Мэй Холланд и роман «Сфера» vs Ефросиния Керсновская и роман «Сколько стоит человек»

Основная идея третьей части лекций «Остаться человеком: Офисы, мегаполисы, концлагеря. Часть 3»

 

Четвертая часть текстовой работы «Остаться человеком (часть 4): Офисы, мегаполисы и лагеря» основана на лекциях, объединенных под тем же названием. В цикле лекций есть несколько частей, материал изложенный в 4-ой части не повторяет полностью изложенного в 4-ой части статьи. Текст и лекции скорее можно назвать взаимодополняющими нежели взаимозаменяющими.

Как остаться собой в современном мире, выжить не только в качестве биологического объекта, а в качестве личности, имеющей свои идеалы, убеждения и путь в истории? В третьей части лекций «Остаться человеком: Офисы, мегаполисы, концлагеря» акцент делается на теме выживания. В четвертой части цикла тема выживания продолжает развиваться.

В основу лекций положен опыт людей, прошедших через экстремальные обстоятельства: катастрофы, кораблекрушения, революции, войны, концентрационные лагеря, голод, гонения, нищету, тюремное заключение, психологическое давление, принудительное заключение в психиатрических клиниках, изоляцию. Тема выживания в условиях изоляции и экстремальных обстоятельств была заявлена еще, начиная с 59 беседы второй части лекций «Остаться человеком». Представление о некоторых основных идеях лекций, как второй части (с 59 лекции) так и третьей части можно получить на основании ознакомления с лекцией «00 - Ядро личности и доминанта души: Основная идея третьей части цикла – “Остаться человеком”».

Отправной точкой для всех частей цикла (в том числе и – первой части) является мысль о сходстве психологических характеристик, свойственных для заключенных концентрационных лагерей с психологическими характеристиками, свойственными для жителей мегаполисов и работников офисов (есть устойчивое выражение – «офисное рабство»). В сознании как тех, так и других, начинают развиваться процессы, ведущие к регрессии. Сознание человека сужается до вопросов, связанных исключительно с темой текущего выживания. В рамках суженного взгляда на реальность человек воспринимается не как личность, а лишь как биологический объект.

Выжить в качестве личности, а не только в качестве биологического объекта

Под выживанием в лекциях понимается не столько выживание биологическое. Ведь человек может выжить в смысле сохранения за собой возможности отправлять функции перемещения и пищеварения, но в то же время он может и умереть как личность. Под выживанием в лекциях понимается то, что несмотря на внешнее давление обстоятельств и условий, а также на внутреннее давление грубых инстинктов и соблазнов, человек остается личностью, имеющей свои убеждения и идеалы, которая выбирает траекторию развития, исходя не из выгоды и страха, а из того понимания Истины, которое открыто человечеству Христом в Евангелии.

Примечательно, что люди, оказавшиеся в экстремальных ситуациях и воспринимавшие проблему выживания в аспекте личностном, выживали и в аспекте биологическом. Человек, не переставший быть личностью, больше шансов имеет выжить и в биологическом отношении, так как у него сохраняется способность вчувствоваться в социальную ситуацию. Вследствие наличия веры и внутреннего ядра он не столь подвержен панике и страху, как человек, утративший собственное отношение к происходящему и начавший рефлекторно реагировать как на внешние условия, так и на внутренние импульсы. Тема выживания, таким образом, во многом сводится к вопросу: как остаться человеком вообще, и человеком, стремящимся к определенным смыслам и к реализации определенных ценностей, в частности.

Чтобы выжить в полном смысле этого слова, недостаточно выжить только в качестве биологического объекта. Речь должна идти именно о сохранении личности. Например, выживший Иван Иванович должен остаться именно Иван Ивановичем, имеющим определенные идеалы и путь в мире. Хотя, по правде сказать, столкнувшись с кризисом Иван Иванович должен не столько остаться собою прежним, сколько – перерасти и превзойти себя прежнего. Ведь по-настоящему и полноценно кризис преодолевается тогда, когда вследствие его преодоления человек приобретает новые знания и опыт, более трепетное отношение к ближним, более чуткое отношение к совести, большую убежденность в необходимости держаться идеалов и не отступать от ценностей, которые (то есть идеалы и ценности) в огне кризиса как раз и проверяются на предмет истинности, а прежнее желание следовать им – на предмет искренности. Иными словами, вхождение в кризис побуждает человека употребить духовное усилие для того, чтобы изложенные выше процессы были реализованы. Если же человек не употребляет духовного усилия, если он пребывает в духовной спячке, то он рискует потерять себя и превратиться в футляр, который СМИ и потенциальными манипуляторами может быть наполнен фальсифицированным содержанием.

