Год; Феодосия-Коктебель

Год, Феодосия

15 мая Анастасия Цветаева с сыновьями Андрюшей и Алёшей уехала в Феодосию.

24 мая Анастасия Цветаева по телеграмме, – скоропостижно скончался её второй муж М. А. Минц – оставив детей у Хрустачёвых (семья художника), уезжает в Москву Вернувшись к детям, переезжает с ними в Коктебель.

18 июля в Коктебеле умирает Алеша Минц, младший сын Анастасии Цветаевой. После похорон она с больным Андрюшей уезжает в Феодосию. Живет, предположительно, по адресу: ул. Карантинная, дом Адамова. Марина Цветаева пишет сестре: «Сделаю всё, чтобы приехать к тебе, м. б. поселюсь тоже с детьми на зиму в Феодосии. Жди меня…Ты должна жить». До августа М. Цветаева оставалась в Москве одна с детьми: С. Эфрон заканчивал школу прапорщиков в Нижнем Новгороде.

9 августа М. Цветаева – М. Волошину (в Коктебель) «…Сереже очень хочется в Феодосию, он говорит, что там есть тяжелая артиллерия. Милый Макс. Если можно – не откладывай. (перевод С. Эфрона на службу в Феодосию)» Я в полном страхе за Серёжину судьбу…В Москве безумно трудно жить. Как бы я хотела перебраться в Феодосию!»

Феодосия, Коктебель

Октябрь. Марина Цветаева в Феодосии. В эти дни Цветаева успевает повидаться с Осипом Мандельштамом, уехавшим в Петроград 11 октября. Из феодосийцев общалась, помимо старых своих знакомых, с начальником торгового порта, учредителем литературно-артистического общества «Киммерика» А. А. Новинским, с начинающей актрисой Фаиной Раневской, врачом и поэтом К. А. Белиловским.

Цветаева становится свидетельницей того, как революционные солдаты громили винные склады: «Это была уже не просто безликая и молчаливая масса, а потерявшая человеческий облик буйная и безудержная толпа, для которой свобода свелась к возможности бесчинствовать…». В эти дни написаны стихотворения: «Ночь. – Норд-Ост. – Рёв солдат. - Рёв волн…» и «Плохо сильным и богатым…»:

Плохо сильным и богатым, Тяжко барскому плечу. А вот я перед солдатом Светлых глаз не опущу.

Город буйствует и стонет, В винном облаке - луна. А меня никто не тронет: Я надменна и бледна.

31 октября Цветаева уезжает в Москву. В поезде узнает о революции, уличных боях в Москве.

5 ноября. М. Цветаева и С. Эфрон уезжают из Москвы в Крым.

16 ноября. «Приезд в бешеную снеговую метель в Коктебель. Седое море. Огромная, почти физически жгучая радость Макса Волошина при виде Серёжи. Огромные белые хлеба». (М. Цветаева «Октябрь в вагоне»).

16 ноября М. Цветаеве (из Коктебеля) – Вере Эфрон (в Москву): «Дорогая Вера! Если есть возможность выехать из Москвы – выезжайте с Алей, Ириной и Любой (няня) в Коктебель. Пра предлагает Вам бесплатно комнату и стол».

17 ноября М. Цветаева (из Феодосии) – Вере Эфрон (в Москву): «Милая Вера! Вчера я отправила Вам письмо с отходящим поездом. Сегодня сняла здесь, в Феодосии квартиру (2 комнаты и кухня) за 25 р. В Коктебеле с детьми зимовать невозможно…Часть вещей можно отослать по почте, по адресу: Карантинная, дом Адамова, А. И. Трухачёвой».

Так сложилось, что В. Я. Эфрон не смогла привезти Алю и Ирину в Феодосию, и 25 ноября М. И. Цветаева уезжает за детьми в Москву. В. Швейцер «Быт и бытие Марины Цветаевой»: «Выбраться из Москвы Цветаева уже не смогла. Исполнилось прощальное пророчество Волошина: «Помни, что теперь будет две страны: Север и Юг»…Она оказалась на Севере, Серёжа, Ася, Волошины – на Юге». Больше в Крыму М. И. Цветаева никогда не бывала. По словам Ариадны Сергеевны Эфрон, Марина Цветаева «Крым…искала везде и всюду – всю жизнь».

 

2. Крымский мир Анны Ахматовой. Красота крымской земли и бесконечная любовь к ней в стихах Ахматовой.

Крым Анны Ахматовой

ПОЧВА И СУДЬБА

Жизнь и творчество Анны Ахматовой более всего связаны с севером, с Петербургом. Однако её детство и юность нельзя представить без юга, без Крыма. Долгая жизнь поэта (1989–1966) совпала со многими историческими потрясениями. Погибали люди, рушились города. Ахматова на склоне лет сказала: «Людям моего поколения не грозит печальное возвращение – нам возвращаться некуда…» [3, т. 2, с. 242]. Вспоминая о царскосельском житье, горестно вздохнула: «От дома того – ни щепки. Та вырублена аллея». А вот в Крыму такие дома сохранились. Живы некоторые родные. И главное – читатели знают её стихи и помнят о судьбе поэта. Крым в этой судьбе занял важное место. Её ранние годы тесно связаны с Севастополем и Евпаторией. По-разному окрашены были приезды туда – и возрастом, и временем.

