Часть1. Особенности содержания предмета «Светская этика»

Введение

 

В написанном коллективом авторов пособии представлено многоголосие приемов диалога с читателем. Начиная разговор с педагогами с научных позиций, для которых характерно обилие терминов и цитат, ссылок на научные авторитеты, мы способствуем расширению и углублению общекультурных знаний. В первой части теоретическая информация о светской этике предложена в большем объеме, чем это требуется для преподавания в 4-6 классах. На наш взгляд, фундаментальная теоретическая подготовка позволит учителю выбрать свой индивидуальный путь в организации диалога с учащимися. Во второй части пособия диалог с учителем о религиозной этике приобретает более доверительный тон и завершается в третьей части практическими рекомендациями.

В истории риторики сложился особый род духовно-проповеднического красноречия – гомилетика  (от др.-греч – искусство беседы). Жанром церковной гомилетики является проповедь, а в педагогической речи – жанр «Слова». В образовательном процессе понятие «духовность» также отличается от религиозной трактовки и  определяется как способность и умение в педагогическом взаимодействии правильно выбирать нравственные ценности и в соответствии с ними определять и осуществлять свои поступки. Компонентами духовности в образовании являются: обращенность к высшим и вечным ценностям бытия; любовь к себе, ближнему, воспитаннику, всему человечеству, природе; устремленность к познанию и побуждение к нему воспитуемых; стремление самого педагога и побуждение воспитуемых к гармоничному развитию и саморазвитию[1]. Именно в гомилетике впервые рассматривались условия эффективности поучения, учения с помощью речи добру, пробуждения словом «добрых чувств». В числе таких условий теоретики гомилетики выделяют внутренние (искренность чувств автора речи, его духовную связь с адресатом, высокий уровень эмоционального сопереживания) и внешние – конкретные риторические приемы, позволяющие воздействовать на собеседника. В частности, представленный ниже эпистолярный диалог Пушкина и Жуковского служит образцом высочайшего убеждающего взаимодействия, педагогической гомилетики.

Что такое убеждение и как можно убедить собеседника? Всякая убеждающая речь нуждается в информативной (знаниевой) базе, так как убеждение – это навязывание некой интерпретации действительности, связанное с прояснением картины мира. Если слушатель уже достиг в чем-то полной и бесповоротной ясности, убеждающее воздействие невозможно. Убеждение, таким образом, всегда есть прояснение. Но великое мастерство учителя – «ненавязчивое навязывание», сопровождение сопереживанием, словом, поступком. Обратимся для подтверждения к переписке между двумя великими персонами в русской культуре А.С. Пушкиным и В.А. Жуковским. Вспомним у Бахтина: «Только диалогическая, соучастная установка принимает чужое слово всерьез и способна подойти к нему, как к смысловой позиции, как другой точке зрения. Только при внутренней диалогической установке мое слово находится в теснейшей связи с чужим словом, но в то же время не сливается с ним, не поглощает его и не растворяет в себе его значимости, т.е. сохраняет полностью его самостоятельность как слова»[2].

В письмах к А.С. Пушкину В.А. Жуковский предстает не только как талантливый поэт, но и как замечательный педагог, духовный проводник: «Ты создан попасть в боги – вперед. Крылья у души есть! вышины она не побоится, там настоящий ее элемент! дай свободу этим крыльям, и небо твое. Вот моя вера. Когда подумаю, какое можешь состряпать для себя будущее, то сердце разогреется надеждою за тебя»*.

Генетика, воспитание и среда предопределяют создание личности, но человек сам созидает себя как субъекта культуры. Как считает В.В. Колесов, Пушкин оказал внимание на становление морально-этических терминов, в частности «достоинство» (предположительно калька с немецкого selbrstaachung или self-respeсt – самоуважение): «“Независимость и самоуважение одни нас могут возвысить над мелочами жизни и над бурями судьбы”. Это – характеристика человеческой личности в общественной и социальной среде»[3]. Именно о достоинстве как о качестве свободной личности Жуковский постоянно напоминает Пушкину в переписке. Биография Пушкина изучена подробно[4], но для подтверждения тезиса мы остановимся на письмах Пушкина к Жуковскому и Жуковского к Пушкину, написанных в период Михайловской ссылки, в которых Жуковский не просто заступался за Пушкина, но и влиял на его жизненную и творческую программу саморазвития.