Мэй Холланд и роман «Сфера» vs Ефросиния Керсновская и роман «Сколько стоит человек»

Тема превращении живого человека, имеющего личность и идеалы, в практически лишенный личностных содержаний футляр, применительно к теме офисов и мегаполисов поднимается в романе Эггерса Дэйва «Сфера». Автор романа не делает выводов за читателя, а описает происходящее с главной героиней по имени Мэй Холлад как бы из её головы, показывает окружающую её реальность и её реальность внутреннюю «её глазами».

Мэй поступает на работу в компанию своей мечты. Свой путь в компании она начинает как человек имеющий что-то личное. Она стремится заботиться о родителях, имеет досуг, в рамках которого соприкасается с природой и приобретает опыт преодоления себя – каякинг (каяк чем-то напоминает байдарку). Она имеет какие-то взгляды на жизнь, правда, – весьма условные (условность взглядов характерна для многих людей, живущих в эпоху постмодерна). В рамках деятельности, предпринимаемой во время рабочего процесса, она последовательно проходит через различные этапы подавления личности.

Со временем ограничивается её активность, связанная с помощью родителям, она лишается возможности реализовывать досуг по своему выбору. Ночное время она отдает работе в сети (подписки, рассылки, смайлики, посты). Деятельности в сети она отдается все свое свободное время, потому что компания приветствует сетевую активность своих работников, введен специальный показатель, регистрирующий уровень этой активности. Приходя на работу, она видит перед собой девять мониторов, за которыми должна следить одновременно. Работая и одновременно взаимодействуя с девятью мониторами, она отвечает на вопросы, задаваемые ей из наушников.

Жесткий контроль времени, жесткий контроль внимания – и всё происходит неявно, как бы ради более полной интеграции Мэй в сообщество компании, которое представлено в виде как бы счастливой семьи единомышленников. Со временем свое общение с людьми Мэй ограничивает лишь кругом «единомышленников», работающих в компании. Свою активность – лишь мероприятиями, имеющими отношение к деятельности компании. На процесс принятия ею решений, связанных с её жизнью, оказывает влияние только компания в лице своих ключевых сотрудников. Их мнению Мэй ничего не может противопоставить, потому что в своей жизни она утратила все, на основании чего могла бы сформироваться собственная позиция в отношении происходящего. Из её жизни уходит все, что могло бы создать хоть какой-то перевес и альтернативу тем идеям, которые компании внедряет в её открытое для внедрения сознание.

Её сознание было открыто. Она не имела времени, чтобы сформулировать свое отношение к происходящему и сопоставить явления, происходившие с ней и вокруг нее, с значимыми ориентирами (которых, в принципе, и не имела). Так как её внимание и деятельность ума были постоянно (практически ежесекундно) сосредоточены на активностях, связанных с деятельностью компании, она не анализировала свои действия, не фиксировала нарастающий процесс потери себя прежней.

Ее сознание сигнализировало ей о нарастающих изменениях катастрофического характера. В романе сигналы такого рода были представлены в виде криков, доносящих из провала, из-под воды – такое ощущение у Мэй по временам возникало.

Но на эти сигналы Мэй старалась внимание не обращать, а подавлять рождающуюся вследствие их появления тревожность усиленной работой и усиленной коммуникацией.