С 7 до 15 лет каждое лето она жила в Севастополе: или у тётки Марии Антоновны Горенко на Екатерининской улице, или с родителями под Севастополем на даче Тура [17, с. 32–39]. Об этих временах Ахматова говорила с улыбкой, которая чувствуется и в сохранившихся набросках воспоминаний.

«Каждое лето я проводила под Севастополем, на берегу Стрелецкой бухты, и там подружилась с морем. Самое сильное впечатление этих лет – древний Херсонес, около которого мы жили» [3, т. 2, с. 236].

«Херсонес – главное место в мире. Когда мне было семь лет, я нашла кусок мрамора с греческой надписью. Меня обули, заплели косу и повели дарить его в музей. Вот какое место – где маленькая девочка, прямо так, сверху, находит греческие надписи» [17, с. 32].

«Языческое детство. В окрестностях этой дачи («Отрада», Стрелецкая бухта, Херсонес) – я получила прозвище «дикая девочка», потому что ходила босиком, бродила без шляпы и т. д., бросалась с лодки в открытое море, купалась во время шторма, и загорала до того, что сходила кожа, и всем этим шокировала провинциальных барышень» [3, т. 2, с. 243].

Детство окончилось неожиданно. Воспоминания о Евпатории окрашены совсем иной тональностью. Семейные горести – уход отца из семьи, смерть старшей сестры Инны – совпали с тревожными событиями в стране. «Когда мне было 16 лет, расстались мои родители, и моя мать целый год провела с детьми в Евпатории. Там не было железной дороги, а пароходы не могли подходить к берегу. О событиях 1905 года мы узнавали только по слухам. Я бродила по пустынному пляжу и в первый раз слушала «взаправдашние», а не учебные выстрелы с «Потёмкина». Я вспоминала, как дрожали руки у студента-репетитора, когда он приехал в Царское Село и рассказывал о 9 января» [3, т. 2, с. 428]. («По-видимому, А. А. имеет в виду восстание на крейсере «Очаков» (ноябрь 1905 г.). Восстание на броненосце «Потёмкин» произошло в июне 1905 г., когда А. А. ещё жила в Царском Селе») [1, с. 28]. «Мы целый год прожили в Евпатории, где я дома проходила курс предпоследнего класса гимназии, тосковала по Царскому Селу и писала великое множество беспомощных стихов» [3, т. 2, с. 236]. Евпатория казалась ей тогда «отрезанной от мира». Летом 1906 г. Анна совершила попытку самоубийства: «…я в Евпатории вешалась, но гвоздь выскочил из известковой стенки <…> Мама плакала, мне было стыдно – вообще скверно» [2, с. 435]. После получения в конце мая 1907 г. в Киеве свидетельства об окончании Фундуклеевской гимназии она «живёт с матерью в Севастополе (М. Морская, д. 48, кв. 4), лечится в грязелечебнице д-ра Шмидта» [17, с. 47]. Врачи запрещали ей продолжать учёбу. Перезимовав в Киеве, она весной 1908 г. поселилась с матерью в Балаклаве, но осенью всё же поступила на Юридический факультет Высших женских курсов в Киеве.

Эта пора неопределённых надежд и определённых тревог сопровождалась «сердечной смутой». Гимназистка Аня Горенко страдала от безответной любви к студенту Петербургского университета Владимиру Викторовичу Голенищеву-Кутузову, мучилась от невозможности его увидеть, почти полгода писала письма родственнику С. В. фон Штейну с просьбами прислать фотографическую карточку любимого, чтобы переснять с неё «маленькую для медальона» [2, с. 433–440]. Но знакомый по Царскому Селу ещё с 1903 года Николай Степанович Гумилёв, гимназический друг её брата, влюблённый в Анну до беспамятства, в 1905 году в отчаянии от её равнодушия пытался покончить с жизнью [17, с. 41]. Несмотря на последовавший отказ встречаться с ним, Гумилёв посвящал ей стихи, дождался примирения, приезжал в Севастополь, делал предложение руки и сердца. Она то соглашалась, то вновь отказывалась (отголосок в строках её поэмы «У самого моря»: «…я не хотела / Ни роз, ни ехать на север…»), и это вызвало новые попытки самоубийства. В Париже он так тосковал о ней, что ходил через весь город на Севастопольский бульвар, из-за его названия.

А между тем всё более давало знать о себе поэтическое призвание. Первое явление музы описано Ахматовой в поэме «У самого моря», сюжет которой связан с Севастополем:

Девушка стала мне часто сниться
В узких браслетах, в коротком платье;
С дудочкой белой в руках прохладных.
Сядет, спокойная, долго смотрит
И о печали моей не спросит,
И о печали своей не скажет. [3, т. 1, с. 265].

Нрав этой музы – вольный и своенравный, как и у неё самой.

В конце 1909 года Анна дала согласие Гумилёву на брак, они обвенчались 25 апреля 2010 г. [17, с. 56]. Отправились в Париж, затем в Петербург. Судьба повела её как раз «на север», где ожидали не только «розы» – первая слава, но и новые разочарования и тревоги.

