаза…
– Не думаю, что тебе стоит из‑за этого переживать, – сказала она наконец. – На этой картине изображен высокомерный человек с огромным самомнением.
Чудовище вытаращило глаза от изумления.
– Ну, вообще‑то так и есть, – сказала Белль, взмахом руки указывая на лицо принца. – Портрет должен показывать, как ты выглядел бы внешне, но отражает ли он твою нынешнюю внутреннюю суть?
Чудовище с отвращением выронило полосы холста и стремительно отвернулось, бормоча что‑то про «бессмысленную болтовню». Несмотря на обстоятельства, Белль едва не улыбнулась.
Порой ей почти нравилось разговаривать с Чудовищем… и хотелось мягко над ним подтрунивать.
Девушка прошла вслед за ним к столику. Ветер стих, и теперь все было на удивление тихо, в воздухе ни дуновения, способного оборвать цветочные лепестки. При виде пустого стеклянного колпака Чудовище резко вдохнуло, потом с видимым усилием отвернулось.
У Белль упало сердце. Во всем случившемся виновата только она. Пусть Чудовищу оставалось всего несколько недель до двадцатиоднолетия, но оно могло бы прожить это время с надеждой. И потом, кто знает? Вдруг магия послала бы сюда какую‑то милую крестьянскую девушку, которая сумела бы снять проклятие? Возможно, ее мать заранее все продумала и не собиралась оставлять беднягу навечно в таком состоянии.
С неожиданной для такого огромного существа осторожностью Чудовище бережно подцепило зеркало огромными лапами. На первый взгляд оно казалось простой безделушкой, взятой с туалетного столика какой‑нибудь принцессы: серебряная ручка, витиеватые завитушки, переплетенные с мордами чудовищ.
– И что оно может? – вежливо спросила Белль.
– О, оно может показать мне все, что угодно, – с готовностью ответило Чудовище. – Все, что существует в этом мире. Я видел покрытые снегом горы на Дальнем Востоке, искрящийся огнями Париж на Рождество – фестивали, праздничные базары…
Белль заправила за ухо непослушную прядь волос.
– Ты можешь увидеть в зеркале весь мир?
– Да. Смотри! – Чудовище поднесло зеркало поближе, чтобы девушке было удобнее наблюдать.
Сначала в зеркальной поверхности отражалось только недоверчиво хмурящееся лицо Белль. Девушка против воли заправила за ухо очередную непослушную прядку. Ей редко доводилось смотреться в такое высококачественное зеркало, и теперь она с огорчением обратила внимание на несколько крошечных прыщиков на лице. А это что за шрамик рядом с глазом? Никогда прежде его не замечала…
– Зеркало, покажи мне Париж, – приказало Чудовище.
Отражение Белль подернулось туманом, как будто на зеркало подышали. Когда дымка рассеялась, Белль порадовалась, что не она держит зеркало – от удивления она вполне могла бы его выронить.
Она словно смотрела в маленькое окошко, за которым все происходит на самом деле: блестящие экипажи, вымощенные булыжником улицы, модно одетые дамы и джентльмены – она о таких нарядах только в книжках читала! – дома, магазины, фонтаны… А сколько же там людей! Причем самых разных: тут были и величественные аристократки, которых сопровождали одетые в форменные платья горничные, и торговцы в щеголеватых, но залатанных шляпах… а также бродяги, нищие, истощенного вида дети с глазами затравленных зверьков… Они сновали в толпе в надежде заработать пару пенни… или украсть.
Белль потеряла дар речи. Имей она такое зеркало, не тратила бы время на чтение. Можно было бы увидеть весь мир, полный увлекательных историй, не выходя из дома.
Потом она поймала себя на мысли, что непроизвольно наклоняется поближе в тщетной попытке услышать разговоры, ощутить запахи, вдохнуть городской воздух.
И ничего.
Несмотря на красоту открывшейся ей картинки, та оказалась довольно бездушной.