Однажды в груди Мэй собралась волна отчаяния. «Такое бывало по нескольку раз в неделю – черный провал, громко рвется ткань. Обычно проходило быстро, но, закрывая глаза, Мэй видела в черной ткани крошечный просвет, и из просвета кричали миллионы незримых душ. … Но что же это? Кто кричит из просвета?... Внутри рвалась ткань, обуревала чернота. … Провал рос, распахивался, разверзалась бездонная чернота». В другой раз «в 01:11 накатила чернота. Во рту стало кисло. Мэй закрыла глаза и увидела провал – из него пробивался свет. Она открыла глаза. Глотнула воды, но от этого только сильнее запаниковала. … провал стал отчетливее, оглушительнее. Что такое она слышит? Крик под бездонной водою, пронзительный визг миллиона затопленных голосов. … провал внутри не закрывался, а его нужно срочно закрыть».

Усиленная работа и усиленная коммуникация, с помощью которых Мэй пыталась закрыть провал ассоциировались у неё с представлениями, которые она воспринимала как положительные. В рамках нового мировоззрения, сформировавшемся в результате слияния Мэй с философией компании, усиленная работа и усиленная коммуникация, стали ассоциироваться с такими представлениями как польза, ответственность, деятельность на благо сообщества. Мэй, приняв в свое сознание ложные модели, сама стала реализовывать деятельность, ведущую к подавлению собственной личности.

Современные технологии подавления личности ассоциируются с термином «диктатура без слёз». Этот термин означает, что при современных подходах к теме захвата личности, захват может произойти мягко и без видимого нажима. Процесс захвата не позиционируется как агрессивное действие, направленное на подавление человека. Человеку предлагается самому включиться в процесс деформации собственной личности. Человеку предлагается искушение начать реализовывать действия, вступающие в конфликт с глубинными основами собственной личности.

В качестве комментария к этой мысли можно привести заметку Олега Волкова – автора книги «Погружение во тьму», в которой он описывал свой опыт выживания в условиях тоталитарного строя. Попав в Соловецкий концентрационных лагерь он «старался как-то не потерять себя. Утвердиться на линии поведения, какая бы, насколько можно, ограждала от засасывающего и растлевающего воздействиия условий, толкавших на отказ от привычных понятий, норм».

«Классический узник» сознавал свое зависимое положение и нередко был способен видеть грань, за которой начиналось разложение личности. Сознавая свое зависимое положение, он думал, например, о том, как перепилить решетку (например, из хлебного мякиша делал клейкий состав и им пропитывал нить, затем нить протягивал через металлическую пыль, добытую в результате обработки деталей из определенного металла; пыль налипала на нить и нить становилась пилкой). Сознавая свое зависимое положение, он помнил о последних рубежах личности, через которые нельзя переступать. И потому, когда ему предлагали самому начать деятельность по деформации собственной личности, он сознавал, что включаться в процесс не следует.

Современный узник, живущий в парадигме «Диктатуры без слез», не всегда осознает свое зависимое положение и не всегда чувствует грань, перейдя за которую он начинает разлагаться как личность. Деятельность, связанная с деформацией личности, может преподноситься как деятельность, ведущая к прогрессу, расширению границ личности и развитию, что усиливает соблазн в нее включиться.

В качестве комментария к этой мысли можно привести один эпизод из романа-антиутопии Джорджа Оруэла «1984». Один из главных персонажей Уинстон, не согласный с политикой партии, арестовывается. К нему применяются различные формы воздействия, нацеленные на слом его убеждения. Но часть работы по подавлению собственной личности Уинстон должен выполнить сам.

Необходимо отметить, что манипуляция, описанная в романе, в реальной жизни редко удается, так как в человеке есть искра, сопротивляющаяся манипуляции. Несмотря на направленное действие различных технологий и, казалось бы, бесповоротно удавшуюся манипуляцию, эта искра может прийти в движение и сообщить человеку своей огонь. Почувствовавший действие искры в себе человек стряхивает с себя покров навязанных ему убеждений.

Итак, пройдя мучительные пытки и сессии планомерного и разрушительного воздействия Уинстон согласился привести свое мышление в соответствие с доктриной партии. В качестве учебной задачи он поставил перед собой цель поверить в ложное утверждение: «2 x 2 = 5». Ему нужно было как-то убедить себя согласиться с такой формулировкой. Проблема состояла в том, что истинный ответ (и он это знал), был – «4».