После этого несколько лет Ахматова не приезжала в Крым, хотя в 1915 ей рекомедовали лечиться здесь под горячим солнцем от туберкулёза. Почти полгода прожила в Крыму в 1916 г. Шла Первая мировая война, за ней – невиданные беды и горести. Когда революционная смута разрывала страну, слухи ходили самые ужасные. В Крыму матросы расстреливали офицеров. В 1918 году Ахматова оплакала участь младшего брата Виктора:

Для того ль тебя носила
Я когда-то на руках,
Для того ль сияла сила
В голубых твоих глазах!
Вырос стройный и высокий,
Песни пел, мадеру пил,
К Анатолии далёкой
Миноносец свой водил.

На Малаховом кургане
Офицера расстреляли.
Без недели двадцать лет
Он глядел на божий свет. [3, т. 1, с. 102].

Вести о гибели Виктора, к счастью, не подтвердились. Ему удалось спастись. После ряда перипетий он оказался в Америке и пережил Анну на пять лет. А в августе 1921 был расстрелян Гумилёв. В Крыму же говорили, что в Петрограде погибла она сама. 28 октября 1921 года в Центральном показательном клубе Симферополя состоялся вечер памяти Ахматовой [17, с. 150]. Сохранилась афиша этого вечера. Но не ложными были известия о смерти от туберкулёза поэта и критика Н. В. Недоброво в Ялте в 1919 году, о смерти сестры Ии Горенко в Севастополе в 1921-м. Начиналась совсем другая эпоха. А средств к существованию практически не было, здоровья не прибавлялось. Ещё раз Ахматова побывала в Крыму в сентябре 1929 года – лечилась от астмы в санатории в Гаспре. После этого поездки на юг, да и вообще дальние поездки стали для неё почти невозможны. Во время войны – эвакуация в Ташкент. И только на излёте хрущёвской «оттепели» – Италия, Англия, Франция. Прощание с Европой и с жизнью.

Итак, Крым в судьбе Ахматовой – это действительно родная земля, с которой связано время детства и молодости. Но это ещё и сама молодость:

Вижу выцветший флаг над таможней
И над городом жёлтую муть.
Вот уж сердце моё осторожней
Замирает, и больно вздохнуть.

Стать бы снова приморской девчонкой,
Туфли на босу ногу надеть,
И закладывать косы коронкой,
И взволнованным голосом петь.

Все глядеть бы на смуглые главы
Херсонесского храма с крыльца
И не знать, что от счастья и славы
Безнадежно дряхлеют сердца. [3, т. 1, с. 65]

Ахматова всегда поражала читателей точностью поэтического слова. Но в этом стихотворении есть странность. Оно написано в 1913 году, когда назвать её сердце дряхлеющим было нельзя. Впереди – ещё более полувека, и многое перенесёт это сердце (его остановит 8 марта 1966 года четвертый инфаркт). И в другом, главном смысле её сердце никогда не дряхлело: до конца сохранило способность видеть мир и любить его красоту.

Господи! Ты видишь, я устала
Воскресать, и умирать, и жить.
Всё возьми, но этой розы алой
Дай мне свежесть снова ощутить. [3, т. 1, с. 252]

Однако всё встанет на свои места, если мы согласимся, что стихотворение 1913 года написано не о дряхлости сердца, а о приморской девчонке, ощущавшей родство со всем миром, неистово певшей и о радости жизни, и о Божьем храме – о том счастье молодости, которое потому и счастье, что человек ещё целостен и не отделяет себя от мира, воспринимаемого тоже как цельный и единый. Это чувство согласия с собою и слияния с миром так прекрасно, что по сравнению с ним даже более или менее благополучное взросление могло бы показаться одряхлением, а жизнь в Петербурге заставляла с тоскою оглянуться на совсем недавнее прошлое.

Море, розы, древний Херсонес, запах винограда, песок и чайки, ощущение свежести и приволья – пришли в стихи из Крыма, с которым были тесно связаны детство и юность и ещё очень, очень многое. С морем сравнила она самое близкое и прекрасное – воспоминание о глазах матери, Инны Эразмовны Горенко:

И женщина с прозрачными глазами
(Такой глубокой синевы, что море
Нельзя не вспомнить, посмотревши в них)… [3, т. 1, с. 254].

Крым для неё был настоящей родиной. Не только потому, что с ним были связаны годы детства и юности. Как всякая земля – это прежде всего земля людей. Здесь издавна жили ее родные, да и сейчас еще живут.

КОРНИ И ПОБЕГИ

Прадед по отцовской линии Андрей Горенко происходил из крепостных крестьян, начал войну 1812 года простым солдатом, проявил доблесть и мужество. Награждён серебряными медалями за участие в Бородинском сражении и во взятии Парижа. Он дослужился до офицерского чина, что дало ему личное дворянство [18, с. 4–5].

