double arrow

Аграрная политика жирондистов и продовольственный вопрос

 

В первые месяцы 1792 г. жирондисты столь яростно нападали на внешнюю политику двора, что Людовик XVI был вынужден отправить в отставку своих министров и призвать на их место жирондистов (24 марта 1792 г.). Главная роль в жирондистском министерстве принадлежала министру юстиции Ролану, жена которого была пламенной сторонницей политических устремлений партии; но пост министра иностранных дел занял не принадлежавший к партии Дюмурье.

Новое министерство настояло на объявлении войны Священной Римской империи (20 апреля), но само было недолговечно. Когда Людовик XVI не дал согласия на некоторые требования жирондистов, принятые Национальным собранием, Ролан обратился к королю с весьма резким по форме письмом, составленным г-жою Ролан и заключавшим в себе прямые обвинения против Людовика XVI. Результатом этого стала отставка министерства, что в свою очередь вызвало восстание в Париже 20 июня 1792 г. После этого среди жирондистов особенно выдвинулся Верньо, предложивший законодательному собранию (3 июля) объявить «отечество в опасности», а после восстания 10 августа подавший мысль о необходимости приостановить действие исполнительной власти и предоставить решение вопроса о форме правления чрезвычайному национальному Конвенту.

августа 1792 г. года были фактически свергнуты не только монархия, но и политическое господство реакционно-монархической фейянской крупной буржуазии. Фейяны после 10 августа окончательно перешли в лагерь контрреволюции и иностранной интервенции. Лафайет, узнав о происшедшем 10 августа, пытался поднять армию и повести ее на Париж. Потерпев неудачу, он бежал из Франции. Дюпор, Ламет, Талейран и другие вожди фейянов также бежали за границу. Сестра короля Елизавета говорила о Лафайете накануне его измены: «Он с нами, и теперь мы должны простить ему все». Фейяны превратились в партию контрреволюции и национальной измены.

Руководящая роль в Законодательном собрании перешла к жирондистам. Центр, поддерживавший раньше фейянов, теперь отдавал свои голоса жирондистской партии.

Но восстание 10 августа, позволившее жирондистам занять командные позиции, было совершено вопреки жирондистам. Непосредственное руководство народным восстанием 10 августа принадлежало Коммуне и ее политическим организаторам и вдохновителям - якобинцам-монтаньярам. И наряду с двумя органами власти - Законодательным собранием и Исполнительным советом, после 10 августа возник третий орган власти - революционная Коммуна, созданная народным восстанием и опиравшаяся на революционный народ.

Коммуна, продиктовав Собранию важнейшие решения 10-12 августа, сохранила за собой и в дальнейшем роль органа народной власти. Она расширила свой состав, включив по 6 представителей от каждой из 48 секций Парижа, создала Наблюдательный комитет, ввела в свои органы видных якобинских вождей: Робеспьера, Марата, Шометта, Паша. Коммуна властно вмешивалась в политическое руководство страной. Она закрыла роялистские газеты, произвела аресты контрреволюционеров и подозрительных лиц. Под ее прямым давлением Собрание 17 августа было вынуждено издать декрет о создании Чрезвычайного трибунала для борьбы с контрреволюцией. Сохранив 10 августа Законодательное собрание и признав его права до созыва Конвента, Коммуна, однако, не скрывала своего недоверия и враждебности к этому Собранию, уже представлявшему собой политический пережиток. Марат открыто называл это Собрание контрреволюционным. Робеспьер в Коммуне и у якобинцев разоблачал жирондистских вождей.

Августовские дни 1792 г. принесли не только новый подход к отмене феодальных повинностей, но и сдвиг в решении земельной проблемы. 28 августа был принят по докладу Ж.-Б. Майля закон, который установил новый порядок возвращения общинам земель, захваченных бывшими сеньорами. Новый декрет отменил статью 4 раздела 25 ордонанса 1669 г., все последующие эдикты, декларации, постановления и королевские предписания, разрешавшие триаж. Статья 1 гласила: «Параграф 4 главы 25 ордонанса о водах и лесах 1669 г., равно как все эдикты, декларации, постановления совета и патенты, которые, начиная с этого времени, дозволяли триаж, раздел, частичное разделение или приобретение домениальных и сеньориальных лесов в ущерб правам общин, как в случаях, указанных в названном ордонансе, так и вне их, и все вынесенные на их основании судебные решения и произведенные вследствие таковых действия отменяются и считаются как бы не имевшими места». Отмена имела обратную силу без всяких ограничений - коммуны могли войти во владение отнятыми землями в течение 5 лет, прибегнув к судебной процедуре. Коммуны или отдельные лица получили возможность также претендовать на возвращение всех вообще владений или прав пользования, отобранных бывшими сеньорами, доказав, что они некогда действительно ими владели. Сеньор мог противопоставить этим претензиям лишь подлинный акт законной покупки. Акты выдела сохранялись в силе, но могли быть пересмотрены, коммунам опять-таки надлежало адресоваться в суд.

Отличие от позиции Учредительного собрания бросается в глаза. Для него экспроприация, совершенная в силу действовавших до революции законоположений и закрепленная давностью, была не узурпацией, но благоприобретенным владением; единственная уступка касалась триажей, произведенных за последние 30 лет. С точки зрения нового декрета все эти акты являлись лишь результатом «злоупотребления феодальным могуществом». Только обычные акты купли-продажи, в которых покупателями выступали частные лица, признавались неприкосновенными, и именно здесь декрет 28 августа отказывался стать на сторону общин и отступал от принципа ретроактивности - земли, отнятые у них и отчужденные третьим лицам (но не сеньорам), возвращению не подлежали.