В частности, в письме Жуковскому по поводу конфликта с отцом, которому было поручено наблюдать за сыном (в пушкинской лексике – «шпионить») поэт с горечью ищет поддержки: «Наконец, желая вывести себя из тягостного положения, прихожу к отцу, прошу его позволения объясниться откровенно... Отец осердился. Я поклонился, сел верхом и уехал. Отец призывает брата и повелевает ему не знаться avec ce monstre, ce fils dénaturé... {с этим чудовищем, с этим сыном, извратившим законы природы (фр.) } [5] (Жуковский, думай о моем положении и суди.) Голова моя закипела. Иду к отцу, нахожу его с матерью и высказываю все, что имел на сердце целых 3 месяца. Кончаю тем, что говорю ему в последний раз. Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить... Перед тобою не оправдываюсь. Но чего же он хочет для меня с уголовным своим обвинением? рудников сибирских и лишения чести? спаси меня хоть крепостию, хоть Соловецким монастырем. Не говорю тебе о том, что терпят за меня брат и сестра – еще раз спаси меня»**.

В ответном письме Жуковский принимает нейтральную позицию, признавая вину обоих участников конфликта, но далее подчеркивает: «Ты имеешь не дарование, а гений. Ты богач, у тебя есть неотъемлемое средство быть выше незаслуженного несчастия и обратить в добро заслуженное; ты более нежели кто-нибудь можешь и обязан иметь нравственное достоинство [выделено нами – Г.И. ]. Ты рожден быть великим поэтом; будь же этого достоин. В этой фразе вся твоя мораль, все твое возможное счастие и все вознаграждения. Обстоятельства жизни, счастливые или несчастливые, – шелуха <…> По данному мне полномочию предлагаю тебе первое место на русском Парнасе. И какое место, если с высокостию гения соединишь и высокость цели! Милый брат по Аполлону! это тебе возможно! А с этим будешь недоступен и для всего, что будет шуметь вокруг тебя в жизни»***.

Введенное Сократом понятие майевтика (греч. maieutike – повивальное искусство) базируется на отождествлении философа с носителем чистого сознания, функция которого – лишь вопрошать. Это фиксируется в принципе «знаю, что не знаю ничего». Такую позицию учитель принимает в ситуации реализации сократического диалога, ведя обучаемого (ведомого) к самостоятельному постижению истины. В письмах Жуковский не поучает, а вселяет уверенность в ученика, выслушивая (вычитывая) рефлексию пишущего, в данном случае это вопрошающее слушание.

Все письма приведены нами в хронологическом порядке (орфография сохранена издателями писем). Пушкин – Жуковскому: «Мне жаль, милый, почтенный друг, что наделал эту всю тревогу; но что мне было делать? я сослан за строчку глупого письма, что было бы, если правительство узнало бы обвинение отца? это пахнет палачом и каторгою. Отец говорил после: Экой дурак, в чем оправдывается! да он бы еще осмелился меня бить! да я бы связать его велел! — зачем же обвинять было сына в злодействе несбыточном? да как он осмелился, говоря с отцом, непристойно размахивать руками? Это дело десятое. Да он убил отца словами! – каламбур и только. Воля твоя, тут и поэзия не поможет...»

Пушкина-сына удивляет и оскорбляет безответственная легкость в разбрасывании отцом обвинений и оценок, но письмо терпеливо и сдержанно по сравнению с эмоциональностью первого об этом казусе.

Ответ Жуковского: «...ты должен быть поэтом России, должен заслужить благодарность – теперь ты получил только первенство по таланту; присоедини к нему и то, что лучше еще таланта – достоинство! [выделено нами – Г.И. ]. Боже мой, как бы я желал пожить вместе с тобою, чтобы сказать искренно, что о тебе думаю и чего от тебя требую. Я на это имею более многих права, и мне ты должен верить. Дорога, которая перед тобою открыта, ведет прямо к великому; ты богат силами, знаешь свои силы, и всё еще будущее твое. Неужели из этого будут одни жалкие развалины? – Но прежде всего надобно жить! <…> Обнимаю тебя душевно. <…> Скажи, чего ты хочешь от своего гения? Какую память хочешь оставить о себе отечеству, которому так нужно высокое ...»