– Это моя любимая вещь, – грустно призналось Чудовище. – Моя единственная вещь. Я могу видеть мир, в который никогда не попаду… в который я мог бы отправиться, будучи человеком.
Белль нахмурилась, глядя, как красивая картинка в зеркале сменяется ее собственным отражением.
– Но… почему же ты не воспользовался этим зеркалом, чтобы разрушить заклятие? – спросила она. – С его помощью ты мог бы найти какую‑то девушку… или…
Чудовище коротко рыкнуло и резко поднесло зеркало к лицу Белль.
– Зеркало, покажи мне рыжего мальчика!
Картинка изменилась. В зеркальной поверхности появился ребенок с причудливо деформированными кистями рук: каждая его ладонь заканчивалась всего двумя длинными толстыми пальцами, а искривленные большие пальцы довершали сходство с клешнями омара. Ребенок находился за решеткой и сжимал прутья уродливыми «клешнями», при этом он стоял в бочке с водой. Перед клеткой собралась толпа, народ смеялся и глумился, а один господин даже тыкал в несчастного тростью.
Больше всего Белль ужаснула не беснующаяся толпа, а покорный вид мальчика: он смотрел на людей пустыми глазами, принимая все происходящее с ним как должное.
– Если они обошлись так с ребенком, как думаешь, что они сделают с чудовищем?
Белль прикусила губу. Она не знала, что ответить. Она никогда не сталкивалась с настоящей жестокостью, если не считать глупости и ограниченности жителей ее родного городка. Раньше ей лишь доводилось читать о подобном в книгах.
Белль казалось, что ее сейчас вырвет. Ей хотелось погладить мальчика по щеке. Хотелось…
Чудовище отодвинуло от нее зеркало.
– Тот глупый охотник из деревеньки за рекой тоже наверняка хочет положить мою шкуру на пол у себя дома вместо коврика.
– Гастон? – потрясенно спросила Белль. – Ты говоришь о Гастоне?
– Я не знаю, кого и как зовут, через зеркало ничего не слышно, – сказало Чудовище, встряхивая зеркало. – Он вечно приходит в лес и стреляет во все крупное, красивое и необычное. И вообще во все, что движется. Другие охотники придут, настреляют птиц или завалят оленя… ради пропитания и уходят. Их я могу понять. А этот человек… просто хочет убивать всех подряд и делать чучела. Мясо ему не нужно.
Белль решила не думать сейчас о том, каким тоном Чудовище произнесло слово «мясо». В конце концов, в нем несколько сотен фунтов живого веса, навряд ли оно питается тостами.
– Попытайся я покинуть замок, и со мной поступили бы точно так же. Посадили бы на цепь и показывали в цирке… Это если бы мне повезло, – продолжало Чудовище. – Поэтому я наблюдал за происходящим в мире отсюда. Так безопаснее.
– Безопаснее, но, сидя в замке и глядя в зеркало, проклятие не разрушить, – заметила Белль.
Чудовище нетерпеливо пожало плечами.
– Ты хочешь найти свою мать?
– Да, да, – закивала Белль. – Давай посмотрим.
– Зеркало, покажи мне волшебницу, проклявшую меня!
Зеркальная гладь затуманилась, помутнела, перестав отражать.
– Раньше оно так не делало, – озадаченно проговорило Чудовище и потрясло зеркало, как будто от сотрясения оно перестало бы «барахлить».
– Можно, я попробую? Зеркало, покажи мне моего отца, – приказала Белль, не дожидаясь ответа Чудовища.
В зеркале появился Морис, сидевший в бесколесном экипаже, выглядел он жалко, его сильно качало, и все же он пытался выглянуть в окно и посмотреть на оставшийся позади замок.
У Белль сердце сжалось от горя.
– Папа!
– А он знает, где сейчас твоя мать? – с надеждой в голосе спросило Чудовище.
