Бальдассаре Кастильоне 10 страница

Эзоп, этот великий человек, увидел как-то, что господин его мочится на ходу: «Неужели,—заметил он,—нам теперь придется испражняться на бегу?»⁴⁷ Как бы мы ни старались сберечь время, какая-то часть его всегда растрачивается зря. Духу нашему не хватает часов для его занятий, и он не может расставаться с телом на тот незначительный период времени, который нужен для удовлетворения его потребностей. Есть люди, старающиеся выйти за пределы своего существа и ускользнуть от своей человеческой природы. Какое безумие: вместо того чтобы обратиться в ангелов, они превращаются в зверей, вместо того чтобы возвыситься, они принижают себя. Все эти потусторонние устремления внушают мне такой же страх, как недостижимые горные вершины. В жизни Сократа мне более всего чужды его экстазы и божественные озарения. В Платоне наиболее человечным было то, за что его прозвали божественным. Из наших наук самыми земными и низменными кажутся мне те, что особенно высоко метят. А в жизни Александра я нахожу самыми жалкими и свойственными его смертной природе чертами как раз вздорные причуды насчет объявления себя бессмертным. Филота забавно уязвил его в своем поздравительном письме по поводу того, что оракул

 

==452

Юпитер-Аммона объявил Александра богоравным: «За тебя я весьма радуюсь, но мне жалко людей, которые должны будут жить под властью человека, превосходящего меру человека и не желающего ею довольствоваться»⁴⁸. Disis te minorem quod geris imperas⁴⁹. Мне очень нравится приветственная надпись, которой афиняне почтили прибытие в их город Помпея: «Себя считаешь человеком ты,— И в этом—божества черты»⁵⁰.

Действительно, умение достойно проявить себя в своем природном существе есть признак совершенства и качество почти божественное. Мы стремимся быть чем-то иным, не желая вникнуть в свое существо, и выходим за свои естественные границы, не зная, к чему мы понастоящему способны. Незачем нам вставать на ходули, ибо и на ходулях надо передвигаться с помощью своих ног. И даже на самом высоком из земных престолов сидим мы на своем заду.

Самой, на мой взгляд, прекрасной жизнью живут те люди, которые равняются по общечеловеческой мерке, в духе разума, но безо всяких чудес и необычностей. Старость же нуждается в более мягком обращении. Да будет к ней милостив бог здоровья и мудрости, да поможет он ей проходить жизнерадостно и в постоянном общении с людьми: Frui paratis et valido mihi, Latoe, dones, et, precor, Integra Cum mente, nec turpem senectam Degere, nec cythara carentem⁵¹.

КОММЕНТАРИЙ

¹ βάλλω—первое лицо настоящего времени глагола «метать», первое лицо будущего времени—βαλώ; χείρον—«хуже»; βελτιστον—«лучше», неправильно образованные сравнительные степени; χείριστο и βελτιστον—неправильно образованные превосходные степени.

² «Ты можешь обнаружить страдания души, сокрытой в больном теле, как можешь обнаружить и ее радость: ведь лицо выражает и то и другое» (Ювенал. Сатиры, IX, 18 ел.).

³ Термины схоластической логики, обозначающие модусы силлогизмов.

⁴ Речь идет об обитателях Нового Света. Этот отрывок извлечен из главы «О каннибалах». Монтень предвосхищает здесь получившую большое распространение в XVIII веке теорию «естественного состояния». Но, в отличие, например, от Руссо, одного из

 

==453

самых ревностных ее сторонников, Монтень считает утопичной идею возврата к этому состоянию современного человека.

¹ «Как неподвязанный плющ вьется по прихоти ввысь. Разве не лучше растет земляничник в пустынных ущельях... птиц безыскусная песнь слаще гораздо звучит» (Пропорций, 1, 2, 10—11 и 14).

⁶ Платон. Законы, X, 4.

⁷ Отрывок от слов: «Вот народ, мог бы сказать я Платону...» и до: «...вымышленное им государство» почти дословно воспроизвел Шекспир в «Буре» (II, 1, 141—158, речь Гонзало).

⁸ «Это люди, только что вышедшие из рук богов» (Сенека. Письма, 90).

