Сто тысяч суккубов и вызов на дуэль 3 страница

— Улыбаться? Я вам дам улыбаться! Что тащитесь, хромоногие! Н-но! Вот я вас! А ну вперед пошли, чумазые! — закричал я и, изловчившись, достал одну из моих «лошадок» ботинком.

Черти, скаля зубы, перехватили лестницу поудобнее, задрали куцые хвосты и чесанули во всю прыть. Заходили сутулые, с просинью лопатки. Черти неслись, откинув назад головы и высоко взбрыкивая тощими козлиными ногами. Завыл у меня в ушах ураганный ветер. Рассыпанной геркулесовой крупой запрыгали созвездия. Земля, окутанная мраком, потеряла очертания. Я едва уже мог удерживаться на подскакивающей стремянке, но все равно в восторге продолжал кричать:

— Еще! Гони еще! Жарь!

Черти еще наддали, и я сразу пожалел о своих словах. Теперь это была уже не скачка, а адская свистопляска! Земля, небо, звезды — все смазалось, смешалось. Ураганным встречным ветром меня сорвало со стремянки, и я лишь чудом ухватился за нижнюю перекладину, упустив при этом клетку.

— А, чтоб вас! Ослепли, что ли? Клетку ловите! — завопил я.

Атлетический черт с бумажкой на щеке нырнул вдогонку, а остальные трое, как ни в чем не бывало, продолжали тащить разогнавшуюся лестницу. Некоторое время спустя я кое-как перебрался на стремянку. От моего былого азарта не осталось и следа — весь повытрясло в сумасшедшей гонке.

— Куда гоните? Кто вам велел гнать? Чего хвосты позадирали? Вот я вас! — крикнул я своим козлоногим спутникам.

Вскоре из сиреневой тучи выскочил черт с бумажкой на носу и сунул мне клетку. Клетка имела не лучший вид. Венчавшая ее серебряная шишечка исчезла. Ручка для переноски тоже утратилась.

— Уже у самой земли поймал! Два раза выскальзывала! — ухмыляясь, пояснил черт.

“Птица-то не сдохла? Как бы мне самому не пришлось петухом стать,” — с беспокойством подумал я, поднося ухо к мешковине. Козлоногий, вернувший мне клетку, тоже сунулся слушать своим сплющенным ухом. Морда у работника службы доставки была глумливая. Я догадался, что он нарочно несколько раз ронял клетку, чтобы навредить птице. Не удержавшись, я сунул ему кулаком в рыло, метя костяшкой среднего пальца в приклеенную бумажку. Будет знать, как дядюшке Сэму подыгрывать!

Черт возмущенно захрюкал и отдернулся.

— Драться-то зачем? Нельзя было по-хорошему попросить? — сказал он обиженно.

Надувшись, черт вернулся на свое место у нижней левой ножки стремянки, и безумная гонка продолжилась. Прыгали созвездия. Замкнувшей проводкой искрил Млечный Путь. Прошло совсем немного времени — и, возникнув в разрыве туч, впереди замаячил огромный город.

Лестница стала понемногу снижаться. Кривые рога и острые плечи двух передних чертей серыми тенями вычерчивались на фоне сквозных базилик и каменных перистилей, ристалищ и императорских форумов. Циклопической женской грудью возвышался купол Пантеона.

У меня в глазах запрыгали колонны. Они были повсюду. Строгие дорийские ордера дули щеки, пыхтя под тяжестью фронтонов. Их легкомысленные ионические собратья одергивали плисовые складочки каннелюров. Отдельной группой кучковались целомудренно оштукатуренные атланты и кариатиды.

“Ого! Да это же Рим! Быстро же мы домчались!” — обрадовался я и велел чертям спуститься пониже.

— Тпрру, рогатые лошадки! Не так быстро! Дайте рассмотреть! — крикнул я.

“Рогатые лошадки” поволокли было стремянку вниз, но неожиданно беспокойно засеменили ногами, запыхтели и, мерзко сквернословя, стали разворачивать лестницу, выписывая в воздухе петлю. Удивленный, я взглянул вниз и увидел собор св. Петра.