– Что? Нет. – Девушка рассеянно покачала головой. – Он… никогда о ней не говорил. Я думала, это из‑за того, что он сильно по ней тоскует… А теперь мне кажется, возможно, он просто… не помнит маму, как не помнила я.
– Хм‑м‑м… Покажи мне волшебницу, – велело Чудовище, поднося зеркало поближе к морде.
Однако изображение вновь померкло, снова сменившись странной серой дымкой.
– Но мой отец… – начала было Белль.
– А что с ним не так?
– Я ему нужна…
– Он же вырастил тебя в одиночку, верно? Похоже, он отлично справился. Ничего с ним не сделается, поживет несколько дней один, – заметило Чудовище.
Белль гневно на него посмотрела.
Ее отец не может… Он не… Но ведь он как‑то готовил еду, ухаживал за садом, зарабатывал деньги на припасы, которые они не могли вырастить в саду, целыми днями что‑то изобретал – и всем этим он занимался до того, как Белль подросла и начала ему помогать.
У нее задрожали губы. Ну конечно, он справится…
«Погодите минутку…»
– Думаешь, он отлично справился? – не выдержав, спросила она.
Чудовище пожало плечами и вдруг страшно смутилось.
Белль обнаружила, что улыбается.
Показалось ей или Чудовище действительно улыбнулось в ответ? По крайней мере, в его глазах ей померещился проблеск улыбки.
Однако в следующий миг они оба вспомнили, что все плохо, и снова помрачнели.
– И что теперь? – поинтересовалось Чудовище, указывая на зеркало.
Но Белль так устала, что ей ничего не приходило в голову.
– Не знаю. День выдался непростой. Я так устала…
На этот раз Чудовище определенно улыбнулось в ответ, хотя и едва заметно.
– Я тоже. Думаю, с тем же успехом мы можем и… спать лечь, – проговорило оно, пожимая плечами.
– Полагаю, у нас есть целая вечность, чтобы что‑то придумать, – мягко сказала Белль.
Они повернулись, вышли из комнаты и пошли рядом, бок о бок, не говоря ни слова. Обоим было грустно, и это сближало.
Весь путь до двери в спальню Белль они проделали в молчании.
Девушка уже взялась было за дверную ручку, но потом остановилась. Прежде она всегда знала, что сказать в любой ситуации: она привыкла общаться с жителями деревни и легко находила бойкий ответ, мягкий упрек или веселую подковырку. Теперь же она обнаружила, что очень просто черпать из памяти слова, подходящие к тем или иным обстоятельствам, а вот говорить от сердца – все равно что тянуть тяжелое ведро из глубокого колодца.
– Мне… очень жаль, – тихо проговорила она. – Я очень сожалею. Не следовало мне трогать твою розу.
Она заставила себя посмотреть в глаза хозяина замка – у животных таких глаз не бывает.
Чудовище грустно улыбнулось.
– Ты была моей пленницей. С чего бы ты стала меня слушать. И… Все равно это не имело бы значения… Словом… ты права. Сам я не смог бы разрушить проклятье.
Чудовище посмотрело на свои огромные задние лапы. Тишина повисла в коридоре, точно мягкий снежный покров.
– Спокойной ночи, – сказала в конце концов Белль, открывая дверь и заходя в комнату.
Но Чудовище уже безмолвно ушло, слившись с темнотой.
Замок с привидениями
Стоило Белль закрыть за собой дверь, как в комнате сгустилась тяжелая, почти осязаемая тишина. Девушка прислонилась к твердой деревянной створке и закрыла глаза. Наверное, следовало бы подпереть дверь стулом, но Белль почему‑то казалось, что Чудовище сегодня ночью уже не вернется. В таком случае какой смысл баррикадироваться?
Она потерла лицо ладонями, чувствуя себя опустошенной, выжатой как лимон. Потом Белль вспомнила о красивых тазе и кувшине, стоявших на комоде, налила немного воды в подставленную ладонь и протерла лицо.