Другое принципиальное положение касалось невозделанных земель. Как и в вопросе о феодальных правах, была установлена презумпция в пользу общин - все эти земли, расположенные на территории коммуны, были признаны принадлежащими общинам. Однако пойти до конца в проведении этого принципа Собрание не решилось. Претензиям общин бывший сеньор мог противопоставить не только законный титул, удостоверяющий его права на спорную землю, но и право давности в 40 лет, более не подлежали передаче общинам земли, присвоенные сеньорами и отчужденные в пользу третьих лиц, не сеньоров. Установленное законом право давности в 40 лет восходило к кутюмной (обычно-правовой) традиции. Кутюмы следовали принципу, согласно которому для подтверждения того или иного считавшегося незапамятным события необходимо показание свидетеля не моложе 54 лет. Считалось, что в таком возрасте люди могли достоверно рассказать о виденном ими в течение по крайней мере 40 лет.

В общем компромисс рухнул и в этом кардинальном вопросе. Но принятый закон был уже недостаточно радикален с точки зрения возросших требований крестьян и не вызывал энтузиазма. Поэтому продолжали поступать петиции с требованием окончательно освободить общинные земли от господства бывших сеньоров, ликвидировать последствия дореволюционного законодательства. Вновь и более настойчиво выдвигались предложения произвести всеобщий пересмотр земельных документов и новое межевание земель, отнять у сеньоров все, что не будет обосновано законным титулом или не включено в старые кадастры. По-прежнему общины совершали самочинные захваты, ссылаясь на декрет 28 августа и обходя установленные им формальности.

И все же после 10 августа борьба против бывшего сеньора начинала отходить на второй план и в земельном вопросе. Не просто увеличение фонда общинных владений, а раздел земель - вот что выдвигалось на первый план деревенских забот. Эгалитарные устремления, усиливались именно в этот период.

Еще в мае 1792 г. Комитет земледелия начал обсуждать представленный Авелином доклад о разделе общинных земель. Дискуссия была упорной, и дело не продвигалось, наталкиваясь на противоборствующие интересы. 10 августа внесло крутой перелом и в этот вопрос. По предложению видного агронома Франсуа де Невшато, близкого к жирондистам, Собрание приняло 14 августа декрет о разделе общинных и пустопорожних земель между жителями коммун немедленно после сбора урожая и в полную собственность дольщиков:

«Национальное собрание по предложению, внесенному одним из его членов, признав вопрос неотложным, постановляет:

. Начиная с нынешнего года немедленно после уборки урожая все общинные земли и общинные права, иные, чем на леса, будут разделены между всеми гражданами каждой общины;

. Эти граждане получат свои участки в полную собственность;

. Общинные земли, известные под названием пустошей и остатков, будут также разделены между жителями».

Комитету земледелия поручили представить через три дня проект декрета о способе раздела. В тот же день было обращено в декрет и второе предложение Франсуа де Невшато - приступить сразу же после уборки урожая к сдаче эмигрантских земель в вечное владение с уплатой ежегодной ренты (величина ренты определялась соревнованием претендентов) участками по 2-4 арпана. Комитет земледелия и Комитет доменов были обязаны в кратчайший срок разработать порядок отчуждения. 3 сентября Собрание постановило прекратить все уголовные процессы и отменить вынесенные после 14 июня 1792 г. приговоры за правонарушения, связанные с правом собственности на общинные земли и их разделом.

Ближайшие два месяца показали, что оба декрета были лишь сделанным в критический момент тактическим ходом. Комитет земледелия представил 8 сентября доклад о способе раздела общинных земель. Собрание отвергло предложенный им факультативный раздел, высказалось в принципе за обязательный и отослало вопрос в Комитет для дальнейшей доработки. Конвент вернулся к нему 11 октября только для того, чтобы по предложению жирондиста Ришу отложить проведение раздела в жизнь. Та же судьба постигла декрет о дроблении и сдаче крестьянам в вечную аренду мелкими участками земель эмигрантов. 2 сентября 1792 г. по докладу якобинца Ж - Гужона был принят закон о порядке отчуждения этих владений, подтверждавший обязательность дробления земель, однако уже без указания размера участков. Было восстановлено отчуждение с торгов, при этом предпочтение отдавалось тем, кто платил наличными (рассрочка платежей не была предусмотрена), а не претендентам на получение участка в вечную аренду. 11 ноября Конвент вообще приостановил отчуждение эмигрантских земель впредь до окончательного уточнения порядка отчуждения.

Крестьянские надежды оказались, таким образом, полностью обманутыми. Из деревень поступали многочисленные жалобы и протесты, направленные уже не только против бывших сеньоров. На смену «аристократии происхождения» стремительно поднималась не только в городах, но и в деревнях «аристократия богатства» - буржуа, крупные фермеры, богатые крестьяне. Они обращали себе на пользу результаты совершавшейся в стране экономической и социальной ломки, присваивали львиную долю национальных имуществ, обогащались на спекуляции и дороговизне. Один в высшей степени характерный мотив начал повторяться в петициях, присылавшихся из разных районов и по разным поводам: с феодализмом покончено, король и дворяне свергнуты, но им на смену пришла тирания богачей, только богатые воспользовались благами революции; пора, наконец, чтобы и бедняк получил свою долю, пора покончить с господством «богатого класса».

Крестьяне не оставляли попыток повернуть в свою пользу распродажу национальных владений первого происхождения. Национальные имущества первого происхождения, созданные в начале революции, включали в основном бывшие церковные владения (а также земли королевского домена и некоторые другие). Владения эмигрантов и лиц, осужденных по обвинениям в контрреволюции, составили национальные имущества второго происхождения). Так, в департаменте Нор продолжали возникать крестьянские «коалиции» для совместной покупки и беспорядки на торгах. Г. Икни рассказывает о создании крестьянских «коалиций» и волнениях в связи с распродажей в Камбрези (департ. Уаза). Так, жители коммуны Рокенкур выгнали с торгов всех посторонних претендентов и купили сообща в свою пользу ферму в 90 га за 105 тыс. ливров. В департаменте Гар в первой половине 1793 г. власти временно приостановили распродажу в связи с распространением крестьянских объединений для коллективного приобретения земель с последующим разделом.