“Ишь ты, церкви испугались, нечистые! А если мне перекреститься, что тогда?” — с озорством подумал я. Но едва моя рука, творя крестное знамение, потянулась ко лбу, как стремянка взбесившимся скакуном метнулась в сторону.

Удержаться после такого рывка было невозможно. Вцепившись в клетку, я камнем полетел вниз. Земля стремительно приближалась.

“Конец мне! Вот и съездил в Рим!” — решил я и закрыл глаза.

В тот миг, когда я должен был с чудовищной силой врезаться в землю, мое падение замедлилось. Незримая сила подхватила меня, и я обнаружил, что грохнулся прямо на руки к Арею.

— А вот и наш падший ангел! С благополучным прибытьицем! — поприветствовал он меня.

Я увидел, что Арей из идейных соображений вырядился в косоворотку, вышитую ярославской гладью, хотя в обычное время предпочитал одежду более нейтральную. Его смазные сапоги, надетые по тому же случаю, распространяли сильный запах дегтя. Зато Улита была в европейском вечернем платье от “Серафина Лагерфельда”. В ее правом ухе прозрачной слезой блистал жемчужный подвес, а с шеи стекала диадема, которую Ашшурбанипал не побрезговал бы преподнести царице Семирамиде. Что касается Ягге, то она, как всегда, была в пестрой цыганской шали. Похоже, предстоящее мероприятие не казалось ей стоящим поводом для смены наряда.

— Нам надо поторапливаться. Дядюшка Сэм уже маячит на горизонте со своим гормональным страусом! – сказал Арей.

4.

Я огляделся. Мы определенно были на кладбище, причем на кладбище давно уже заброшенном. В зарослях шиповника шушакались стершиеся склепы. Под ногами шуршал туф, отколовшийся от надгробых плит. В глубокой канаве, перерезавшей кладбище с юга на север, оглушительно кликушествовали лягушки.

— Ну, как тебе это смиренное кладбище? Царство древних монументов и современных пивных жестянок. А лягушачьи кантаты? Лично мне они напоминают хор заезжих сектантов. Эдакая маршевая рота с брызжущим слюной проповедником во главе!

— Дядюшка Сэм всегда западал на дешевые эффекты! — полируя ногти, томно сказала Улита.

— Дурак ваш дядя Сэм и все дела. И кладбище дурацкое, — буркнул я, замечая, что во время полета мне продуло уши. А еще идеальное здоровье обещали, жулики!

Начальник русского отдела ткнул меня чугунным кулаком в бок.

— Ты слышала, Ягге? И этого типа мы взяли с собой в Рим на матч тысячелетия! Однако, некоторые взгляды у него, хе-хе, правильные…

Главный русский совратитель быстро, слегка враскачку шел впереди, перешагивая через надгробия. За ним с клеткой на плече шагал я. Замыкали шествие Ягге и Улита.

Чем ближе мы подходили к чумному захоронению седьмого века нашей эры, тем отчетливее становились хриплые бранчливые голоса и стервозный ведьминский хохот.

Неожиданно из-за тучи выкатилась заспанная луна и брызнула желтым стерильным светом. В полусотне метров от нас, по соседству с известковыми оградами общих могил, толпились бесы и их секретарши. Кроме них, в толпе было множество древних языческих божеств, часто крайне безобразных. Мы приблизились.

— У тебя есть возможность увидеть кучу страшил из древнего пантеона. Всякие там Сераписы, Деркето, Тефнуты и Апедемаки. Старомодные демоны в отставке, все еще таскающие свои нелепые регалии. Триста тонн чванства на грамм ума. Не понимаю, почему Везельвул еще терпит этих приживалов... – сказал Арей, звучно хлопая меня по спине громадной ручищей.

Между гостями скользили официанты из абиссинских колдунов с резными костяными кольцами в ушах и ноздрях. Возле трехликой женщины с восемью руками и одной большой отвисшей грудью, возбужденно гогоча, топтался гусь с жирными мужскими ляжками. Чуть в стороне, попирая птичьей лапой крошащиеся надгробия, сидел крылатый дракон. Его морда была низко опущена. Услышав шаги, он поднял морду, и я увидел, что из пустых драконьих глазниц льется синеватый ровный свет.

