Сто тысяч суккубов и вызов на дуэль 6 страница

— А черт его знает: полнолуние, новолуние, хренолуние, — Улита снова нервно затянулась. — Да нет, кажется, нет никакого полнолуния. Просто мне всегда, как я в аду побываю, тошно становится. Словно по какой-то прямой кишке изнутри протащилась — скучно, тоскливо, пыльно. Это здесь весело — пирушки, курорты, море, вечеринки, суккубы. Там все иначе, и бесы не такие. Это они здесь отрываются, шутят, искрят, хорохорятся — там они совсем другие: злые, зажатые, тусклые.

— А ты видела Самого? Он какой?

Улита передернула плечами.

— Не знаю. Таких как я к Самому не пускают. Он общается с очень ограниченным кругом духов. Мы же, адская мелочь, торчим в приемной, даже не в приемной, а в той комнате, которая перед приемной. Такой паршивенький зал с низким потолком и видом из окна на Геену Огненную. И вечно играет одна и та же паршивенькая музыка: трим-трим-ля-ля... Ужасно действует на нервы.

— Но почему одна? Неужели нельзя менять?

— Чего ты у меня спрашиваешь? Ты у Него спроси. Может, он этой музыкой нам наше место хочет показать. Мол, вы тут покуда под колоннами посидите да музыку послушайте, а не нравится — так добро пожаловать в Геену. Что далеко ходить — вот она из окошечка тут и видна, — хмыкнула Улита и потушила сигарету прямо о приборную панель.

Запахло горелым пластиком. Я поморщился, но, ничего не сказав, встроился в поток машин.

— Что ты косишься на меня? Брезгуешь? Думаешь, я родилась ведьмой, а ты чистенький? Врешь, Пашка — от чистенького-то до грязненького разве далеко — шаг всего один. И не заметишь, как ступишь, — с каким-то судорожным раздражением продолжала Улита. — У меня мать была, отец был, да только отец затерялся где-то, а мать по рукам пошла да и сгинула. Даже не знаю, что с ней стало: одни говорят, от грудной болезни умерла, другие, что зимой пьяная замерзла. Осталась я одна, а это сам знаешь, что такое. Путалась с двенадцати лет с кем попало, а потом пожила у одной старушки и научилась у нее зелье приворотные варить. Первое время — ничего, многие ко мне ходили, а потом один парень после моего зелья стал биться как припадочный, пена у него изо рта повалила, он и умер. Я по неопытности в зелье сурьмы переложила. Оно бы и ничего, может и обошлось бы, да только родители этого парня народ взбаламутили. Кольями меня побили, живого места не оставили, а потом петлю на шею захлестнули и на воротах повесили.

Я слышал эту историю и прежде, и хорошо помнил, что обычно происходит, когда Улита ее рассказывает. Именно поэтому я крепко сдавил руль и, снизив скорость, переключился с четвертой передачи на вторую. Наростающая сила волнения ведьмы была столь велика, что сидение под мной начало мелко подрагивать, часы на приборной панели встали, а у едущей сзади нас машины что-то громко хлопнуло под капотом — и повалил густой черный дым.

Я еще крепче ухватился за руль и стал оглядываться, прикидывая, куда бы перестроиться, чтобы встать. Справа от нас, через дорогу, на витрине кондитерской, сама собой возникла трещина и через мгновение стекло со звоном осыпалось.

Но Улита ничего не слышала и ничего не замечала. Она говорила быстро, распевно, с иными, ушедшими в века интонациями, словно произносила древний причет. А вокруг с треском лопались витрины, грохотали канализационные люки, сыпались оконные стекла; потеряв управление из-за лопнувшей шины, вылетел на тротуар и врезался в пустую телефонную будку грузовик.

— И что сердце мне обожгло — среди тех, кто меня кольями бил, и тот был, кто меня в двенадцать лет бабой сделал, врал мне, слова нежные говорил. Он-то, аспид, меня на эту дорожку и толкнул. И так я его тогда возненавидела, так отомстить ему захотела, что мысленно дьяволу душу свою запродала, а он услышал и стала я тем, кем сейчас.