⁹ «Из источника наслаждений исходит нечто горькое, что удручает даже находящегося среди цветов» (Лукреций. О природе вещей, IV, 1129).

¹⁰ Итал.—«изнеможение».

¹¹ «Слишком неумеренная радость угнетает нас» (Сенека. Письма, 74).

¹² Намек на стих Эпихарма, сохраненный Ксенофонтом («Воспоминания о Сократе», II, I, 20).

^п Платон. Федон.

¹⁴ Это изречение Метродора приводится у Сенеки (Письма, 99).

¹⁵«Есть некое удовольствие и в плаче» (Овидий. Скорбные элегии, IV, 3, 37).

¹⁶ Сенека. Письма, 63,

¹⁷ «Ну-ка, мальчик слуга, налей полнее чашу горького старого Фалерна». (Катулл. XXVII, 1—2).

¹⁸ «Нет худа без добра» (Сенека. Письма, 99).

¹⁹ Монтень говорит о приступах каменной болезни, которой он страдал.

²⁰ «Я лишь отвлечься хотел от злоключений моих» (Овидий. Скорбные элегии, IV, 1, 4).

²¹ «Дух по утраченном плачет и погружается вновь в пережитые ночью виденья» (Петроний. Сатирикон, CXXVIII).

²² «Дважды живешь, если ты жизнью былою живешь» (Марциал, X, 23, 8).

²³ Платон. Законы, II, 4.

²⁴ Это высказывание представляет собой перевод из Цицерона: «О старости», 10.

²⁵ «Мы отходим от природы; мы следуем за народом, который не создал ничего стоящего» (Сенека. Письма, 99).

²⁶ «Он не берется ни за какое дело, он поникает вместе с телом» (Максимиан или Псевдо-Галл, I, 125).

²⁷ «Пусть старость, насколько может, разглаживает свои морщины» (Гораций. Эподы, XIII, 5).

²⁸ «Печальное нужно уснащать шутками» (Сидоний Аполлинарий. Письма, 1, 9).

²⁹ «Печальная надменность мрачного лица» (Бъюкенен. Иоанн Креститель, пролог, стих 31).

³⁰ «И в этой печальной толпе есть развратники» (Марциал. VII, 58, 9).

³¹ Платон. Законы, VI, 12.

³² Цицерон. Тускуланские беседы, III, 15.

³³ Упоминание об этом—у Диогена Лаэрция; жизнеописание Платона.

³⁴ «Да не будет стыдно говорить то, что не стыдно чувствовать» (откуда взяты эти слова, не установлено; возможно, они принадлежат самому Монтеню).

³⁵ Названия глав в «Опытах» чаще всего соответствуют содержанию первого абзаца или, в лучшем случае, страницы, далее следует цепь мыслей, ассоциаций, воспоминаний, примеров, все менее связанных с названием. Нет также внешней связи между отдельными главами: соседствуют главы «О великих римлянах» и «О большом пальце руки».

³⁶ «Девушка с Андроса» и «Евнух»—комедии Плавта.

³⁷ Платон. Ион, 5.

³⁸ Плутарх. О Демоне Сократа.

³⁹ Платон. Законы, IV, 9.

⁴⁰ «Что приносит нам пользу походя, то не так уж полезно» (Сенека. Письма, 2).

⁴¹ См.: Цицерон. Тускуланские беседы, V, 7.

⁴² «Если сосуд загрязнен, то все, что вольешь, закиснет» (Гораций. Послания, I, 2, 54).

 

==454

⁴³ О весах Критолая сообщает Цицерон (Тускуланские беседы, V, 17). Крчтолай— греческий философ-перипатетик (II в. до н. э.), считавший, что если положить на чаши весов духовные и телесные радости, то духовные радости окажутся неизмеримо тяжелее.

⁴⁴ «Нужно проникнуть в природу вещей и выяснить, чего она требует» (Цицерон. О высшем благе и высшем зле, V, 16).

⁴⁵ «Кто восхваляет как высшее благо природу души и осуждает природу плоти, видя в ней зло, тот, конечно, и душу любит по-плотски и по-плотски бежит от плоти, потому что он судит, руководствуясь не божьей правдой, а человеческой суетностью» (Августин. О граде божием, XIV, 5).