– Здесь есть полотенце, если желаете, – подала голос тетушка‑гардероб у нее за спиной.
Каким‑то чудом Белль не подпрыгнула от испуга, а только вздрогнула.
А еще почувствовала себя глупо: рядом с комодом висела симпатичная мягкая мочалка.
– Спасибо.
– Если нужна горячая вода, мы можем немедленно ее принести, – с надеждой добавила тетушка‑гардероб.
– Нет, право, не нужно, благодарю вас.
Хотя возможность обтереться горячим полотенцем и впрямь казалась весьма заманчивой.
Дома ей приходилось совмещать кипячение воды с приготовлением завтрака или ужина: у них было всего два горшка, и в одном готовилась еда. Устроенная отцом автоматическая система доставки воды обеспечивала их чистой, свежей, холодной водой в любое время дня и ночи, но, чтобы нагреть ее, приходилось затратить немало сил. Иногда Белль ставила горшок на отцовскую печь, если в ней горел огонь.
Вот только прямо сейчас ей совершенно не хотелось общаться с маленькими одушевленными «неживыми» предметами. Присутствия… гардероба ей хватало за глаза.
Однако не успела она додумать эту мысль, как в дверь постучали. Белль машинально проговорила: «Войдите!» – и лишь потом пожалела об этом.
– Простите, что беспокою, мисс. – В комнату вперевалочку вошел какой‑то предмет, сделанный из кожи и металла – Белль даже не успела задуматься, каково его изначальное предназначение. На своей… спине предмет осторожно нес несколько толстых поленьев. Следом за ним скакал Люмьер.
– Я подумал, нам стоит… обеспечить вас всем необходимым, чтобы не тревожить ночью, – сказал маленький канделябр. Его спутник аккуратно сгрузил поленья в очаг, потом повозился с веточками и положил в камин растопку. Люмьер грациозно наклонился и легким движением ладони‑свечи поджег ее. Во мгновение ока в камине весело заплясал яркий огонь.
– Спасибо, Люмьер, – тепло поблагодарила его Белль. Разумеется, она и сама могла бы растопить камин и даже почистить, в отличие от принцесс‑белоручек, которые, вероятно, жили когда‑то в этой комнате. Но она тихо порадовалась, что вещи решили «не тревожить ее ночью».
К счастью, канделябр воздержался от своей обычной болтливости: он отвесил еще один поклон и поскакал к двери. Другой предмет – возможно, это был лакей – последовал за ним.
Огонь весело потрескивал, скорее подчеркивая тишину, нежели нарушая. Белль потянулась, зевнула и принялась расшнуровывать корсаж.
– У меня есть несколько очаровательных ночных рубашек, если желаете, – с готовностью предложила тетушка‑гардероб.
– Ах… нет… не сегодня, благодарю, – отказалась Белль. – Не обижайтесь.
– Ну какие могут быть обиды, – откликнулась тетушка‑гардероб излишне поспешно.
– День выдался странный… и очень длинный, – сказала Белль так терпеливо, как только смогла. – Я просто хочу… поспать в своей собственной одежде.
Госпожа‑гардероб сделала какое‑то движение, которое Белль не могла описать: стала словно бы мягче, ее углы округлились, точно резиновые.
– Я понимаю, милая, – сказала она, на сей раз с гораздо большим сочувствием. – Поспите. День и впрямь выдался долгий, даже для нас.
– Спасибо, – вздохнула Белль. Она сняла фартук и верхнее платье, потом рубашку, аккуратно сложила одежду и положила на стул. Если госпожа‑гардероб и полагала, что лучше убрать все это в ее ящики, то благоразумно ничего не сказала.
Оставшись в одной сорочке и нижнем белье, Белль приподняла на удивление мягкое и теплое пуховое одеяло и скользнула в кровать.
Она поджала колени к груди, потому что шелковые простыни неприятно холодили кожу, и стала ждать, пока тепло ее тела согреет белье и можно будет вытянуться во весь рост.