— И ты ему отомстила? — осторожно спросил я, ускоряя этот не раз уже слышанный мной рассказ. Я знал, что дойдя до этого места, ведьма обычно успокаивается.

Улита усмехнулась и снова закурила.

— Уж в этом-то можешь не сомневаться. Отомстила, — сказала она уже совсем другим, современным голосом. “Козлик” перестал наконец дрожать и покачиваться на рессорах, и я снова смог тронуться, спеша покинуть это место, которое начали уже запружать любопытные.

Через несколько кварталов я остановился у светофора и, дождавшись зеленого, хотел уже ехать, как вдруг Улита, привлекая мое внимание, скользнула рукой по моему предплечию.

— Тебе кто-то машет! — сказала она.

— Откуда?

— Вон из того такси. Ты что не видишь?

— С какой стороны: с твоей или с моей?

— С моей.

Я перевесился через Улиту и увидел темноволосую женщину с короткой стрижкой “каре”, выбиравшуюся из задней дверцы такси и направляюшуюся к моему “Сивке-Бурке”. Уже был зеленый, и задние машины нетерпеливо сигналили, но женщина нетерпеливо отмахивалась от них. В этой самоуверенной, европейского вида женщине, одетой в строгий зеленый костюм, я внезапно узнал Ирину, свою... да, впрочем, уже никого. Зачем ворошить прошлое? Пусть мертвые хоронят своих мертвецов.

Свидригайлов, вон, застрелился — это называлось у него “в Америку поехать!”

Удивительно другое, как Ирина смогла высмотреть меня в проносящейся мимо машине. Впрочем, у нее всегда было чутье. Дар поразительной жизненной изворотливости, умение не упустить шанса и быстро сориентироваться в любой ситуации заменяли ей ум. И чрезвычайно успешно заменяли.

Хотя я давно уже не любил Ирину и выбросил из головы даже память о ней, то в тот миг, когда я ее увидел, сердце у меня забилось взволнованно как и прежде. Впрочем, это продолжалось совсем недолго — до тех лишь пор, пока Ирина, подойдя ко мне, не заговорила.

— Это ты, Бибиков, я не ошиблась? — спросила она на всякий случай.

— Я.

— Какое хамство! А ты похудел. Правил не знают! На Западе машины всегда ждут, пока пройдет пешеход! Здесь же пешеход — это потенциальный труп! Варвары! Хамы трамвайные! И правильно, что над ними во всем мире издеваются! — гневно сказала она.

Голос у нее был новый, не знакомый мне прежде — только изредка кое-какие интонации проскальзывали. Пылая возмущением, она даже забыла поздороваться со мной, как будто мы с ней виделись последний раз не два с половиной года назад, а сегодня утром. Однако, высказываясь в таком роде и разоблачая наше варварство — речи, которые мне никогда в ней не нравились, а теперь и коробили, Ирина не забывала изучающе посматривать на Улиту, через которую, ибо я сидел за рулем слева, а Ирина была у правой двери снаружи, и происходит этот разговор.

— Погоди, я прижмусь к бровке! Мы загораживаем дорогу, — сказал я.

— Подождут! — сказала Ирина, но все же отошла на тротуар.

Перестраиваясь и останавливаясь чуть впереди такси, я размышлял о том, что же могло когда-то привлекать меня в этой женщине настолько, что я даже хотел на ней жениться. Более того, обязательно женился бы, не подвернись ей тогда во Владимире, где мы с ней отдыхали, этот сороколетний датчанин. Я и оглянуться не успел, как она его окрутила.

“Ты сам понимаешь, Пашенька, мы с тобой такие разные люди. Зачем обманывать себя, мы же почти не находим общего языка,” — почти не оправдываясь, говорила мне тогда Ирина. При этом подразумевалось, что датчанином, не знавшим ни слова по-русски и плохо по-английски, да вдобавок еще и носившим слуховой аппарат, общий язык она находила.