Уинстон вспомнил также, что он видел фотографию, доказывавшую невиновность обвиненных партией людей. Как он решил для себя проблему существования фотографии, доказывающей ложность знания, в которое он хотел поверить.

Он решил, что фотографии никогда не существовало, что ее выдумал. Как только внутри него созрело такое решение, на ум ему пришли воспоминания, которые свидетельствовали о том, что фотография все-таки существовала, что он её не выдумывал. Эти воспоминания и обманы Уинстон решил признать аберрацией памяти и самообманом. «Как все просто! Только сдайся — все остальное отсюда следует».

Он упражнялся в мысли: истиной может быть все, что угодно. Он пытался убедить себя, что законы природы (например, – закон тяготения являются вздором. Он подумал, как бы обосновал справедливость заявления партийного работник, если бы работник сказал, что взлетает от пола. Уинстон решил поставленную задачу, следующим образом. Он решил: «Если он [то есть партийный работник] думает, что взлетает с пола, и я одновременно думаю, что вижу это, значит, так оно и есть».

Вдруг Уинстон подумал, что его обоснование не имеет под собой основы, что он, Уинстон, лишь воображает возможность существования обоснования, а на самом деле никакого ответа нет. Но он немедленно отказался от этой мысли, признавая в ней наличие логической ошибки. Ошибка состояла в том, что данное утверждение указывало на существования «действительного» мира, в котором происходят «действительные» события. «Но откуда может взяться этот мир? О вещах мы знаем только то, что содержится в нашем сознании. Все происходящее происходит в сознании. То, что происходит в сознании у всех, происходит в действительности».

«Он понял, что ему и в голову не должна была прийти такая мысль. Как только появляется опасная мысль, в мозгу должно возникать слепое пятно. Этот процесс должен быть автоматическим, инстинктивным. Самостоп называют его на новоязе [язык, получивший хождение на территории, контролируемой тоталитарным государством]».

Уинстон стал упражняться в самостопе. Он предлагал себе в качестве учебных задач заведомо ложные утверждения: «партия говорит, что земля плоская», «партия говорит, что лед тяжелее воды». Приводя эти ложные утверждения, он и учился не видеть и не понимать опровергающих доводов. «Это было нелегко. Требовалась способность рассуждать и импровизация. Арифметические же проблемы, связанные, например, с таким утверждением, как «дважды два – пять», оказались ему не по силам. Тут нужен был еще некий умственный атлетизм, способность тончайшим образом применять логику, а в следующий миг не замечать грубейшей логической ошибки. Глупость была так же необходима, как ум, и так же трудно давалась».

К такого рода действиям ранее, при классическом тоталитаризме, человек подталкивался с помощью угроз и прочего подобного. При «диктатуре без слёз» к такого рода действиям подталкивается человек где-то в результате трансляции в его сторону ласк и обещания, где-то – с помощью премий и повышений, где-то – через внедрение в внутри-психическую жизнь ложных моделей поведения (или иным каким не всегда явным образом). Процесс захвата личности и процесс ее деформации позиционируются таким образом, что человек воспринимает их как интеграцию в собственную личность различных прогрессивных взглядов на реальность и различных прогрессивных механизмов взаимодействия с этой реальностью.

Если человек, подвергавшийся воздействию технологий, обкатывавшихся в концентрационных лагерях, знал, что его стремятся уничтожить как личность, то современный работник офисов не всегда о том может догадаться. К концу книги Мэй Холланд, хотя и восторгается ощущением принадлежности к компании и к сообществу её работников, предстает перед читателем, как адепт секты. Она предстает как утратившая то, что, раньше отличало её как личность. Индивидуальное было подменено на стадное. Примечательно, что по роману Мэй становится известнейшей медийной фигурой. И она представляется читателю утратившей саму себя именно в то время, когда миллионы зрителей с восхищением наблюдают за ней на экранах.

Образ Мэй соответствует современной концепции так называемого конформного служащего. На формирование такого типа служащих работает так называемая производственная психология, нацеленная на формирование человека с строго заданными параметрами. Такой человек не имеет собственного взвешенного суждения, принципов и жизненных целей (несмотря на то, что ему самому может казать, что все перечисленное у него имеется). Вместо жизненных целей он избирает стратегию компании, вместо мировоззрения – корпоративную этику.