Пустые драконьи глазницы жгли меня так пристально, что я поспешил нырнуть за позеленевший обелиск, на кого-то при этом налетев. Машинально буркнув: “Чё встал? Проходи!”, я хотел обойти, но ограда не пускала.

— Ты что, оглох? Двинь тазом! Тебе же русским языком говорят! — снова крикнул я.

Темная фигура не пошевелилась. Вспылив, я размахнулся, чтобы толкнуть упрямца клеткой, но случайно поднял глаза и одеревенел.

Прямо передо мной стояла фигура, скрытая бесформенным холщовым балахоном. Просторный балахон дрябло висел на ее узких плечах. Фигура стояла неподвижно, повернутая к Паше спиной. Она была наклонена вперед и, видимо, слегка опиралась на перемычку косы. Лучи луны, как трусливые псы, льстиво облизывали ее сверкающее лезвие.

Я отскочил и кинулся к Улите.

— Кто это? — прошептал я, потянув ведьму за запястье.

— Где?

— Там, за обелиском! Дама с сельскохозяйственным орудием?

— Отстань! Мне отсюда не видно, — сказала Улита с легким раздражением. Вполне определенно покачивая бедрами, она подманивала к себе синекожего новозеланского демона, и я ей явно мешал.

— Не видно — так посмотри! — потребовал я.

Сообразив, что ей не отвязаться, Улита раздраженно заглянула за обелиск.

— Ну и чего? Смерть это, Смерть… — подтвердила она.

— Яшкин кот! Вот так работница косы! А я ей еще сказал: “Двинь тазом!” И клеткой ее едва не толкнул! Она меня за это не того…? – поинтересовался я.

— Не боись, она старуха необидчивая, — успокоила меня Улита. — Еще вопросы есть?

— Есть. Почему она стоит спиной?

Ведьма пожала плечами.

— Она всегда стоит спиной.

— Почему?

— Ее лицо можно увидеть только один раз, — нетерпеливо оглядываясь, сказала ведьма.

Синекожий демон, подпрыгивая от нетерпения, выглядывал из-за соседнего склепа и буйно сигнализировал обеими руками, подманивая ее к себе. На склепе, за которым он прятался, сидела мраморная вдовица с отбитой рукой и безутешно рыдала, свесив голову на грудь.

— Ну все, теперь ты от меня отстанешь? – спросила Улита.

— Топай, топай! — разрешил ей я. — А то твой фиолетовый убежит к другой. На него вон та ослоголовая со змеиным хвостом давно заглядывается.

Ведьма мгновенно помрачнела.

— Какая ослоголовая? Где эта гадюка, я ей глаза выдеру! — спросила она, подбоченясь.

— Вон она стоит!

Ведьма тяжело, как башенный кран, обернулась и двинулась в указанную сторону.

— Эй, эй, стой! Шутка! — крикнул я, но Улита уже умчалась разбираться.

Я поспешил нырнуть в толпу. Неизвестно еще, что со мной сделают, когда выяснится, что ослоголовая тут не причем. Шныряя между гостями, я вслушивался в невнятный гул голосов. Разговор между разноплеменными бесами, встретившимися на заброшенном кладбище вблизи Палатина, велся на классической латыни. Я, никогда не затруднявший себя ее изучением, ничего не понимал и лишь хлопал глазами, загораживаясь клеткой.

Неожиданно кто-то коснулся моего плеча. Иксоногий абиссинский колдун сунул мне пальмовый черепок и настойчиво показал на рот. Я поморщился: в черепке плескалась мутная прогорклая жижа, покрытая зеленой пленкой.

— Что за анализ мочи ты мне притащил? Не стану я глотать эту дрянь! Ни за что! — категорично заявил я, но все же осторожно отхлебнул из черепка, отогнав пальцем пленку.

На вкус жижа оказалась еще отвратительнее, чем можно было предположить. Пока я отплевывался, абиссинец быстро коснулся ладонями моих ушей и губ. Затем колдун сделал шаг назад, хладнокровно поправил в носу колокольчик и, сохраняя серьезное выражение лица, внезапно заорал во всю мощь легких.

