Ведро коньяка и огурец

От командующего

 

В 1943 зима в Белоруссии началась практически в середине ноября. В декабре снег был уже в колено. Морозы по ночам достигали минус 20 градусов. Немцы упорно держались за теплые, обжитые обороны, оказывая нам упорное сопротивление. Уж очень им не хотелось бросать тепло и уходить в промороженное пространство.

Мы же, выполняя приказ командования, рвались вперед. После победы на Курской (дуге и освобождения Брянской области приобрели такую пробивную силу, что находили тактические возмож­ности освобождать населенные пункты Белоруссии без особых пополнений личного состава баталь­она. Поступало скудное пополнение лишь из госпиталей. Солдатская молва видела в этом подготовку какого-то грандиозного сражения и потом - необходимость накопления свежей подготовленной силы. А может, просто не было резервов в данный момент.

От прежних боев в батальонах нашего полка было по 60- 100 человек вместо 750 по штатному расписанию.

В нашем батальоне еще осталось 25 курсантов Черкасского пехотного училища, которые начали воевать на Курской дуге. Они прошли «огонь и воду» и были практически элитой батальона, для которой не было ничего невозможного. Естес­твенно, они вели за собой осталь­ных. Да и настроение было победное. Нам было все по плечу. Поэтому батальон выполнил все боевые задачи с ограниченным личным составом, рассчитанные на полноправный штатный батальон. Комбат часто собирал нас посо­ветоваться перед боем. Жестокие бои местного значения шли за освобождение Чаусского района Могилевской области, особо в районе деревни Добужа, которая представляла из себя обгорелую трубу, заросшую бурьяном, и немецкие вывески на въезде и выезде с названием деревни. Мы так и не поняли, почему немцы вце­пились в эту, так сказать, деревню и держат ее с таким упорством. Только потом, уже в санбате, я узнал от ребят, что вроде бы там были большие склады боеприпасов, которые они из-за распутицы не смогли вывезти и расстреливали их по нам. Там меня и ранило.

Меня продержали в нашем санбате как нетранспортабельного с 4 по 20 декабря. А 20-го на санитарной машине отправили меня и еще одного парня-партизана в полевой госпиталь нашей 65 армии. Госпиталь был расположен в сосновом бору, километрах в пятнадцати от линии фронта. Положили меня в большую палатку с двумя чугунными печками, которые беспрерывно топились и были вишневого цвета, излучали волны тепла. Ровное гудение горящих дров как-то убаюкивало. А от стенок палатки шел холод, и без шапки лежать на подушке было невоз­можно. Постоянно мерз нос. На улице-то было минус 20, а брезент не очень защищал от холода. Нас там было 25 тяжелораненых, некоторых сестры и кормили с ложечки. И уж никто, конечно, не вставал и не ходил.

Было 30 декабря 1943 года, когда к нам в палатку вошел высокий человек в белом халате, с ним еще человек пять и наш начальник госпиталя. Незнакомец был на голову выше всех. Начальник госпиталя представил его: «Это генерал армии Рокоссовский, командующий Вторым Белорусским фронтом, приехал повидаться с вами».

Тут Константин Константи­нович отстранил его рукой в сторону и поздоровался с нами совсем не по уставу: «Здравствуйте, ребята! Поздравляю вас с наступающим 1944 годом, думаю, годом окончатель­ного разгрома немецко-фашистских войск. Благодарю вас всех и каждого из вас за мужество и отвагу, которую вы проявили в боях за освобождение Могилевской области. Желаю вам скорейшего выздоровления. Спа­сибо вам за воинскую доблесть!». Это было так неожиданно и трогательно - высокая оценка командующего наших повседневных боевых дел, которые мы сами считали обыден­ными. Это была настоящая награда от командующего. Рокоссовский пошел от койки к койке и каждому пожимал руку, а кто не владел, тому клал руку на одеяло и говорил: «Где ранен? В каком бою? Желаю выздоровления». Подал руку и мне. Рука у него широкая, жесткая, энергичная, теплая.

Обойдя всех, он вдруг спросил: «А что вам подарить на Новый год?» Все молчат. Начальник госпиталя, стоящий возле моей кровати, вдруг наклонился ко мне и спрашивает: «А что бы ты хотел на Новый год?» Я, сам не ожидая от себя и не думая, выпалил: «Соленый огурец». Уж очень хотелось, я просто мечтал о нем. Рокоссовский говорит: «Ну, это закуска!» Мой сосед по койке говорит:

- Товарищ командующий, если можно, подарите на нашу палату ведро коньяка!

Он повернулся к началь­нику госпиталя и распорядился принести ведро коньяка. Начальник госпиталя сказал: «Дадим, товарищ командующий». - «При мне дайте и немедленно».

Через 10 минут белое эмалированное ведро коньяка стояло на столе у сестер. Сестры всем, кроме раненных в голову, налили граммов по 50 в алюминиевые кружки. Рокоссовский произнес тост: «За Победу! За Новый год!» Как раз и обед принесли, тост был очень кстати. Ребята все наперебой благодарили командующего за то, что нашел время и навестил нашу палату и воодушевил на жизнь тех, кто уж и жить не надеялся, а таких в нашей палате было большинство. Рокоссовский поднял руку и сказал: «Это вам спасибо, а не мне» и спросил: «Может, есть просьбы у кого?» Из угла палатки раздался голос: «Уберите немцев из нашей палатки. Иначе я соберусь с силами, доползу до них и перегрызу им глотки».

- Что за немцы?

Начальник госпиталя стал объяснять, что контрразведка фронта положила двух раненых немецких летчиков и наказала не дать им умереть и беречь пуще глаза, поставив к ним свою охрану. Один из немцев монотонно, без остановки твердил: «Майн гот, майн гот...» («Боже мой, Боже мой...»). Доводил этим всю палату до бешенства. У всех у нас болело, но все старались не беспокоить соседей и держать боль в себе, пока в сознании. Рокос­совский распорядился немедленно убрать немцев вместе с охраной в личную палатку начальника госпи­таля. Через пять минут их унесли на носилках.

Рокоссовский пробыл у нас в палатке чуть больше получаса, а визит его я запомнил в мельчайших деталях на всю оставшуюся жизнь.

К вечеру сестра принесла мне огромный, как кабачок, соленый огурец. Уж где его нашли, ума не приложу. «Вот ваш новогодний подарок!» - она сказала. Я гляжу, все ребята смотрят на огурец и глотают слюнки. Я велел разрезать огурец так, чтобы каждому досталась долька. Мы сосали его с наслаждением, как самое изысканное угощение. От огурчика запахло домом и Новым годом. Все задумались и погруст­нели, уйдя в воспоминания.

К ночи немцы обстреляли расположение госпиталя из орудий. Я подумал, видимо, кто-то пора­ботал на рации. Немцы пеленговали рации, а их близлежащие батареи по пеленгу немедленно открывали огонь. Через полчаса наши дально­бойщики засекли немецкие батареи и открыли шквальный огонь на уничтожение батарей. Так начались взаимные «поздравления» с новым 1944 годом.

 

 

Ни «Восточного вала»,

Ни «Голубой линии»

«23 августа 1943 года закончилось сражение на Орловско-Курской дуге, длившееся 50 суток. Отборные немецкие войска были разбиты. Это 30 дивизий, в том числе 7 танковых. Немцы потеряли 500 тысяч человек личного состава, 1500 танков, 3 тысячи орудий, 3500 самолетов. С нашей стороны в Орловско-Курской битве участвовали 22 общевойсковые армии, 5 танковых и 6 воздушных. Или на каждом километре фронта у нас было 150-200 артилле­рийских орудий и 15-20 танков. 5 августа 1943 года был взят Белгород, и был первый за войну салют в Москве, а 23 августа взят г. Харьков на юге Орловско-Курской дуги, чем и закончилась самая грандиозная за все годы битва. 100 тысяч солдат и офицеров были награждены орденами и медалями».

(Из «Воспоминаний и размышлений» маршала Советского Союза Г.К. Жукова.)

Кто кого?

Настроение у нас было приподнятое. Нам после ада «огненной дуги» было все по плечу, мы потеряли чувство страха, а это не всегда на пользу. Осторожность всегда должна быть, иначе погибнешь по-глупому. Мы ждали, что со дня на день нас отведут на пополнение и переформиров­ку. Как принято после тяжелой, хорошо выполненной работы. В батальоне на 23 августа было 250 человек вместо 750 по норме, но этого стандарта ни­когда и не было. Правда, эти 250 человек по своим боевым качествам стоили трех полноправных необстрелянных батальонов. Однако с рассвета до­темна одна команда: «Вперед!» Мы измотались и физически. Не наступали, а еле-еле тащились 4-5 километров в день по сплошным болотам в Брянских лесах и засадам немцев. Только развернемся после их обстрела для атаки, атакуем, а за зава­лами, опутанными колючкой и минами, «ку-ку» - никого нет. А мы потеряли 2-3 часа на эту бяку, а застаем лишь еще горя­щие окурки сигарет. Они садят­ся на машины и едут к следую­щему завалу или траншее. Нам стало ясно. Они выигрывают время для чего-то большого. Как мы потом узнали, так оно и было. Немцы гнали свои диви­зии из Европы, чтобы остано­вить нас. И вдруг желанный приказ командования, нас сни­мают с «передка», и мы пере­даем его, как уже неоднократно бывало, кавалеристам 2-го гвардейского кавалерийского корпуса Белова, где служил Митрофан Алиев из Курков, Иван Петрович Меньшиков из Нового Златоуста и другие наши артинцы. Нас отводят аж за второй эшелон, то есть километра на два от линии фронта в баню. Выдают новень­кое белье, обмундирование, ботинки вместо растрепанных, нас стригут с одеколоном (брить было пока нечего, нам шел 18- 19 год). Покормили как на убой, дали сутки выспаться до упора. Получили новое оружие вместо вышедшего из строя, полный боекомплект боеприпасов и милый сердцу НЗ.

Мы поняли солдатским чутьем, что предстоит что-то особо важное и трудное. И были правы. Это было задание Верховного Главнокомандую­щего Сталина и Генштаба срочно форсировать реку Десну, а затем Днепр с его притоками, не дожидаясь переформировки, а на волне победы на Орловско-Курской дуге, хотя сил в воинских подразделениях было явно недостаточно для такой крупной задачи, зато был силен дух победы. Немцы формиро­вали так называемый «Восточ­ный вал», или «Голубую линию» на рубеже река Нарва - Псков Витебск Орша - река Сож Днепр - река Молочная. Из европейских стран и из самой Германии было уже перебро­шено на фронт 14 дивизий. Даже была переброшена из Си­цилии часть танков немецкого корпуса Роммеля, окрашенных в желтый цвет пустыни. Надо было спешить - форсировать Днепр, а прежде на пути к Днепру форсировать реку Десну и блокировать железную дорогу Брянск - Рославль Кричев - Могилев. Мы этого тогда в своем батальоне не знали, а чувствовали, что наше будущее задание особо важное и очень срочное.

Днем провели партий­но-комсомольское собрание, а в батальоне почти все были комсомольцы, кроме пришед­ших из госпиталей «стариков». Там и была поставлена боевая задача. Пройти скрытно по ты­лам противника 60 километров в течение двух суток. Форсиро­вать реку Десну, закрепиться на левом и правом берегу плац­дарма. А штурмовой группе батальона продвинуться на 6-7 километров и захватить желез­нодорожный разъезд на желез­ной дороге Брянск-Рославль, взорвать входную и выходную стрелки. Отрыть оборону в полный профиль и стоять насмерть до подхода наших войск. Батальон усилили двумя противотанковыми батареями на конной тяге и пятью танками тридцатьчетверками. Обеща­ли поддержку с воздуха. Чтобы ни один немецкий катер не прошел по Десне. Вечером, как только стемнело, мы двинулись к линии фронта, где разгорался бой. Через час в немецкой обороне был сделан проход около километра шириной, по которому мы и прошли в тыл к немцам только своим батальоном. Приданные подразделения шли отдельно. Шли форсированным маршем, почти бегом. Но утро застало нас у шоссейной дороги, по которой шли немецкие грузо­вики и которую мы должны были пересечь еще до рассве­та. Пришлось ночевать под боком у дороги. Первая накладка. Ночью дорогу мы пересекли и снова бегом к реке. Утро застало нас в двух километрах от реки. Не успели.

Форсирование реки отложили на следующую ночь.

Переправа

Днем мы все хорошо разведали, заготовили плоты для переправы с полным соб­людением тишины. С наступле­нием темноты из леса при­несли бревна и связали плоты. Ширина Десны была в две наших Уфы или половина ширины Артинского пруда, течение чуть потише, чем в Уфе. Жара днем была 30-35 градусов, и вода, соответственно, как парное молоко.

емцев на противоположном берегу вообще не было замет­но. Условия были превосход­ные. В целях безопасности я решил переплыть Десну без плота. Еще 25 человек наших курсантов Черкасского пехот­ного училища тоже решили плыть самостоятельно. Комбат попросил нас переплыть на полчаса раньше, чем ребята на плотах. Закрепиться на берегу и обеспечить переправу батальона.

Мы плыли тихо, без плеска. Нас снесло метров на 300 ниже заплыва. Там было все спокойно. Мы окопались в 50 метрах от берега. Вскоре начали прибывать плоты. Через два часа спокойно перепра­вился весь батальон, кроме группы, оставленной на другом берегу для блокировки катеров.

Десна - наша!

На рассвете мы пришли на железнодорожный разъезд. На путях стояло три немецких эшелона: один с танками и два с мотоциклами. Вдоль эшелонов двигались навстречу друг другу парные патрули. Наши ребята-штур­мовики на концах эшелонов тихо сняли патрулей, а другие заложили взрывчатку под стрелки и по сигналу подожгли бикфордовы шнуры. Обе стрелки взорвались почти одновременно. Из вагонов эшелонов и из домов разъезда выскакивали немцы в трусах - кто с автоматом, а кто - с ворохом одежды в руках, совершенно ошалелые, и начали беспорядочную стрель­бу. Они за линией фронта в 60 километрах никак не ждали нападения. Батальон зачистил их в течение 10 минут. По условиям операции, выпускать было никого нельзя. Мы во­время захватили прибывшую технику и водителей, а основная сила еще не прибыла. И запланированное немцами движение мототехдивизии не состоялось. Ребята с берега сообщили, что прибыли саперы и строят мост. К обеду стали прибывать артиллерийские батареи - истребители танков 45 мм и зенитчики для охраны моста. Прибыло и пять трид­цатьчетверок. Мы начали рыть оборону в полный рост, мате­риалом для перекрытий были шпалы, рельсы, заготовленные для ремонта еще до войны. Артиллеристы рыли укрытия для орудий с выездом для стрельбы по танку (прыгающие пушки). Танкисты согнали с платформ 10 немецких танков для использования в качестве орудий и замаскировали. Мы снимали пулеметы с колясок мотоциклов, и на каждый метр нашей обороны был один пулемет. В каждом мотоцикле было еще по две запасных коробки с лентами. Все было, как в сказке. Мотоциклы загнали в лог за разъездом в кустарник и замаскировали их. Часов в 6 вечера пожаловали первые гости - пикирующие бомбарди­ровщики. Они смешали желез­ную дорогу и эшелоны, стоя­щие на ней, с землей, а также и дома разъезда. Затем, волна за волной, до самой ночи бомбили «юнкерсы». Мы сидели в блиндажах, и все было в полном порядке, в траншее никого не было. Почти ночью состоялась первая атака танков с пехотой. Атаку мы отбили, четыре танка сожгли. Немцы успокоились до утра. Опыт у нас был большой, полученный на Курской дуге, там таких атак мы отбивали 2-3 за день. С рассветом над нами снова повисли пикирующие бомбар­дировщики. Зенитки их отог­нали. «Юнкерсы» бомбили нас до темноты. Практически бес­прерывно. Железную дорогу практически перепахали. Мы были им, как кость в горле. А наше форсирование Десны они попросту прошляпили, отвле­ченные одновременной переправой южнее Брянска. На следующий день немцы атако­вали нас только раз в течение дня в разных составах - и с румынами, и с финнами, и с власовцами из РОА (Русская освободительная армия). К вечеру появились наши штурмовики с «катюшами» на борту и крупнокалиберными пулеметами. Они прошли на высоте 30 метров над землей, сметая все на своем пути: и людей, и танки. Людей рвало на куски, отрывая руки, ноги. Танки горели, как факелы. От рева их моторов лопались перепонки. От этого зрелища мурашки бежали по коже. Мы добавляли почти из сотни пулеметов. Плотность огня не оставляла места для жизни. Немцы больше нас не атако­вали. На третий день с утра наши истребители захватили небо над нами. К середине дня мы вдруг услышали далекое «Ура!» и поняли: идет наша дорогая пехота - царица полей. Значит, все в порядке. И сами пошли в атаку на немецкие позиции. А немцев там уже не было. Противник от нас сбежал, видимо, услышав то же самое «Ура!». Мы продвинулись на 8 километров да следующего разъезда Девочкино и захва­тили там два эшелона. Один эшелон с инженерным имущес­твом и четырьмя классными вагонами, а второй - с цистер­нами. Оба паровоза были под парами, но без машинистов. Мы их нашли под мостиком через сточную канаву. Они попросту сбежали со своих паровозов и спрятались. Из немцев был один зенитчик на зенитной установке 37 мм, который был не в себе и никак не хотел уходить из кресла орудия. Вытащили его за ши­ворот. Я заскочил в опечатан­ный свастикой классный вагон, открыл замок вагона стволом пистолета «Вальтер», он как раз подходит для этого. На трехэтажных полках вдоль стен вагона лежали кожаные мешки, закрытые молнией, я не знал, что «это» открывается, и разрезал ножом мешок вдоль этой металлической полосы. Там были наши «тридцатки» - по 100 штук в пачке. Мы с ребятами положили по 10 пачек себе в мешок как трофеи. В других мешках были немецкие, румынские, итальянские день­ги. Тут появился комбат и поставил охрану к каждому вагону. Это был полевой банк. Мы свои пачки решили сдать в фонд обороны, протаскав их два дня. Деньги были не в ходу. Переводы не принимали. Приехал начфин полка и в приеме нам отказал. Все деньги из этого вагона фальшивые. Немцы их печатают в неогра­ниченном количестве для расплаты на оккупированных территориях. В цистернах был технический спирт для заправки двигателей.

9 сентября 1943 года Верховный Главнокомандую­щий издал приказ наградить всех отличившихся при форси­ровании реки Десны. Я был награжден медалью «За отвагу». И правильно поспе­шили с Десной. Уже к концу сентября 1943 года наши войска форсировали Днепр на участке от Лоева до Запорожья в 750 километров. Хоть делалось это на пределе сил, без должной капитальной подготовки. За это форсирование Днепра наш артинец Черепанов Иван Иванович получил звание Героя Советского Союза. Идея немцев о «Восточном вале» или, по Геббельсу, «Голубой линии», не состоялась в том виде, как хотелось.

Форсирование Днепра развязало руки для успешного наступления осенью 1943-го и зимой 1944 года. Вот что дала Десна.