Здесь не утверждается, что корпоративная этика – это всегда плохо. Есть разные подходы к корпоративной этике. В некоторых случаях речь идет о создании определенной среды, находясь в которые люди разных культур и мировоззрений могли бы понимать друг друга, чтобы сообща делать общее дело. Но в некоторых случаях речь идет о создании среды, в которой создаются условия для нивелирования индивидуальных особенностей работников. При втором варианте элементы корпоративной этике стремятся встроится на тот уровень иерархии сознания, на котором у человека находятся аксиомы, то есть те понятия, от которых он отталкивается при построении умозаключений. Человек, у которого на данном уровне вместо базовых представлений о реальности, вмонтированы элементы корпоративной этике, становится так называемым конформным служащим.

Конформного служащего отличает отсутствие устойчивых ценностей. Базовые представления о реальности с помощью многоступенчатого воздействия разрушаются и освободившееся пространство заполняется манипулятивными стереотипами.

Речь идет о «многоуровневой, многослойной манипуляции сознанием, замаскированной под сострадание, заботу о качестве жизни больных людей и борьбу цивилизованных людей с предрассудками». Цель манипуляции состоит в том, чтобы создать условия, при которых нравственные поступки людей способствовали бы достижению безнравственных целей манипуляторов. Жертвы манипуляции при таком подходе уверены, что совершают поступки, соответствующие нормам морали. А на деле они помогают достичь манипуляторам глубоко аморальных целей. Если смотреть на поступок с высоты служащего, поступок выглядит моральным. Но если смотреть на контекст, в которых включен поступок, становится понятным, что поступок в итоге служит достижению безнравственных целей. На достижение целей, закладываемых манипуляторами в производственных процесс, работает потребность людей в одобрении и принятии, потребность в чувстве безопасности, страх критики и неодобрения. Ложь искусно маскируется. Привычные понятия отрываются от своего исконного смысла [например, проявлением любви в условиях манипуляции может быть названо невмешательство в чужие дела]. «Если подменить смысл нравственных слов другим содержанием, то можно не беспокоиться, что жертвы манипуляции будут отстаивать приемлемость порока, называя его добродетелью. Как говорится, Оруэлл отдыхает (для тех, кто не понял, это отсылка к его книге «1984», где описаны лингвистические манипуляции со смыслом и содержанием хороших, нравственных слов».

Отрыв слов от исконных смыслов, - лишь один из уровней манипуляции, нацеленный на воспитание конформного служащего. «Конформный человек – это идеальный обслуживающий персонал … Уступчивый, угождающий, нетребовательный к нравственным стандартам, не имеющий своего мнения и своих собственных целей. Конформный человек с размытой системой нравственных ценностей – удобный шаблон для воспитания так называемых “служебных людей”»[1].

Служащим такого типа стала и Мэй Холланд. Она была уверена, что ее деятельность служит благим целям развитию гласности и прозрачности. На деле, ее деятельность способствовала продвижению компании, стремящейся к установлению контроля над информацией, людьми и принятием политических решений.

Человек, с которым у Мэй были некогда близкие отношения, пытался предупредить ее: «Все, что вы нам толкаете, вроде красиво, вроде прогрессивно, но чем дальше, тем пристальнее и централизованнее контролируется все, что мы делаем. … Каждый из вас по отдельности не знает, чем вы заняты вместе».

Тотальный контроль над людьми и их деятельностью руководством компании обставлялся определенной риторикой, использующей слова, оторванные от их исконного содержания. Так один из руководителей компании говорил Мэй: «Если любишь людей – делишься с ними тем, что знаешь. Тем, что видишь. Отдаешь все, что можешь. Если сочувствуешь их тяготам, их мучениям, их любознательности, их праву учиться и познавать мир, ты с ними делишься. Тем, что у тебя есть, тем, что видишь и знаешь. Мне кажется, логика здесь неоспорима». За этими словами стояло установление контроля над каждым шагом человека. Человек, если любит других, должен делиться с ними всем, что есть в его жизни, он ничего не должен от других скрывать.