⁴⁶ «Кто не признает, что глупости свойственно вяло и против воли делать то, что следует сделать, увлекать в одну сторону тело, в другую душу и отрывать их друг от друга, направляя в противоположные стороны?» (Сенека. Письма, 74; цитата неточна).

⁴⁷ Плануд. Жизнеописание Эзопа.

⁴⁸ Источник Монтеня: Квинт Курций, VI, 9, 18. Филона—сын военачальника Александра Македонского Пармениона.

⁴⁹ «Ты властвуешь, потому что ведешь себя как подвластный богам» (Гораций Оды, III, 6, 5).

⁵⁰ Плутарх. Жизнеописание Помпеи, 27. Монтень приводит эти слова в стихотворном переводе Амио.

⁵¹ «Да, сын Латоны, то, что имею я, Дышать и жить мне, тихую старость дай, Оставь мне здравый толк и даруй С милой кифарой не знать разлуки». (Гораций. Оды, I, 31, 17—20).

 

==455

 

==456

00.htm - glava16

ХУАН ЛУИС ВИВЕС

1492—1540

Испанский гуманист, просветитель и философ Хуан Луис Вивес родился в «удивительный год» Испании, когда отвоеванием Гранады закончилась семисотлетняя Реконкиста, Колумб открыл Америку, произошло изгнание некрещеных евреев (будущих сефарди) и была напечатана первая в Европе грамматика народного языка, «Искусство кастильского языка» А. Небрихи. Вивес только до 1509 года жил на родине, в Валенсии (Арагон), тогда самом крупном городе Испании, и, хотя детские воспоминания об этой стране-саде с ее неповторимо ясным небом всю жизнь питали и мучили его, деятельность Вивеса связана с северным Возрождением. Истинной причиной отъезда была волна узколобого национализма, навеянная победами и колониальными завоеваниями и вызвавшая губительное для Испании крушение религиозной терпимости. Страх перед инквизицией впоследствии оправдался: отец Вивеса был сожжен по обвинению в скрытом иудействе (1524), мать (отдаленная родственница «каталонского Петрарки» Аусиаса Марча) получила посмертно тот же приговор.

С 1509 по 1512 год Вивес учился в Сорбонне философии (логике), но считал эти годы потерянными. Не желая расстаться с ролью философского и богословского центра Европы, Парижский университет доводил до последней утонченности искусство, обеспечившее ему это исключительное положение,—схоластическую диалектику. Между тем ушло в прошлое европейское единство интеллектуального слоя, для которого были внятны намеки паутинных логических конструкций, сплетаемых на иссушенной средневековой латыни. Гуманизм требовал полнокровного («красноречивого») выражения текущего момента человеческой жизни; с образованием национальных государств и языков даже общее сознание истины должно было принимать те или иные почвенные формы; веяние Реформации разрушило единство богословия и заставило выискивать инакомыслие даже там, где царило внутреннее согласие. Еще плохо понимая смысл надвигающегося поворота, молодой Вивес был уже уверен в обреченности парижской школы, этой «впавшей в слабоумие восьмиде-

 

==457

сятилетней старухи», и провозглашал скорый приход множества «ярких, выдающихся, свободных талантов, не терпящих рабства». Знакомство (по-видимому, летом 1516 г.) и сближение с Эразмом Роттердамским определили призвание Вивеса; началась его лихорадочная, с феерическими успехами и нервными срывами, невероятная по разносторонности деятельность литератора, лектора, педагога (при детях высокопоставленных особ) и теоретика воспитания. Эразм, начиная с «Похвалы глупости» (1511), и Вивес, начиная со своей первой большой книги «Против псевдодиалектиков» (1519), стали главными разрушителями престижа Сорбонны. Вместо строгости догмата и веры в спасительность традиционного обряда северный гуманизм предложил интимное благочестие, вместо постройки богословских систем—критическое, то есть с привлечением всех мыслимых источников, установление священного текста и его толкование. Тем самым потребовались неслыханные ранее знание языков и широта филологической культуры. Вивес, может быть, пошел дальше всех, выступив ради обеспечения этого с идеей светского образования. Усидчивые занятия, доказывал он, сами по себе благотворны; религиозную лояльность достаточно засвидетельствовать совершением нескольких

кратких молитв.