Белль думала о матери.
Пыталась выбросить из головы те образы, которые увидела, коснувшись розы, но всплывающие в памяти картины не желали исчезать.
Девушка попыталась сосредоточиться на том, что помнила до сих пор. На обрывках воспоминаний. Ей казалось, что она помнит широкую нежную улыбку, а вовсе не злобный оскал, как у той женщины из видения. Она помнила запах роз и тепло солнечных лучей, ласкающих ее щеки. Розы, солнечный свет и ее мать сливались воедино, как будто составляли одно существо и одно не могло существовать без другого.
Какая же из двух женщин настоящая? Та, которую Белль не помнит, или та, другая, из видения?
Однако не успела она хорошенько над этим поразмыслить, в ее сознании всплыл другой вопрос:
«Которая из этих двух женщин бросила свою маленькую дочь и мужа?»
Белль не могла точно определить, когда именно ее мать ушла. Просто в какой‑то момент мать была рядом, а потом ее не стало, хотя Морис находился рядом всегда, как и Филипп, и розарий.
Будучи в добром расположении духа, горожане сочувствовали Белль, дескать, как плохо, что она, бедняжка, выросла без матери. Некоторые даже предлагали взять ее под крыло, дабы научить ее вести себя так, как подобает «добропорядочной» девице. Очевидно, она немного… не соответствует, ведь отец растит ее как мальчишку. И это не ее вина.
Возможно, горожане были не так уж не правы и в их словах был смысл?
Как сложилась бы ее жизнь, если бы мать осталась с ними?
Наверное, перед сном мама расчесывала бы длинные волосы Белль, а дочь рассказывала бы ей о том, как прошел ее день, как ее обижали вредные девчонки из города? Может быть, мама научила бы Белль печь сладости, ухаживать за ногтями и правильно доить коз?
«А может быть, – подумала Белль с горечью, – она научила бы меня, как выращивать волшебные розы, насылать на людей проклятия и стрелять молниями?»
Заманчивая перспектива.
Белль уже давно согрелась, но все никак не могла поудобнее улечься, вертелась с боку на бок, пытаясь отогнать от себя мучительные мысли, от которых раскалывалась голова.
В конце концов сон опутал ее разум, связав хаотично мечущееся сознание, и Белль провалилась в забытье.
И проснулась посреди ночи, как от толчка.
Она понятия не имела, который сейчас час. У Мориса по всему дому были расставлены часы, но она и без них могла определить время по писку и копошению цыплят, домашних животных и ощущениям. Не зря говорят: дома и стены помогают.
Здесь же она не понимала, сколько прошло времени с тех пор, как заснула: пять минут или пять часов.
В комнате стояла непроглядная темень, лишь свет очага выхватывал из мрака оранжевое пятно. Белль почувствовала, что на улице по‑прежнему холодно. Царила такая же тишина, как и перед ее отходом ко сну, даже мышь или крыса не скреблись по углам.
За всю свою жизнь Белль случалось просыпаться только в маленьком деревенском доме, в котором они жили с отцом, да в лесу, теплыми летними ночами – иногда они ночевали под открытым небом, отправляясь пополнить запасы. Но даже в лесу ее окружали знакомые звуки вроде стрекотания насекомых и криков ночных птиц.
Белль…
Это не звук: слово просто возникло у девушки в сознании. Словно обрывок воспоминания, идеи, так бывает, когда что‑то вдруг услышишь или увидишь, и это услышанное или увиденное напоминает тебе о чем‑то давно забытом. Однако если тебя об этом спросят, ты не можешь объяснить, что же это такое.
Белль села.
Гардероб не двигался. Спит? Дремлет? Видит сны?
Едва понимая, что именно делает, Белль спустила ноги с кровати.
На потолке играли тени – их отбрасывали предметы обстановки, озаренные неверным светом очага.