Особенно энергично крестьяне боролись за раздел общинных земель. Самочинные разделы с осени 1792 г. стали массовым явлением. Повсюду, где совершался раздел, возникали острейшие столкновения. Одни из крестьян, не желавшие раздела или недовольные им, принимались писать жалобы и протесты, другие грозили бунтом и нередко в борьбе за раздел прибегали к насилию. В большинстве многочисленных конфликтов этого времени беднота выступала наиболее, активной силой раздела и наталкивалась на сопротивление сельских верхов. Сельские верхи толкала против раздела боязнь потерять участки общинных и невозделанных земель, которые они приобрели путем захвата, расчистки, купили или получили от бывших сеньоров на основе аффеажа, наследственной аренды и т.п. Декреты 28 августа и 11 октября 1792 г. ограждали их право на эти земли, но масса крестьян требовала включить их в раздел, иногда прямо делила.

При всем том ряд обстоятельств склонял к разделу и часть зажиточных и богатых элементов крестьянства, В конце 1792 - начале 1793 г., когда принятие закона о разделе явно становилось неизбежным, этим слоям крестьян стало тем более важно добиться выгодного для них способа его осуществления. Они предлагали делить общинные земли в соответствии с платимыми налогами или прямо пропорционально уже имевшейся собственности.

Дробление национальных имуществ, раздел крупных ферм, установление максимального размера хозяйства, раздел общинных и пустопорожних земель, включая земли, бывшие некогда таковыми, но давно уже возделанные и находящиеся в частном владении, - вот основные меры, при помощи которых беднота и маломощные середняки рассчитывали добиться более или менее радикального земельного поравнения.

Собравшийся 21 сентября 1792 г. Национальный конвент долго не обнаруживал желания прислушаться к настойчивым требованиям крестьян. Пока жирондисты оставались в Конвенте, ни один серьезный шаг навстречу крестьянам в собственно аграрных делах не был сделан. И это вполне естественно. Отражая в этот критический момент революции заботы и тревоги всей крупнособственнической Франции, вожди Жиронды поставили свои незаурядные таланты, все свое искусство политиков, ораторов, публицистов на защиту абсолютной незыблемости частной собственности. «Аграрный закон» стал излюбленным объектом атаки, обвинения в его пропаганде постоянно раздавались в адрес демократов. Знаменитый декрет 18 марта 1793 г., установивший смертную казнь для того, кто «предложит аграрный закон или какой-либо другой, ниспровергающий земельную, торговую или промышленную собственность», отразил всю меру страха собственников перед грозно надвигавшимся натиском неимущих. Впрочем, не только жирондисты и люди из конвентского болота аплодировали жестокому решению 18 марта. Если верить протоколу, сигнал овации подала Гора, и лишь Марат ограничился репликой: «Не надо декретов, продиктованных вдохновением». Монтаньяры до конца останутся противниками земельного передела, «аграрного закона». Это не помешает им позднее пойти навстречу некоторым требованиям крестьянских низов, но вплоть до весны 1793 г. они обнаруживали очень мало интереса к аграрному вопросу - меньше, чем жирондисты.

Таким образом, как раз в то время, когда едва утвердившейся республике грозили изнутри и извне бесчисленные опасности, когда в стране резко обострились экономические трудности, большая масса сельского населения испытывала растущее недовольство.

Война ухудшила экономическое положение Франции. Ее традиционные международные торговые связи были нарушены. Экспорт предметов роскоши и колониальных товаров в страны европейского континента практически прекратился. Это особенно тяжело сказалось на положении таких отраслей промышленности, как лионское шелковое производство или парижское производство предметов роскоши, которые остались и без сырья, и без заказов.

Урожай 1792 г. был в целом хорошим, хотя в одних областях хлеба уродились лучше, в других хуже. Но крупные фермеры и богатые крестьяне, в руках которых оказалась основная масса товарного хлеба, не везли зерно на рынки, где они могли получить лишь быстро обесценивающиеся бумажки. Торговля хлебом пришла в расстройство. Рынки опустели. Цены на зерно росли и были неодинаковы в разных департаментах: например, в октябре 1792 г. цена сетье зерна составляла в департаменте Об - 25 ливров, в департаменте Верхняя Марна - 34 ливра, в департаменте Луар и Шер - 47 ливров. Цена печеного хлеба в булочных поднялась во многих местах до 8-10 су за фунт.

Вновь начались продовольственные волнения. На берегах рек и каналов, а также на дорогах опять появились вооруженные «сборища», которые задерживали барки или обозы с зерном и распределяли его по «справедливой цене». Опять началась «народная таксация» в лавках и на рынках. Особенно бурным выдался сентябрь. В Лионе жены ткачей толпами врывались в лавки и брали продукты по ценам, которые сами и устанавливали. Они даже составили таблицу цен и расклеили ее по улицам. В Орлеане народ громил дома богачей. В департаменте Эр жители прибрежных коммун пытались сорвать хлебные перевозки по Сене и захватить зерно, следовавшее в Париж. На подавление всех этих «бунтов» направлялись Национальная гвардия и войска. Опять были убитые, раненые, арестованные. Некоторых «зачинщиков» даже гильотинировали. Однако кое где власти шли и на уступки народу. В Туре, например, местный муниципалитет под нажимом рабочих установил твердую цену на хлеб в размере 2 су за фунт. В октябре и ноябре народные «сборища» проводили принудительную таксацию на рынках Этампа, Версаля, Рамбуйе и во многих других местах. В ноябре, в области Вое и смежных с нею департаментах вспыхнуло одно из наиболее крупных продовольственных восстаний того времени, которое продолжалось еще и в декабре. Вооруженные отряды «таксаторов», численностью в несколько сот, и иногда и в несколько тысяч человек, являлись на местные рынки и устанавливали твердые цены на зерно и другие продукты. Они носили на шляпах веточки дуба и восклицали: «Да, здравствует нация! Зерно должно подешеветь!». 29 ноября на оптовом рынке в Курвиле (департамент Эр и Луар) прибывшие сюда депутаты Конвента Лекуэнт-Пюираво, Биротто и Мор были окружены толпой до б тыс. человек. Народ грозился бросить их в реку или повесить, если они не одобрят введения твердых цен на продукты. Депутаты изрядно перетрусили и тут же подписали таксу на хлеб, ячмень, свечи, мясо, полотно, железо, башмаки.