От такого рода прозрачности пытался уйти человек, пытавшийся предупредить Мэй. Он пытался организовать свою жизнь в удаленном, труднодоступном уголке страны. Когда возникла такая необходимость он был быстро найден и окружен беспилотниками. Из динамика одного из них, он услышал голос Мэй, приказывающий сдаться и подружиться с «ними». То ли пытаясь уйти от летевших за ним беспилотников и не справившись с управлением автомобиля, то ли – от отчаяния, порожденного пониманием, что никуда ему не скрыться, Мерсер – так звали человека упал на машине с обрыва. Мэй, сознавая свою вину, обратилась по поводу происшедшего к одному из руководителей компании. Он сказал ей, что для Мерсера катастрофа была неминуема, так как он отверг людей, которые хотели дружить, сопереживать и заключить его в объятия. «Этот юноша явно страдал тяжелой депрессией и отчуждением, он не умел выжить в нашем мире, в мире, который семимильными шагами движется к общности и единству». Подпав под очарование этого и подобных ему объяснений, Мэй со временем перестала видеть грань между нравственным и безнравственным. Нравственным стало то, что соответствовало целям компании, безнравственным – то, что им не соответствовало.

Подобным образом и в некоторых компаниях происходит размывание нравственных ценностей. Тотальное осуждение коллег называется открытостью, культивируется создание среды, в которой люди «затачиваются» под определенные стандарты. Проявление сострадания называется слабостью, от которой рекомендуется избавиться, чтобы стать «сильным». Стремясь стать «сильным» человек начинает ломать в себе человека, стирая и нивелируя те черты характера, которые могли бы помочь «удержаться ему на плаву» (в предыдущих частях статьи «Остаться человеком» показывалось, что способность проявить внимание к ближнему лежит в основе многих процессов, обеспечивающих выживание человека как личности).

Размыв системы нравственных ценностей приобретает всеобщий характер в связи с компьютеризацией и переходом общества к парадигме постмодерна. Постмодерн отрицает возможность существования таких категорий как центр, истина, смысл. Нравственные категории признаны несуществующими на самом деле, а существующими лишь в качестве языковых игр. То есть нравственные категории порождены в сознании людей, использующих определенный язык, но сами по себе они не существуют. Соответственно, нет нужды создавать условия, способствующие трансляции нравственных категорий. Постмодерн, отрицающий человека и человечность, включает человека в технологический процесс, подчиняя его процессу.

«Всё стало технологией, а технология в сфере знания – компьютерная. И если Вы внедряете в обучение компьютеры, пропагандируете e-learning, то будьте добры мыслить и говорить так, чтобы техника вас п(о)(ри)нимала, на её языке. … Это язык однозначности. Чтобы никакой амбивалентности, противоречивости, субъектности, историзма, чувств, мудрости, поэзии. Никакой «пресловутой» духовности. Никакой культуры … только Технос. В экономическом плане – глобальные транснациональные корпорации, которым требуются прагматически ориентированные исполнители и потребители»[2].

Запрос на технологии нивелирования личности существовал уже в послевоенные годы двадцатого века. Разрабатывались программы по внедрению «новой памяти и ментальных ощущений» в сознание человека. Деятельность подобного рода проектов была нацелена на развитие однородности людской массы и уничтожение человеческой индивидуальности. «Идея в том, чтобы создать толпу людей, поведение которых легко прогнозируется, массу, которая повинуется приказам без всяких возражений или вопросов, разрушить человеческую силу воли так, чтобы они не смогли сопротивляться»[3].

Описанные процессы в некотором смысле могут быть сопоставлены с процессами, протекающими в концентрационных лагерях. В лагерях «обкатывались» технологии, взятые после на вооружение сектами и крупными концернами. Так, один автор пишет, что «нацистская система в 1938-1939 годах … еще не была нацелена на тотальное истребление, хотя с жизнями тогда тоже не считались. Она была ориентирована на «воспитание» рабской силы: идеальной и послушной, не помышляющей ни о чем, кроме милости от хозяина, которую не жалко пустить в расход. Соответственно, необходимо было из сопротивляющейся взрослой личности сделать испуганного ребенка, силой инфантилизировать человека, добиться его регресса – до ребенка или вовсе до животного, живой биомассы без личности, воли и чувств. Биомассой легко управлять, она не вызывает сочувствия, ее легче презирать и она послушно пойдет на убой»[4].

