Раздел общинных земель. Закон о максимуме и деревня

 

Закон 10 июня о разделе общинных земель, которого с таким упорством добивались крестьяне, создавал исключительно благоприятные возможности для возвращения общинам захваченных у них земель. Крестьянам не надо было теперь вести против владельцев узурпированных общинных земель длительные судебные процессы - согласно закону все претензии подлежали решению назначенных сторонами арбитров. Декретом 2 октября 1793 г. Конвент еще больше пошел навстречу крестьянам, передав на решение арбитров все процессы из-за общинных земель между коммунами и узурпаторами, в том числе начатые ранее или перенесенные в апелляционные инстанции. В условиях II г. Республики арбитры нередко уступали давлению общин, не очень придираясь к формальной обоснованности их исков. Многие коммуны поспешили воспользоваться обстановкой и потребовали назад не только леса, выпасы, пустоши, но и земли, бывшие некогда пустошами, болотами и т.п., уже давно распаханные и находившиеся в руках частных лиц. Нередко их претензии шли дальше установленного законом срока давности (1669 г.), охраняющего эти земельные приобретения. Очевидно, в течение примерно полутора лет, когда статьи закона 10 июня действовали без ограничений, округлить свои владения удалось многим деревням.

Но все же центр тяжести закона 10 июня был в другом, это был прежде всего закон о разделе общинных земель. Его предписания относительно раздела сохраняли силу около 3 лет.

Закон о разделе на местах знали, обсуждали и реально проводили в жизнь. Но почти во всех случаях лишь меньшинство деревень высказалось за раздел, остальные по тем или иным причинам предпочли от него отказаться (а из принявших решения о разделе не все их выполняли).

Перед разделом коммуны должны были уплатить свои долги. Иногда общинные владения были непригодны для раздела по своей физической природе или настолько малы, что дробление теряло смысл. Многие коммуны добивались возвращения узурпированных земель, и это задерживало раздел. В горных местностях, где особую роль играло животноводство, общинные земли, прежде всего высокогорные пастбища и леса, были важны в основном как выпасы для скота.

Кое-где были попытки ущемить многосемейных бедняков, отказываясь предоставить делянки детям, родившимся после принятия законов о разделе. Немало споров возникало в связи с правами арендаторов и издольщиков; многие из них имели домишко с клочком земли в одних деревнях, а хозяйство вели на землях, арендованных в других коммунах. В результате и здесь и там пытались устранить их от раздела, ссылаясь на то, что они не являются местными жителями.

Очевидно, что, добиваясь его точного проведения в жизнь, сельские низы натолкнулись не только на трудности объективного порядка, но и на противодействие тех влиятельных слоев крестьянства, которые с самого начала препятствовали демократическому разделу. Чтобы сломить их сопротивление, беднота нуждалась в крепкой поддержке извне. До 9 термидора она находила ее со стороны революционной власти и во многих случаях смогла добиться своего, хотя и в этот период противникам закона удавалось затормозить, а нередко и сорвать его точное применение.

Санкюлоты с их плебейским ядром были мощной силой. Вместе с крестьянскими низами они составляли активно действующую опору якобинской республики. Однако непосредственное политическое руководство внутри «якобинского блока» общественных сил принадлежало социально неоднородной «якобинской» буржуазии, а важнейшие рычаги государственного штурвала находились в руках робеспьеристов. Тем идеалом, за который отдали жизни Робеспьер, Сен-Жюст и их соратники, отнюдь не было буржуазное общество. За бурями и лишениями революции, «там, за горами горя», им виделась прекрасная республика, где царствуют добродетель и общее счастье, где устранены крайности нищеты и богатства, где все люди трудолюбивы и бедны - в том смысле, что они не излишне богаты. Историками отмечено, что умеренно-уравнительные идеалы робеспьеристов, воспринятые от Руссо, приобретали более конкретный и действенный характер в ходе революционной практики.

Уравнительство вошло и в практику социальной политики якобинской диктатуры. Во всем этом проявилась, безусловно, мера общественного влияния, завоеванная народной массой. Но здесь отразились и собственные идеалы якобинцев, их социальные мечты и надежды. Якобинцы были враждебны чрезмерной концентрации земельной собственности и землепользования.

