Ленинградский балет в годы Великой Отечественной войны

Балет и Война – трудно представить себе эти слова рядом. Тоненькие грациозные фигурки девушек в прозрачных хитонах и рядом – грохот взрывов, рев танковых моторов, стоны раненых… Кровь и танец – не раз в те тяжелые годы можно было услышать разговоры о том, что танцевать во время войны кощунственно. Но цифры, письма, газетные корреспонденции, приказы отзывы командиров всех частей самых разных рангов говорят о другом.

1941 год, в Государственном академическом театре оперы и балеты имени С.М Кирова назначено не мало торжественных событий. На 23 июня был запланирован юбилейный вечер балерины Елены Люком, но неожиданно грянула война. Хореографическое училище готовило выпускной трехактный балет «Бэла». Как вспоминает исполнительница ведущей партии Нонна Ястребова:» Генеральная репетиция в театре была назначена на 22 июня, был чудесный день. Я пришла в театр пораньше, чтобы разогреться и подготовиться. Началась репетиция, в антракте после первого акра мы услышали по радио страшное слово «война». <…> Выпускной спектакль состоялся 26 июня. <…> После него мы собрались и пошли пешком, с цветами, в гостиницу «Астория», где был заказан ужин. Играл маленький оркестр, мы хотели потанцевать, но подошел официант и сказал: Ребята, не нужно танцевать, ведь война началась». Мы сразу притихли». [6]

15 августа на собрании сотрудников театра директор Евгений Радин сообщил о решении правительства эвакуировать театр в город Молотов. Предполагались рейсы двух эшелонов. На сборы отводилось три дня. Из воспоминаний артистки балета Мариэтты Франгопуло: «Предстояло перевезти около тысячи шестисот работников театра и до двух тысяч членов их семей. <… >19 августа, 4 часа вечера. Московский вокзал. Состав поезда настолько велик, что стоит на двух путях. Театр везет костюмы, ноты, осветительную аппаратуру, бутафорию. Декорации взять невозможно». [8, с. 53]

Ленинградских служителей Терпсихоры Молотов поначалу встретил не слишком приветливо: в августе 1941 г. город буквально задыхался от ежедневно прибывавших эшелонов с эвакуированными людьми, промышленным оборудованием, и горожане были озабочены, в первую очередь, решением чисто бытовых проблем. 13 сентября эвакуированные ленинградцы открыли сезон на сцене Молотовского Областного театра оперы и балета. Сцена его была значительно меньше кировской, поэтому пришлось перерабатывать спектакли, заново писать декорации. Репетиционный зал не вмещал и половины кордебалета, поэтому приходило репетировать на сцене. Балерина Татьяна Вечеслова вспоминала:» Первый спектакль на открытии театра − “ Иван Сусанин” прошел тихо, без успеха. <…> Казалось, что театром никто не интересуется. «Ничего − думали мы − следующий спектакль − “ Лебединое озеро”. Все будет по-другому… Наши надежды не оправдались. Даже блестящее выступление Дудинской и Сергеева не вызвало ожидаемой реакции. В последнем акте опустили занавес при полной тишине полупустого зрительного зала. «Кому нужен наш балет? – думали мы. – Кругом льется кровь, один за другим сдаются города нашей Родины, а мы будем танцевать и пытаться доказывать, что кому-то нужно наше искусство!» Среди артистов, особенно мужчин, раздавались и такие реплики:» Стыдно мазать рожу и, одевая пестрые тряпки, паясничать перед страдающими людьми». <…> Артисты взялись за госпитальные дежурства. После спектаклей, едва успев стереть грим, они, полуголодные, шли в госпиталь и дежурили там до утра, а оттуда − прямо на репетиции. <…> Успех и любовь зрителя пришли к нам скорее, чем мы ожидали. От спектакля к спектаклю повышался и все возрастал интерес к нашему театру». [17, с. 139]

Группа артистов, оставшаяся в осажденном городе, работала под руководством Ольги Иордан. Основной формой жизни ленинградских артистов, в том числе и артистов балета, стала военно-шефская работа. Все артисты ленинградских театров, оставшиеся в городе, были сформированы в концертные бригады. Проведение шефских концертов способствовало тесному сплочению деятелей искусства с бойцами и жителями города. Уже в первые дни войны они стали обслуживать сборные пункты, а позднее выезжали во фронтовые подразделения, на боевые корабли, в учебные полки, госпитали, на заводы, в домохозяйства и т. д. Но сразу открыть новый сезон в театре артистам не удалось. 21 сентября во время вражеского налета 250 - килограммовая бомба попала в правое крыло. «Я услышала, что в наше здание попала бомба, − вспоминала Ольга Иордан. − Мне стало так страшно, что несколько дней я не решалась пойти смотреть на него. Наконец, собравшись с духом, отправилась и, войдя со стороны улицы Глинки на площадь, остановилась. Правое крыло было разрушено, входа в дирекцию не существовало – вместо него зияла огромная дыра. Стоя на углу, я смотрела и плакала». [6] Пришлось перебираться в помещение Театра имени Пушкина, взяв с собой декорации, костюмы и голубой занавес. Балерина Пельцер потребовала от дирекции приказа об обязательном посещении артистами балета занятий по классическому танцу, и сама проводила их. И это то же было фантастикой: холодное фойе с садовыми скамейками, заменявшими балетный класс со станком, где исхудавшие до скелетообразного состояния девушки разминаются, как прежде, перед началом урока… Нина Васильевна заставила упражняться у станка молодых балерин, чтобы к ним, умирающим от голода, вернулась жажда жизни и страсть к профессии: «Урок продолжался... Кончился он на труднейшем шажман де пье. Делали его еле-еле, но делали... Урок шел час, не больше, но для первого раза вполне достаточно. — У людей появился румянец, — говорила Пельцер, — собственно, румянца, как такового, не было, а была видимость, но люди устало, удовлетворенно улыбались и спрашивали: «А завтра урок будет?» Это была победа!» [18, с. 84]