Такого рода инфантилизация в условиях «открытого» общества может реализовываться с помощью «мягких», демократических методов. Их реализация способствует превращение личности в конформного служащего.

Образу конформного служащего противостоит образ Евросинии Керсновской, прошедшей через немыслимые с точки зрения выживания личности условия. Еще до того времени, как Евфросинию замотал в свое верчение вихрь репрессий, она вела образцовое хозяйство. Во время своего заключения в лагерях, там, где от неё требовалось ответственное выполнение работы (например, на угольной шахте) она вызывала к себе уважение даже со стороны мужского коллектива. Но когда речь шла об отказе от того, что составляло сердцевину её личности, Евфросиния на подобные шаги не шла. Вследствие того, что у нее было свое мировоззрение и свои взгляды на жизнь, ее позиция не смыкалась с тем регламентом, который ей навязывала внешняя среда.

Свой опыт выживания в условиях тотального давления и в условиях концентрационный лагерей Евфросиния Керсновская запечатлела в своей книге «Сколько стоит человек». Принципы выживания, описанные в книге, как в плане физическом, так и в плане психологическом (личностном), актуальны и поныне. Жизненные принципы, реализуемые Евфросинией Керсновской, изложены в третьей части статьи «Преодоление травматического опыта: христианские и психологические аспекты» в главе «Евфросиния Керсновская и ее книга “Сколько стоит человек”». Чтобы не повторяться, здесь дается лишь упоминание источнике, который находится в органическом сродстве с данным текстом.

Конечно, не все описанное в книге «Сколько стоит человек» переложимо на современные условия. В современных условиях не все так явно, как в условиях тотального внешнего воздействия. Человек, попавший в условиях тотального давления, понимал, что если сломается, то потеряет себя. И потому он стремился изо всех сил не шагнуть за черту, за которой начинается распад личности.

Но в современных условиях не всегда понятно, где эта черта пролегает. Да, и окружают человека не палачи, а коллеги. Если для Евфросинии образ действий был понятен, то для современного работника-христианина образ действия не так очевиден. Не всегда понятно, какая стратегия поведения наиболее приближена к Евангелию.

В этом смысле актуальными являются некоторые принципы выживания, описанные в книге И.Л. Солоневича «Россия в концлагере». Иван Солоневич, его сын Юрий и брат Борис совершили технически сложный побег из концентрационного лагеря. Примечательно, что, пытаясь выжить, как в лагере, так и вне его, они стремились помогать людям.

Нравственная позиция помогала Ивану установить живой контакт с людьми (они помогали другим и другие помогали ему). Понимание человеческой психологии, в частности, понимание психологии советских чиновников, помогала ему «как‑то лавировать между зубцами этого конвейера». Речь идет не том, что Солоневич вступал в сделки с совестью, как раз-таки стремление избежать этих сделок и мотивировала его предпринимать нестандартные шаги.

Выживая как в лагере, так и вне лагеря, он пришел к мысли, что «границы между лагерем и волей стираются все больше и больше. В лагере идет процесс относительного раскрепощения лагерников, на воле идет процесс абсолютного закрепощения масс. Лагерь вовсе не является изнанкой, неким Unterwelt’ом воли, а просто отдельным и даже не очень своеобразным куском советской жизни».

«Ничем существенным лагерь от «воли» не отличается. … в лагере, происходит и на воле – и наоборот. Но только – в лагере все это нагляднее, проще, четче. … В лагере основы советской власти представлены с четкостью алгебраической формулы». Подставив в формулу вместо отвлеченных алгебраических величин «живых и конкретных носителей советской власти в лагере, живые и конкретные взаимоотношения власти и населения», Иван получил решение, обеспечивающее в исключительно трудных условиях реализацию сложного побега.