На нас сразу уставились сотни глаз. Для храбрости я выругался и озадаченно замер: мое распространенное русское выражение, обращенное к подлому колдуну, завершилась уже латинским “tua mater”... Я разговаривал на латыни!

— Полный gaudeamus igitur! Пора смываться! — всполошился я.

Но не успел я улизнуть, как внезапно одна из больших групп гостей распалась. В ее центре я заметил плотного беса, вертевшего по сторонам головой на красной жилистой шее. Бес был длиннобородый, кривоногий с тощей козлиной голенью, завершавшейся копытом, которое, как у лошади Пржежевальского, было оторочено длинной желтоватой шерстью. Рогов было не видно: их скрывал старомодный цилиндр, слегка кренившийся на левую сторону. Бес был в черной фрачной паре, с белыми манжетами, выступавшими из рукавов ровно на два с половиной сантиметра. Сзади, продетый в вырез в брюках, свисал кожистый хвост, а спереди фрак округляло упругое, очень благонадежной формы брюшко, какое часто можно наблюдать у здоровяков средних лет. Неизвестно почему, мне захотелось похлопать по нему и воскликнуть: “Здорово, пузан! Почем барабан?”

Почувствовав, что его разглядывают, бес сердито взглянул на меня своими близко посаженными глазками и я мгновенно узнал его, не понимая, почему не сделал этого раньше. Это был сам дядюшка Сэм, покровитель Америки, выглядевший точно так, как на знаменитом плакате, где он призывает вступать в армию США.

— Здрасьте! – поприветствовал его я.

Буркнув что-то сквозь зубы, дядюшка Сэм отвернулся и направился к появившемуся на горизонте Арею. На лице Сэма вдруг расцвела улыбка. Точно такая же улыбка сияла и на круглой физиономии моего шефа.

Сблизившись, Сэм и Арей поцеловались с таким жаром, что едва не смяли друг дружке носы. Несколько раз, словно передыхая, они размыкали объятия, но потом вновь прилипали друг к другу. Мой шеф от умиления шмыгал носом, а у американца в глазах стояли слезы.

“Вот уж два Иудушки! Ну прям кореша!” — подумал я.

Тем временем между Ареем и дядюшкой Сэмом затеялся легкий дипломатический разговор.

— Что с тобой, старик? Скверно выглядишь. У тебя мешки под глазами. Всё переживаешь развал Союза? – сострадательно проблеял дядюшка Сэм, похлопывая Арея по плечу.

Мой шеф кротко прищурился.

— А что, есть предположения, почему он развалился? — спросил он.

Дядюшка Сэм застенчиво заерзал копытцем и поспешил перевести разговор. Для этого он извлек из кармана фрака золотые часы в форме луковицы и взглянул на стрелки.

— Ай-ай-ай! Уже почти час ночи! Должно быть, тебя задержали важные дела. Операции с сырой нефтью? Поставки газа? Запущенная отчетность по родовым проклятиям? Братская помощь хаббардистам-любителям? План по зарубленным старушонкам не горит? Мы только скажи, брательник, я подмогну! — великодушно предложил он.

— Да если бы только старушонки! Меня мозоли замучали. Не порекомендуешь, часом какого-нибудь рецептика? — в тон ему отвечал Арей.

Кладбище настроженно притихло. Американский черт внезапно позеленел, но, сдержавшись, снисходительно запрыгал полинявшими бровями.

— Ах, Арей, Арей, ты все такой же шутник! — сказал он сладким голосом. Однако я почувствовал, что он оскорблен до глубины души.

— Чего это он? — шепнул я Ягге.

— Как, а ты не знал? Уж больно быстро Сэм выдвинулся. У нас шепчутся: он отпаривал Везельвулу мозоли, — так же шепотом ответила Ягге.

— Кстати, не подскажешь, почему я получил извещение только три часа назад? – поинтересовался Арей.