Дед Ахматовой Антон Андреевич Горенко родился в 1818 году. В 14 лет был юнгой Черноморского артиллерийского училища, в 20 – унтер-офицером в Севастополе. В это время его отец был прапорщиком – чин офицерский. По существовавшему в то время закону потомственное дворянство получали дети, родившиеся после того, как их отец (если не был дворянином) получал первый офицерский чин. Но если у офицера после возведения его во дворянство не рождалось детей мужского пола, то он мог передать свои сословные права любому из сыновей, родившихся до их получения. Андрей Горенко подал в 1840 г. прошение, благодаря которому Антон получил дворянство. В 1842 г. он и сам был произведён в прапорщики. Антон Андреевич участвовал в обороне Севастополя во время Крымской войны, получил орден Святой Анны третьей степени с бантом и мечами «в воздаяние отличной храбрости и мужества», а позже – и орден Святого Владимира четвертой степени. В начале 1864 г. он и его семейство были утверждены потомственными дворянами Симферопольского уезда Таврической губернии Его супруга Ирина Ивановна (в девичестве Воронина), как теперь точно установлено, имела греческие корни. Ахматова шутила, что её «предки греки, всего вернее – морские разбойники», упоминала семейное предание о том, как прабабушка сама довела корабль до берега, когда в море заболели муж и сын. Знаменитая горбинка на носу, говорят, – тоже греческое наследство. В Севастополе сохранился дом, принадлежавший Антону Андреевичу Горенко. В 1882 году дед Ахматовой был майором, смотрителем портовых земель и садов Севастополя. Умер он в 1891 году, когда будущей поэтессе было два года. Дом его недалеко от Графской пристани чудом сохранился (бывшая Екатерининская улица, № 12) Поскольку во время Великой Отечественной войны немецкие бомбёжки разрушили множество домов, нумерация изменилась. Сейчас это № 6 по ул. Ленина. На нём мемориальная доска. В доме кафе, в котором иногда собираются и представители севастопольской интеллигенции, читают стихи, говорят о культуре, об искусстве. Но музея – нет.

У Антона Андреевича и Ирины Ивановны было девять детей. Их старший сын Андрей Антонович Горенко (будущий отец Анны) родился в Севастополе в 1848 г. Он продолжил династию морских офицеров: уже в 10 лет стал кадетом Черноморской штурманской роты, в 14 – юнкером... В 1870 году, после возвращения из заграничного плавания, получил первый офицерский чин, с 1875 г. преподавал в Морском училище в Петербурге, занимался общественной деятельностью [18, с. 13]. Это был красивый высокий человек, преданный своей профессии. В 1881 г. он подверг резкой критике деятельность Российского общества пароходства и торговли. Об этом сообщала газета «Николаевский вестник»: «…основываясь на точных сведениях и на данных, почерпнутых из отчетов самого же общества, доказал преступную небрежность, с какою ведёт оно свои морские операции». Через полгода он был обвинён в неблагонадёжности. Возможно, под влиянием романа Чернышевского «Что делать?» лейтенант Горенко убеждал своих приятелей вступать в фиктивные браки, чтобы освобождать молодых девушек от семейного угнетения. Следствие тянулось более года, но окончилось относительно благополучно, хотя в Севастополе его младшие сёстры Анна и Евгения также оказались под надзором полиции, поскольку были связаны с народовольцами.

Заметно, что традиционной для этой семьи была не только морская служба. Тяга к образованию соединилась со стремлением к просвещению. Андрей Антонович не только служил и преподавал, он в 1880-е печатал статьи на общественные и литературные темы [18, с. 17]. Его брат Владимир Антонович был учителем математики в Евпаторийском уездном училище [15, с. 108]. Занимался преподавательской деятельностью их брат Пётр Антонович [16, с. 194]. Надежда Антоновна Горенко, учительница младших классов, состояла до революции в партии социалистов-революционеров и вела среди рабочих не только пропаганду, но и культурную, просветительскую работу. Евгения Антоновна, в замужестве Арнольд, «получила медицинское образование и стала вольно практикующим врачом при Севастопольском градоначальстве».

Лучшие традиции трудовой российской интеллигенции передавались из поколения в поколение. Но эстафета прослеживается с некоторыми затруднениями. После революции принадлежность к дворянству пришлось скрывать – а ведь Горенки заслужили его, защищая Отечество. О родстве с великим поэтом Анной Ахматовой также приходилось умалчивать – оно стало слишком опасным после постановления ЦК ВКП(б) 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград».

Правнучатая племянница Ахматовой Татьяна Васильевна Мяздрикова большую часть жизни и не подозревала об этом родстве. И только на склоне лет в Ялте от своего дяди Эразма Константиновича Егорова узнала о том, что и для него было недавним открытием. Его редчайшее имя, как оказалось, было дано в память об Эразме Ивановиче Стогове, деде Ахматовой по материнской линии. Однако в семье об этом долгое время боялись говорить. Книга Мяздриковой «Анна Ахматова на Гераклейском полуострове», изданная в Севастополе в 2003 году, содержит немало интересных сведений по истории семьи, к сожалению, не всегда точных – Татьяна Васильевна, инженер и преподаватель математики, не обладала подготовкой, необходимой для таких разысканий. Тем не менее после выхода книги и вплоть до своей кончины в 2008 г. она опубликовала несколько материалов в ежегодном Крымском Ахматовском научном сборнике «Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество», активно выступала на Ахматовских конференциях, ежегодно проводимых Таврическим национальным университетом. Участники чтений и сборников немало сделали для уточнения обстоятельств, касающихся пребывания в Крыму Ахматовой и её родни. Некоторые линии родственных связей можно назвать пунктирными – есть документы, подтверждающие родство, но не сохранилось воспоминаний о контактах. Однако налицо закономерность: и близкие, и дальние – люди, достойные вынимания и уважения

Культуру двигают вперёд гении, но держится она, как известно, усилиями множества менее заметных тружеников. Их родство естественно и необходимо. В творчестве Ахматовой оно иногда присутствует незримо, иногда проявляется вполне отчётливо. Кроме того, есть поэма, в которой Крым присутствует и как географическое, и как культурное явление.