Когда Ирина ушла от меня — ушла быстро и решительно, словно обрубив топором спутанный клубок отношений, который мы с ней плели больше года, я помню был убит и почти раздавлен. Я всегда остро переживаю неудачи. Тогда я, помню, чтобы притупить боль, занялся увлекательнейшим из всех занятий — самоуничтожением. Я стал пить, встречаться с кем попало, чуть ли не со сливной пеной из ночных клубов, дважды даже вкалывал себя героин и вообще быстро покатился под гору. Где-то в нижней трети этой горы меня подватил Арей, а потом, уже при Арее, я увлекся загородными поездками и по три-четыре дня пропадал один в лесах Подмосковья. Впрочем, как говорится, все это было давно и все это было неправда...

Мы с Улитой вышли из машины. Я с беспокойством покосился на ведьму, но она успокаивающе подмигнула мне. Настроение у Улиты менялось быстро, и теперь она, похоже, забавлялась, получая удовольствие от ситуации.

А Ирина уже спешила к нам. Не теряя времени, она оценивающе окидывала взглядом фигуру Улиты и ее серебристое длинное платье. Ирина кое-что понимала в одежде, как никак работала когда-то в доме моделей у одного модного модельера с ушастой фамилией, и потому это платье вызывало у нее определенную озабоченность.

— Давайте знакомиться, — сказала она, протягивая ведьме прохладную руку. — Ирина.

Две ладони соприкоснулись как головы двух змей.

— Улита.

— Улита? Нашу тетку, я имею в виду тетку Отто, зовут так. Я ее никогда не видела, — словно тайной поделилась Ирина.

— И вы подозреваете это я? У меня нет племянников, — заверила ее ведьма.

Отраженная, Ирина перешла в атаку на другом фронте.

— У вас интересное платье! Это не от Пьера Конти?

— От Жана Люка.

На лбу Ирины появилась и тотчас растаяла морщинка.

— Вот как? Ах да, из его весенней растиражированной коллекции?

— Вовсе нет, — спокойно заверила ее Улита. — Из его последней коллекции и существует в единственном экземпляре.

Ирина, видно, ждала этой фразы и сразу же пустила в ход свой коронный удар.

— Мне кажется, вас ввели в заблуждение... Я близко знакома с модой, бываю на всех показах, лично знаю Жана Люка и заверяю вас, что его платья, как бы выразиться, более мягкие, более пастельные.

Эта фраза, по замыслу, должна была сразу указать Улиты на ее место, отодвинув ее на второй план, но этого не произошло. Трамвайный хам, выражаясь мужским языком, натолкнулся на боксера.

Улита чуть прищурилась, тонко улыбнулась и сказала:

— И мое тоже постельное, милочка! И уж во всяком случае не куплено на распродаже в гамбургской галерее “Аттис” с уценкой в семьдесят марок, как ваш зеленый костюм.

Ирина вздрогнула, и я понял, что ведьма не ошиблась. Так вот где, оказывается, одеваются западные дамы Мытищинского разлива! Удар пришелся точно в цель. Я не думал даже, что Ирина оправится, но она оправилась и довольно быстро. Все-таки она была хорошим и опытным бойцом, прошедшим огонь, воду и медные трубу.

— Ну как твои дела, Паша? Вижу, все наладилось? Ты ведь уже не снимаешь ту комнатушку с вздувшимся паркетом. Где ты сейчас работаешь? — участливо обратилась она ко мне, игнорирующе поворачиваясь к Улиты боком.

Я слегка растерялся. По известным причинам, этот вопрос всегда заставал меня врасплох. Улита подошла ко мне сзади и, обняв за пояс, положила мне голову на плечо.

— Мой папик большой начальник. Он занимается скупкой! — провоцирующе заявила она, но Ирина пропустила ее слова мимо ушей. Она выбрала теперь другую тактику — тактику тотального незамечания. К собственничеству, которое проявила на меня Улита, Ирина отнеслась вообще никак, с полнейшим равнодушием и даже чуть подняла брови: бери, мол, если я бросила, что мне жалко?

— Представляешь, мы с Отто только сегодня прилетели в Москву и еще даже не расположились, только свалили чемоданы. У Отто дела в России, фирма, в которой он служит, покупает у вас какое-то предприятие. Вообще-то я собиралась поехать в Бельгию, но когда узнала, что Отто посылают в Россию, пересмотрела планы. Захотелось вдруг увидеть все новыми глазами, что здесь изменилось, как и что! — оживленно сказала она мне.

