Общая теория права и марксизм 13 страница

Задача состоит, следовательно, в том, чтобы связать изучение юридической формы и практическое применение ее с экономическими и социально-классовыми основами как самой этой формы, так и отдельных ее разновидно­стей, наконец, отдельных правовых институтов.

Наиболее характерные для буржуазного права кате­гории — субъект права, собственность, договор и т. д.— прежде всего и отчетливее всего вскрывают свою материальную основу в явлении обмена. Категории тру­довой стоимости соответствует категория юридического субъекта. Безличное, всеобщее, измеряемое лишь коли­чественно свойство товаров восполняется формальными свойствами равенства и свободы, которыми наделяют

188

Марксистская теория права

ДРУ^Г Друга товаровладельцы. Вот отправной пункт для критики абстрактных правовых категорий, который име­ется у самого Маркса.

В своем очерке «Общая теория права и марксизм» я попытался последовательно применить эту точку зре­ния к различным областям права и к различным юриди­ческим категориям. Мне представляется, что в результате получилась более или менее стройная концепция, которая увязывается, между прочим, и с теми беглыми замечани­ями, которые имеются у Маркса относительно права пе­реходного к социализму периода.

Противопоставление социалистической плановости а эквивалентного начала, или, что то же, технического и общественного разделения труда, получает при таком под­ходе решающее значение для уяснения целого ряда част­ных проблем теории права. Самым лучшим доказательст­вом плодотворности выдвинутой мною точки зрения я считаю тот факт, что целый ряд товарищей с успехом использовали ее как с критическими, так и с конструк­тивными целями, и притом в самых различных областях права.

Вместе с тем необходима, конечно, дальнейшая кри­тическая проверка предложенной гипотезы.

Возражения по существу всегда полезны для дела. Плохо только, когда вместо таких возражений поднима­ется огульный вопль о борьбе с правовой идеологией вообще, об антиправовой пропаганде и т. п. Заслуга сек­ции права Коммунистической академии состоит, между прочим, и в том, что она не вступила па этот соблазни­тельный путь.

В своей статье «Государство и право в период социа­листического строительства» ⁵ П. И. Стучка формулиро­вал ряд пунктов, в которых выдвигаемая мною концеп­ция, будем для краткости именовать ее, вслед за т. Стуч-кой, «трудовой теорией», нуждается в известном уточне­нии и исправлении.

Прежде всего я охотно соглашусь, что вышеупомя­нутый очерк во многих отношениях требует дальнейшей разработки и, может быть, переработки. Целый ряд проб­лем не мог найти себе места в книге, да и просто не вхо­дил тогда еще в поле зрения автора. Такова, например, проблема права переходного времени, или советского

Марксистская теория права

189

права, которую поставил во весь рост т. Стучка, что и принадлежит к числу его крупных заслуг в теории права.

Разумеется, я не представлял себе процесса отмира­ния права как «непосредственный переход от буржуазно­го права к неправу». Если такое впечатление могло по­лучиться, то это потому, что я главное внимание напра­вил на комментирование известного места у Маркса в «Критике Готской программы» относительно «узкого го­ризонта буржуазного права» ⁶. Но, конечно, это «бур­жуазное право без буржуазии» (Маркс имеет в виду та­кую степень, когда классы уже уничтожены и сохранился лишь принцип распределения пропорционально трудовым затратам), как небо от земли, далеко от буржуазного пра­ва без кавычек, являющегося опосредствующим моментом процесса эксплуатации. Классовая, функциональная ха­рактеристика этого права, и не только этого, но и на­шего современного советского права, отвечающего более низкой ступени развития, чем та, которую Маркс имел в виду в «Критике Готской программы», принципиально отличны, противоположны такой же характеристике под­линного буржуазного права. Отмирать может только это не подлинное буржуазное право, «буржуазное пра­во» в кавычках. Право же буржуазного государства, за­щищаемое силой последнего, может быть только уничто­жено революцией пролетариата.

Повторяю, что большой заслугой т. Стучки является неустанное подчеркивание им особой, специфической при­роды советского права, вытекающей из его революцион­ного происхождения, в противовес всяким попыткам рас­сматривать наше советское право как наиболее полное завершение неких «социальных» тенденций, наблюдав­шихся в буржуазном правопорядке.