Многие коммуны, собрания избирателей и т.п. направляли в Конвент петиции с требованием установить твердые цены на хлеб и тем самым положить конец росту спекуляции и дороговизны. Самой известной из них была петиция от избирательного собрания департамента Сены и Уазы, которую огласил в Конвенте 19 ноября генеральный прокурор - синдик этого департамента Гужон. «Свобода хлебной торговли несовместима с существованием нашей республики, - говорилось в петиции. Из кого состоит наша республика? - Из небольшого числа капиталистов и огромного количества бедняков. Кто ведет торговлю хлебом? - Небольшое число капиталистов. Для чего они ее ведут? - Для того чтобы обогатиться. Как они могут обогатиться? Повышая цены па хлеб при перепродаже его потребителю… Нужно правильное соотношение между ценой хлеба и рабочего дня. Закон должен поддерживать это соотношение, препятствием которому является неограниченная свобода торговли».

Нажим народа на Конвент был так велик, что он вынужден был поставить продовольственный вопрос в свой порядок дня. 3 и 16 ноября объединенные комитеты земледелия и торговли предложили принять закон, предоставлявший местным властям право учитывать запасы зерна у земледельцев и обязывать их доставлять зерно на рынки «в количестве, какое будет признан нужным, но ни в коем случае и ни под каким предлогом не таксируя цен». Но и этот законопроект, не шедший дальше того, что предпринималось для регулирования хлебной торговли при «старом порядке», оказался неприемлемым для министра внутренних дел Ролана, отстаивавшего полную и неограниченную свободу торговли. «Единственное, что, пожалуй, может себе позволить Собрание в отношении продовольствия, - писал он в Конвент 18 ноября, это провозгласить, что оно не должно ничего делать, что оно уничтожает все ограничения и объявляет полную свободу обращения продуктов, что они самым решительным образом выступит против всякого, кто посягнет на эту свободу».

Тем временем в борьбу за установление твердых цен на хлеб и другие продукты включились и парижские санкюлоты. 24 ноября в Генеральный совет Парижской коммуны явилась депутация большинства секций, чтобы потребовать от него «восстановления таксы на дрова и продукты первой необходимости». Совет проверил полномочия комиссаров секций и, удостоверивший, в их правильности, постановил «присоединиться к секциям и представить Национальному конвенту петицию с просьбой издать декрет, разрешающим муниципалитетам республики устанавливать цены на съестные припасы и топливо».

ноября с большой речью о продовольственном вопросе выступил Сен-Жюст. В заслугу этому юноше можно поставить уже то, что он ясно сознавал, какое большое значение для дальнейших судеб революции имели социально-экономические проблемы. «Если вы хотите основать республику, - говорил он, - то вы должны вытянуть народ из состояния необеспеченности и нищеты, которое его разлагает… Нищета породила революцию. Нищета может ее и погубить». Вместе с тем Сен-Жюст высмеял представление о том, что продовольственный кризис можно урегулировать путем издания закона о твердых ценах. «Мне не нравятся насильственные законы о торговле, - заявил он, - Требуют закона о продовольствии, но позитивный закон об этом никогда не будет разумным».

Сен-Жюст, в котором еще ничто не предвещало будущего автора вантозских декретов, позволил себе осудить не только таксацию, но вообще тенденцию к уравнительности, нападки на крупную собственность, на богачей, на их роскошь, заявив, что с тех пор, как исчезла аристократия, роскошь богачей является единственным фактором, который может стимулировать производство и торговлю. «Вот до чего мы дошли. Роскоши больше нет, - возмущался он, - Не осталось больше ни металла [звонкой монеты], ни роскоши, стимулирующей производство… Если так будет продолжаться, деньги потеряют всякую ценность, обмен придет в расстройство, производство прекратиться, ресурсы иссякнут, и нам останется лишь разделить землю и глодать ее». Сен-Жюст настаивал на том, что единственный путь к оздоровлению хлебной торговли - это прекращение инфляции, повышение ценности денежных знаков и создание таким способом стимулов к тому, чтобы земледельцы с прибылью для себя везли хлеб в города. «Пусть законодатель устроит так, чтобы земледелец расходовал свои деньги или чтобы он не чувствовал отвращения к накоплению бумажек, чтобы все произведения земли поступали в торговлю и уравновешивали бы денежные знаки», - говорил Сен-Жюст. С этой целью он предложил декретировать следующие мероприятия: «1. Имущества эмигрантов будут проданы…; 2. Земельный налог будет уплачиваться натурой и ссыпаться в общественные амбары; 3. Будет издана инструкция о свободном обращении зерна».

Робеспьер не был столь откровенно буржуазен, как молодой Сен-Жюст. Робеспьер даже критиковал жирондистов, которые, ссылаясь на право собственности, противились всяким мерам по регулированию хлебной торговли. Выступая 2 декабря в Конвенте, он заявил, что право собственности должно быть подчинено высшему из человеческих прав - праву на существование. «Первейшее право - это право на существование, - подчеркнул он. - Первейший социальный закон, следовательно, - это тот, который гарантирует всем членам общества средства к существованию; все прочие законы подчиняются этому».