Якобинцы не создали всесторонне разработанной аграрной программы, целью которой было бы претворение в практику абстрактного уравнительного идеала. Но все же они смогли прислушаться к пожеланиям деревенских низов и сделать некоторые из этих пожеланий элементами своей аграрной политики. В борьбе вокруг проведения в жизнь закона 10 июня руководящая группа монтаньяров была на стороне тех малоимущих и неимущих крестьян, которые добивались раздела общинных земель. 4 брюмера II г. Парижский якобинский клуб потребовал, чтобы Конвент ускорил выполнение закона 10 июня и оградил новых собственников от всякой судебной волокиты. Различные органы Конвента прилагали усилия к тому, чтобы закон претворялся в жизнь. Сам Комитет общественного спасения за множеством дел не упускал из виду этого вопроса; в специальных циркулярах он напоминал о нем местным властям. В свою очередь Комитет общественной безопасности, рассылая в дистрикты запросы о выполнении важнейших законов, требовал отчета и об исполнении закона относительно раздела общинных земель. Наконец, разделом интересовалась Продовольственная комиссия Конвента. Во II г. она начала большое обследование того, как идет исполнение закона 10 июня 1793 г., и разослала циркуляры по дистриктам. Принимали меры в этом направлении и комиссары Конвента.

Якобинцы предприняли некоторые усилия и для того, чтобы помочь крестьянам в приобретении земель из фонда национальных имуществ. Дек-ретами 2 фримера и 4 нивоза II г. (22 ноября и 24 декабря 1793 г.) Конвент распространил на все национальные имущества порядок отчуждения, установленный для земель эмигрантов (дробление на участки, рассрочка при уплате выкупных сумм и т.д.). Правда, статья закона, требовавшая дробления владений, была сформулирована несколько двусмысленно (выделение участков не должно было вести к «порче хозяйственных единиц», т.е. ферм), и это давало возможность ее обойти. Очень многое здесь зависело от местных властей, непосредственно занимавшихся продажей земель, прежде всего в дистриктах.

Дважды якобинцы попытались предпринять шаги к наделению землей тех, кто был не в состоянии ее купить. При всей скромности таких мер, как статья закона 3 июня 1793 г. о выделении 1 арпана для неимущих глав семей и заменивший ее декрет 13 сентября 1793 г. о бонах в 500 ливров, все-таки это была попытка дать бедноте даром хоть немного земли.

Таким образом, уравнительные стремления крестьянской массы находили отклик в среде людей, стоявших у руля революционной власти. Монтаньяры хотели пойти в этом вопросе навстречу требованиям деревень, и некоторые результаты были достигнуты.

И все-таки пожелания крестьян были реализованы лишь в очень скромных размерах. На этот счет у якобинцев не было колебаний. Закон 18 марта 1793 г. о смертной казни за предложение «аграрного закона» действовал не только формально, изредка он применялся на деле.

Но и такие более умеренные пожелания, как раздел крупных владений в аренду по трудовой норме, распределение среди мелких крестьян национальных имуществ за небольшую ренту, улучшение условий аренды, ликвидация генерального фермерства и т.п., остались неудовлетворенными.

Но и то, что стало законом, осуществлялось не полностью или не осуществлялось совсем. Несмотря на законы 3 июня и 25 июля 1793 г., во многих местах эмигрантские земли продавались большими имениями и фермами.

Но если бедняку все же удавалось получить или купить парцеллу, ее надо было обработать. Как сделать это, не имея скота и орудий? Издавна обращались в таких случаях к «пахарю» - соседу. Во II г. бедняки настойчиво требовали, чтобы помощь предоставлялась безотказно и за небольшую плату. Декретами 16 сентября и 23 нивоза якобинцы пошли им навстречу. Приказ Комитета общественного спасения 7-11 прериаля установил плату на уровне 1790 г. плюс 1/2. Но также несомненно, что «пахари» всячески старались уклониться от работы, плохо и не в срок ее выполняли, заламывали непомерные цены. В итоге бедняки были вынуждены подчас отказываться от ведения хозяйства, сдавая свои парцеллы из нужды в аренду или продавая их.

Также якобинцы учли интересы беднейших слоев и в продовольственном вопросе, который непосредственно касался крестьян - производителей хлеба.

До середины 1793 г. борцы против дороговизны и свободы хлебной торговли имели против себя не только объединенный фронт имущих верхов города и деревни, но и закон, и государственную власть во всех ее звеньях. Теперь принудительная таксация стала законом, регламентация торговли - официальной государственной политикой, воплощенной в системе максимума. Все это не прервало социальной борьбы в деревне в связи с продовольственной проблемой. Но она принимала иные формы. «Таксаторские» восстания временно сошли с повестки дня. Борьба велась главным образом на почве претворения в жизнь нового продовольственного законодательства.

Первый закон о максимуме был принят 4 мая 1793 г. еще жирондист-ским Конвентом. Этот «первый максимум» предписал введение твердых цен на зерно, учет зерновых запасов и разрешил реквизиции, т.е. предоставил местным властям право принуждать владельцев хлеба выделять установленное количество зерна для немедленной продажи по твердым ценам. Исполнение закона возлагалось на администрацию департаментов. В целом проведение первого максимума в жизнь было сорвано. Имущая часть деревни ответила на твердые цены массовым нарушением закона и хлебной забастовкой, рынки опустели. Муниципалитеты не вели учета запасов. Местная администрация, состоявшая в большинстве из богатых землевладельцев, фермеров, жирондистски настроенных буржуа, ограничивалась увещеваниями, бездействовала, посылала в Париж ходатайства об отмене закона. Кое-где максимум отменяли сами депутаты Конвента, командированные в департаменты.