Точно так же совершенно неоспорим факт существо­вания феодального права, имевшего свое специфическое классовое функциональное значение и целый ряд особен­ностей, вытекавших преимущественно из специфической формы эксплуатации. Речь может идти только о том, увя­зываются ли специфические особенности феодального права, особая форма этого права с неразвитостью товар­но-денежного хозяйства и с преобладанием натурально-хо­зяйственных отношений. Я думаю, что т. Стучка этой связи отрицать не будет. Наоборот, в своих работах он

190

Марксистская теория права

неоднократно подчеркивает ту мысль, что, например, соо-ственность на землю теряет феодальный характер, вместе с тем как земля становится товаром наравне с другими товарами, а ее собственник — товаровладельцем. Таким об­разом, переход от феодального права господства над землей (и над людьми) к буржуазному праву частной собственности на землю (от которого отделена политиче­ская власть, как некая особая сила) ^ч можно рассматри­вать не только с точки зрения переворота в функцио­нальном классовом характере права, но и с точки зрения развертывания его формы. Именно поэтому буржуазия не только ставит свое новое право на место феодального, но придает юридическому моменту в общественной жизни и в своей идеологии такое всеобъемлющее значение.

Не следует также забывать то обстоятельство, что разделение труда и связанный с этим обмен суть явления более ранние, чем феодальный строй. Хотя феодализм по сравнению с последующими стадиями развития характе­ризуется преобладанием натурально-хозяйственных отно­шений, однако на всем протяжении феодального периода мы встречаемся с куплей-продажей, с продуктами труда, принявшими форму товара, и с всеобщим эквивалентом, т. е. с деньгами.

Таким образом, налицо уже имеются основные пред­посылки для построения экономических отношений как отношений оборота.

Появление частной собственности, которое опять-таки предшествует феодализму, есть результат разделения тру­да. Частная собственность появляется впервые как дви­жимая собственность ⁸.

К тому времени, когда на месте родовой и племенной земельной собственности начинает развиваться крупное землевладение духовной и светской знати и когда на ос­нове этого вырастает феодализм, движимая собствелность и известные зачатки обязательственного права уже име­ются налицо. С этим в особенности придется согласиться, если принять точку зрения одного из новейших истори­ков раннего феодализма Альфонса Дошла, отрицающего катастрофический характер разрушения римской культу­ры германскими племенами. Однако для наших целей вполне достаточно тех вполне бесспорных данных относи­тельно наличия в эпоху раннего феодализма развернутой

Марксистская теория права

191

формы стоимости, которые имеются в так называемых варварских правдах. Напомним хотя бы, что вергельд везде исчисляется в денежных единицах.

Из этого, между прочим, вытекает, что частная собст­венность, которая базируется на факте общественного разделения труда и на обороте, не только пришла на смену феодальному вещному праву, как единственная и универсальная форма собственности, но существовала наряду с ним и даже предшествовала ему.

Все это дает нам основание утверждать, что при рас­смотрении права феодального общества мы точно так же можем установить связь между особенностями содержа­ния и функционально-классового назначения права дан­ной эпохи и особенностями формы. Для этого нам нет надобности ни отрицать существование феодального пра­ва, ни превращать его в буржуазное право. Десятину и оброк не следует смешивать с прибавочной стоимостью капиталистического общества. Однако, поняв до конца эту последнюю категорию, мы, как это еще указывал Маркс, уясним себе и значение феодальных форм эксп­луатации. Точно так же критика наиболее отвлеченных п наиболее законченных определений буржуазного права может быть полезной для уяснения предшествующих форм, хотя во многом они носят прямо противоположные черты.

Отношение двух товаровладельцев, как реальная ос­нова для всего богатства юридических конструкций, само является довольно тощей абстракцией. За волей товаровладельца скрывается очень многое: и воля капи­талиста, и воля мелкого товаропроизводителя, и воля рабочего, продающего свой единственный товар — рабо­чую силу. Формальная отчетливость юридической сделки еще ничего не говорит об экономическом и социально-классовом содержании.

На эту сторону дела указывает т. Стучка, призывая совершенно основательно «не дольше оставаться в абст­рактном обществе простых товаропроизводителей, чем это нужно для вскрытия тайн абстракций буржуазного пра­ва. Раз это сделано, назад к действительности, к классо­вому обществу».

