Кризис рациональности» в современной философии науки: критицизм Карла Поппера и посткритицизм Томаса Куна. Проблема выбора теории как проблема рационального перехода

Задача настоящего параграфа состоит в выявлении проблемной ситуации, сложившейся в 60-е годы в философии науки и приведшей к острым дискуссиям о сути научной рациональности. Это будет удобно сделать, сопоставив взгляды К. Поппера и Т. Куна на механизмы развития науки.

Философия науки К. Поппера в своё время претендовала на то, чтобы дать окончательное решение многих важнейших проблем эпистемологии. Поппер противопоставил свою точку зрения сложившемуся образу новоевропейской науки, как достоверного, обоснованного знания. Как известно, одним из зачинателей новоевропейской науки был Р. Декарт. Декарт считал, что научное знание должно быть достоверным и в качестве критерия достоверности выдвигал выводимость его из самоочевидных суждений. Он пришёл к мысли, что главной основой достоверного знания может служить суждение: "я мыслю, следовательно, существую". Из этого суждения он вывел принципы своей метафизики и физики. Декартовский идеал построения науки путём дедукции из самоочевидных принципов был усвоен большинством учёных второй половины XVII и начала XVIII века. При этом, однако, обнаружилось, что не удаётся найти достаточного набора самоочевидных истин. Альтернативная идея опытного обоснования достоверного знания, связанная с именем Ф. Бэкона, натолкнулась на проблему индукции, блестяще вскрытую в работах Д. Юма. Оригинальную попытку спасти декартово-бэконовские идеалы научной рациональности предпринял И. Кант. Но она не была достаточно успешной. Параллельно с философскими изысканиями продолжался бурный рост новоевропейской науки. Реакцией на этот рост явилась первая, вторая и третья волна позитивистской философии. Каждая из школ позитивизма ставила одной из важнейших своих задач объяснить успехи науки и вывести отсюда необходимые следствия для эпистемологии. Логический позитивизм на новом уровне возродил проблему обоснованности научного знания. С помощью изощрённой логико-вероятностной техники показывалось, что истоки достоверности знания лежат в его эмпирической обоснованности. При этом снова всплывала проблема индукции. Против игнорирования этой проблемы резко выступил Карл Поппер. Поппер настаивал на том, что не существует позитивного решения проблемы индукции. Выводя отсюда необходимые следствия, он пришёл к заключению, что не существует позитивного обоснования научного знания, наука не есть достоверное знание. Но если наука не обладает методами и средствами, ведущими к достоверному знанию, то чем тогда объяснить впечатляющий рост научного знания, который наблюдался непрерывно, начиная с XVII века? Проблема роста научного знания станет одной из центральных для всей философии Карла Поппера. Попперовское решение этой проблемы основывается на его убеждении, что хотя научное знание не обоснованно позитивно, оно обоснованно критически, имеет критические основания /117, с.94/. То, что следует понимать под критическими основаниями, Поппер уточнял на протяжении всего своего философского развития. Отправной точкой для формирования его философии и методологии науки послужила концепция «демаркации» науки и ненауки, предложенная К. Поппером в начале тридцатых годов XX века. Суть этой концепции, по существу, следующая /95, с.10/: границы науки должны совпадать с границами рациональной критики. Критерий демаркации заключается в принципиальной опровержимости теоретических систем. Приняв определённую точку зрения на то, что такое эмпирическая наука, и чем она отличается от других систем знания, Поппер в дальнейшем уделил повышенное внимание выработке такой методологии научного исследования, которая бы поддерживала эмпирический характер науки. В соответствии с такой установкой он приписывает решающую роль в эпистемологии не верифицирующим, а фальсифицирующим процедурам. Его доктрина получает название фальсификационизма.