Северное Возрождение сместило центры интеллектуального кипения к базельскому дому Эразма, в свою очередь стоявшему рядом с издательством, которое немедленно печатало все выходившее из-под его пера, и к дому Томаса Мора в Лондоне. Таким же центром притяжения быстро стал Вивес. Лекции, которые он с успехом читал в Оксфорде (1523—1527), посетила английская королевская чета, его постоянное жилье в Брюгге (тогда крупнейшем городе Нидерландов) стало местом паломничества. Эразм и Мор предсказывали ему роль первого ума эпохи. Вивес писал на все мыслимые темы от толкования стихов и комментария на «Град Божий» Августина (этот комментарий, в основном общекультурного содержания, за богословские вольности был в 1584 г. включен в Индекс запрещенных книг) до эссе об ощущениях старческой души и бестселлера «Воспитание христианки». Как у Эразма, Мора, Лефевра д'Этапля, Гийома Бюде (все это была группа, связанная личной дружбой и сознанием общей борьбы), книги Вивеса тоже сразу шли в печать. Только с 1538 по 1540 год в Европе их было выпущено более ста разных изданий, включая переводы. Перед мощной машиной этого хорошо налаженного духовного производства рукодельный гуманизм Юга померк. Вивес говорил, что он не считает культурной величиной страну, где «по крайней мере на дюжине печатных станков не публикуются, распространяясь, творения классической древности». Правда, это было сказано о «погруженной в мрак и ночь» Испании, но и к родине гуманизма Вивес тоже относился уже свысока; по его словам, один труд Бюде «пристыдил всех этих Гермолаев, Пико, Полицианов, Газ, Bалла и всю Италию».

Самым плодотворным для Вивеса, хотя и самым несчастным из-за политических разочарований, растущей изоляции, ссоры с Эразмом, бедности, жестоких болезней, оказался период 1528—1540 годов, когда он

 

==458

написал цикл «Об учениях», политико-философский трактат «О согласии и розни человеческого рода» и исследование «О душе и жизни», сделавшее его автора родоначальником современного психологизма, потому что он впервые занялся здесь конкретным описанием психики без метафизики. Во второй половине XVI века предвидение друзей начало было исполняться и Вивес действительно стал самым читаемым автором Севера Европы: его «Практика латинского языка» (сочинение, аналогичное «Разговорам запросто» Эразма) выдержала за полвека 49 изданий, «Путеводитель к премудрости» (название русского перевода 1768 г.)—46 изданий, «Воспитание христианки»—32 издания. Потом влияние Вивееа упало, и причину этого можно искать в принципиальной незавершенности и даже неопределенности его мировоззрения. Необходимым условием реформы культуры Вивес считал полный пересмотр всех тысячелетиями укоренившихся мыслительных привычек и традиций, и так получилось, что его трактаты задыхаются во всеобъемлющей эклектической критике, мало что в конечном счете оставляя для позитивного строительства, кроме блестящих догадок. Последней основой его мировоззрения был радикальный рационализм, пафосом—рационалистическое просвещенчество. Но надежды на воцарение разумности, питавшие христианских гуманистов эразмовского круга, рухнули перед жестокой и непримиримой реальностью лютеровской Реформации, которой они же сами невольно помогли победить. Вивес прожил недолго после казни Томаса Мора (1535), смерти Эразма (1536), Лефевра д'Этапля (1537); он умер в том же году, что и Бюде (1540).