Однако из этой смелой и далеко идущей теоретической посылки Робеспьер делал более чем скромные практические выводы. Он осудил «грабеж монополистов», которые припрятывают продукты питания «в своих набитых до отказа амбарах» и вздувают цепы на, них. Но требований об установлении твердых цен на продовольствие он не поддержал. «Свобода обращения товаров но всей республике может быть обеспечена» - сказал он. Считая, что торговцев нельзя лишать «какой-либо честной прибыли, какой-либо законной собственности», Неподкупный рискнул предложить лишь две меры по упорядочению хлебной торговли: во-первых, «определить, сколько зерна произвела каждая область и сколько зерна собрал каждый земледелец»; во-вторых, «заставить каждого торговца зерном продавать его на рынке».

декабря 1792 г. Конвент единогласно принял закон, которым отменялись все меры по регламентации хлебной торговли, декретированные в сентябре, и восстанавливалась ее полная свобода. Ст. 4 этого закона гласила: «По всей территории республики должна соблюдаться самая полная свобода торговли зерном, мукой и сухими овощами». Сохранялся лишь запрет на вывоз зерна и муки за пределы республики. Лиц, которые будут пытаться вывести зерно или муку за границу или препятствовать свободному обращению их внутри страны и организовывать для этого «сборища», предписывалось наказывать смертной казнью.

Поскольку Конвент отказался установить твердые цены на продовольствие, Коммуна Парижа стала принимать свои меры к тому, чтобы облегчить положение беднейших слоев населения. Она стала отпускать муку парижским булочникам по цене ниже той, по какой она сама закупала ее в департаментах. Благодаря этому цена на хлеб в Париже сохранялась по 3 су за фунт, ниже, чем в окрестностях столицы, откуда стали приезжать в Париж за хлебом. Но это стоило Коммуне больших средств: ее ежедневный убыток от такой торговли составлял 12 тыс. ливров, который она покрывала из своего резервного фонда. Когда, же этот фонд истощился, то Коммуна прибегла к мере, которая вызвала сильное недовольство среди богатых парижских буржуа. 4 февраля 1793 г. Генеральный совет Коммуны постановил ввести чрезвычайный налог на богатых в размере 4 млн ливров для поддержания прежней цены на хлеб. Конвент вынужден был санкционировать это решение.

Коммуна и в дальнейшем продолжала прибегать к чрезвычайным налогам на богатых, будь то ради помощи беднякам, будь то в целях обороны. Обосновывая правомерность подобного рода действий, Шометт говорил 9 марта 1793 г. в Конвенте: «Бедный класс постоянно приносит жертвы, за свободу отдано все, до последней капли крови. Настало время, чтобы богатый эгоист разделил те тяготы, которые до сих пор нес только бедняк».

Экономическая политика Коммуны приводила в ужас жирондистского министра внутренних дел Ролана. «Коммуна Парижа разорит народ и вызовет голод», - писал он в Конвент 23 ноября. «Фермеры, земледельцы не осмеливаются больше показаться на рынке, вывести или продать мешок зерна: каждый боится быть зарезанным под предлогом обвинения в скупке», - жаловался он в другом письме. «Наконец, я осмеливаюсь утверждать, - продолжал этот защитник богачей, - что самый дух Коммуны Парижа погубит в конце концов столицу и даже Конвент, если только он не положит конец этим волнениям секций, этой непрерывности их заседаний, сеющей лишь смуту и дезорганизацию, и существованию этой Коммуны, очага всех интриг».

Однако до того времени, когда подобного рода планы в отношении Коммуны Парижа удалось осуществить, было еще далеко.

Народное движение, развертывавшееся в стране в начальный период деятельности Конвента, не исчерпывалось продовольственными волнениями. Продолжались еще и поджоги замков, и изъятия «титулов» в замках и у нотариусов. Продолжались и конфликты крестьян с бывшими сеньорами: эти последние все еще пытались взыскивать с крестьян цензы или шампары, а крестьяне отказывались что-либо платить, пока не будут предъявлены «первоначальные титулы». Однако все эти формы борьбы шли уже по затухающей кривой. На первый план выдвигалась другая сторона аграрно-крестьянской проблемы: вопрос о наделении землей безземельных и малоземельных. Основным содержанием крестьянских петиций в Конвент становятся требования дробить земли из фонда национальных имуществ и продавать их мелкими участками или же сдавать их в аренду за небольшую ренту, а также запретить крупные фермы.

Все чаще вспыхивали также стачки рабочих в тех отраслях, которые работали на армию или на обслуживание населения и где, следовательно был большой спрос на рабочие руки. Некоторым категориям промышленных, а также сельскохозяйственных рабочих удавалось добиваться известного повышения заработной платы.

Местные власти тоже торопили с принятием решений - директории девяти департаментов и четырех дистриктов потребовали скорейшего раздела общинных земель, ссылаясь на растущие беспорядки.

Дальнейшая оттяжка была чревата самыми серьезными последствиями. Она грозила новым взрывом крестьянского возмущения, «аграрных эксцессов». Но разочарование крестьян таило и другую опасность, которая стала особенно очевидна весной 1793 г., когда начался массовый набор в армию. В мае эмиссары Кобленца сделали попытку мятежа в департаменте Лозер, и в «христианскую армию юга» удалось вовлечь часть местных крестьян. На востоке и юге возникли многочисленные очаги сопротивления декретированному Конвентом армейскому набору. В целом это движение затронуло более трети департаментов. В марте восстала Вандея, волнения вспыхнули в части Бретани и Пуату. Вандейское восстание началось спонтанно, выдвинув сначала лидеров из крестьянской среды. Но вскоре политическое руководство им взяла в свои руки дворянско-клерикальная контрреволюция. В итоге последняя обрела то, чего ей до сих пор недоставало - массовую базу.