Будучи фальсификационистом, Поппер по необходимости должен был быть и реалистом. Процедуры фальсификации осмысленны только в том случае, если предполагается существование реальности, по отношению к которой формулируются теории. Поппер исходит из предположения, что все теории выдвигаются их создателями с надеждой на их истинность, т.е. на их соответствие реальности. Если бы это было не так, то терялся бы позитивный смысл опровержений! Но вместе с тем он предполагает, что эта реальность ускользает от познания (установка фаллибилизма). Если бы это было не так, то тогда подрывалась бы универсальная значимость фальсификационистской методологии! Попперовская версия реализма сильно отличается от классической (пренебрежительно именуемой им эссенциализмом), которая подразумевала, что между теоретическими сущностями и реальностью имеется прямое соответствие, теории описывают реальность (как писал Уилфрид Селларс, - иметь настоящее основание принять теорию – значит иметь основание поверить в то, что постулируемые ею сущности реальны» (цит. по /114, с.346)). Как классическая версия реализма, так и попперовская версия считают, что цель науки – дать нам строго правдивый рассказ о том, как выглядит мир. Только попперовская версия настаивает на недостижимости этой цели. Вместе с тем, понимание того, как реальность влияет на правила самой игры в науку, у Поппера не оставалось постоянным. В тридцатые годы Поппер предпочитал говорить о выживаемости теорий (назовём Поппера образца 30-х – твёрдым фальсификационистом), а в пятидесятые - уже об их большей или меньшей правдоподобности (Поппер 50-х – либеральный фальсификационист). Эта эволюция естественно сопровождалась повышением роли истины, как регулятива научного познания.

Проблема выбора теории выступала в постпозитивистских дискуссиях как проблема рационального перехода. Выбором теории как проблемой, на примере выбора геометрических систем, занимался ещё Анри Пуанкаре. В общефилософском плане её касался Поль Дюгем. Но, пожалуй, впервые её как таковую попытался теоретически разрабатывать лишь Карл Поппер[11]. Уже в работе «Логика исследования» (1934) Поппер показал, что фальсификация не обязательно подразумевает опровержение. Фальсифицирующие процедуры неизбежно конвенциональны. Оценка их результата зависит от того, что мы соглашаемся считать более внушающими доверие – теоретическую систему или её потенциальные фальсификаторы. Строго говоря, любые теоретические системы неопровержимы, так как всегда могут быть спасены вспомогательными гипотезами - гипотезам ad hoc. Если бы на свете существовала одна единственная теория, то она была бы просто нефальсифицируемой. Поппер исходил из установки, что полноценный эпистемологический анализ должен иметь предметом своего рассмотрения, как минимум, две конкурирующие теории. Как представлялось Попперу, сравнение двух теорий относительно некоторых фиксированных фактов всегда можно производить эпистемологически более убедительно, чем, если бы мы соотносили с этими фактами лишь одну из теорий. Кроме того, оценка изолированной теории на проверяемость (напомним, что анализ проверяемости теоретических систем – основная эпистемологическая процедура в методологии Поппера) имеет мало смысла, поскольку для анализа важны соотносительные степени проверяемости (никаких абсолютных степеней проверяемости не существует). Поэтому Поппера почти с самого начала его философской карьеры интересовала ситуация, когда одна теория преодолевается другой в ходе научного прогресса (немаловажным здесь, конечно, является и то обстоятельство, что время становления Поппера как философа совпало с периодом триумфа революционных теорий в физике). В тридцатые годы Поппер заявлял /93, с.65/, что целью его метода является отнюдь «не спасение несостоятельных систем, а, наоборот, отбор той из них, которая наиболее приспособлена к выживанию по сравнению с другими» (курсив мой – М.В.). Как мы уже говорили, в пятидесятые годы он сместил акцент с выживаемости на большее правдоподобие научных теорий. И лишь во второй половине шестидесятых годов, после болезненных неудач с концепцией правдоподобия, он, видимо, отказался от трактовки сравнения теорий как центрального пункта своей методологии. Основной ценностью науки для него стали являться не новые теории, а новые проблемы. Можно сказать, что из теориоцентриста он превратился в проблемоцентриста. Но для нас актуальна именно первоначальная точка зрения Поппера на сущность научного прогресса.