— Неужели? Я отсылал его неделю назад. Неужели курьерская служба задержала? Я устрою этим канальям разнос! Я заставлю их сожрать все неотправленные пергаменты! — театрально возмутился дядюшка Сэм и тотчас обеспокоенно добавил: — Надеюсь, ты не собираешься отменять бой?

— Не собираюсь, — проворчал Арей.

— Тогда начнем!

Подзывая ассистентов, дядюшка Сэм хлопнул в ладоши. Тотчас гул голосов смолк, и гости расступились, освободив небольшую площадку.

В то время, как высокий желтолицый черт с узкими щелочками глаз очерчивал зазубренным ятаганом границы круга, другой черт — рыжий и пухлощекий — вкатил в круг тележку. На тележке помещался пластиковый вольер, в котором задиристо нахохлившись, восседал здоровенный заплывший бройлер, размером с хорошего индюка. Его красный, налитый кровью хохолок свисал набок. Даже те из зрителей, кто ничего не смыслил в бойцовых птицах, одобрительно загалдели. Сразу видно было, что перед ними и петухам петух, и бойцам боец. Теперь все взгляды обратились к Арею. Интересно, какого бойца выставит он?

— Ну и где твой петух? Как это по-русски, “пьетька-дурьяк”? — покровительственно спросил Сэм. Я был уверен, что он нарочно исковеркал слова. Бесы высоких рангов обычно не испытывают языковых затруднений.

Арей эффектно сплюнул в сторону чумных надгробий.

— Паша, клетку! — велел он.

Я внес клетку в круг и сдернул мешковину. Признаться, я сам был ошарашен, увидев, кого привез. Уж не подменили ли дорогой нашу птичку? В клетке сидел тощий, ощипанного вида петушок. На рынке на него не позарилась бы ни одна кухарка. Сквозь вылезшие перья проступала синеватая в пупырышках кожа. В хвосте было всего два или три пера. Когда на него упал свет, петушок попытался дерзко кукарекнуть, но потерпел фиаско. Из его горла вырвался неопределенный звук, похожий на утренний кашель курильщика.

Дядюшка Сэм выпучил глаза. Гости тоже были ошарашены. Молох, рыхлый бес с отколотым правым рогом, личный представитель Везельвула, оглушительно захохотал. Девять его подбородков волнообразно запрыгали.

— Что означает этот фарс? Где ты взял этого куренка? — с яростью спросил Сэм.

— Где взял – там уже нет! Разрешите представить: Цыпленок жареный, Цыпленок пареный! – сказал Арей, давая мне знак распахнуть клетку.

«... Цыпленок жареный, цыпленок пареный пошел по улице гулять. Его поймали, арестовали, велели паспорт показать. А паспорта нету — гони монету, монеты нету — гони пиджак...» — запрыгали над римскими холмами, от Авентина и Целлия до Эсквилина и Капитолия, слова бесшабашной песенки. Да, судя по виду петушка, это был тот самый многострадальный бедолага…

Ассистенты что-то зашуршали дядюшке Сэму на ухо. Тот прищурился.

— Стоп! Требую проверки русской птицы на предмет того, что она может оказаться трансформированным суккубом либо инкубом! — сухо произнес он.

Бельвиазер, горячий бес из мексиканского отдела, носивший толстую золотую цепь и немыслимое число перстней, схватил нашего петушка и ловко завертел его, не давая себя клюнуть.

— Это не суккуб, амиго. Я кое-что в этом смыслю. Этот облезлый петух тощ, но жилист. Он будет драться.

Дядюшка Сэм задумчиво покосился на Бельвиазера и кивнул. После этого оба вельможных конкурента, не затягивая более, заняли места среди зрителей. В кругу остался только я и один из сэмовых ассистентов, держащие петухов, и Бельвиазер, как знаток петушиных боев, принявший на себя роль судьи.

— Внимание, амиго! — объявил мексиканец. — Схватка проходит без деления на раунды до явного поражения или до смерти одного из соперников. Тяжкие раны не могут служить поводом для остановки состязания. Помогать бойцам магией, равно как использовать заговоры, обереги, ауру удачливости и иные незаконные способы усиления, строго воспрещается. Уличенная в этом сторона немедленно будет снята с состязания. Вопросы есть? Тогда приступим во имя Везельвула! Оба бойца выпускаются в круг на счет “три”! Раз, два!