Вряд ли можно что-нибудь возражать против такого призыва. Истолкование смысла формальных категорий

192

Марксистская теория права

права не лишает их этого формального характера, а сле­довательно, не устраняет опасности известного рецидива юридической идеологии, подкрашенной в защитные марк­систские цвета. Тов. Стучка безусловно прав, возвышая против этого свой предостерегающий голос.

В частности, совершенно бесспорно указание П. И. Сту-чки, что воля товаровладельца в простом товаропроизво­дящем обществе и воля капиталистического товаровла­дельца суть качественно различные воли, хотя в сделках купли-продажи они выступают в одном и том же формальном обличье. Направление воли в одном случае выражается экономической формулой Т—Д—Т, а в дру­гом случае — формулой Д—Т—Д + д. Вся важность этого различия особенно ясно вскрылась для нас в связи с по­следней внутрипартийной дискуссией, когда нам при­шлось бороться с некритическим употреблением термина «частное хозяйство» и доказывать необходимость строго­го различия между частнокапиталистическим производст­вом, с одной стороны, и простым товарным производст­вом, т. е. крестьянским хозяйством,— с другой.

В заключение несколько слов по поводу соотношения государства и права. Тов. Стучка предостерегает здесь от экономизма и усматривает в выдвинутых много поло­жениях некоторую неясность и недоговоренность на этот счет. Я не могу согласиться, чтобы в моей работе пме лась какая-либо недоговоренность в смысле уступки эко­номизму или фаталистическому извращению Марксова учения о развитии общества. Речь шла у меня о двух вещах. Во-первых, я предостерегал от смешения дейст­вительных возможностей государственной власти и дейст­вительно достигаемых ею результатов с тем, что содер­жится в издаваемых государством законах. Для револю­ционных периодов в особенности важно различать эти две вещи. Напоминание о том, что есть законы, которые «гласят» и которые «не гласят», сделал не кто иной, как сам т. Стучка. Далее, я утверждал, что общественное разделение труда и, следовательно, выступление хозяйст­вующих субъектов в качестве участников обмена суть факты, которые не обязаны своим возникновением при­казам государственной власти. То же положение, как буд­то бы бесспорное. А между тем в этих фактах заключа­ется основная и принципиальная предпосылка правоот-

Марксистская теория права

193

ношения. Разумеется, конкретное опосредствование дан­ной системы правоотношений — дело государственной власти и издаваемых ею законов. Это было бы нелепо отрицать. Но еще более нелепо было бы сводить при ана­лизе правового регулирования как исторического явления все к объективной норме, к правилу как таковому, «уп­разднять» субъективное право, не давая себе труда по­размыслить над теми реальными экономическими факта­ми, которые за этой категорией скрываются. Поэтому смешное впечатление производят те юристы, которые, оставаясь безраздельно в плену юридической идеологии (ибо понятие публичной власти, от которой исходят объективные нормы,— это понятие насквозь юридиче­ское), воображают, что они делают какой-то шаг вперед и уводят нас от «индивидуалистических и метафизиче­ских конструкций». На самом деле они продолжают вра­щаться в порочном кругу своих определений и обнару­живают лишь полное непонимание того, о чем у них са­мих идет речь.

В своей работе я пытался показать, что для марксиста нет никакой необходимости следовать эт ому примеру, т. е. объяснять право через юридизированное государство. От такой «позитивной» теории права я призывал вернуть­ся к Марксу, у которого показано, каким образом «кок. ституирование политического государства и разложение гражданского общества на независимых индивидов... со­вершаются в одном и том же акте» ⁹.

Сосредоточивая внимание на всемогуществе государст­ва в сфере создания и поддержания правовой формы (общеобязательные законы, сила судебного решения, неуклонное выполнение приговоров и т. д.), юристы-по­зитивисты сознательно или бессознательно затушевывают гораздо более важную вне-правовую, вне-законную, вне-юридическую силу государства, которая направляется на защиту классового господства всеми средствами и вне всяких юридических форм.

Тов. Стучка глубоко прав, подчеркивая значение го­сударственной власти в деле ускорения перехода от од­ного способа производства к другому. Но у меня речь шла не об этом.

Поднятый т. Стучкой вопрос является гораздо более широким, и в нем у нас нет никаких разногласий. Моя

7 Е Б Пашуканкс

194

Марксистская теория права

задача была гораздо скромнее: показать внутреннюю связь между общественным разделением труда, выражен­ным в форме товара, и основными понятиями как в об­ласти так называемого частного, так и в области так на­зываемого публичного права.