Удивительно наблюдать, что не родной отец, а учитель выступает духовной опорой: «Я на это имею более многих права, и мне ты должен верить». Стало хрестоматийным непонимание родителями Пушкина его личностной глубины и особой роли в культуре России, недоверие к нему как ответственной и самостоятельной личности. Эмоциональная и душевная близость сложились только незадолго до смерти матери, в период ее болезни[6].

Исследователи педагогической деятельности В.А. Жуковского подчеркивают, что поэт, оригинальный мыслитель и культуролог одним из первых в отечественной и мировой литературе выдвинул и примером собственного творчества доказал мысль о тесной взаимосвязи искусства (в частности, - искусства поэзии) и воспитания народных масс[7]. Он известен не только как поэтический наставник гениального Пушкина, Жуковский получил широкую известность и как профессиональный педагог, воспитатель наследника российского престола, будущего «царя-освободителя» Александра II. Выступив против царивших в отечественной педагогике шаблона, муштры и зубрежки, внес существенный вклад в теорию и практику образования и воспитания как последовательный защитник творческой педагогики, последовательно и систематически отстаивал принципы демократизации научного знания, защищал право широких народных масс на образование и полноценное духовное развитие; являясь в подлинном смысле слова педагогом-новатором своего времени[8]. Жуковского также относят к последователям идей художественной педагогики как системы нравственно-эстетического образования.

Напомним, что личность Пушкина как светоча русской культуры стала интересовать читателей во второй половине девятнадцатого века во многом после пушкинской речи Ф.М. Достоевского: «Третий пункт, который я хотел отметить в значении Пушкина, есть та особая характернейшая и не встречаемая кроме него нигде и ни у кого черта художественного гения – способность всемирной отзывчивости и полнейшего перевоплощения в гении чужих наций, и перевоплощения почти совершенного»[9].

 

Представленная в конце 90-х годов ХХ века в российской педагогике Е.В. Бондаревской концепция воспитания ребенка как человека культуры центральным ориентиром являет образ культуры XXI века, которому должен соответствовать человек культуры. Этот образ видится автору как мировой интеграционный процесс, в котором исключены межнациональные, межконфессиональные конфликты и происходит смешение этносов, этнических культур, но в то же время обострено стремление каждого этноса, нации сохранить свою идентичность, свои национальные ценности. При этом человек культуры мыслится как средоточие меры творчества и адаптации[10].

В науках о человеке понятие идентичность имеет несколько определений и интерпретаций[11]. В частности, И. Кон предлагает психологическую структурную модель «Самости», в которой понятие идентичности имеет три главные модальности: 1. Психофизиологическая идентичность обозначает единство и преемственность физиологических и психических процессов и структуры организма. 2. Социальная идентичность обозначает систему свойств, благодаря которым особь становится социальным индивидом, членом определенного общества или группы. 3. Личная идентичность (или эго-идентичность) обозначает единство и преемственность жизнедеятельности, целей, мотивов, смысложизненных установок личности, осознающей себя как «самость». 4. Культурная идентичность– это самоощущения человека внутри конкретной культуры.

Когда индивид приходит в мир, он «погружается» в определенную культурную «наследственность», которую усваивает от окружающих его людей. Ведущую роль играет при этом национально-этнический аспект, т.к. только через осознание «чужого», «другого» происходит формирование представлений о «своем». Это относится ко всем формам личной идентичности, но особенно ярко проявляется в формировании культурной (этнической) идентичности.

Для решения проблем выживания человечества необходим интегративный подход, причем приоритетом системы непрерывного культурного образования должно являться самосозидание личности как высшая цель, а результат этого процесса – взрослая (зрелая) личность.