Трактат «О причинах упадка искусств» составляет основную часть главного труда Вивеса «Об учениях» (его вторая часть, «О преподавании учений», содержит главным образом подробный разбор современной Вивесу учебной литературы и источников). Это универсальное исследование—настоящая энциклопедия человеческой культуры, размышления о ее цели и пределах, порче и преобразовании. В порядке сравнения здесь обычно вспоминают «Новый органон» Ф. Бэкона. Картина всеобщего и неизбежного упадка наук и искусств служит Вивесу необходимым фоном для радикальной критики всего культурного достояния человечества в целях последующего воссоздания культуры «от самых оснований». В первой книге «Упадка искусств», набросав панораму возникновения знаний и умений, Вивес описывает фатальную неуравновешенность человеческих страстей, разрушающих чистоту искусств и даже возможность их правильного понимания, вскрывает «намеренную темноту» всех древних авторов, особенно Аристотеля, сожалеет о распаде единого знания на школы из-за гибели древнего искусства спора, о подмене подлинного знания разговорами про него. В следующих книгах (II—VII) критике подвергаются основы «грамматики» (то есть науки о языке), диалектики (логики), риторики, физики, философии, этики.

Перевод отрывков из первой книги сделан по изд.: Vivis loannis Ludovici. De disciplinis libri XX, in tres tomos distinti. Lugduni, 1551, p. 1—9, 25—34.

 

==459

О ПРИЧИНАХ УПАДКА ИСКУССТВ

•МЫ ВИДИМ, что благодатная и мудрая природа в достатке снабдила все живые существа необходимым для жизни. Они и одежду для тела получают в подарок от природы и питаются готовой и повсюду встречающейся пищей. Только человек 1 появляется на свет, нуждаясь во всем, так что кажется, будто приговором какого-то суда у него, отняты дары природы, в которых не отказано никому из остальных живых существ. У него нет

средств уберечься от жгучего мороза, зноя, ливня, пока он не добудет желаемого долгим трудом; земля не кормит его, пока он не попросит— нет, пока он не принудит ее к тому упорной и тяжкой работой. При всем том милость Господа и создателя не оставляет человека, потому что, хоть он по собственной вине взрастил в себе множество разнообразных потребностей. Бог все же дал ему орудием для их удовлетворения живую и самодеятельную проницательность ума. Отсюда родились все изобретения человека, полезные и вредные, добрые и злые.

Первое изобретение было вызвано жизненной потребностью. Это она невероятно изощрила умы для изыскивания необходимых вещей; да и в самом деле, разве можно преградить путь столь мощной силе и помешать ей так или иначе взять крепость, день и ночь осаждаемую ею с великим упорством? Сначала каждый под давлением обстоятельств искал путей избавления от наиболее настоятельной и злой нужды. Потом, когда человеку удавалось немного освободиться, размышление над опытом помогало ему придумывать вещи, способные принести пользу в будущем. Делая выводы из долгого опыта или сопоставляя свои наблюдения с опытом других, человек вырабатывал правила и приемы, которые могли бы в подобных обстоятельствах послужить другим людям; собранные воедино сведения, относящиеся к какой-то одной или сходным нуждам, получили название искусства. Все это давно заметили великие мужи:

 

К оглавлению

==460

Аристотель в книгах о первой философии ¹, поэты Вергилий и Манилий, из которых последний говорил: «Труд несчастных умом наделил, и заботою каждый Стал заниматься своей по веленью судьбы неотступной»,— и там же: «Опыт создал, наконец, после долгих стараний искусство»². Вергилий, перечислив блага, отнятые Юпитером у человеческого рода, то есть как бы смутно угадав слова о том, что «проклята земля из-за тебя», подобно тому как он. сумел угадать и другие истины подлинной веры ³, тоже поет о вечной нужде, которая заставляет людей трудиться, не разгибая спины: «Разные тут появились искусства; всё одолели

Труд суровый и шпоры нужды и жестоких лишений»,— и еще: «Разные чтобы искусства добыл в раздумиях опыт»⁴.