Поворот в продовольственной политике Конвента определился с началом осени 1793 г. в результате нового мощного натиска парижских санкюлотов.

Еще 4 сентября Конвент декретировал в принципе, что будут установлены твердые цены на предметы первой необходимости и поручил одной из своих комиссий представить соответствующие законопроекты. Эта комиссия быстро завершила свою работу.

Закон 11 сентября установил твердые цены на зерно, муку и фураж. Продажа разрешалась только на рынках, где был возможен контроль. Все хлебные запасы учитывались, владельцам зерна и муки надлежало сообщить о наличных запасах, муниципалитетам - проверить правильность этих сообщений. Для снабжения армий, городов, нуждающихся департаментов и дистриктов власти могли прибегать к реквизициям. 29 сентября появился «общий максимум» - такса и регламентация были распространены на все предметы первой необходимости. Статья 1 гласит: «Предметы, представляющие, по мнению Национального конвента: первую необходимость и для которых он считает нужным установить максимум или наивысшие цены, - суть: мясо свежее, солонина и свиное сало, масло коровье, масло растительное, живой скот, соленая рыба, вино, водка, уксус, сидр, пиво, древесный уголь, каменный уголь, сальные свечи, гарное масло, сода, мыло, поташ, сахар, мед, белая бумага, кожа, железо, чугун, свинец сталь, медь, пенька, лен, шерсть, материи, полотно, сырой фабричный материал, сабо, башмаки, сурепица и репа, табак». Таким образом максимум затрагивал львиную долю товаров, присутствовавших на рынке. В течение октября - ноября новые меры следовали одна за другой. 22 октября Конвент учредил Центральную комиссию продовольствия и снабжения, наделенную широкими полномочиями, включая право реквизиции с применением вооруженной силы и распоряжения всеми хлебными ресурсами страны. Декрет 25 брюмера отменил так называемый «семейный запас», на который до того имели право крестьяне, - весь урожай был объявлен национальным достоянием. В принципе все зерно подлежало ссыпке в государственные хранилища, его рыночную продажу предписывалось прекратить. Население не только городов, но и деревень должно было снабжаться по определенным нормам из казенных амбаров.

«Второй максимум» действовал в цельном виде до жерминаля II г. В течение жерминаля был сделан ряд уступок зажиточному и среднему крестьянству: упразднены комиссары по борьбе со спекуляцией, смягчены репрессии за экономические правонарушения, ликвидирована парижская «революционная армия», взят курс на поощрение торговли.

Применение «благодетельного закона» вызвало в деревне обострение классовых противоречий и перегруппировку общественных сил.

Максимум и реквизиции сразу натолкнулись на ожесточенное противодействие богатых «пахарей», крупных фермеров, которые располагали товарными излишками, возросшими в результате отмены десятины и феодальных повинностей. До сих пор аграрные завоевания революции служили главным образом к их пользе.

Теперь эти слои не обнаружили ни малейшего желания поступиться своими интересами. Кроме того, поскольку закон разрешал домашние обыски, а декрет 25 брюмера отменил семейный запас, богатые «пахари» и крупные фермеры скрывали хлеб в бочках, оставляли в снопах посреди соломы, зарывали в землю, наконец стравливали скоту. Постепенно против продовольственной политики революционного правительства поворачивали и средние крестьяне.

Многое зависело в этой ситуации от муниципалитетов. Большинство их находилось в руках зажиточных и средних крестьян. В 1789-1792 гг. эти низовые ячейки власти часто играли роль организующей силы в сельском революционном движении. Инертность в исполнении закона, нежелание прибегать к суровым мерам для реквизиций, тайное и явное сочувствие нарушителям максимума - все это было обычным в практике сельских властей. Иногда муниципалитеты решались и на открытый организованный протест. Реже на тех же позициях оказывались сельские народные общества и революционные комитеты.

Борьба за хлеб шла внутри самой сельской коммуны. В связи с проведением реквизиций противоречия возникали между богатыми и средними крестьянами. Там, где сельские верхи держали в руках муниципалитеты, они старались переложить тяжесть реквизиций на мелких и средних земледельцев. Санкюлоты крупных городов снабжались путем реквизиций - города располагали для этого властью и силой. Но где мог раздобыть продовольствие сельский бедняк, если он не получал заработной платы в натуре? Закон 11 сентября дал ему право покупать хлеб у земледельцев по особым бонам, которые выдавались муниципалитетами. Но постановление относилось только к деревням, где не было рынков. К тому же «пахари» и фермеры не хотели продавать зерно по ценам максимума. Бедняк, попадавший таким образом в полную зависимость от держателей хлеба, был вынужден покупать дороже, становясь соучастником нарушения закона. С отменой «семейного запаса» и прекращением рыночной торговли хлебом беспосевная часть сельского населения должна была полностью перейти на снабжение путем реквизиций. Это еще более обостряло противоречия между производящей и потребляющей частью деревни.