Итак, в тридцатые годы Поппер, задаваясь вопросом о том, как и почему мы предпочитаем одну теорию другим, отвечал на него следующим образом /93, с.144/: мы выбираем ту теорию, которая наилучшим образом выдерживает конкуренцию с другими теориями, ту теорию, которая в ходе естественного отбора оказывается наиболее приспособленной к выживанию. Следовательно, мы выбираем теорию, не только до сих пор выдерживавшую наиболее строгие проверки, но даже и проверяемую наиболее жёстким образом. «Теории могут быть более или менее строго проверяемыми, иначе говоря, более или менее легко фальсифицируемыми. Степень их проверяемости играет важную роль при выборе теорий», - пишет Поппер /93, с.149/. Сравнение степеней проверяемости теорий Поппер осуществлял, главным образом, при помощи сравнения классов их потенциальных фальсификаторов. При этом он стремился находить и другие способы сравнения. Например, он предлагал сравнивать теории на проверяемость посредством сопоставления их размерностей /93, с.167-172/. То есть путём установления минимальной степени неэлементарности, которое должно иметь базисное высказывание, чтобы оно могло вступить в противоречие с теорией. Впрочем, степени фальсифицируемости (проверяемости) двух гипотез не являются обязательно сравнимы во всех случаях. Проблемой попперовской методологии науки оказалось отсутствие методов реального сравнения теорий на проверяемость в большинстве наиболее интересных и важных из них. Поппер не отрицал важность для сравнений и выявление позитивных подкреплений теорий (верификаций) /93, с.211-214/. Он лишь отрицал абсолютизацию верификации как метода науки. «Подтверждающее свидетельство не должно приниматься в расчёт, за исключением тех случаев, когда оно является результатом подлинной проверки теории», - писал он /93, с.245/.  Что касается строгости проверок, то теорией, прошедшей более строгие проверки, считается, например, та, которая была подкреплена наиболее неожиданными эмпирическими свидетельствами, в частности, свидетельствами, связанными с принятием гипотез, фальсифицирующих общепризнанные теории. Поппер утверждал, что во многих случаях строгость проверок можно сравнить объективно. Если проверка новых, смелых и невероятных предсказаний теории не опровергает её, то можно сказать, что она подкрепляется этими строгими проверками. Поппер, несомненно, стремился к тому, чтобы показать, что оценка подкрепления (корроборированности) теорий не является лишь гипотезой, что её можно вывести, если нам даны теории и принятые базисные высказывания. Но надо признать, что это ему не вполне удалось. Получать такие оценки в реальной научной практике оказалось очень затруднительно.

Перейдём теперь к наиболее для нас интересной доктрине попперовского методологического наследия - его концепции правдоподобия научных теорий. В своей концепции правдоподобия Поппер разработал теоретические представления, позволяющие в некотором строго определённом смысле говорить о приближении к истине (или реальности). Эта концепция позволяла ликвидировать бросающееся в глаза расхождение между рекомендациями попперианской методологии и обычными представлениями о развитии науки. Для Поппера – твёрдого фальсификациониста нет преимуществ в замене физики Аристотеля физикой Галилея, кроме лучшей проверяемости (корроборированности) последней. Он не признавал теоретического прогресса. Поппер – либеральный фальсификационист стремится больше соответствовать общепринятой истории науки, избегать обвинений в полном игнорировании связи между прогрессом науки и постепенной аккумуляцией знания. Для него переход от физики Аристотеля к физике Галилея есть уже не просто переход от одной ложной теории к другой столь же ложной, а есть переход от менее правдоподобной теории к более правдоподобной. Поппер – либеральный фальсификационист считал, что если сравнивать две теории Т1 и Т2 в их отношении к истине, то можно сказать, что «Т2 ближе к истине или лучше соответствует фактам, чем Т1, тогда и только тогда, когда: (а) истинное, но не ложное содержание Т2 превосходит истинное содержание Т1 или (б) ложное, но не истинное содержание Т1 превосходит ложное содержание Т2» /93, с.353/. Теория Т2 будет в этом случае правдоподобнее теории Т1. Истинное и ложное содержание теорий Поппер определял соответственно через класс её истинных и ложных следствий. Такое понимание содержания вызвало определённые логические трудности, и даже противоречия, которые привели к некорректности введённой Поппером вероятностными средствами меры истинности и ложности утверждений. В дальнейшем последователями Поппера были выдвинуты более адекватные меры правдоподобия (см. /113/, /112/)[12]. С помощью техники сравнения подобия возможных миров оказалось возможным логически чисто ответить на вопрос: «Что имеется в виду, когда говорят, что одна теория более правдоподобна, чем другая?». И, тем не менее, чёткого ответа на вопрос, - «Как установить, что одна теория более правдоподобна, чем другая?» – дать не удалось. Нельзя с уверенностью утверждать, что одна теория более правдоподобна, чем другая, можно лишь высказать предположение об этом. Поэтому реальное использование понятия правдоподобия при выборе лучшей из двух конкурирующих теорий оказалось затруднительно. Сам Поппер, видимо, был смущён техническими трудностями, связанными с понятием правдоподобия и отказался от его использования. В 60-е и 70-е годы он, по прежнему считая, что «способ нашего выбора теорий в определённой проблемной ситуации - вот что делает науку рациональной»[13] /93, с.375/, стал связывать рациональность переходов к новым научным теориям не столько с их соответствием какими-либо конкретным методологическим стандартам, сколько с тем, что они были осуществлены в обстановке открытой критической дискуссии. Поппер приравнивает рациональность к критической позиции (см. /93, с.267/, /93, с.376/).