С взрослостью связаны следующие личностные характеристики: а) умение брать на себя ответственность; б) стремление к власти и организаторские способности; в) способность к эмоциональной и интеллектуальной поддержке других; г) уверенность в себе и целеустремленность; д) склонность к философским обобщениям; д) защита системы собственных принципов и жизненных ценностей; е) способность сопротивляться проблемам реальности с помощью развитой воли; ж) формирование индивидуального жизненного стиля; з) стремление оказывать влияние на мир и «отдавать» индивидуальный опыт молодому поколению; и) реализм, трезвость в оценках и чувство «деланности» жизни; к) стабилизация системы социальных ролей и др.[12]

Обращаясь к этике как философии нравственности, философ М. Эпштейн рассматривает принцип совмещения разных нравственных перспектив как стереоэтику – «этику, исходящую из раздвоения и несовместимости добродетелей, из невозможности единственно правильного морального выбора»[13]. Стереоэтика, по мнению ученого,– нравственная зрячесть, «двуглазие», стереоскопия, обусловленная совмещением двух разных знаковых моральных проекций одного поступка: «Через призму со-добродетелей мы постигаем нравственные ценности смещенными друг относительно друга – и одновременно совмещаем их в одной перспективе, как объем добродетели, который никогда нельзя полностью воплотить в одном поступке, но только в серии поступков, сочетающих в разной степени мужество и благоразумие, прямоту и скромность, смелость и смирение. Без попытки совмещения с другой добродетелью, своей парой, любая добродетель переходит в порок. Расточительность – это щедрость без бережливости, скупость – это бережливость без щедрости, и т.д. Порок – это именно одномерность, отказ от двоенравия и стереоскопического восприятия вещей, нравственная одноглазость»[14].

Механизм стереоэтики основан на амбивалентности – двойственности выбора. Блуждая между полюсами оценки мира с невозможностью и неготовностью выбора, человек задает «вечные вопросы»: что есть Истина, что есть Красота, что есть Добро. Очень часто в обыденном общении можно услышать: «Это каждый понимает по-своему». Такое заявление может означать, что не сформировалась целостная нравственная личность. Обывательское самооправдание малодушия – «у меня не было выбора» – в истории развития общества нашло ответ в категорическом императиве Канта. Иногда именно в обыденном общении отражается этическая сфера личности, т.к. ослабевает/отсутствует внешний контроль.

Вероятно, с появлением концепции «стереоэтики» сделана попытка найти компромисс между крайностями этического абсолютизма и этического релятивизма. В принесшей известность В.А. Лефевру книге «Алгебра совести» изложена теория двух этических систем, основанная на абстрактной модели бинарных отношений, согласно которой возможны две этические системы: представители одной воспринимают компромисс между добром и злом как зло, представители другой – как добро; соответственно, первые склонны к эскалации конфликтов, вторые – к их разрешению, к компромиссу. Кроме того, представители первой системы отличаются коллективизмом, а второй – индивидуализмом [15].

В этом проявляются выделенные Ф. Ницше два основных начала человеческой натуры, давшие жизнь культуре и искусству: аполлонистическое (порядок, ясность, гармоническая стройность, структурированность и чистота формы) и дионисийское (безудержный порыв, буйство, темный поток опьянения и безумства)[16]. Дионисийское начало связано с интуитивно-чувственным «блужданием в потемках» и поиском пути к истине. Стремление к самосовершенствованию изначально рождается из осознания собственного несовершенства – к этому логически парадоксальному выводу этики человеческая мысль пришла давно[17]. Духовное пробуждение и стремление к духовному стяжанию вырастают из духовного страдания. На феномен «страдание» можно смотреть по-разному: 1)«Страдания – это побуждения к действию» (И. Кант); 2) «Долгие и великие страдания воспитывают в человеке тирана (Ф. Ницше); 3) Страдание – физическая или нравственная боль, мучение[18]. С нравственной точки зрения, вопреки любым страданиям и испытаниям следует «не малодушничать, не чинить несправедливости, тем более оправдывая ее своими страданиями, не потакать своим страстям, не поддаваться искушениям и сохранять личное достоинство. В этой стойкости и самообладании духа и обнаружится совершенство человека. Личность начинает свой путь к совершенству, отталкиваясь от собственного несовершенства, отказываясь от себя-несовершенного»[19].