Я убежден, что только при этом подходе марксистская критика сможет преодолеть всякие рецидивы абсолютизи­рованной юридической догматики, которая, как это по­казал опыт, неизбежно превращается в рецидив буржу­азной юридической идеологии.

¹ Рейснер М. Право. Наше право. Чужое право. Общее право.
Л.; М., 1925, с. 209.

² Там же, с. 198.

³ Там же, с. 24.

⁴ Там же, с. 119.

⁵ Революция права, 1927, № 2, с. 3—26.

⁶ Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 20.

⁷ «Благодаря высвобождению частной собственности из общности...
государство приобрело самостоятельное существование наряду
с гражданским обществом и вне его; но на деле государство есть
не что иное, как форма организации, которую неизбежно должны
принять буржуа, чтобы — как вовне, так и внутри страны —
взаимно гарантировать свою собственность и свои интересы»
(Маркс К., Энгельс Ф. Фейербах. Противоположность материа­
листического и идеалистического воззрений: (Новая публикация
первой главы «Немецкой идеологии»). М., 1966, с. 97).

⁸ «Частная собственность в собственном смысле слова появляется у древних, как и у современных народов, лишь вместе с движи­мой собственностью» (там же, с. 98).

^s Маркс К., Энгельс Ф, Соч., т. 1, с. 405,

ГЕГЕЛЬ. ГОСУДАРСТВО И ПРАВО

(к столетию со дня смерти)

Значение гегелевской философии измеряется величием тех всемирно-исторических движений, на грани которых она расположена.

Уходя глубоко корнями своими в реформацию и фран­цузскую революцию, философия Гегеля через левое геге­льянство получает дальнейшее развитие. Маркс, Энгельс и Ленин переработали материалистически диалектику Гегеля, создав философию диалектического материализма как величайшее оружие революционного коммунистиче­ского движения пролетариата.

Только в этих масштабах можно оценивать всемирно-историческое значение гегелевской философии. Оно слиш­ком грандиозно для того, чтобы его можно было изме­рять количеством посвященных Гегелю диссертаций, уни­верситетских курсов или академических обществ. Для того чтобы понять значение и степень влияния гегелев, ской философии, надо обращаться не к международному справочнику ученого мира «Минерва», а к самому дви­жению мировой истории, которое, выражаясь идеалисти­ческими терминами Гегеля, охватывает «действительность духа во всем ее объеме и ее внутреннем и внешнем про­явлении» (Die geistige Wirklichkeit in ihrem ganzen Umfange von Innerlichket und Ausserlichkeit).

Нельзя не отметить комическое положение, в которое поставили себя устроители берлинского конгресса, посвя­щенного столетию со дня смерти Гегеля ²⁵*. Они прин­ципиально отказались поставить доклады советской делегации на такие темы, как «Маркс, Ленин, Гегель» или «Гегель и современность», и предложили ограничить­ся «сообщением об объеме и организации изучения геге­левских теорий в русских научных учреждениях».

Впрочем, нет ничего удивительного в том, что почтен­ные неогегельянцы, объединенные в архиреакционном ге­гелевском союзе ²⁶*, менее всего интересуются значением Гегеля для всемирной истории. Ибо на этой арене деми­ургом-строителем является пролетариат. Поэтому бур­жуазная наука стремится замкнуть гегелевскую филосо-

196

Гегель. Государство и право

фию в стенах академий и университетов, выдвинуть на первый план ее наиболее слабые и реакционные сторо­ны, сделать из нее монополию протестантских попов и оголтелых националистов, поставить ее на службу меж­дународного фашизма.

«Было бы абсурдно,— уверяет один из инициаторов Гегелевского конгресса Г. Лассон,— искать гегелевское учение о чистом духе в материалистическом бездушии марксизма».

Но, увы, всемирная история, как это указал сам Ге­гель, менее всего склонна следовать рецептам тех, кто предай «спокойному, упорядоченному и освященному су­ществующей системой ходу вещей».

Только рассматривая гегелевскую философию как «ал­гебру революции» ²⁷*, как ступень к материалистической диалектике, только через призму исторического творчест­ва Маркса, Энгельса, Ленина мы сможем выделить в фи­лософии Гегеля то, что является в ней вечным творени­ем — «под видимостью временного и преходящего понять поныне свою силу и свое значение». Ибо та задача, ко­торую ставил Гегель философии, должна быть разрешена в отношении его собственных творений: «под видимостью временного и преходящего понять субстанцию, которая имманентна, и вечное, которое налицо» (In dem Schein des Zeitlichen und Vortibergehenden die Substanz, die Immanent und das Ewige, das Gegenwartig ist, zu begre-ifen).