ПОЭМА

Поэма Анны Ахматовой «У самого моря» была написана в 1914 и впервые опубликована в 1915 году, в 1917 вошла в сборник «Белая стая». История девочки, ждавшей царевича на берегу Черного моря, увидела свет в пору Первой мировой войны и революционных потрясений. Повествование колеблется между явью и сном, сказкой и былью, подчёркивая несовпадение сказочной мечты и жестокой реальности. Девочка, живущая «у самого моря», получает от цыганки странное и радостное предсказание («Скоро весёлой, богатой станешь. / Знатного гостя жди до Пасхи <…> Песней одною гостя приманишь»). Мгновенная вспышка еще детской фантазии превращает «знатного гостя» в прекрасного царевича, долженствующего приплыть за своей избранницей. Повествование ведётся от лица самой героини. Мы узнаём, что ей удалось сочинить прекрасную песню, но в долгожданный пасхальный день девочка увидела не приезд жениха, а гибель на берегу моря незнакомого юноши.

Существует инерция рассмотрения поэмы как некоего комментария к биографии поэта. Отрицать отражение в поэме «У самого моря» впечатлений юности было бы нелепо. Крымский, севастопольский пейзаж узнаётся с первого взгляда, как и характер героини:

Бухты изрезали синий берег,
Все паруса убежали в море,
А я сушила солёную косу
За версту от земли на плоском камне.
Ко мне приплывала зелёная рыба,
Ко мне прилетала белая чайка,
А я была дерзкой, злой и весёлой
И вовсе не знала, что это – счастье.

Переход героини поэмы от счастья к горю тоже можно соотнести с различными обстоятельствами крымского житья, изложенными выше. Но смысл произведения был бы плоским, если бы сводился к воспоминаниям. А между тем его значительность не вызывает сомнений. Сохранилось письмо А. Блока к А. Ахматовой: «Прочтя Вашу поэму, я опять почувствовал, что стихи я все равно люблю, что они – не пустяк, и много такого – отрадного, свежего, как сама поэма. <…> не надо мертвого жениха, не надо кукол, не надо «экзотики», не надо уравнений с десятью неизвестными; надо еще жестче, неприглядней, больнее. – Но все это – пустяки, поэма настоящая, и вы – настоящая…».

Сама Ахматова не оставила комментариев к этому высказыванию, да и вообще мало писала о поэме «У самого моря». На склоне лет она беспокоилась, понятно ли из текста, что её героиня не взрослая девушка, а ещё совсем ребёнок, девочка лет двенадцати. Вспоминая о себе в этом возрасте, Ахматова нашла выразительные определения: «языческое детство», «дикая девочка». Но её наброски не касаются внутреннего мира будущей поэтессы и не помогают понять сюжет поэмы. Небольшая запись, относящаяся к истории создания поэмы, уводит далеко в сторону от образа жениха вообще: «Это было уже в Слепневе (1914) в моей комнате. И это значило, что я простилась с моей херсонесской юностью и почуяла железный шаг войны». То есть внешним толчком, оживившим совсем не забытые страшные потрясения ранней юности, послужило начало Первой мировой войны.

Таким образом, тема поэмы связана с событиями, касающимися Крыма, но и уводящими далеко за его пределы. Война четырнадцатого года непосредственно не отразилась в поэме «У самого моря». Но есть напоминание о Крымской войне, об осаде Севастополя.

Я собирала французские пули,
Как собирают грибы и чернику,
И приносила домой в подоле
Осколки ржавые бомб тяжелых.

Этот эпизод звучал бы почти идиллически, если бы не его историческая подоплёка. Маленькая героиня поэмы не знала, что живет не только не в сказочном государстве, но даже и не в той победительнице-стране, которая выполняла завет Петра «ногою твердой встать при море». А для Ахматовой, дочери морского офицера, внучки героя Севастопольской обороны, это было отчётливым напоминанием о позоре поражения в Крымской войне полувековой давности, которое, видимо, перекликалось с известиями о поражении в русско-японской войне («Непременно 9 января и Цусима – потрясение на всю жизнь, и так как первое, то особенно страшное»). В поэме эти планы соединяют следующие слова:

И говорила сестре сердито:
Koгда я стану царицей,
Выстрою шесть броненосцев
И шесть канонерских лодок,
Чтобы бухты мои охраняли
До самого Фиолента.

Девочка в мечтах видит себя царицей, которая будет «беречь воду и землю». В её сознании история легко переплавляется в сказочный сюжет со счастливым концом: «Боже, мы мудро царствовать будем...» Представляется важным, что первое упоминание о царстве не содержит речи о царевиче. Главная мечта героини – вовсе не замужество, подтверждением тому служит её нежелание принимать розы от «сероглазого мальчика». Но чтобы стать царицей, надо выйти замуж за царевича. Наивно-сказочное представление о всеобщем счастье в могучей стране («Мы никого обижать не станем») характерно для подросткового, полудетского восприятия жизни. И мечта стать такой царицей продиктована впитанными с детства понятиями о добре и зле, естественно усвоенными уроками патриотизма, она символически выражает гуманистические ценности отечественной культуры.