Едва Бельвиазер произнес “три”, как мы с рыжим американским ассистентом подбросили петухов, вытолкнув их в центр круга.

Несколько секунд американский бройлер и цыпленок пареный пританцовывали, подметая песок хвостовыми перьями, а затем, приоткрыв клювы, бросились в атаку. Хлопая крыльями и подскакивая, петухи наносили удары шпорами и клювами. Вскоре на оперенье у обоих соперников выступила кровь. Поднявшаяся пыль окутала место сражения, скрыв забияк из виду. Только изредка кто-то из них ненадолго показывался из облака и сразу же нырял в него снова.

Сомкнувшись вдоль границы очерченного круга, бесы улюлюкали и вопили. Все ранги смешались, все формальности были на время забыты, даже негусы-официанты, пошвыряв подносы, пробились в первые ряды. Ведьмы же вели себя вообще из рук вон плохо: царапались, азартно взвизгивали, вопили. Один лишь Молох, сидя на корточках, неторопливо раскуривал кальян. Вид у представителя Везельвула был созерцательно-отрешенный.

Бельвиазер, бросившись грудью на землю и почти всунув лицо в пыльное облако, наблюдал за схваткой. Его худые ноги страстно вздрагивали. Казалось, он один понимает, что происходит.

— Полейте песок водой! Ничего не видно! — досадливо стонала Менхит, египетская богиня с львиной мордой, из ноздрей и ушей которой валил густой едкий дым.

Разумеется, немедленно образовался и свой тотализатор, затеянный двумя бойкими смуглыми бесами, один из которых, судя по одежде, некогда был правоверным раввином. Оба, стоя на разных концах круга, выкрикивали гортанными голосами и поднимали над головой деревянные дощечки. На дощечках мелом отмечались ставки, увы, не в пользу нашего цыпленка.

— Погоди-ка… А за нас-то кто поставит? Сейчас выясним, кто нам друг… – комментировала Ягге. – Ага, китайский бес Гунгун, несколько азиатских джинов… А это кто? Вечно их путаю. Кажется, Ханумана или Манаса – древнеиндийские божества.

— Что это такое? А остальные как же? Остальные, выходит, в нас не верят? — оскорбился я.

Воспылав патриотическими чувствами, я тоже полез в карман, чтобы поставить на русского петушка, но спохватился, что счет ведется не на деньги, а на души. Чем бы я расплачивался, если бы проиграл? Я уже давно сообразил, что заложить душу одно, а вот проиграть — совсем другое.

“Ну уж нет! — сказал себе я. — Конечно, я не жмот, но без этой маленькой штучки мне будет одиноко!”

Дядюшка Сэм, уверенный в победе своего бройлера, скрестив на груди руки, красовался в толпе ассистентов и прихвостней. Мой шеф стоял ко мне спиной, и я видел лишь его покатые, как диванная спинка, плечи и генеральскую складку на затылке. Складка непрерывно подрагивала — русский бес пребывал в беспокойстве. Кажется, что-то шло не так, как он рассчитывал.

Пыль, наконец, улеглась. Взглядам предстали два всклокоченных драчуна. Выщипанный хвост и потревоженные перья делали бройлера похожим не то на растерзанную подушку, не то на чучело в промежуточной фазе изготовления. Зато наш цыпленок жареный окривел на один глаз. При каждом столкновении массивный бройлер отбрасывал его почти на метр. Однако дерзкий цыпленок, не сдаваясь, вновь кидался пускать из соперника перо и пух.

Ладони лежащего Бельвиазера азартно зачерпывали пыль.

— Амиго, а русский петушок-то ничего! Да только не устоит! — пробормотал он.

— Четыре к одному! Ставлю сто душ! — плаксиво крикнула дымящаяся Менхит.

— Три к одному! Пятьдесят родовых проклятий! — пискнула фистулой трехликая Геката.

— Тридцать душ несовершеннолетних убийц за американца! — подал голос некто в желтых брюках, но без головы. Свою отрубленную голову этот некто держал правой рукой за волосы. Голова со старческими мешочками под глазами смотрела высокомерно и булькала кашлем.