Философия Гегеля, как и вся германская классиче­ская философия, несет на себе отпечаток отсталости эко­номических и политических отношений Германии того времени. Смелые полеты мысли Канта я Гегеля, которые особенно ярко выделяются на фоне ничтожества их со­временных последователей и эпигонов, сочетались -с ро­бостью в практических выводах и по отношению к само-державно-феодалыю-клерикальному государству, по отно­шению к протестантской религии, с которой оба ищут примирения. Тем не менее Меринг глубоко прав, считая одной из самых забавных иронии мировой истории тот факт, что философия Гегеля была провозглашена птзус-ской государственной философией. Ибо сколько мучи­тельных усилий ни прилагал Гегель для того, чтобы от­крыть разум в окружающей его действительности прус-

Гегель. Государство и право                197

ского абсолютизма, дух гегелевской философии, его диа­лектика представляли собой сильнейшее взрывчатое вещество.

Известно, что Гегель в «Философии права» защищает монархию, сословный строй, бюрократическо-полицейское государство против доктрины либерализма, которая, по его мнению, разлагает государство на отдельные атомы и ведет его к бессилию. Он воюет там против парламента­ризма и совершенно в духе Меттерниха и Карлсбадских постановлений обрушивается на печать, которая-де стре­мится «к общему разложению». Гегель отражает в своей социальной философии не только революционные, но и реакционные устремления буржуазии, ее готовность при­мириться с полуфеодальными политическими учреждени­ями, с монархией, с полицейско-бюрократической маши­ной абсолютизма, лишь бы охранить «порядок» от пополз­новений «черни». Страх перед пролетариатом — вот ис­точник той половинчатости и реакционности, которую мы находим у Гегеля. Фашисты сейчас хватаются за эти положения Гегеля, в которых оп выступает не как вели­кий ученый, не как философ, развивавший буржуазные идеалы до самых смелых логических последствий, но как Spiepbiirger, мещанин, не могущий подняться выше жал­кого политического уровня тогдашней Германии, не как апостол буржуазной свободы, но как верноподданный его величества, короля прусского ²⁸*.

Возрождение интереса к Гегелю, которое замечается в современной буржуазной философии, носит вообще ярко выраженный реакционный характер. Современные неоге­гельянцы менее всего ищут у Гегеля рациональное зерно его диалектики. Они возятся преимущественно с ее ми­стической шелухой, они берут у Гегеля все то, что ближе подходит к поповщине, к примирению с действительно­стью. В рецензии на книгу болгарского ученого Янева «Гегель, его личность и его философия», помещенной в «Логосе», мы читаем: «Теперь можно с полным правом говорить о возвращении к Гегелю. Это возвращение обо­значает обращение современного человека к вечным во­просам жизни; означает обновление веры в дело челове­ческого духа, который сильнее всего па земле» '.

Гегель нужен буржуазии для того, чтобы она могла уверовать в спасение буржуазной культуры и всего бур-

198                  Гегель. Государство и право

жуазного общества, которое неудержимо идет к своему краху. Они ищут у него примирения, преодоления конк­ретных противоречий, хватаются за метафизическую и идеалистическую сторону философии Гегеля, истолковы­вают Гегеля в поповском духе, выдвигая на первый план самое слабое в Гегеле: «боженьку, абсолют, чистую идею» ². Один из профессоров, писавший на тему о «ге­гелевском ренессансе», усмотрел суть этого ренессанса в том, что «среди не знающей покоя, посюсторонней и стремящейся к преходящим благам цивилизации пробуж­дается сознание беспочвенности и бессмысленности всей этой лихорадочной деятельности и вместе с тем начинают­ся поиски чего-то устойчивого, полного смысла и непре­ходящей ценности» ³.

Гегель истолковывается здесь в духе поповско-квие-тистическом; его философия изображается как некая при­стань блаженного успокоения от противоречий грешного мира и «ужасов классовой борьбы».