— Завидую, — сказал я, и тотчас пожалел об этом слове. Еще чего доброго, и правда подумает, что завидую.

Ирина кивнула, она и не ожидала другой реакции.

— Ха-ха, это так смешно! Я только что сказала “у вас!” Так быстро от всего отвыкаешь! Вышла из самолета, огляделась и думаю: “Ну здравствуй, родной совок!” Все тут как-то тускло, грязно, неужели нельзя жить по-человечески? В терминал очереди, таможенники грубят, мусор и бумажки у трапа бросают прямо на взлетную полосу. Конечно, мы гунны, скифы мы, но чтобы до такой уж степени!

О время, время! Что ты делаешь с людьми? Взять хоть эту женщину! Давно ли закончила она текстильный институт, давно ли жила у себя в Мытищах и ездила до “Комсомольской” в набитой электричке, где ей пыхтели в затылок и наступали на ноги, а потом от “Комсомольской” на метро до дома мод, где принимала заказы и снимала размеры? Давно ли мы с ней шлялись по Москве, удовольствуясь самыми недорогими кафе, а еще лучше столовками? Давно ли выкраивали время и деньги, чтобы поехать в Питер, в Новгород или по Золотому кольцу? И вон она нате вам — европейская дама, которую шокируют бумажки и очереди в терминал! О время!

— Представляешь, лежит прямо на пути эта кожура. Отто за сумкой ее не видит, подскальзывается и... Неужели нельзя ведро поставить, а? — с горячностью хватаясь хоть за какую-то общую тему, продолжала Ирина.

Так как этот вопрос, чисто риторический по сути, обращен был все же ко мне, я сказал:

— Распоряжусь. Поставят!

Ирина улыбнулась шутке и, добавив в голос теплоты, проворковала:

— Да что же я все о себе да о себе. Ты-то как? Знаешь, Паша, я все время собиралась тебе позвонить!

“Да уж, да уж. Так я тебе и поверил!” — насмешливо подумал я. Я был глубоко уверен, что заметь Ирина меня просто на тротуаре, ждущим, положим, троллейбуса, а не в дорогой машине с красивой женщиной, она преспокойно проехала бы на такси мимо.

— Тебя подвезти? — спросил я.

— Нет, я не могу. Я не одна, я с Отто! — она беспокойно оглянулась в сторону такси. — Погоди, я пойду его приведу, а то таксист его облапошит. У нас же как завидят иностранца, каждый норовит ему руку в карман запустить. Тоже мне — нашли дойную корову. Вместо того, чтобы самим работать, они...

Не докончив фразы, Ирина метнулась к такси. Почти сразу она вернулась. Усатый худощавый Отто послушно тащился за ней, поправляя в ухе слуховой аппарат. Он был в джинсах и в коричневом свитере, который висел на нем мешком. В этом же или в похожем свитере он был и в тот день, когда его посадили за наш столик в столовой дома отдыха, куда мы с Ириной вырвались на неделю.

— Знакомьтесь, это Отто! — с чувством превосходства сказала Ирина. — Отто, это Паша, ты его знаешь!

— О-у, Арсений? — сказал с акцентом Отто, улыбаясь мне, но явно не узнавая.

— Не Арсений, а Паша, Павел! — громко повторила Ирина, привыкшая, видно, к его глухоте.

— О-у, Павел! Я рьяд! — сказал Отто, пожимая мне руку.

Потом он перевел взгляд на Улиту и еще раз повторил:

— О-у, рьяд! Как ви?

— Живу не тужу — сопли локтем не вытираю! — бойко ответила та.

Глухой датчанин удивленно поднял одну бровь. Кажется, из всей присказки он понял только последнее слово.

— Витирать? О-у, да, тут гразно! Таксист курить прамо на мне! — сказал он.

Мы с Улитой невольно улыбнулись, и Ирина поспешила к Отто на выручку.