Стоявшие у власти жирондисты первыми осознали опасность. Поддержка деревень была тем более нужна Жиронде, что в борьбе с демократами она рассчитывала найти в крестьянстве противовес санкюлотскому и монтаньярскому Парижу. С января - февраля 1793 г. именно жирондисты обнаружили интерес к аграрной проблеме и выступили застрельщиками постановки ее в Конвенте. Выдвинутые ими предложения шли в целом в русле того очень умеренного и расплывчатого эгалитаризма, которого не были чужды идеологи и лидеры Жиронды. В своем министерском отчете 9 января 1793 г. к земельному вопросу обратился Ж-М. Ролам. Он предложил продавать все национальные имущества мелкими участками (не свыше 6 арпанов), не отменяя, однако, торгов. Такая продажа, говорил Ролан, «поможет уничтожить возмутительное неравенство состояний». В феврале поступило предложение Э. Клавьера поделить земли королевского домена и сдать их в аренду парцеллами. Умеренный депутат Пулен-Гранпре заявил 24 февраля, что малоимущий класс деревень, лишенный работы, с нетерпением ожидает раздела общинных земель, и призвал ускорить решение вопроса. Его энергично поддержал один из виднейших людей Жиронды - Ф. Бюзо. 18 марта вновь был поднят вопрос об успокоении деревень. Речь Б. Барера, близкого в то время к Жиронде, ярко отразила расчеты этой партии: «Враги стараются натравить часть граждан на собственников. Все ваши заботы должны… клониться к тому, чтобы умножить, насколько возможно, число собственников… Вы издали уже декрет о продаже мелкими участками эмигрантских земель, однако ничего не делается. Деревенские граждане ропщут… Раздробление этих земель необходимо и для прочности нового порядка вещей… Революция, упроченная интересом массы мелких собственников, будет непоколебима». Таким образом, по крайней мере два важнейших вопроса, волновавших малоимущие слои крестьянства, - дробление национальных имуществ и раздел общинных земель - были подняты в первые месяцы 1793 г. именно Жирондой.

Однако Жиронда смогла лишь поставить проблему. Переход от декларации к принятию решений оказался для нее непосильным. Только частные вопросы были действительно доведены до конца. Декретом Конвента от 12 февраля 1793 г. были отменены судебные приговоры и прекращены судебные процессы по делам о восстаниях и иных проступках, связанных с бывшими феодальными повинностями и продовольственным вопросом. Под угрожающим давлением крестьян Версальского района Конвент разрешил 28 февраля сдавать в аренду невозделанные земли цивильного листа, в частности угодья Версальского парка, участками по 2-4 арпана. 2 марта этот порядок был применен к невозделанным и не сданным еще в аренду землям эмигрантов. Решение остальных не вышло за рамки проектов. 4 марта от имени Комитета по делам отчуждений Шарль Делакруа доложил проект декрета о дроблении при продаже национальных имуществ. Составленный в духе предложений Ролана, он не предусматривал отмены торгов и не указывал предельного размера участков. Мало что давая бедноте, такой декрет мог привлечь средних крестьян. Конвент постановил отпечатать доклад Делакруа, но прения по нему так и не состоялись. Несколько дальше продвинулось дело с разделом общинных земель. 8 апреля в Конвент поступил проект декрета, принятый после долгой борьбы Комитетом земледелия. Его обсуждали 8, 9, 23 апреля, одобрили ряд статей, но затем отложили обсуждение в связи с упорной оппозицией разделу в Конвенте. До критических дней восстания 31 мая - 2 июня к нему так и не вернулись.

Неудача жирондистов не была случайной. Это был лишь один из аспектов провала их общей политической линии. Затормозив осенью дробление эмигрантских владений и раздел общинных земель, настояв на восстановлении полной свободы хлебной торговли, Жиронда твердо взяла курс на защиту интересов сельской буржуазии - своей естественной опоры в деревне. Увидев затем, что эта линия аграрной политики отталкивает от правящей партии малоимущих крестьян, Жиронда попыталась в начале 1793 г. исправить положение и верно определила основное направление, в котором надо было действовать, - решение земельной проблемы. Но оно требовало, помимо финансовых жертв со стороны государства в той или иной мере ущемить интересы богатых крестьян и буржуазии; надо было преодолеть и сопротивление защитников их интересов внутри Конвента. Оно сразу же обнаружилось, например, как только был поставлен на обсуждение декрет о разделе общинных земель. Защитники материальных интересов сельской буржуазии, не пожелали уступить высшим политическим видам буржуазных идеологов и усомнились в действенности раздела общинных земель как средства успокоения умов. Для этого у жирондистов не хватало ни решимости, ни энергии; попытка найти опору в сельской демократии для борьбы с демократией городской потерпела крах.