Вероятно. Девушка нахмурилась, прищурилась, обвела взглядом комнату. Не может быть, чтобы в комнате находились маленькие вещи … правда ведь? Или это они бегают туда‑сюда между тенями, пронырливые, как дым?
Очень медленно Белль встала с кровати. Потом, поколебавшись мгновение, вытащила из канделябра толстую свечу и зажгла от огня очага, прикрывая пламя ладонью, чтобы оно не погасло.
В последний раз окинув взглядом комнату, девушка открыла дверь и вышла, изо всех сил стараясь двигаться бесшумно.
Белль немного постояла в темном коридоре, чувствуя себя на редкость глупо.
Когда ее глаза немного привыкли к темноте, девушка начала смутно различать неясные контуры предметов. Свеча давала мало света, и все же Белль краем глаза видела, как предметы шевелятся и движутся. Она готова была поклясться, что тонкие усики тьмы начали оплетать стены и потолок.
Белль…
Она прошла в большое фойе, пытаясь следовать за тем, что звало ее (а может, убежать от него). Темный густой ворс ковра приглушал ее шаги, и от этого становилось еще страшнее.
Статуи, которые она поначалу приняла за копии античных, изображали отнюдь не богов и не героев, осознала вдруг Белль, а самых настоящих демонов, оскалившихся и мрачных.
Она остановилась, рассматривая скульптуры. Интересно, они всегда так выглядели, даже когда она впервые попала в замок? И она этого не заметила?
Даже самое нормальное изваяние, изображавшее, видимо, ангела, злобно раззявило рот, показывая острые нечеловеческие зубы.
Под потолком тоже имелись скульптуры, поддерживающие арочные своды: Белль сначала приняла их за алебастровых херувимов, но теперь видела, что у изваяний отвратительные лица и странные закрытые глаза. Свет свечи выхватывал из тьмы отдельные уродливые детали: слепые глаза, клыки, когти.
Девушка отпрянула и спиной наткнулась на какой‑то столик.
Почувствовав, что стоявшая на столешнице ваза зашаталась, Белль подхватила было ее… и у нее перехватило дыхание. Ножки столика были сделаны в виде согнувшихся чудовищ: монстры щерили зубы, их злила необходимость держать на спине тяжелую столешницу.
Белль…
Что‑то находилось в запретном западном крыле.
Там что‑то осталось… они что‑то упустили из виду.
Теперь она может входить в злосчастное крыло, вот только ей совершенно не хочется идти туда одной, под покровом ночи. Сейчас она согласилась бы даже на компанию Чудовища. Может, оно сейчас там, мирно спит.
Эта мысль придала ей смелости.
Стараясь не нервничать еще больше, Белль заставила себя идти вперед, как будто это ее выбор. Словно она идет туда, чтобы разгадать какую‑то забытую тайну. Как будто это не она трясется сейчас от страха, в одной ночной рубашке, со свечой в руках – ни дать ни взять глупая героиня какого‑то романа. Эта мысль тоже ее подбодрила: она же Белль, а не какая‑нибудь дурочка.
Девушка начала подниматься по лестнице, потом подумала: «Погоди‑ка. А разве не глупо идти куда‑то посреди ночи, поддавшись разыгравшемуся воображению?»
Замок давил на нее. Из‑за темноты и причудливой игры теней казалось, будто она поднимается в гигантскую клетку… Как тут не вспомнить о белой паутине, опутавшей стены замка?
Лестница все больше напоминала ей путь в ловушку вроде тех крысоловок, что устраивал ее отец.
Возможно, стоило бы просто вернуться в кровать или позвать кого‑то из маленьких существ… Белль посмотрела вверх.
Там, на середине лестничного пролета, стояла статуя, состоявшая из веток плюща – так, словно всегда там находилась.
Белль так испугалась, что не могла даже закричать. Она поднесла руку ко рту и прикусила костяшки пальцев. Какая‑то плохо соображающая часть ее сознания проговорила: «Ага! Так вот зачем герои книг так поступают. Чтобы не завизжать и не удариться в бессмысленную истерику».