От страдания следует различать жертвенность – отказ от чего-либо во имя чего-либо. Это рефлексивная сторона долга, патриотического устремления, принципиально отличающаяся от фанатизма (революционного, религиозного), так как Человек отвергает наличное в себе ради желанного и/или требуемого Возвышенного. В этом присутствуют и аскеза, и смирение, иногда доходящие до самоуничижения. В русской культуре их традиционно связывали с православием, но опыт строительства советского социалистического государства по-новому раскрыл этот феномен: аскеза и долготерпение сопровождали созидательный процесс во имя идеи (даже заблуждения) на основе истинной веры в нее (достаточно вспомнить воспетую в произведениях соцреализма романтику строителей коммунизма).

Подчеркнем, что для взрослеющей личности значимо морально-психологическое экспериментирование: «самоиспытание» необычных морально-психических состояний и самоидентификаций человека как общности, намеренная антиномия сниженности и возвышенности социально-культурных практик («умом Россию не понять»).

Мы наблюдаем, что современным молодым людям иногда нужны очень сильные раздражители для формирования готовности к рефлексии, к духовному катарсису. Таким мотиватором может быть, например, формирование идеи «служения» делу, Отечеству, которое транслируется через поколения в прецедентных феноменах художественной культуры: а)«Есть такая профессия – Родину защищать» (фильм «Офицеры»); б) «Вызыва́ем ого́нь на себя́» – советский военно-исторический телевизионный художественный фильм режиссёра Сергея Колосова.

События последних лет возвращают уважение к концепту «русский офицер», которое пытались нивелировать в 90-е годы прошлого века: «История о том, как отважный российский спецназовец, заброшенный под Пальмиру с одиночным заданием по выявлению координат боевиков ИГ (запрещенная в РФ группировка.– ред.), героически погиб,– оказавшись в окружении террористов, он вызывал огонь на себя, – не может не взволновать. О подвиге заговорили не только в России, но и за рубежом. На западе его даже назвали «русский Рэмбо». Хотя реальный подвиг российского офицера с киношными выдумками американского супермена не имеет ничего общего»[20].

Выражение «русский Рембо» современным российским культурным сознанием воспринимается как нелепое и примитивное (вспомним в годы Великой отечественной войны пренебрежительное «русский Иван»), так как тенденции вестернизации успешно преодолеваются и наблюдается небывалый всплеск патриотизма в обществе. В наши дни не художественная культура, а реальная жизнь становится источником этически значимых прецедентных текстов: а) «Это вам за пацанов!» (последние слова летчика Романа Филиппова, погибшего в феврале 2018 года, при выполнении воинского долга в Сирии); б) Под прицелом автомата обреченный на смерть дагестанский полицейский Магомед Нурбагандов не подчиняется вооруженным бандитам и спокойно произносит обращение к коллегам: «Работайте, братья», а под этим девизом во многих регионах России молодежь проводит патриотические акции в память о герое[21].

Как известно, три поколения (деды, сыновья, внуки) конструируют исторический цикл, где фиксируется власть традиции, оберегаемой старшими, бунт против традиции, совершаемый молодыми, и реабилитация традиции, завершающая цикл и означающая примирение между новаторами и консерваторами, сопровождающее нравственный прогресс.

Философы, сторонники гуманистической концепции нравственного прогресса, видят направление развития, совершенствования духовного мира человека в становлении свободной, независимой личности, которая в то же время руководствуется внутренним чувством долга и ответственности перед другими людьми. Условием нравственного прогресса личности заявлены не только усвоение ею моральных (нравственных) норм, принципов, принятых в обществе, но и постоянные усилия по овладению культурой во всем ее многообразии, освоению способов духовного самовозвышения человека. Это позволяет человеку подняться над конкретными условиями бытия, критически осмыслить существующие ценности, побуждает его к активной деятельности по преобразованию общества и самого себя в соответствии с собственными представлениями о лучшем, должном, совершенном.

Часть1. Особенности содержания предмета «Светская этика»