Победу одержал другой политический курс - курс на объединение широких слоев трудового населения в городе и в деревне на основе существенных уступок их социально-экономическим требованиям. Его сумели выработать якобинцы; началом явился известный апрельский поворот в их политике. Озабоченные прежде всего тем, чтобы укрепить свои позиции в среде парижских санкюлотов, якобинцы сосредоточили основное внимание на продовольственном вопросе. Они пошли на сближение с секционным движением, приняли требование о введении твердых цен и 4 мая заставили Конвент декретировать «первый максимум». Эта чрезвычайная мера была уступкой городским санкюлотам, но она явилась также ответом и на требования деревенских низов (впервые вопрос о максимуме был четко поставлен в Конвенте 19 ноября 1792 г. петицией избирательного собрания департамента Сена-и-Уаза, на котором главную роль играли представители именно сельских коммун). Но одновременно монтаньяры проявили интерес и к собственно аграрным проблемам. Поворот в политике якобинцев, происшедший в апреле, привел их впервые к формулировке некоторых общих положений и конкретных требований по аграрному вопросу, и у якобинцев появляется сформулированная в самом общем виде аграрная программа. Действительно, в апреле, после длительного молчания, представители Горы заговорили в Конвенте об аграрных делах, рассматривая их отчасти сквозь призму продовольственной проблемы. 15 апреля эти вопросы поднял в своей речи А.С. Буше. Пусть Конвент, заявил он, занимается три дня в неделю выработкой конституции, «но посвятите три остальных дня вопросам, срочность которых не менее ощутима, то есть законам о разделе общинных земель, о запрещении торговли звонкой монетой». Буше предложил провести всеобщий учет зерновых запасов, принять меры к разделу крупных ферм, ускорить одобрение закона о разделе общинных земель. 28 апреля, когда Конвент занимался максимумом, к земельному вопросу вернулся Л.Е. Бефруа. Он обрушился на «богатых владельцев 8, 10, 15 и 20 плугов», желающих «падения нового порядка», и потребовал в кратчайший срок, до 15 мая, издать закон о разделе невозделанных и общинных земель, чтобы они могли быть засеяны уже в текущем году. Бефруа высказался также за раздробление крупных хозяйств. Его мысли развил П. Пепен, депутат от департамента Эндр. Он предложил поделить между неимущими общинные земли и пустоши участками в 5, 10, 20, но не более 40 арпанов за 3-процентную ренту с правом выкупа в собственность, а самым бедным авансировать по две коровы и несколько голов мелкого скота, взяв их из живого инвентаря национальных имуществ. Пепен осудил концентрацию ферм, заявив, что крупные фермы стоят в агрокультурном отношении ниже мелких. В конце апреля, выступая при обсуждении закона о максимуме, П.Н. Филиппе предложил, среди прочих мер, декретировать продажу земель эмигрантов мелкими участками.

Монтаньяры начали энергично действовать и в Комитете земледелия. Тот же Бефруа, активный член Комитета, взялся подготовить доклад в связи с петицией нескольких коммун департамента Жиронда, которые требовали упростить порядок возвращения крестьянам захваченных сеньорами общинных земель. В Комитете выступал Ж.-М. Купе, один из тех (не очень многочисленных) якобинцев, которым были хорошо знакомы и особенно близки вопросы сельского хозяйства и положения крестьянства. 23 мая Купе зачитал на его заседании составленный им доклад о раздроблении крупных ферм.

Вся эта активность была явным признаком того, что деятели крайне левого фланга революционной буржуазии осознали, наконец, неотложность новых аграрных реформ. Люди дела, они начнут проводить их в жизнь на другой же день после взятия власти, и это определит окончательное крушение Жиронды и крах «федералистского» мятежа.

Период между июлем - августом 1792 г. и новым политическим кризисом середины следующего года был временем важных сдвигов в развитии социальной борьбы во французской деревне. В эти месяцы ясно обозначилась смена основных проблем, стоявших в аграрных выступлениях на первом плане, усилилось размежевание внутри более или менее единого в первые годы революции массового движения в деревне на почве аграрных требований. Наконец, именно в этот период, особенно с весны 1793 г., стало очевидно, что часть крестьянства, разочарованная аграрной политикой стоявшей у власти буржуазии, стала отходить от революции, а в некоторых районах и прямо выступила против нее.

В июле - октябре 1792 г. в деревне развернулись события, которые можно расценить как последнюю крупную вспышку «войны против замков». Здесь и там она давала о себе знать в течение следующего года. Но никогда уже в истории Франции она не повторится в прежних масштабах. К осени 1792 г. «жакерия» в значительной мере сделала свое дело. Августовское аграрное законодательство (декреты 16, 20-22, 25-28 августа) опрокинуло, наконец, попытку компромисса с сеньориальным строем. Оно провозгласило крестьянское держание свободной собственностью, а феодальные повинности - результатом узурпации, «злоупотребления феодальным могуществом». Правда, все практические выводы из этого принципиального положения не были сделаны решительно и до конца. Бывшие сеньоры еще сохраняли возможность добиться признания «реальных» феодальных повинностей простой поземельной рентой, подлежащей выкупу, доказав подлинным документом ее происхождение от совершенной некогда действительной уступки земли. Поэтому вопрос о полном уничтожении феодально-сеньориального строя еще сохранял существенное место в заботах деревни. Он утратил, однако, значение центральной проблемы, способной вызвать массовое движение прежнего масштаба. Вместе с этим исчерпывал себя и революционный потенциал собственнических верхов крестьянства.

Все более настоятельно вставали другие проблемы аграрного движения. Но они уже не столько объединяли, сколько разъединяли крестьянство. Это был прежде всего вопрос о земле. К середине 1792 г. уравнительные притязания крестьян уже приобрели силу общественного воздействия, достаточную, чтобы заставить правящие круги принимать их в расчет. Свидетельство тому - декреты Законодательного собрания от 14 августа 1792 г. о разделе общинных и дроблении эмигрантских земель, вскоре же, однако, фактически отмененные. В дальнейшем уравнительные требования становились все настойчивее. Не случайно, что, когда в первой половине 1793 г. жирондисты и якобинцы были вынуждены прислушаться к требованиям деревни, они стали думать именно о том, чтобы открыть для неимущих и малоимущих крестьян тот или иной доступ к земле.

Земельные пожелания крестьян не были одинаково радикальны и не отлились в какой-то один обобщающий лозунг. Значительная часть средних крестьян могла бы удовлетвориться льготным отчуждением земель национального фонда, подворным разделом общинных земель, умеренным дроблением крупных ферм. Более радикальные требования вызревали в среде сельской бедноты. В документах, исходивших непосредственно от крестьян, не было прямого требования конфискации и передела всего крупного (или только дворянского землевладения). Но глубокая их враждебность крупной земельной собственности обнаруживалась все резче, как и стремление к тому или иному переустройству землевладения и особенно землепользования на уравнительных началах, На этой социальной почве возникали и выдвигавшиеся образованными защитниками сельской бедноты (такими, как Пьер Доливье или «красный кюре» Пти-Жан) идеи крайнего уравнительства, «аграрного закона».