— У фирмы Отто круг интересов по всему миру. Филиалы во Франции, в Германии и в Бразилии. Нам приходится очень много летать. Это ужасно: все время в разных местах, не успеваешь привыкнуть к часовым поясам, — пожаловалась она.

— Сочувствую, — сказала Улита. — Частые переезды крайне плохо сказываются на коже и вообще на гормональной системе.

Ирина вспыхнула, готовясь ответить, но тут Отто нанес ей удар в спину.

— Я недавно в России! Сейчас надавно, раньше я биль давно, — сказал вдруг он, обращаясь к Улиты.

Голова ведьмы была на моем плече, поэтому я не мог видеть, какие рожи она ему корчила, но сорокапятилетний датчанин явно оживился. Его лицо, похожее на голову большой черепахи, пришло в некоторое мимическое движение, и он два раза моргнул.

— Отто, я уже говорила. Они знают. Не повторяйся! — крикнула ему на ухо Ирина. Она напряглась. Вероятно, для Отто сказать два предложения подряд было личным рекордом, демонстрирующим крайнюю степень оживления.

Но Отто, подогреваемого поощрительными улыбками Улиты, уже не просто было остановить. Да, эта датская черепаха определенно сорвалась с поводка!

— Биль давно, два год назад, потом три год назад. Тогда мы познамится Ирина! А ви любит путешествовать? — продолжал разболтавшийся Отто.

Меня он в расчет не брал. Видимо, он решил, что раз однажды увел у меня Ирину, то теперь так же отобьет и Улиту.

— Путешествовать! Обожаю! — сказала Улита. — У меня вообще очень разносторонние вкусы. Например, я люблю загорать совершенно голой. Надеюсь, никого это не шокирует?

Она наконец выдвинулась из-за моей спины и теперь, покачивая бедрами, весьма недвусмысленно заигрывала с Отто, пуская в ход все свои ведьминские чары.

— О-у, да! — сказал Отто. — О-у, да! Что ви делать сегодня вечером? Ми с Ирина хотели отмечать наш приезд, и если ви не возражать.

— Мы будем просто счастливы! Только скажи когда и где! — двусмысленно промурлыкала Улита.

На несколько мгновений Ирина растерялась от такого наглого натиска. Теперь, когда Улита вела себя подобным образом ни о какой тактике незамечания не могло быть и речи. Ирина была совсем не дура и успела заметить, что Улита запускает когти в ее спутника, а тот и сам уже рвется в бой, как старая лошадь, услышавшая полковую трубу. Сообразив, что дело нешуточное и еще немного и Улита напросится к ним в гости, а там, глядишь, Отто сменит одну русскую жену на другую, Ирина забила тревогу. Она уже не на шутку жалела, что вытащила своего дромадера из машины. Запереть бы его там и при том желательно в багажнике! Я вдруг понял, что и в Россию она с ним поехала лишь потому, что очень хорошо знала своих соотечественниц, таких же острозубых девиц из Мытищ, Красногорска и Реутово-3.

— Ладно, Бибиков! Мы очень спешим. Очень была рада тебя увидеть. Пошли, Отто! — подхватив под мышку млеющего датчанина, который все никак не мог оторвать глаз от призывно покачивающихся бедер Улиты, она погрузила его в ожидавшее такси.

— Куда ты катишься, Бибиков? Ты с ума сошел? Где твои глаза? — крикнула она мне, хлопая дверцей.

Такси рванулось с места и уехало. В заднем стекле такси долго видна была приклеившаяся физиономия Отто. Кажется, одновременно он что-то объяснял Ирине, то ли ругал, то ли оправдывался.

Улита помахала ему вслед, а потом, взглянув, на меня, расхохоталась.

— Чего ты хохочешь? — спросил я.

— Да так. Смешно.

— Что смешно?

— Ты видел? Еще бы пять минут, и он уехал бы на такси со мной, — сказала ведьма.

— Ну и страна у нас! Здесь любой дромадер с Запада становится Казановой. Глазки зажмурь и выбирай. Ну скажи мне, это любовь? Расчет, причем самый гнусный и подлый! — спросил я.

— Не ревнуй! — проницательно сказала Улита. — Некого особенно ревновать. Ты ее видел, эту Лису Патрикеевну? Думаешь, она не изменяет своему Отто? Да она им только здесь гордится. Знаешь, кто он такой?

— Кто?

— Разъездной агент фирмы, которая производит фруктовые йогурты. Помнишь рекламу: “Фруттис и Пуддис не устоят против вас?” Получает шиш с постным маслом. Она завтра же его бросит, если найдет мешок потолще.

— Не сплетничай! — строго сказал я, хотя, положа руку на сердце, то, что услышал от Улиты, было мне приятно.

— Поехали, — сказал я, садясь в “Сивку-Бурку”.

В какой-то мере я даже рад был этой встрече. Она позволила мне понять, что Ирина теперь абсолютно чужой и даже враждебный мне человек. Сердечная рана зажила, и остались лишь воспоминания. Неужели это ее я когда-то обнял и поцеловал у Донского монастыря, и неужели потом, в съемной комнате, когда она, уставшая от любви, измотанная и счастливая, лежала у меня на плече, я рассказывал ей сказку, смело смешая в ней вымысел с традиционным сюжетом.

 “Жили-были три богатыря Дубыня, Усыня и Горыня. Один умел вырывать с корнем дубы, другой — обвить усами войско, а третий был так силен, что переносил с места на место горы. И вот влюбились они однажды втроем в одну девушку, которую звали Ира...”

Черт возьми! Черт возьми! Черт возьми!

15.

Таксидермист Ахмедов, молодой мрачный детина, пахнущий старыми чучелами и формальдегидом, ждал нас у себя в мастерской, в которую мы вошли стараясь ни к чему ни прикасаться. На стенах мастерской — большой полуподвальной комнаты — висела коллекция Ахмедова, состоящая из аномальных, уродливых черепов. Здесь была и баранья голова с искривленным, вросшим в одну из глазниц рогом, и медвежий череп с двумя заросшими следами от пуль, и челюсть собаки с уродливым прикусом и много других экспонатов подобного сорта.

На столе, ярко освещенном хирургическими лампами, лежала мертвая кошка, рядом с которой поблескивали на тряпке какие-то ножички. Бормоча, что ему вот заказали чучело любимой животины, а у него как на грех закончилась набивка, таксидермист кинулся куда-то в подсобную комнатку и вернулся с целой кипой кожаных пергаментов. Верхние еще не совсем просохли.

Взяв эту кипу, мы расплатились. Скрупулезно пересчитав деньги, Ахмедов сунул их в слоновий череп, раздобытый им по случаю, когда в гастролировавшем чешском цирке сдохла слониха.

Таксидермист нагнал нас уже у машины и, снижая голос, быстро косноязычно забормотал, прося продлить срок аренды на свою душу.

— Больше трех раз не положено! — строго сказала Улита, по привычке делая физиономию чемоданчиком.

— Но мне совершенно необходимо! Умоляю вас! — почти простонал таксидермист, пытаясь обнять меня за плечи. Вспомнив разделанную кошку на столе, я быстро попятился. Я не видел, чтобы он после нашего прихода мыл руки.

— Хорошо, хорошо, — быстро сказал я, уворачиваясь. — Попытаемся сделать для вас исключение. Когда истекает срок вашей аренды?

— Через шесть месяцев!

— Вот тогда и приходите, и смотрите, чтобы больше не было задержек с пергаментами. Еще одна задержка и никаких аренд! — строго сказал я.

Ахмедов льстиво закивал.

— На прежних условиях арендочку-то? Уж я вас облагодарю! Если там чучелко надо будет или что такое... — почти прошептал он.

— А что за условия-то? — спросил я наивно.

Побурев как рак, таксидермист понес совершенную околесицу.

— Вы уж там в договорчике посмотрите, — сказал он под конец и поспешно ретировался.

Мы с Улитой сели в машину, и Улита расхохоталась. Я всегда поражался перепадам ведьминского настоения: недавно моей автомобиль трясло от ее рыданий, а сейчас он точно так же трясся от ее хохота.

— Ну и сконфузил ты его своим вопросом! Ты видел его рожу? — сказала ведьма сквозь смех.

— А что его так сконфузило?