Не отстают от буржуазных ученых и социал-фашист­ские теоретики. В своем докладе, посвященном столетию Гегеля, небезызвестный Зигфрид Марк, докапываясь до сути диалектики, отожествляет ее с точкой зрения «исто­рической целостности». Значение диалектики он видит в том, что «только в целостности исторических событий можно будет понять по внешности бессмысленные про­тиворечия как движущие факторы развития». Социал-фа­шистский теоретик ухитряется вытравить революционную суть диалектики, использовать ее как оправдание пас­сивности, как средство успокоения от противоречий жиз­ни. Негодование масс по поводу конкретных противоре­чий капитализма, обрекающих их на безработицу, нужду и голод, Зигфрид Марк пытается отвести в безопасное русло филистерского резонерства насчет «высшего» смыс­ла этих противоречий, который-де открывается под углом зрения «исторической целостности». Трудно себе представить большее опошление марксизма и диалектики.

Тот же Зигфрид Марк, разумеется, отвергает «попыт­ку коммунистических теоретиков понять марксизм попу-лярно-диалектнческн, как эмпирическую науку о дейст­вительных противоречиях жизни».

Комментарии, как говорится, излишни. Можно, пожа­луй, добавить, что, даже но отчетам с.-д. прессы, док-

Гегель. Государство и право

199

лад Зигфрида Марка был прочитан настолько сухим и тяжелым языком, что большинство аудитории его не по­няло. Так «популяризируется» социал-демократами тео­рия научного социализма, так извращаются и опошляют­ся ими марксизм и диалектика.

Между тем философия Гегеля более всего далека от пассивного созерцания.

«В теоретической идее,— пишет Гегель,— субъектив­ное понятие, как общее, в себе и для себя лишен­ное определения, противостоит объективному миру, из коего оно почерпает себе определенное содержание и выполнение. В практической же идее оно как действи­тельное противостоит действительному; но уверенность в себе, присущая субъекту, в его определенном в себе и для себя бытии, есть уверенность в своей действительно­сти и недействительности мира; для субъекта уничтоже­но инобытие мира не только как отвлеченная общность, но и в его единичности, и в определениях его единич­ности» ⁴.

Это место из III части «Науки логики» заключает в себе глубочайшую мысль, которая получает свое закон­ченное последовательное выражение в диалектическом материализме и которую Маркс выразил в своих извест­ных тезисах о Фейербахе. Эту же мысль Ленин в своих комментариях к «Науке логики» формулирует следующим образом: «Теоретическое познание должно дать объект в его необходимости, в его всесторонних отношениях, в его противоречивом движении an und fur sich. Но человече­ское понятие эту объективную истину познания «оконча­тельно» ухватывает, уловляет, овладевает ею лишь когда понятие становится «для себя бытием» в смысле практи­ки. Т. е. практика человека и человечества есть провер­ка, критерий объективности познания» ⁵.

«Уверенность...субъекта... в своей действительности и в недействительности мира» — в этой формуле рас­крывается революционная сторона гегелевского диа­лектического метода. Выписав это место, Ленин коммен­тирует его своим простым и ясным языком, «т. е. что мир не удовлетворяет человека, и человек своим дейст­вием решает изменить его» ⁶. Но если высшая объектив­ность достигается в сфере практической идеи, т. е. чело­веческой практики, которая «сообщает себе реальность в

200

Гегель Государство и право

форме внешней действительности посредством снятия оп­ределений внешнего мира» ⁷, то, с другой стороны, прак­тическая идея «обречена оставаться в царстве субъектив­ности, в чистых областях прозрачной мысли, которой противостоит внешняя многообразная действительность как незамкнутое царство мрака», если только «воля от­деляется от познания и внешняя действительность не со­храняет для нее (воли) формы истинно сущего» ^!.

Признавать истинно сущее как независимую от субъ­ективных мнений наличную действительность — «это,— по замечанию Ленина,— чистый материализм!» «Неисполне­ние целей (человеческой деятельности) имеет своей при­чиной (Grand) то, что реальность принимается за несу­ществующее (nichtig), что не признается ее (реально­сти) объективная действительность» (т. 29, с. 199). И, наоборот, «деятельность человека, составившего себе объективную картину мира, изменяет внешнюю дей­ствительность, уничтожает ее определенность (=меняетте или иные ее стороны, качества) и таким образом отни­мает у нее черты кажимости, внешности и ничтожности, делает ее само-в-себе и само-для-себя сущей ^объек­тивно истинной)» (т. 29, с. 199).