Тающий снег превращался в маленькие лужицы. По какой‑то причине наблюдать за медленно падающими каплями оказалось страшнее всего. «Наверное, оно пришло из сада», – мелькнула у Белль безумная мысль. Похоже, под лозами и листьями ничего не было, они сами закручивались и сплетались, образуя некое подобие человеческой фигуры, возможно, женской.
Бесформенные зеленые руки статуи тянулись вперед и вверх в немой мольбе.
Белль, спотыкаясь, зашагала вверх по лестнице, бочком‑бочком обошла странное существо, не сводя с него глаз. Оно не двигалось.
Дрожа, Белль поднималась по ступеням спиной вперед и, дойдя по верха, чуть не упала. Вместо ступеньки ее нога встретила пустоту и опустилась на лестничную площадку, так что лодыжка подвернулась. Вскрикнув от неожиданности и боли, Белль пошатнулась и чуть не скатилась с лестницы вверх тормашками. Зато она сумела удержать свечу, но только потому, что смертельно боялась ее выпустить.
Тут девушка осознала, что потеряла из виду статую, и подняла глаза.
Сплетенная из плюща фигура стояла на самом верху лестницы, в каком‑то футе от Белль.
Девушка зарыдала.
Руки статуи были опущены, как будто она понимала, что Белль пойдет именно туда, куда ее загоняют, по собственной доброй воле, а само существо здесь лишь как напоминание.
Белль глубоко вздохнула и бегом преодолела последние тридцать футов, отделявшие ее от логова Чудовища. Она уже взялась за бронзовые дверные ручки, выполненные в виде голов чудовищ, как вдруг что‑то больно кольнуло ее в ногу.
Она посмотрела вниз: в ее ступню вонзился крупный кусок стекла, из раны медленно текла кровь и капала на пол.
Поморщившись, Белль наклонилась и вытащила стекло. Это был осколок висевшего на стене громадного зеркала – наверняка его разбило Чудовище, увидев свое безобразное отражение.
Белль посмотрела на то, что осталось от зеркала, и подняла свечу повыше. Возможно, полумрак сыграл с ней злую шутку, и все же Белль показалось, что в нескольких оставшихся в раме осколках мелькает вовсе не ее отражение и не лестничный пролет. Нахмурившись, она подошла ближе.
В одном осколке зеркала Белль увидела молодую даму: та направляла пухлую ладошку маленькой девочки, чтобы помочь ей бросить семена в приготовленную ямку…
…В другом осколке та же женщина бросала на девочку листья, и они плавно опускались, точно снежинки.
…В третьем женщина и девочка, одетые в прогулочные костюмы, кружились на месте, взявшись за руки и весело смеясь.
Увиденное потрясло Белль: она вдруг осознала, что это сцены из ее прошлого, что она видит себя и маму. Вот мать обнимает ее, вот бежит за ней следом, а Белль, весело крича, убегает. Вот Морис и мама склонились над кроваткой дочери…
Некоторые осколки показывали маленькую семью в какой‑то незнакомой Белль квартирке: в этих сценках Белль была совсем малюткой. Еще там не было розария, зато вдали виднелся зловещий, очень знакомый замок.
Белль так и ахнула. Выходит, она жила здесь? В этом королевстве? И только потом они всей семьей переехали отсюда в их нынешний домик?
Она ничего этого не помнила. Сейчас она как будто наблюдала за чужой жизнью – примерно так она смотрела на людей в зеркале Чудовища. Это совершенно другая семья, все это происходило с кем‑то другим, давным‑давно.
– Нет, – прошептала Белль. – Почему я ничего этого не помню? Мама? Что все это значит?
Словно в ответ на этот вопрос все осколки вдруг потемнели.
Из темноты проступило одно‑единственное лицо: пугающее, призрачное, чудовищное