Гибель «царевича» рушит весь сказочный, уютный и надежный мир. Именно в момент его появления сказка кончается. Это описано у Ахматовой как момент пробуждения, которое страшнее сна: «Долго я верить себе не смела, / Пальцы кусала, чтобы очнуться...» Поэму можно было бы назвать «сказкой о мёртвом царевиче» или даже «антисказкой». Если у Пушкина в «Сказке о мёртвой царевне и семи богатырях» царевна счастливо избегает гибели и просыпается от поцелуя жениха, то «царевич» в поэме Ахматовой появляется только однажды, чтобы сразу умереть. Героиня поэмы не сомневается, что видит не условно-сказочную, а настоящую смерть:

Эти глаза, зеленee моря
И кипарисов наших темнее, –
Видела я, как они погасли...
Лучше бы мне родиться слепою.

Все пережитые в юности события сливаются в сгусток, вполне объясняющий эмоциональную окрашенность поэмы. Однако они не имеют прямых соответствий в сюжете и образах поэмы. Странно выглядит фигура «царевича». Все попытки рассматривать в качестве его прототипа Н. Гумилёва оказываются несостоятельными. Из-за отсутствия традиционных сказочных мотивов этот персонаж невозможно сравнивать ни с королевичем Елисеем, ни с каким-либо иным царевичем фольклорной или литературной сказки. Это побуждает нас обратиться к истокам более давним – к архетипам царя и царевича, сложившимся ещё в древних культурах.

Архетипы являются универсальными структурами именно благодаря своей древности. Сказка для них – не колыбель, а пристанище, куда они приходят после жизни, интенсивно прожитой в ритуалах и мифах.

«Царевич» в поэме А. Ахматовой имеет две ипостаси: это предполагаемый будущий царь и в связи с этим предполагаемый жених героини. Они восходят к архетипу царя-жреца, функции которого, как известно, состояли в поддержании связи между миром людей и миром природы. И его брак, и его смерть наделялись свойствами магического воздействия на судьбы мира и людей, приобретали сакральный характер.

Многократно описанный обычай умерщвлять постаревшего царя имел целью воспрепятствовать полному угасанию его жизненных функций – победивший соперник олицетворял воскрешённую царственную силу и, вступая в брак, воздействовал на обновление производительных сил природы. (Этот сгусток заметен и в пушкинской «Сказке о мёртвой царевне...»: злая царица постоянно ждёт от зеркальца подтверждения своей красоты – начало увядания предвещает ей скорую гибель). Однако ни мифический, ни сказочный царь не должен гибнуть помимо этих условий.

Не менее распространённым является сюжет временной смерти центрального персонажа сказок и мифов, как правило – юного (хотя и не всегда, но часто именно царевича) – как отзвук обряда инициации. В первобытных племенах этот обряд состоял из множества испытаний, после преодоления которых инсценировалась временная смерть, символизировавшая превращение мальчиков в мужчин, полноправных членов племени. Те же закономерности можно обнаружить и в сюжетах, связанных с изображением многих богов (Осирис, Инанна, Персефона, Один и др.). В сюжетах, где действующими лицами являются боги, к мотиву смерти-воскрешения как реминисценции инициации присоединяются мотивы календарного обновления природы. (В сказке Пушкина «О мёртвой царевне…» через испытания проходит не только королевич, но и царевна. Брак юной пары – это торжество обновляющейся жизни).

Известное исключение из этого правила – странная гибель Бальдра, юного светлого бога германо-скандинавской мифологии. Бальдр может воскреснуть только после конца света, когда начнётся совершенно новый сюжет существования Вселенной. В начале XX века популярность этой мифологии в Европе, благодаря Вагнеру и Ницше, была очень высокой. На этом фоне мифологема о гибели царя-жреца может рассматриваться и как выражение общих тревог эпохи, вариация на тему «гибели богов». Ощущение близкой катастрофы, гибели мира буквально носилось в воздухе, что и проявилось в поэме. Но Бальдр погиб из-за коварных происков бога Локи, а в поэме Ахматовой нет злодея-убийцы. Причины гибели царевича в поэме остаются неясными – отсюда, видимо, и. выражение А. Блока «уравнение с десятью неизвестными». Отсутствие в сюжете прямых мотивировок гибели столь значительного персонажа побуждает искать причины хотя бы косвенные.

Как известно, В. Я. Пропп в своей работе «Исторические корни волшебной сказки» отнес весь метасюжет волшебной сказки к обрядам инициации. Сказочное странствие героя, полное испытаний, явно воздействует на характер ожиданий читателей поэмы «У самого моря». В сказке поджидающая невеста может сама подвергать царевича испытаниям и даже ставить на грань гибели. Это побуждает некоторых исследователей предполагать, что в его смерти виновата героиня поэмы.

Однако девочка не желала гибели царевича, радостно ждала его – живого. Все ее мысли о нём, песня сложена для него. Она идёт на берег с мыслью о любимом и там засыпает, истомлённая ожиданием – в момент катастрофы она безгрешно спит, не ведая, что происходит. При самом суровом расследовании ей нельзя предъявить хотя бы «трагической вины», предписанной Аристотелем для трагических героев. Даже с точки зрения строгой христианской морали ничего серьёзнее жажды жизни или, может быть, первородного греха предъявить этому ребенку невозможно.