В эти же критические месяцы все большее значение приобретал продовольственный вопрос. Если последняя крупная вспышка «войны против замков» в конце лета - начале осени 1792 г. далеко уступала по размаху «жакерии» предыдущих лет, то последовавшие за ней в октябре - декабре продовольственные восстания (охватившие в той или иной мере департаменты Нижняя Сена, Сена-и-Уаза, Сарта, Эр-и-Луара, Ори, Луар-и-Шер, Эндр-и-Луара, Эндр, Луаре, Вьениа, Верхняя Вьенна) были, напротив, самым крупным выступлением такого рода за все время революции. Объединяясь вокруг традиционной программы регламентации торговли и установления твердых максимальных цен, продовольственное движение усиливало в то же время и уравнительные устремления деревенских низов.

Таким образом, энергия общественного давления французской деревни направлялась теперь по новым руслам, и это выдвинуло сложные проблемы перед буржуазным руководством революции и страны. Оставить без внимания возросшие притязания крестьян? Но куда приведет несмягченная уступками неудовлетворенность разбуженного революцией озлобленного мужика? И как обойтись без его поддержки в борьбе с антифранцузской коалицией европейских держав и с враждебными революции силами внутри страны? Не перехватят ли последние политическое руководство недовольным крестьянином, чтобы направить его против богатого буржуа и против самой революции? Пример Вандеи был красноречив, а донесения с мест полны тревоги. Пойти навстречу крестьянам, придав их требованиям силу закона? О необходимости уступок уравнительному движению уже в начале 1793 г. стали думать находившиеся у власти жирондисты. Но на это трудно было решиться, ибо как никогда ранее заострился вопрос о непосредственных интересах буржуазии. Даже относительно умеренные уравнительные требования, нашедшие наиболее широкое отражение в крестьянских петициях, нельзя было осуществить, не подвергая серьезным потерям тех, кто жадно скупал крупными имениями землю национального фонда, кто давно уже фактически завладел общинными землями, кто концентрировал в своих руках предпринимательскую или посредническую аренду. В целом не только санкюлотское, но и крестьянское движение этих месяцев жестко поставило вопрос о необходимости серьезных материальных жертв и принципиальных уступок со стороны буржуазии как непременном условии дальнейшего единства действий. Только таким образом мог теперь сработать механизм поступательного развития революции. Этого рубежа не смогли преодолеть жирондисты, отразив интерес всей крупнособственнической Франции. Отчасти его смогли переступить якобинцы, и это обеспечило им поддержку основной массы крестьянства в рамках сложившегося весной и восторжествовавшего летом 1793 г. антижирондистского блока общественных сил.

мая жирондисты создали комиссию двенадцати для расследования деятельности Коммуны. Эта комиссия готовила удар по революционным организациям Парижа. В провинции жирондисты, вступив в союз с роялистами, подготавливали контрреволюционные мятежи. В конце мая жирондистскороялистский блок совершил контрреволюционный переворот в Лионе где было убито несколько сот якобинцев, поднял мятеж в Тулоне и Марселе. В дни когда иностранные «армии снова вступили на французскую землю и угрожали Парижу, жирондисты развязывали гражданскую войну, помогая тем самым внешней контрреволюции.

Еще в марте был выдвинут лозунг изгнания из Конвента депутатов - изменников, т.е. жирондистов. Якобинцы вначале не решались посягнуть на их депутатскую неприкосновенность. Но они были не доктринеры а революционеры, и, когда преступность и гибельность для революции политики жирондистов стала очевидной, якобинцы высказались за восстание.

В конце мая в Париже был создан повстанческий комитет, объединившийся с Коммуной. 31 мая над столицей вновь загудел набат, призывавший народ к восстанию. Повстанческий комитет назначил начальником национальной' гвардии левого якобинца Анрио, сумевшего быстро организовать вооруженные силы восстания. Конвент был окружен. Ворвавшиеся в его здание депутации Коммуны, секции и других парижских организаций стали излагать свои требования. Народные депутации требовали ареста 22 жирондистских депутатов, ликвидации контрреволюционного мятежа на юге установления цены в 3 су за фунт хлеба по всей Фданиии. Дантон и Барер в своих речах пытались снова внести дух примирения, найти почву для компромиссного решения. Верньо призвал Конвент в полном составе покинуть зал заседания, но его попытка увлечь за собой депутатов осталась безуспешной. Он должен был, униженный, вернуться на свое место; на трибуне Робеспьер уже читал обвинительную речь против Жиронды. «Делайте же ваш вывод!» - прервал Верньо в запальчивости и раздражении Робеспьера. «Я его сделаю сейчас, - ответил Робеспьер, - и он будет против вас!» Он потребовал ареста жирондистских депутатов. Но Конвент отказался выполнить это требование; он лишь распустил комиссию двенадцати, но сохранил жирондистских депутатов в своем составе.

мая восстание остановилось на полпути. Жиронде был нанесен удар, но она не была сломлена. Марат и другие руководители восстания призывали народ оставаться в боевой готовности. Борьба должна была быть доведена до конца.

июня в Париж стали проникать слухи о контрреволюционном перевороте и убийствах якобинцев в Лионе и вполне достоверные сведения об ухудшении положения на фронте и о крупном успехе мятежников в Вандее.

Уже вечером 1 июня народ снова вышел на улицу, а с утра 2 июня окружил здание Конвента. Сюда же привел национальных гвардейцев. Жерла пушек были наведены на здание Конвента.

После бесплодных дебатов и неудачных маневров жирондистов и их сторонников Конвент по предложению Кутона декретировал арест 29 депутатов-жирондистов. Народное восстание восторжествовало.

 




Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: