2020-05-25
78
– Я – тоже. Помню наизусть ее строки: «Полукровка, твоя пол-литровка опорожнена, пыль дорожная завихряется над таможнею. Пересчитано, что недожито, возвращаешься, как положено. Порубежья тоска острожная…» Ритм дышит вольно, неровно, самобытно…
– Да-да. У нее, у Анны Наль, совсем иная, чем у меня, просодия, ритмика. Она свободнее, как говорил Бродский, «раскачивает размер». А мне это если и удается, то очень редко. Я остаюсь пленником питерской школы.
– Скажи, как ты относишься к верлибру?
– К верлибру я отношусь с большим уважением, когда его требует смысловая или метафорическая насыщенность, которая мешает автору укладываться в нормальные стихи. Например, у Жака Превера. В свое время я ходил на все концерты Вячеслава Сомова, когда он приезжал в Ленинград, – и полюбил Превера в звучании. Так же, как я полюбил Лорку еще до того, как прочел с листа: его тоже читал Сомов. Одно дело французская поэзия – она съела свои рифмы еще не знаю когда, другое – русская. Хотя есть целый ряд прекрасных русских верлибров… Вообще, даже древнекитайская поэзия, все их знаменитые танки – это свободный стих. C верлибром – дело сложное. Хотя победителей не судят.
|
|
|
– Ты хорошо сказал, что, мол, французская поэзия свои рифмы съела. А русская никак не съест. Порой кажется, что всё уже скушано, а потом вдруг такие встретишь свежие рифмы, такие головокружительные созвучия…
– Еще бы! Я считаю, что одним из предтеч нашего постмодернизма был Владимир Высоцкий – я имею в виду чисто поэтическую сторону дела. «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее… Что-то кони мне попались привередливые…» Четырехстопная рифма, которая сделала бы честь Пастернаку!
– Согласна. Но вернемся к разнице между питерской и московской школами.
– Объясняю. Во-первых, Питер действительно провинциален и тяготеет к сугубо традиционным стиховым формам. Это раз. Второе: Питер в отличие от Москвы – против песенности, эстрадности и всего, что произносится со сцены, это Ленинграду всегда было чуждо. Тот же Кушнер писал: «Еще чего – гитара! / Засученный рукав, / Любезная отрава, / Засунь ее за шкаф. / Пускай на ней играет / Григорьев по ночам, / Как это подобает / Разгульным москвичам….» Во как! Саша не любил авторскую песню. Когда хоронили Высоцкого, мы с ним чуть не до драки дошли… Он говорил: «Высоцкий вообще не поэт. Это придуманная фигура…» Главное в Питере – быть, а не казаться. А в Москве поэзия изначально тяготела к эстраде и к декорациям. Может быть, потому, что учителем тех московских поэтов во многом был Павел Григорьевич Антокольский? А у него корни, так сказать, театральные… Там – на глубину, без внешнего аффекта, тут – наоборот. Например, Глеб Семенов, наш учитель, запрещал нам на литобъединении читать красиво. «Нечего приукрашивать то, чего у тебя нет!» Читать полагалось уныло и однотонно.