Борьба бедноты за хлеб приобретала различные формы. Наиболее элементарной был донос на тех, кто продавал зерно по спекулятивным ценам, скрывал хлебные излишки и т.п. Законодательство и местные власти стимулировали активность бедноты в этом направлении - доноситель получал половину штрафа, налагавшегося за куплю-продажу вне рынка; иногда конфискованное у нарушителей закона зерно попросту раздавалось нуждающимся. Донос мог навлечь и более грозную кару на богача, наживавшегося на народной нужде, - тюремное заключение и даже смертную казнь, если нарушение подпадало под действие закона против скупщиков.

В некоторых деревнях, где в населении велика была доля бедняков, поденщиков, ремесленников, им удалось захватить муниципалитеты, иногда при поддержке командированных депутатов Конвента. В этих случаях они вели жесткий нажим на богатых «пахарей» и зажиточных крестьян, силой осуществляли реквизицию е пользу беспосевных граждан, обеспечивая им своими бонами регулярный паек.

Гораздо чаще бедноте и вообще беспосевным крестьянам удавалось проникнуть в народные общества и революционные комитеты. Они оказывали давление на муниципалитеты, обличали нарушителей закона. Иногда революционные комитеты действовали более авторитарно, попросту присваивая функции власти.

Однако часто беднота оказывалась бессильной перед сплоченным фронтом имущих.

Громадную роль в том, насколько успешной оказывалась борьба деревенской бедноты за хлеб, играла политика революционного правительства. Во многом от нее зависело и соотношение сил, формировавшееся в течение II г. в деревне.

Логика борьбы за максимум подталкивала якобинцев к тому, чтобы обеспечить бедноте влияние в муниципалитетах, революционных комитетах, народных обществах, возложить на богатых крестьян главную тяжесть реквизиций и гужевой повинности, снабжая хлебом бедноту и идя на уступки средним крестьянам.

Все это способствовало складыванию крайне неблагоприятного для судеб якобинской республики соотношения сил в деревне. Средние крестьяне, ущемленные максимумом и не получившие серьезной компенсации в сфере земельной, сближались с крестьянскими верхами. Раскалывался и тот блок деревенских сил, который боролся в свое время за максимум и приветствовал его введение. Самостоятельная часть несеющего крестьянства, в частности виноградари, поворачивала против него, сближаясь с «пахарями» на почве прямого товарообмена в обход закона - хлеб за вино. А сельская беднота, не получая гарантированного снабжения и крепкой защиты, с одной стороны, испытывала чувство растущего разочарования, с другой - попадала в зависимость от богатого крестьянина и, логикой вещей, под его влияние.

Все это вело к дальнейшему углублению борьбы; внутренняя противоречивость якобинской политики действовала в том же направлении. Уступки деревенским (и городским) низам - прежде всего максимум, ограничение свободы буржуазного накопления - встретили недовольство и сопротивление всей имущей и продающей части крестьянства. Она становилась силой не просто равнодушной, но прямо враждебной всей той системе революционного порядка управления, которая была установлена якобинцами. Лишь беднота, до поры до времени малоимущие середняки, неземледельческая часть крестьян могли составить в деревне массовую базу якобинского режима.

Однако уже к концу весны - началу лета 1794 г. эта опора ослабевала, расслаивалась. Якобинская власть не могла занять определенную позицию по отношению к шедшей в деревне сложной борьбе интересов. Она не поддержала решительно бедноту и потребляющую часть крестьян вообще в ее борьбе за хлеб против крупных фермеров и богатых «пахарей». Не пошли монтаньяры и на сколько-нибудь радикальное удовлетворение на деле ее земельных притязаний. Все это (плюс явно пристрастная позиция якобинцев по отношению к борьбе сельских рабочих за повышение заработной платы) порождало в среде бедноты настроения разочарования, равнодушия к судьбе революционного порядка управления. Ущемив средних крестьян политикой

«нивелирования продовольствия», якобинцы в то же время не пошли в достаточной мере им навстречу в земельном вопросе. В итоге позиции якобинской диктатуры в сельской трудовой массе слабели, усиливалось влияние всех тех слоев деревни, которые были решительно настроены против якобинского режима. Все эти обстоятельства важно учитывать, решая вопрос о предпосылках термидорианского переворота, положившего предел восходящему развитию Французской революции.