— Кхю-ююмм... Тысяся... кхю-юмм... дус за руського! — прищурился китайский бес Гунгун. Кратеры оспы изрывали его плоское как равнина лицо.

Сухой щелчок. Гибкий конец стека лизнул желтое телячье голенище. Рядом с китайцем обозначилась щеголеватая фигура с маленькой, как набалдашник трости, головой.

— Один к двум идет? Я принимаю! — подал голос начальник английского отдела бес Вильгельм. Некогда он был известен как Завоеватель, но позже, как и Арей, прохрюкал все колонии.

— Кю-ююмм... Знацис, если я выигрывать, я получать две тысяси дус? — уточнил Гунгун, в арифметической муке морща лоб. Ягге прищурилась: считал китаец превосходно, однако любил сойти за простачка.

Процедив “если”, Вильгельм продемонстрировал китайцу свой точеный завоевательный профиль. Гунгун не остался в долгу и, встав боком, показал франку легкую равнинную возвышенность своего носа.

Молох вынул изо рта мундштук и с неудовольствием воззрился на погасший кальян. Сопровождавшая его жрица засуетилась, раздувая уголек.

Неожиданно ритм схватки изменился. Хлопки крыльев сделались слабее, а подскоки ниже. Ближневосточные бесы-тотализаторщики беспокойно забормотали и стали, плюя на грифельные доски, быстро стирать с них длинными рукавами.

“Чего-то унюхали! Сейчас... Вот сейчас! Да пропустите же!” — догадался я, бесцеремонно проталкиваясь вперед.

Дальнейшее неизгладимо отпечаталось в моей памяти. Петухи разом подскочили и на томительную секунду повисли в воздухе. Толчок жирной груди — и русский цыпленок, подогнув ощипанное крыло, опрокинулся на землю. Бройлер наскочил сверху и с хладнокровием отбойного молотка начал методично проклевывать ему голову. Бледный Бельвиазер смотрел, прижавшись щекой к земле. Дядюшка Сэм приосанился и надул щеки. Адские тузы забеспокоились. Скрюченные пальцы потянулись к бумажникам из дубленой кожи с щеголеватыми бирочками: «Суицидсырье. Сорт высший.»

— Держись! – заорал я что было силы. – Держись! Вставай! Не опозорь!

Не знаю услышал ли меня петушок. Тогда мне показалось, что услышал. Цыпленок жареный, цыпленок пареный недаром ходил по улице гулять, не имея ни паспорта, ни денег, ни пиджака. Суровая жизнь подворотен многому ему научила.

Неожиданно он рванулся и вырвался, оставив в клюве у бройлера значительную часть гребешка. Прежде, чем опьяненный победой соперник успел опомниться, наш встрепанный петушок налетел на него сверху со стороны своего зрячего глаза и глубоко вонзил шпору в незащищенный мышцами затылок бройлера.

Бройлер бестолково замахал крыльями, пробежал несколько шагов, волоча за собой петушка, и рухнул. Высвободив шпору, наш цыпленок вскочил и неудачно попытался прокукарекать.

Молох торопливо поднялся и стал косолапо продвигаться к выходу. Оказавшись в открытом месте, он взмахнул над головой кальяном, закружился на месте и провалился в преисподнюю.

— С докладом полетел! — вполголоса сказал Арей.

— Что ты несешь? С каким докладом? Не расходитесь! Схватка будет продолжена! — опомнившись, выкрикнул Дядюшка Сэм. Он метнулся к своему бройлеру и стал толкать его носком, заставляя подняться.

— Сеньор, возьмите себя в руки и оставьте вашего петуха. Он больше не будет драться. Он годен лишь на то, чтобы сварить из него бульон, — сказал Бельвиазер, озабоченно отряхивая белые брюки.

— Гомональный идиот, ты меня обманул!.. Это еще не конец! Вы еще обо мне услышите! — в последний раз пнув своего петуха, Дядюшка Сэм повернулся на квадратных каблуках и исчез ни с кем не попрощавшись. Мгновенно спустя улетучилась и вся его свита.