— Нижнее белье, — с трудом выговорила Улита.

— Что за белье? — не понял я.

— Ты что дурак? — удивилась Улита. — Знаешь за что Ахмедов заложил душу? Раз в месяц он получает посылку, а в посылке угадай что?

— Белье?

— Ага. Предметы интимного туалета известных актрис, кинозвезд, певиц. Он заказывает их по каталогу.

Я покачал головой. Как исполнитель, поднаторевший в делах адской канцелярии, я представлял, сколько переписки, волокиты и воплей нужно, чтобы каждый раз пробивать требуемое. Если таксидермист срочно не возьмется за ум, на том свете ему будет предъявлен очень крутой счет.

— Отдел снабжения, наверное, все валит на отдел почтовых пересылок, отдел почтовых пересылок — на курьерский отдел, курьеры на комитет по земным делам, те на иностранный отдел, иностранный отдел на службу суккубов, мотивируя тем, что это попахивает эротикой, а суккубы, небось, снова валят на отдел снабжения. А потом сколько хлопот и беготни! Попробуй разыщи лифчик какой-нибудь Светы Пупкиной или рваные чулки Сесиль Уэзерстоун. Одним словом, удивительно, что в результате Ахмедов получает требуемое, — сказал я.

— Ты осел, Бибиков! Стал бы отдел снабжения возиться с какими-то там чулками! Он бы промариновал этот заказ тридцать лет, пока бы эта Сесиль Уэзерстоун не отбросила копыта, а потом послал бы мотивированный ответ о невозможности выполнения заказа.

— А откуда тогда белье?

— А приемщица в прачечной “Мосресурсов” зачем? Отличная тетка без предрассудков. Я приплачиваю ей регулярно, чтобы она подбирала что-нибудь подходящее. Конечно, мне тоже морока, но что поделаешь, если Арею все время нужны пергаменты?

И Улита снова расхохоталась да так, что меня едва не вышвырнуло с водительского сидения.

— Не стреляйте в пианиста! — предупредил я, водворяясь на прежнее место. — Запомни золотое правило: если хочешь куда-нибудь доехать, береги водителя.

— Бедненький ты мой! — пожалела Улита. — Конечно, я тебя буду беречь. Если с тобой что случится, с меня Арей семь шкур спустит, да не только с меня: с самого Арея шкуру сдерут.

Я напрягся. Мне показалось, что только что передо мной на мгновение приоткрылся занавес, но так быстро, что я не успел разглядеть, что на сцене.

— Почему? Что во мне такого важного? Почему с Арея сдерут шкуру? — быстро спросил я, но Улита уже спохватилась, что сказала лишнего.

— Ну ты же у нас такой ценный кадр! Трудяга, молодой специалист! — неопределенно протянула она и вдруг, глядя на дорогу, завизжала: — Осторожно, кошка!

Я притормозил, пропуская выскочившего неизвестно откуда черного кота. Этот кот возник так кстати для Улиты, что я не сомневался, что ведьма сама же и подбросила его на дорогу.

Зная, что на пересечении основной дороги с кольцом наверняка будет пробка, я свернул в один из параллельных проездов. Это был заводской квартал с длинными бетонными заборами, тянущимися бесконечно по обе стороны дороги. Следом за мной в тот же проезд свернул и темно-синий японский микроавтобус. Я отметил это чисто машинально, взглянув в зеркальце, и сразу об этом забыл.

Некоторое время микроавтобус следовал за нами, а потом на прямом участке дороги резко пошел на обгон, и, круто свернув влево, внезапно затормозил, притиснув нас к бровке перед бетонным забором.

Из микроавтобуса выскочило четверо крепких мужчин, вооруженных битами и монтировками и устремились к нам. Я почувствовал, что спина у меня покрылась испариной. Я не считаю себя дохляком и один на один могу справиться почти с каждым, но на монтировки и биты у меня всегда была аллергия.

— Чего это они? Я не помню, чтобы я их подрезал, — сказал я недоуменно, быстро блокируя все двери.

Улита только насмешливо фыркнула. Бессмертную ведьму эта ситуация, возможно, забавляла, но не меня. Я попытался включить заднюю передачу, но нас притиснули так удачно, что бампер Сивки-Бурки упирался в столб.