Как бывает в жизни, когда люди, исполнив необходимые хозяйственные дела, задумываются о чем-то более высоком и менее привязанном к насущным нуждам, так после изобретения и должного упорядочения искусств, призванных удовлетворять настоятельную и острую необходимость, в человеческом уме зародилось желание понемногу подниматься ко все более прекрасным вещам: сила нашего духа не может успокоиться, и, как говорит поэт, пищей ей служит труд. Таким путем была изобретена математика и философия природы, образованы государства и написаны законы, которые, тоже очень облегчая жизнь, вызваны все же не такой острой необходимостью, какая заставляет людей рыть, пахать, перекапывать землю и совершать другие земледельческие работы, или стричь, прясть, ткать шерсть, или строить дома—все то, без чего нельзя и дня прожить. Чем больше искусства занимались высокими предметами, чем меньше—повседневными телесными нуждами, тем они считались почетнее, а их наставники—тем достойнее звания мудрецов, ибо согласное мнение всех людей постановило, что относящееся к душе прекраснее, чем служащее телу, и эта оценка как бы встроена в человеческую душу и запечатлена в ней наподобие некоего врожденного знания. Тело, на манер животных, занято только настоящим, забывает о прошлом, не заботится о будущем; наоборот, душа при своей близости к богу помнит о прошедшем и возвращается к нему для успеха в будущем, откуда старая поговорка, что предусмотрительность—дочь памяти и опыта.

Память—великая сокровищница былого. Но поскольку у многих она слаба и обманчива, люди сочли за благо помочь ей напоминанием, чтобы с помощью неких знаков она смогла восстанавливать в себе все, что ей нужно; этими знаками стали буквы. У некоторых же, например у эфиопов, а потом у египтян, в качестве знаков применялись изображения животных, но только в отношении священных и тайных вещей, почему такие знаки и назывались ίερογλυφικά⁵. У древних мы находим о них частые упоминания.

==461

Кто бы ни был автором этого великого изобретения, удивительно, как это в двадцати четырех или около того значочках удалось охватить громадное разнообразие человеческих слов и речей. Некоторые принижают это изобретение,—так, в платоновском «Федре» египетскому Тевту, восхвалявшему изобретенное им письмо как великое пособие для памяти, его собеседник ответил, что письмо помогло не памяти, а напоминанию⁶; рассказывают также, что Пифагор Самосский ничего не записывал, потому что не хотел, по его словам, записью своих мыслей приучать учеников к праздности: положившись на письменные пособия, они-де станут меньше заботиться о развитии памяти. Почти таково же было убеждение галльских друидов, и многие тысячи стихов, содержавших их веру и культ, передавались ими друг другу как бы из рук в руки, без всякой записи. Но, конечно, письменность необходима для увековечения памяти. Передача из уст в уста ненадежна, потому что получатель или не очень внимательно выслушает, или забудет, а запомнивший что-либо неправильно воспроизведет или по болезни, или просто от старости, которая, недаром говорят, похищает все; а иногда человек может умереть, не успев передать полученное. От самого Пифагора, как видим, много ли осталось? Да и то избежало губительных веков только благодаря письменности, и мы сейчас не читали бы его, как справедливо говорят, золотых слов, если бы Филолай не дерзнул преступить завет учителя, вызвав ярость и неистовое сопротивление других учеников. От друидов не осталось совсем ничего. А Ездра, книжник народа иудейского, видя, как часто его народ попадал в плен, менял место, погибал от нашествий и изгнаний, постановил вверить письму Закон, передававшийся в народе как бы по преемственности и по наследству. В письменности, как в некой сокровищнице, хранятся все искусства, законы и знания, а еще история и вся память о древности, так что ничего не погибает.

Отложив до другого раза разговор об искусствах, служащих телу, скажем сейчас о тех, которые созданы любознательностью разума: какими они были у древних, как они достигли зрелости, как потом стали угасать и как некоторые из них постепенно пришли в упадок и почти совсем исчезли с лица земли. <...>

Врач Гален пользуется разделением искусств, по которому одни— требующие телесных усилий и ручного труда и называвшиеся у греков χερουργικάς [ремесленными]—считаются презренными и низкими, а другие—почетными и достойными свободного человека. Тут на первое место он ставит медицину, что можно извинить любовью к своей профессии и своего рода благоговением перед заслуженной кормилицей; дальше у него идут риторика, музыка, геометрия, астрономия, арифметика, диалектика, грамматика, юриспруденция. Он не возражает, если кто-то захочет к этому числу прибавить скульптуру и живопись, потому что хоть они не обходятся без ручного труда, но явно не требуют чрезмерных усилий и юношеских мышц. Сенека, наоборот, не согласен принять в республику свободных искусств живописца и ваятеля, тем более изготовителя статуй, резчика по мрамору и других служителей роскоши; заодно он