Приходилось играть зимой в зале, где было минус четыре градуса, а были дни, когда и минус 8. Спектакли продолжали идти даже при бомбёжках, прерываясь иногда до 9 раз за вечер! Театр терял артистов. Некоторые умирали прямо на сцене во время репетиций. Отощавшие, синие от холода и голода балерины поддевали теплые рейтузы под трико: так теплее, и ноги казались полнее. Здание не отапливалось. На сцене было холодно. Чтобы согреться, за кулисами артисты сидели в тулупах поверх балетных пачек и фраков. Когда русскому хору выдали их сафьяновые сапоги для выступления, они все оказались малы – ноги певцов распухли. Дистрофия изматывала людей, каждое движение требовало усилий, а ведь театр – это процесс: поставить декорации, свет, принести бутафорию, нанести грим… Такие же люди-тени в зале смотрели спектакль в верхней одежде, аплодисментов не было слышно – сил хлопать артистам у зрителей уже не было. Тощие и измотанные артисты и публика были нужны друг другу. Театровед Раиса Беньяш писала: «Цветов уже не было. На сцену бросали перевязанные ветки хвои. Пельцер получила корзину, составленную из зеленых веточек ели и сосны. Когда корзину подали на сцену, Комков взял ее, чтобы передать партнерше, но тотчас опустил на пол. Один актер хотел помочь ему, но отказался от своего намерения. Корзина была невероятно тяжелой. Когда в антракте ее совместными усилиями принесли за кулисы, выяснилось, что под зелеными ветками лежат картофель, брюква, морковь и даже головка капусты». [5] Так жители города решили подкормить актеров: ведь если бы умерла театральная жизнь, умер бы весь город… Спектакли не прерывались даже во время обстрелов: публика уже настолько привыкла к бомбежкам, что отказывалась спускаться в бомбоубежище. Да и сил на лишние передвижения не было. А когда в театре погас свет, зрители из зала подсвечивали сцену ручными фонариками, которые всегда носили с собой, ведь в городе было темно. В это время в труппе числился 291 человек. На место работников, уходивших на фронт, приходили другие. Беспримерна героико-трагическая история этого театра: 64 человека погибло: 56 от голода и 8 на фронте. В театре был создан морг для умерших артистов и зрителей. Артисты умирали в кулисах и по дороге в театр… Однако, несмотря на потери, за годы блокады было осуществлено 15 премьер и возобновлений ранее поставленных спектаклей. Театр посетили 1 миллион 300 тысяч зрителей. [10] В объявленном репертуаре не было ни одной замены. Если артист не приходил на спектакль это, как правило, означало только одно − его смерть.

Документы рассказывают о том, что каждый день, проведенный в осажденным городе, был настоящим подвигом для людей, а местные власти делали всё для того, чтобы хоть как-нибудь улучшить их положение. Ярким примером этого является постановление Ленгорисполкома 25 декабря 1941 г., принятое несмотря на жуткую, морозную и голодную зиму 1941-1942 гг., об организации детских новогодних ёлок, так как в городе оставалось около 300 тысяч детей, работало 9 школ. Городские новогодние ёлки для учащихся 7-10 классов проходили в помещениях театров: Театра драмы им. Пушкина, Большого драматического театра и Малого оперного театра. Во всех театрах был электрический свет, играли духовые оркестры, давали представления, были накрыты столы. Детей, участвовавших в праздниках ёлки, кормили обедами, не вырезая талонов из продовольственных карточек. Гостями блокадных ёлок стали около 50 тысяч школьников. Другие дети без внимания также не были оставлены. Новогодние ёлки были даже в бомбоубежищах. Тарелку горячего супа получил каждый. [5]

Всего за годы войны ленинградские артисты дали свыше 56 тысяч концертов, из них 46 тысяч в войсках Ленинградского и Волховского фронтов. [5] Принимали активное участие в военно-шефской работе и оказали огромное влияние на подъём патриотического настроения и морального духа горожан и защитников Ленинграда.