Впрочем, загадка без разгадки может быть иногда понята именно в этом и только в этом качестве. Гибель «царевича» – того, кто правил одной из яхт, – выглядит подчеркнуто непонятной. Следовательно, это и позволяет понять характер трагедии, постигшей героиню. Автор не случайно отказывается здесь от указания, столь привычного и для мифа, и для сказки, и для рационалистических традиций, – указания на корень или природу зла.

Ахматова остро ощущала приход новой эры, когда зло становится всё более обезличенным – эры мировых войн, массовых репрессий, глобальных катастроф, жертвами которых обречены становиться прежде всего невинные люди. В этом плане её указание на то, что замысел поэмы порождён «железным шагом войны», позволяет понять и немотивированность гибели главного персонажа. Позже проявится обезличенность зла и в «Поэме без героя» («Кто-то с ней без лица и названья»). Смерть «царевича» «У самого моря» – не результат действий девочки. Скорее, пожалуй, это то, что происходит с героиней. Следовательно, вопрос надо поставить так: а что с ней происходит?

Слова: «Когда я стану царицей», – дают истинный ключ к смыслу сюжета. Испытания относятся не к герою, а к героине. В её истории нет ни коварных «вредителей», ни ложных или истинных «дарителей». Волшебство исчезло. Испытания остались. Чтобы, по предсказанию цыганки, чудо свершилось и царевич приехал, героиня должна была сама совершить нечто необычайное. Цыганка сказала ей: «Песней одною гостя приманишь».

Это, несомненно, истинная завязка. До сих пор детскими были и тревоги, и заботы («В песок зарывала желтое платье…»), детскими были радости («Ко мне прилетала белая чайка…»). Чувство родства и единства с окружающим миром было стихийным, почти неосознанным. Таинственные силы, присущие героине («Знали соседи, я чую воду»; «Все говорят, ты приносишь счастье»), ей самой не вполне понятны и существуют как бы помимо ее воли. Иногда девочка подтверждает их присутствие, иногда отрицает, – это более интересует соседей, чем её. Силы эти в ней не имеют отчетливой религиозной маркировки. Героиня молится каждый вечер перед сном и чиста душою. (Лёгкий «языческий» налёт в её поведении не является конфликтообразующим началом, а выражает античный колорит Херсонеса и подготавливает появление Музы). Все это в равной мере годится и для психологической характеристики подросткового сознания, и для намека на некую мифологему предназначенности для предстоящих испытаний.

Но когда волшебная задача определена, оказывается, что присущие героине задатки мало ей помогают. Более того, испытание отрывает её от ставшего привычным и родным мира: «От тревоги я разлюбила / Все мои бухты и пещеры». Мифологема странствия, присущая сказочному сюжету и связанная с обрядом инициации, намечается хотя бы условно, «пунктирно»: героиня поэмы меняет направление – уже не прогулок, а скорее блужданий: «Я в камышах гадюк не пугала, / Крабов на ужин не приносила, / А уходила по южной балке / За виноградники в каменоломню / – Туда не короткой была дорога» [3, т. 1, с. 264]. Конечно, каменоломня – не дверь в преисподнюю, однако этот лаконичный образ подчеркнуто неуютен, ассоциируется с неустройством, хаосом. Незаметно для героини меняется её зрение, наступает стремительное расширение её мира:

 

Дули с востока сухие ветры, Падали с неба крупные звезды. В нижней церкви служили молебны О моряках, уходящих в море, И заплывали в бухту медузы, Словно звезды, упавшие за ночь,

Глубоко под водой голубели. Как журавли курлыкают в небе, Как беспокойно трещат цикады, Как о печали поет солдатка, – Все я запомнила чутким слухом…

 

Это не пересказ пушкинского «Пророка», а новая жизнь созданного им архетипа: ведь здесь есть и «неба содроганье», и «гад морских подводный ход» – в иной стилистической тональности, но в том же смысловом ключе. И, как и у Пушкина, здесь ещё нет главного чуда:

Всё я запомнила чутким слухом,
Да только песни такой не знала,
Чтобы царевич со мной остался.

Время поисков песни – время крымской зимы – дано как тоскливое и мертвенно страшное. И если вначале девочка смутно надеется где-то услышать заветную песню и грустит о том, что это не удаётся, то затем происходит чудо настоящее. Прислушиваясь к миру, она сама становится поэтом: «Девушка стала мне часто сниться…» Муза не названа по имени, но она узнаваема, она (это отмечено многими исследователями) восходит к образу музы Пушкина. Правда, эта муза не годится на роль волшебного помощника. Она является к героине во сне, но молчит: «И о печали моей не спросит, / И о печали своей не скажет...» О способности этой музы диктовать «страницы “Ада”» Ахматова скажет позже, но уже здесь за обретение песенного дара она заплатит невероятно высокую цену. Смерть «царевича» непоправима. Перенесённое потрясение укладывается в характерную для обряда инициации идею временной смерти посвящаемого («Сердце моё застыло…»). «Он никогда не приедет, Лена. / Умер сегодня мой царевич». Страшное спокойствие этих слов говорит и о внезапном повзрослении, и о переходе души в иное качество.