— Малыш Сэмми в бешенстве. Опять пойдут по Техасу ураганы гулять, — с неудовольствием пробурчал рыжебородый Барбаросса, открывая бумажник, чтобы расплатиться. Львиноголовая древняя Тиамат уже распахнула рот, чтобы заглотить выигранные ею души.

Тем временем Бельвиазер подскочил к Арею и быстро заговорил, восхищенно прижимая руки к груди:

— Браво, сеньор! У вас прекрасная птица, хотя с виду это просто пугало! Я умоляю вас, не скажите мне “нет”: отдайте ее мне!

Пожав все лавры, которые было возможно, и отклонив предложение страстного Бельвиазера обменять птицу на сто мешков конопли, мы забрали отважного цыпленка и покинули вечный город.

 

Глава третья.

МАРФУЦИЙ

 

Давно это было. Вологда. Воскресенский собор. Нижние ступени обледенели, лед желтоватый, рыхлый, с вмерзшим песком. Мне четырнадцать. Возраст прыщей и неясных желаний.

У храма толчется Витька – городской юродивый, который видит будущее. Мятое опухшее лицо, мшистые брови, пронзительный взгляд. Из кармана разодранного женского пальто в небо целится горлышко. Странная личность. Дают ему деньги – рвет, а от выпивки не отказывается. Говорили, был он обычным работягой, вкалывал где-то на стройке, а потом вдруг умер, два дня пролежал мертвым и ожил чуть ли не столе в морге. С тех пор будто и стал таким: спит на ступеньках храма – и летом, и зимой.

Я в окружении пестрой ватаги ребят прохожу мимо. Юродивый вдруг вскакивает и вытягивает меня костылем по спине. Так больно, что слезы наворачиваются.

— Ты что, псих? За что? – кричу я.

Юродивый снова замахивается костылем.

— Ишшо узнаешь за что! Собака! Лучше б ты сразу сдох! — и ядреная, сводящая скулы ругань.

Я хватаю тяжелую ледяную сосульку, размахиваюсь…

— В рожу ему кинь! – кричат ребята.

Но Витька-юродивый, опершись на костыль, смотрит на меня так упорно, что я бросаю сосульку ему не в лицо, а под ноги.

1.

После петушиного боя прошла неделя, однако никакого решения Везельвулом вынесено не было. Арей несколько раз проваливался с докладами в преисподнюю, однако всякий раз возвращался желтый от досады.

— Этот пройдоха Сэм опять нашел кого подмаслить… Ну да ничего – не все коту масленица! Он еще о нас услышит! – грозил он.

Как-то, собираясь после работы домой – жил я давно не у Полутонник, а в очень приличной новой квартире на Страстном — я ощутил вдруг желание пройтись пешком. Желание это было таким непреодолимым, что я бросил пиджак на заднее сидение, захлопнул дверцу и по Большой Дмитровке направился в сторону бульварного кольца.

Был ранний июньский вечер, такой знойный, что даже над асфальтом висело марево. Водосточная труба, к которой я случайно прикоснулся, была почти обжигающе горячей. Лавируя между прохожими, я добрался до Страстного бульвара и здесь, пересекая по “зебре” проезжую часть, внезапно ощутил, что кто-то давно уже идет за мной следом.

Я обернулся и заметил высокого атлетически сложенного мужчину в короткой кожаной куртке, с посеребренным ремнем в форме руки скелета и в высоких сапогах с заклепками. Увидев, что я смотрю на него, он быстро отвернулся и проскочил было мимо, но потом решительно остановился и, уже не скрываясь, направился ко мне. Его правая рука скользнула в нагрудный карман кожанки.

Перескочив через скамейку, на которой с одной стороны сидела парочка влюбленных, а с другой — алкаш с бутылкой, я, петляя, бросился бежать по газону, а оттуда, перемахнув через чугунное ограждение, по проезжей части. В тот миг я не размышлял о том, кто меня заказал — таких заказчиков могли быть сотни, слишком многим в последний год я отдавил мозоли и это не считая недовольных мной комиссионеров и суккубов.