 

==462

отвергает борьбу и вообще всю науку, связанную с маслом и грязью⁷, в чем сходится с Галеном. Не будут свободными, если следовать Сенеке, и военные искусства. Саллюстий исключает из числа свободных занятий охоту. Стоик Посидоний разделил искусства так, что одни получили название низких и грязных (все, исполняемые ручным трудом и служащие только для устроения жизни, без красоты и благородства), другие— потешных (служащие для удовольствия глаз и слуха), третьи— воспитательных (они имеют какое-то сходство со свободными, или, по-гречески, eleuJeriaV, но не ведут душу к добродетели, а только развивают ее) и, наконец, четвертые—свободных; свободные, говорит Посидоний, это те, которые служат только добродетели. Согласно принятому мнению, свободных искусств семь: три искусства речи— грамматика, диалектика, которая есть то же, что логика, и риторика—и четыре искусства числа—геометрия, арифметика, музыка, астрономия; греки называли их математическими, а можно назвать их научными⁸. Свободные искусства называли также благородными, как бы по той причине, что в них упражняются только благородные люди. В самом деле, в свободных государствах почти ни один благородный человек не посвящал себя ремесленным искусствам, но мальчик занимался воспитующими искусствами, юноша—военным делом, походами, состязаниями, общественными делами, государственным управлением, судебными процессами и так далее, что только и считалось достойным свободного человека. <...>

Материя, орудия, применение всех этих искусств даны и установлены через природу Богом, высшим творцом. Но бедный силами и светом человеческий разум с трудом вникает в них, и если бы его не гнала острая нужда, человек был бы самым жалким и безобразным созданием в мире. Жизненные потребности с самого начала вонзили в него свои шпоры, а лучше сказать, свой кинжал, заставив его бодрствовать; в самом деле, если в нужный час человек задремлет, он рискует уже никогда не проснуться. При этом каждый не только трудился, погоняемый нуждой, над тем, в чем ощущал прямую потребность, но и просил помощи у людей, от которых мог ожидать какого-то содействия; многих, кого толпа считала умнейшими, приглашали и привлекали огромными наградами, лишь бы они потрудились над искусствами, служащими общему благу, а платой за труд были и деньги, и слава, и почести, и благодарность отдельных людей и всего общества. Недаром египетские жрецы много занимались математикой: весь Египет крайне нуждался в геометрии из-за разливов Нила, каждый год смывавшего границы полей.

Процветанию и развитию искусств весьма способствовало величие предмета и жажда отыскания истины, единственной цели, по-настоящему достойной высоты нашего ума: нет ничего славнее и ничего почетнее для человека, чем истина, и наоборот, все мы считаем, что не знать, ошибаться, обманываться—вещь презренная и постыдная. Как думает Аристотель, серьезнейший из всех писателей, древние занимались философией, чтобы избежать этого, а не по другой причине и не для иной цели.

 

==463

Удивление перед величием истины толкнуло благородные умы к изучению и поискам причин. Когда они видели, что открыли что-то новое и неслыханное, то переживали невероятное наслаждение, словно выиграли труднейшую битву, преодолели непобедимого противника. Это наслаждение, которое они предпочитали богатствам, почестям и всем другим жизненным благам, заставляло их искать и трудиться. Разнообразнейшие умы устремились к этой истине в желании как бы откопать и вырвать ее; при этом одних увлекала надежда на вознаграждение, другие хотели насладиться радостями, которые дает зрелище вечно и непрестанно меняющегося театра природы. Выдающиеся таланты в возвышенном и благородном душевном движении решили, что если они видят яркий свет в своем сердце и наделены проницательной силой ума, то им не пристало растрачивать столь великое благо на какую бы то ни было другую деятельность, кроме исследования и постижения прекраснейших предметов, способных служить наибольшему числу людей. Итак, все с чудесным рвением устремились к одной цели, ободряемые неким светом, как бы водителем в пути, по которому каждый шел в своих поисках, полагаясь сначала на смекалку и предприимчивость, потом на старанье и ученье, помогавшее развернуть все способности души и разума.