— Вылезай, ятрить твою! Хуже будет! Тебя отметелим, а твою телку...!— вопили они, дергая ручки дверей моего Сивки-Бурки.

— О, я вижу ребята — романтики! — сказала, сладко потягиваясь, Улита. — Давненько со мной такого не проделывали! А я, дура, еще жаловалась на скуку!

— Ах ты бляха! Ни блина не открывается! — жаловался другой, пиная в ярости дверь.

— Что ж ты ногой колотишь? Разве ногой получится? Ты битой попробуй! — поощрила его Улита.

— Ну спасибо, добрая ты моя! — закричал я. — Ты соображаешь, что советуешь?

— Прости, Пашунчик! Я не могла смотреть без жалости, как он себе ногу отбивает. Машина-то у тебя железненькая, а ножка у него своя, — виновато вздохнула Улита.

Тем временем, убедившись в невозможности вытряхнуть нас из машины, мужики из микроавтобуса последовали совету ведьмы и с жутким матом-перематом стали колотить битами и монтировками нам по дверям и стеклам, но отечественная броня отозывалась на удары только глухим звуком. Умельцы, которые мастерили и укрепляли мой Сивка-Бурка, постарались на славу, и я преисполнился к ним искренней благодарности.

Схватив мобильник, я стал быстро набирать номер одного авторитетного человека. Закладывая нам душу за право пользоваться добрым здравием и безотказной потенцией, этот авторитетный человек клялся, что в случае необходимости по меньшей мере четыре машины с его людьми прибудут в любую точку Москвы не позже, чем через десять минут после звонка. Эти же десять минут, я надеялся, мы сможем благополучно отсидеться в Сивке-Бурке, словно внутри бронированной черепахи.

Улита, откинувшись на спинку сидения, вовсю наслаждалась нашим положением, своими издевательскими репликами поощряя ребят молотить сильнее.

— Эх, дубинушка, ухнем! Эх, родимая, сама пойдет! — напевала она.

Неожиданно ведьма перестала напевать и, слегка присвистнув, сказала:

— Ого, а вот это уже сильно!

Я увидел, что один из мужиков, сбегав к микроавтобусу, схватил короткий лом, похожий на те, что используются при земельных работах, и стал решительно бить им по стеклу моей двери около замка. И тут я воочию убедился, что против русского лома не выстоять даже отечественной броне. После десятка ударов стекло покрылось сетью трещин и стало вминаться внутрь. Вдохновленный успехом, детина стал бить еще увереннее. Не дожидаясь, пока лом пробьет стекло и воткнется в меня, я резко распахнул дверцу и, толкнув ее ногами, ударил дверцей нападавшего. Тяжелая дверца ударила его в живот, и он упал. Прежде, чем он вскочил, я добавил ему ногой в самое уязвимое у мужчины место, и таким образом сократил количество нападавших на меня на одну единицу. На этом мои воинские успехи, в принципе, закончились, потому что на меня с битами и монтировками набросились остальные трое.

— Эй, Врубель, хочешь в табель! — услышал я чей-то хриплый голос.

Бита просвистела у меня над головой, и я, с трудом увернувшись от нее, повис на нападавшем на меня мужчине, мешая ему замахнуться еще раз. Мой противник, здоровый и пузатый как черт, вырывался, толкая меня локтями и головой, и мне с трудом удавалось, поворачивая его из стороны в сторону, защищаться им от остальных. Монтировка, пронесшись по косой траектории, зацепила мне ухо и попала по плечу. Она была уже на излете, и удар не был особенно сильным, но все равно я мгновенно перестал чувствовать плечо. Удивительно еще, что я мог владеть рукой. Следующим ударом рукояткой биты по скуле меня сшибли за асфальт, вместе с тем из нападавших, с которым я боролся и который, дыша мне в лицо перегаром, делал все возможное, чтобы если не отгрызть мне нос, то хотя бы заехать по нему головой. Тут, мне, в принципе, можно было уже читать отходную, но оказалось, что на этом свете у меня еще есть друзья.