Реалистическому пониманию научного знания у Поппера Томас Кун противопоставил его инструменталистскую трактовку. Кун в своей знаменитой книге «Структура научных революций» не признавал истину даже как регулятив /63, с.223-226/. Американский философ не отрицал, что научные теории в какой-то степени описывают реальность, но он считал, что для понимания развития науки несущественна привязка к реальности с помощью понятия истины. Развитие науки не есть движение «к», а есть движение «от». Здесь уместны аналогии с Дарвиновской теорией. В среде профессионалов после выхода в свет книги Дарвина с изложением теории эволюции наибольшее беспокойство, судя по всему, вызывало не понятие изменения видов и даже не возможное происхождение человека от обезьяны. Идея эволюции была уже выдвинута и широко распространена прежде. Но Дарвин впервые отказался рассматривать эволюцию как целенаправленный процесс. По Дарвину, процесс биологической эволюции развивался от примитивных начал, но не по направлению к какой-либо цели. Аналогичным образом Кун понимает и эволюцию научных идей. Американский философ выделяет два главных периода в развитии науки: период нормальной науки и период экстраординарных исследований (период научных революций). В период нормальной науки деятельность научного сообщества по всем основным параметрам определяется господствующей парадигмой (общепризнанной научной доктриной). Кун показывает, что предприятие, подобное нормальной науке, просто должно прогрессировать. Принятие общей парадигмы освобождает научное сообщество от необходимости пересматривать свои основные принципы. Члены такого сообщества могут концентрировать своё внимание исключительно на тончайших и наиболее эзотерических явлениях. Это неминуемо увеличивает действенность в решении проблем. При этом учёные концентрируются, как правило, на задачах-головоломках, т.е. проблемах, имеющих гарантированное решение. Пока парадигма обеспечивает эффективную научную практику, вопрос о степени её приближения к истине не стоит. Важным является лишь прагматический аспект: успешность в решении задач. Во времена революции под вопросом оказываются фундаментальные принципы области исследования. Продолжение нормальной научной деятельности становится затруднительным. Революции разрешаются принятием новой парадигмы. Но должны ли мы верить, что новая парадигма есть большее приближение к истине, чем была старая? Кун не видит никаких оснований для принятия такой точки зрения. Он считает, что в периоды кризиса научное сообщество стремится не столько схватить истину, сколько перестроить свой концептуальный багаж таким образом, чтобы стало возможным продолжать нормальную научную деятельность. Научное сообщество меняет свой инструментарий, в силу ряда причин ему становится удобным другой инструментарий. Но эти причины, утверждает Кун, могут и не иметь определяющего отношения к такому регулятиву, как истина. С возобновлением нормальной научной деятельности происходит рост знания. Но из этого не следует, что новая научная теория обладает большей эпистемической ценностью (более правдоподобна), чем старая.

