2020-05-25
154
«Сон в летнюю ночь» В.Шекспира (1992).
** Репетиции начались в 1984 году (Раневскую должна была играть К.Долидзе, Лопахина
— З.Кип-шидзе), возобновлялись в 1989 и 1995 годах.
262
Публицистический пафос, к которому с давних пор мы испытываем
Недоверие, и стали подыскивать персонажам Шекспира в интерпретации
Чхеидзе реальные рифмы и имена. То, что пьесу слишком просто было
Вписать в современный контекст Грузии, сыграло с режиссером злую
Шутку и заслонило от многих художественные усилия режиссера.
Для того, кто хорошо знает Стуруа, было ясно, что «Макбет» — даже
Слишком его пьеса. Все лучшие спектакли этого стойкого брехтианца и,
Пожалуй, чуточку мизантропа, начиная с «Кваркваре» и кончая «Королем
Лиром», являли зрителю многоликость зла, циничного, артистичного и
Изобретательного. И для него уж слишком явно лапидарный
Шекспировский сюжет «лег» на современные времена и опрощенные
Нравы. Хотя для него эта рифма казалась привычной, он всегда
Справлялся с ней без пафоса.
С другой стороны, что же делать, если «предчувствие гражданской
Войны» не обмануло ни Стуруа, ни Чхеидзе, если в театре военных
Действий оба они оказались зрителями партера, а война в прямом
Смысле слова ворвалась в их театр-дом. «Макбет» снова, как когда-то,
Когда они вместе ставили «Мачеху Саманиш-вили», соединил эти два
Имени в нашем сознании. Однако спутал их режиссерские карты.
Создавалось ощущение, что они поменялись местами. Чхеидзе выгля-
Дел сумрачнее и судил беспощаднее. Стуруа показался мягче и
Сентиментальнее.
Спектакль Чхеидзе в БДТ был спектаклем о невыносимой легкости
Убийства.
Мир «Макбета» ужаснул режиссера. Перефразируя Шекспира, можно
Было бы сказать, что мир видений расстроил мир его души, и с этим
Наваждением он боролся — не в силах избавиться от мыслей, в которые,
Как советовала леди Макбет, лучше было не углубляться. Сон Стуруа
Тоже был «руками Макбета зарезан». Однако этот мир вызывал в нем не
Ужас, а досаду. Он словно сожалел о людях, которые не ведают, что
Творят. У Стуруа получился спектакль о невыносимой тяжести
Раскаяния, о трех поколениях обреченных (Макбет и его друзья — «дети»
Дункана, у друзей Макбета тоже есть или будут дети) — о трех поколени-
Ях, обреченных в войне и после войны пить варево ведьм, в котором
Плавают пальчики новорожденного ребенка, утопленного шлюхой в
Придорожной канаве.
«Амфитрион» Туманишвили смотрелся репликой мастера в этом
Споре-неспоре его учеников. Не думаю, что учитель видел хотя бы один
Из спектаклей своих учеников, но в принципе иное театральное
Мироощущение заставило его иначе откликнуться на жизнь. Трагедии (а
Президентство З.Гамсахурдия и гражданская война, случившая при нем,
Стали трагедией страны, которую русские всегда обожали и которая для
Них казалась раем на земле) — трагедии в жизни Туманишвили вдруг
Противопоставил комедию в театре, где любовь побеждает смерть,
Человек побеждает бога, свет побеждает тьму, а жизнь — войну. Это
Была божественная печаль по поводу невыносимой легкости бытия.
Спектакль был прозрачен и невесом. Он таял на глазах, как снежинка в
Руке. Когда на белых ширмах взлетали от ветра белые занавески и тихо
Загорался ночник, так и казалось, что такой «Амфитрион» был вымечтан
Двадцатилетним юношей Мишей Туманишвили много лет назад, где-нибудь
В военном госпитале, в окопе или в плену, в тот миг, когда смерть стояла
Рядом, а жизнь выглядела роскошью, одетой в «радужные цвета
Неожиданности». Это был самый пацифистский спектакль из тех, что я
Видела. О войне в нем говорилось с иронией и снисхождением, как о
Глупости: «войны бывают разные, но воины все одинаковые» (Жироду). О
Смерти — просто и мужественно, как о неизбежном итоге жизни. О жизни —
Страстно и с изумлением, как о новости, которая всегда нова.
Коль скоро у Жироду миф переплетался с реальностью, а античная легенда
Была пересказана современным языком, Туманишвили пустил в ход все, что
263
Попалось под руку (художник Юрий Гегешидзе). Пурпурная тога Юпитера
Без усилий рифмовалась с пышным кринолином Алкмены. Обломок
Античной колонны соседствовал с балюстрадкой старого Тифлиса. Куча
Неудобных и, казалось бы, несовместимых предметов помогала
Режиссеру преодолевать неудобство случившихся обстоятельств.
Театральные осветители по сигналу Меркурия (Русудан Болквадзе)
Опускали ночь на Фивы или заставляли солнечных зайчиков скакать по
Постели Алкмены. Появление Юпитера (Георгий Пипинашвили)
Возвещал звук реактивного самолета. Войну объявляли по радио,
Сообщая затем «точное фиванское время». Перед походом полководец
Амфитрион (Заза Микашавидзе) неторопливо пил утренний кофе. А
Алкмена (Нинели Чанкветадзе), собирая мужа в дорогу, упаковывала в
Дорожный мешок термос. На войну здесь уходили на минуточку. Именно
Такое ощущение, хотя и недолго, сохранялось и в 1941 году.
Сюжет купался в мелодиях старых фокстротов и танго, прыгал, как
Мяч, между смехом и слезами. То стилизовался под романтический театр
На котурнах, то будто бежал через старый грузинский дворик, в котором
Радовали слух и глаз чисто национальные зарисовки быта и нравов. То
Рождал бурю ассоциаций (для тех, кто знает и помнит) — со старыми
Фильмами о войне (не о битвах, а о людях), со старыми спектаклями
Самого Туманишвили, которые для одних были новым словом в
Искусстве, а другим казались попранием национальных традиций.
Как ни странно, и «Амфитрион» разделил зрительный зал. Кто-то из
Молодых уходил с него с разочарованным видом — он пришел на встречу
С легендой, а легенда выглядела как-то немасштабно. Вместо
Монументального полотна ему предложили любоваться рыжими
Завитками волос на висках красавицы Алкмены. «Так ставили в 60-е», —
Свысока сказал кто-то рядом. И был не прав. Так ставил еще раньше
Только Туманишвили и был за это нещадно обруган. Как мало мы
Помним. Как быстро забываем. Как легко путаем мастера с его
Эпигонами. Впрочем, и об этом Туманишвили догадался раньше нас.
Еще в 1983 году он написал в своей книге «Режиссер уходит из театра»:
«Иногда я думаю, что мое театральное поколение было чем-то вроде