«Жестокая и юная тоска» ахматовской музы была исполнена внутренней силы. Она не уводила от противоречий и трагедий, а умела и учила сохранять стойкость и веру перед лицом настоящих и грядущих испытаний. (Стойкость эта удивительным образом способна объединить ценности и античной, и христианской культур. Стоицизм не случайно предшествовал христианству). В поэме «У самого моря» обретённый дар знаменовал посвящение в высокие таинства искусства. Если искать проявление древних архетипов, то обряд инициации приобретает здесь качество инварианта для сюжета «призвание поэта».

Возможно, описанное в пушкинском «Пророке» превращение – «И он мне грудь рассек мечом, / И сердце трепетное вынул…» – в какой-то мере годится для понимания того, что же именно произошло с героиней поэмы. В таком случае заключительные строки поэмы, говорящие об отпевании умершего, – «Христос воскресе из мертвых», – могут символизировать то приобщение героини к «божьей правде» и «божьей воле», которое дается именно пророку: «И несказанным светом сияла круглая церковь».

Тогда сюжет поэмы можно рассматривать как современную интерпретацию древнего обряда инициации, обогащенную ценностями и традициями русской культуры предшествующей эпохи и обращенную к тревогам и бурям мира современного. При этом налицо ослабевание связи с привычными фольклорными схемами, стремление к их переосмыслению в духе нового времени. Однако созданные Пушкиным образы музы и пророка проявляют свойство новых архетипов, укоренённых именно в русской культуре. В поэме Ахматовой они играют аксиологическую и сюжетообразующую роль. Мир, в котором проснулась героиня поэмы, далеко отодвинулся от пушкинской эпохи. В нём больше не осталось места для сказки – разве что для очень страшной. Но муза оказалась бессмертной. Крым в поэме «У самого моря» предстаёт как хронотоп, вмещающий культурные ориентиры разных эпох. Прежде всего море, «свободная стихия», определяет характер юной героини, романтически сильной и свободолюбивой личности. В формировании этой натуры принимают участие и простые рыбаки, чьи рассказы о море она жадно впитывает, и больная сестра, вышивающая плащаницу для церкви. Её мир оказывается безграничным благодаря первозданной открытости героини всем его проявлениям. «Языческое детство» объединяет прошлое и настоящее Крыма уже первым упоминанием Херсонеса – у его ворот встречается монах, который упрекает девочку: «Что ты бродишь ночью?» Она в этот момент – своя и в дневном времени с его тёплыми волнами, прогретыми солнцем, и в ночном, когда возвращение домой кажется ей совершенно безопасным, потому что вокруг родной и знакомый мир, тоже являющийся домом. Хронотоп Херсонеса – места, где стояли античные храмы, где цвела гуманистическая культура Греции, в центре мира ставившая человека, и места, откуда на Русь пришла христианская вера, где впервые принял крещение князь Владимир, – объединяет в поэме Ахматовой древность с современностью, с новым осознанием места человека в этом мире. Севастопольские бухты хранят память о Крымской войне, о бесстрашии и стойкости защитников этой земли, о мужестве смотреть в лицо смерти. Не случайно Лев Толстой в «Севастопольских рассказах» вспоминал гомеровских героев. Отечественная культура вобрала европейские архетипы гуманистической культуры и дала им новое развитие. Изображение крымской земли в поэме Ахматовой вмещает культурные ориентиры разных тысячелетий не как экзотический набор разнокалиберных сувениров, а как органическую память этапов единого развития человечности.

"Каждое лето я проводила под Севастополем, на берегу Стрелецкой бухты, и там подружилась с морем. Самое сильное впечатление этих лет - древний Херсонес, около которого мы жили". Так вспоминала Анна Ахматова о первых встречах с нашим городом. Семилетней девочкой она впервые приехала сюда в дом своего деда Антона Андреевича Горенко. Есть свидетельства, что в дни приезда в Севастополь Анна Ахматова (псевдоним она выбрала себе по родственной линии: татарская княжна Ахматова из рода Чингизидов была прабабкой Анны Горенко по линии матери!) постоянно посещала дом своего деда Горенко на Екатерининской улице.
Ее дед - Горенко Антон Андреевич - участник обороны Севастополя 1854-1855 гг., кавалер орденов Св. Владимира 4-й степени с бантом, Св. Анны 3-й степени с мечами и нескольких медалей, ушел со службы в чине полковника, и за заслуги перед Отечеством ему разрешили построить дом на престижной Екатерининской улице. Дом этот был выстроен и значился под номером двенадцать. (Сейчас это улица Ленина и в этом здании находится кафе "Искринка").
На этом здании в октябрьские дни 1989 года открыта мемориальная доска. Под скульптурным портретом золотом горят слова:

«Здесь, в доме своего деда - участника первой обороны Севастополя
часто гостила в 1896-1916 гг. русский поэт Анна Ахматова.»
Именно - поэт. Анна Андреевна не любила слово "поэтесса".

Вопросы для самоконтроля.

1. Крым в судьбе М. Цветаевой. Стихи, посвященные мужу и дочери. М. Цветаева и М. Волошин. Своеобразие поэтического стиля.

2. Крымский мир Анны Ахматовой.Красота крымской земли и бесконечная любовь к ней в стихах Ахматовой.

 

Преподаватели: О.В. Лисунова, Н.Н. Савинчукова, О.В. Маркина.

 

 

                                          ПЛАН ЗАНЯТИЯ №12

Дисциплина: Родная литература.