Между гносеологическими концепциями Томаса Куна и Карла Поппера существуют не только различия, но и определённое сходство. Хотя Кун и не подчёркивает так чётко, как Поппер, своё фаллибилизм, но этот фаллибилизм определённо им подразумевается, от него он отталкивается, развивая свои представления. Любая нормальная наука несёт в себе зародыш собственного разрушения – аномалии. Правда, согласно Куну, аномалии до поры до времени просто игнорируются. Поппер же рассматривает такое игнорирование как уловку, не совместимую с методом эмпирической науки. Как мы уже упоминали, он отлично сознаёт, что «всегда имеется возможность как-то избавиться от фальсификации, например, с помощью введения дополнительной гипотезы ad hoc или изменения ad hoc некоторого определения» /93, с.64/. По Попперу выход в том, чтобы выработать строгие методологические правила, как поступать в подобных случаях. Рациональные правила научной игры должны запретить такие уловки, тем более что, как был уверен Поппер, «конечно учёные обычно не поступают таким образом» /там же/. Кун[14] достаточно убедительно показал, что обычно именно таким образом учёные как раз и поступают. Учёные поступают не по правилам, но в этом есть свой резон. Какие-то нерешённые проблемы существуют всегда. Но у приверженцев парадигмы есть все основания считать, что они позже будут успешно решены, как были разрешены аномалии, бывшие до них. Поэтому надо не зацикливаться на борьбе с аномалиями, а решать положительные задачи. Если у Поппера движущей силой развития науки являлась рациональная критика, то для Куна – движущая сила науки состоит в ограничении ею критики собственных оснований. Своей концепцией «нормальной науки» Кун показал, что прогресс возможен только тогда, когда от критики переходят к определённой предвзятости. Роль, приписываемая Поппером фальсификации, во многом подобна роли, которая в книге «Структура научных революций» предназначалась аномальному опыту, т.е. опыту, который, вызывая кризис, подготовляет дорогу для новой теории. Тем не менее, аномальный опыт не может быть отождествлён с фальсифицирующим опытом /63, с.193/. Теории существуют в «океане аномалий» (выражение Лакатоса), и требование методологии Поппера рассматривать эти аномалии в качестве контрпримеров является утопичным. «Если бы каждая неудача установить соответствие теории природе была бы основанием для её опровержения, то все теории в любой момент можно было бы опровергнуть» /63, с.193/. Фактически значение приобретают лишь те аномалии, которые осознаются как спровоцировавшие кризис. Кризис – возникшее в силу ряда причин острое сознание невозможности нормальной науки выполнять свои функции. Он стимулирует появление конкурирующих теорий по отношению к существующей альтернативе. Переход к альтернативной теории, в конечном счёте, не является, по Куну, ни результатом критических процедур, ни результатом рациональной дискуссии вообще (что было бы естественно для попперианцев). Он сравнивает этот переход с религиозным обращением (радикальное изменение способа восприятия мира), а также с явлением переключения гештальта. Но переключение гештальта не предполагает использование разумных доводов! Одно из главных объяснений Куна, почему дело обстоит именно таким образом, связано с использованием им понятия "несоизмеримости". Американский философ утверждает, что сторонники разных парадигм живут в различных «мирах», логический контакт между ними объективно затруднён, он не может быть полон, существуют значительные пределы того, что защитники различных теорий могут сообщить друг другу. «Ни с помощью логики, ни с помощью теории вероятности невозможно переубедить тех, кто отказывается войти в круг» /63, с.131/. Один из аргументов в пользу этого – отсутствие нейтрального теоретического языка, в котором можно выразить, а затем сравнить конкурирующие теории. Тезис о несоизмеримости теоретических систем, при его «сильном» прочтении[15], подрывает всякую основу для возможности рассматривать рациональные дискуссии в качестве механизма развития научного знания. Получается, что между принципиальными теоретическими концепциями в науке существует «логический разрыв». Тогда переход к новой теории утрачивает статус рационального перехода. Не происходит ничего подобного выбору, не столько выбирают, сколько привыкают, - так можно понять позицию Куна по данному вопросу.

Согласно тезису о несоизмеримости, в случае крупных теоретических сдвигов теории становятся несопоставимыми из-за радикального различия в смыслах терминов этих теорий. Однако подобные аргументы предполагают холистскую концепцию значения научных терминов. Согласно этой концепции, значение теоретического термина определяется всей совокупностью предложений, входящих в теорию и содержащих этот термин /83, с.257/. Тогда действительно, в разных теоретических концепциях одно и то же слово может употребляться в разных смыслах. Но выдерживает ли сама эта концепция серьёзную критику? Чтобы быть логически последовательными, приверженцы этой концепции должны заключить /83, 259/ о несоизмеримости всех теорий и о невозможности рационально фундированного выбора между этими теориями. Но такое предположение контринтуитивно. Ведь работающий эйнштейнианец, например, конечно же, рассматривает своё утверждение о том, что одновременность не инвариантна, в качестве логически несовместимого с допущением ньютонианца о том, что одновременность инвариантна. Такие примеры скорее свидетельствуют о необходимости альтернативной концепции значения, чем доказывают явление несоизмеримости /83, 260/[16].

Таким образом, «кризис рациональности», связанный с проблемой несоизмеримости, по-видимому, может быть преодолён чисто теоретическими средствами. Однако вопрос о том, что значит действовать рационально, выбирая новые теоретические системы, так и остаётся открытым. Можем ли мы предпочесть одну теорию другой, и если да, то почему? Ответы, даваемые Поппером, отпугивали своей непрактичностью, а точка зрения Куна – тенденцией социологизировать гносеологическую проблематику. Именно так можно интерпретировать его ссылки на мнение научного сообщества как последнюю инстанцию. Процедуры фальсификации или верификации заменяются у Куна конкуренцией между различными группами научного сообщества. Выбор между конкурирующими парадигмами в трактовке Куна оказывается выбором между несовместимыми моделями жизни сообщества /63, с.130/.