2020-06-12
127
Старый пес почуял в нем зверя, того самого зверя, с которым у собак нет и не может быть примирения.
Полкан мягко осел на задние ноги для прыжка, но не прыгнул. Казалось, что внутри этой большой свирепой собаки вдруг испортился какой‑то механизм. Движения Полкана стали нечеткими и растерянными. Он всё еще скалил огромные желтоватые клыки, рычал, рыл лапами землю, готовый броситься на врага, вцепиться ему в горло, но не бросался. Глаза у него стали еще более раскосыми, а круто загнутый на спину хвост медленно и бессильно начал клониться книзу.
Вдруг Полкан резким рывком, обманывая противника, бросился в сторону наутек и натолкнулся на Пирата.
Серый, еще более сильный и свирепый зверь, преградил ему дорогу. Глаза Пирата совсем сузились, и от этого оскал блестящих белых зубов еще более стал походить на застывшую злорадную улыбку.
Еще несколько раз бросался в сторону Полкан, пытаясь уйти, и каждый раз натыкался на молчаливого серого зверя.
Движения Пирата были неуловимо быстры, казалось, что несколько похожих друг на друга зверей окружили свирепого черного пса.
|
|
|
Густая белая пена показалась на губах у Полкана. Он припал к земле, как будто готовый упасть на спину и отдаться на милость победителя, и вдруг, оттолкнувшись, с огромной силой бросился на врага.
Через мгновение два звериных тела – черное и серое, – рыча и перекатываясь, комком завертелись на земле.
Вначале нельзя было их отличить одного от другого. Огромный рычащий ком со страшной силой перекатывался по прогалине, ломал кусты и наталкивался на деревья, потом движения зверей стали тише, и комок превратился в одно большое сопящее, вздрагивающее тело, черное снизу и темносерое сверху.
Затем серое тело медленно оторвалось от черного, пошатываясь, сделало несколько шагов и скрылось в листве кустарника. Черное осталось лежать на земле.
* * *
Утром Радыгин, как обычно, посвистал собак, но ни Полкан, ни Щеголь не появились. Радыгин удивился. Непоседливый Щеголь часто отлучался из дому, но Полкан никогда не уходил утром из склада без хозяина.
Вскинув за плечи двустволку, Радыгин пошел в лес один.
В редком перелеске, недалеко от поселка, Радыгин увидел Полкана. Черный пес, неизменный спутник всех охот Радыгина, лежал мертвый.
Радыгин молча стоял над трупом собаки. За долгую жизнь у него не было пса, равного Полкану по силе, свирепости и охотничьему чутью. Убить его мог только очень сильный матерый волк или несколько волков. Волчья шерсть забила пасть мертвого пса. Но не мог понять Радыгин, почему волк или волки не воспользовались плодами своей победы.
Охотник знал, что такого сытого волка, который бы не хотел попробовать с таким трудом осиленной им добычи, в природе не могло существовать.
|
|
|
Взрытая вокруг земля, клочья шерсти и пятна крови показывали Радыгину, что убить Полкана удалось не сразу.
Старый охотник еще долго стоял рядом с мертвым псом. Плечи Радыгина были непривычно высоко подняты, а рыжеватая борода, обычно сливавшаяся с обветренным загорелым лицом, теперь резко выделялась на побледневшем лице охотника.
Радыгин медленно поднял голову, огляделся вокруг, ища ответа на лесную загадку, и увидел ошейник Полкана.
Толстая крепкая кожа была перерезана, словно бритвой. Охотник поднял ошейник и сложил концы. Края надреза плотно сошлись. Только очень сильный и молодой зверь мог сделать такой тонкий надрез, и в памяти Радыгина всплыл другой ошейник, снятый им ранее с Полкана. На том ошейнике был почти такой же надрез, и держался ошейник тогда только на тоненькой дольке.
Но охотник знал, что Пират остался далеко от поселка.
Радыгин не пошел на охоту и повернул к дому. С ошейником в руке побрел он к складу и снова позвал Щеголя. Его беспокоила судьба второго пса. Щеголь тоже не явился сегодня на зов.
Но когда Радыгин поравнялся со штабелем старых побуревших от времени досок, тем самым штабелем, под которым когда‑то выводила своих детей Альма, он увидел черный пушистый хвост Щеголя, торчавший из логова.
Услышав шаги хозяина, черный пушистый хвост задвигался, помахивая белым концом, потом пятясь задом вылез Щеголь, а следом за ним из логова вылез волк. Щеголь подбежал к хозяину и, прыгая, как всегда, вокруг, пытался лизнуть Радыгина в лицо.
Волк стоял рядом, смотрел на человека и махал хвостом.
Пират сильно вырос и возмужал за то время, пока его не видел Радыгин. Бывший хозяин почти со страхом смотрел теперь на стоявшего рядом с ним большого зверя. За свою жизнь Радыгин истребил не одну сотню волков, но зверя таких размеров ему редко приходилось встречать. Окраска тоже была, необычной. Светлые белесые тона на боках сразу переходили в темную, почти черную шерсть на спине, а загривок и шея казались одетыми в пышную черную муфту. Очень темный затылок и лоб резкой линией отделялись от светлой морды.
Пират смотрел на Радыгина с таким видом, как будто бы они не расставались. Он не старался приласкаться, а молча глядел на своего бывшего хозяина. Гладкая лоснящаяся шерсть собаки‑волка была во многих местах смята, ухо разорвано и глубокий свежий кровавый рубец виднелся на лбу. Правый глаз слегка припух, и от этого взгляд зверя приобрел какую‑то особую выразительность.
Радыгин быстрым рывком сдернул с плеч ружье, прицелился и взвел курки, потом вспомнил, что в обоих стволах ружья патроны набиты мелкой дробью для рябчиков. Радыгин перезарядил ружье крупной дробью.
Пират с интересом наблюдал за движениями старого охотника и всё время помахивал хвостом. Он привык охотиться вместе с Жилкиным и к ружью относился дружелюбно.
Радыгин снова поднял ружье и уже медленнее приложил его к плечу и прищурил глаз.
На миг прищуренный глаз охотника встретился с пристально всматривающимся глазом зверя, и толстый загорелый указательный палец, лежащий на спуске, вдруг обессилел. Длинная, длинная прошла минута.
Радыгин стоял с двустволкой у плеча, широко расставив крепкие ноги. Мушка ружья непоколебимо глядела прямо на средину между глаз Пирата. Всё тело старого охотника было полно напряжения, силы и решимости, только указательный палец парализовано и вяло лежал на спуске.
Может быть, Радыгин вспомнил теплое прикосновение влажного носа слепого волчонка к его ладони или последнюю встречу с Жилкиным. Этот странный, полюбившийся ему человек привез тогда ему Щеголя и, рассказывая о своей жизни там, в лесотундре, всё время жалел об утрате Пирата. Мелкий, чахлый лес, знакомый Радыгину с детства, в рассказе Жилкина казался неведомой сказочной страной, полной чудес, не известных ранее старому охотнику. Большие, широко открытые глаза ученого блестели еще больше, чем при первой встрече, и только при упоминании о Пирате глаза меркли и становились грустными…
|
|
|
– Мне всё время кажется и, верно, еще долго будет казаться, что я поступил подло, оставляя его там… Но, понимаете, у меня не было выхода. И всё же я убежден, что именно вот такой самый волк стал когда‑то первой собакой. Но и потом, – уже смущенно улыбнулся Жилкин, – понимаете, Фадей Петрович, что в наше время, когда очень многие стремятся повернуть жизнь назад, вдвойне приятно сделать из этого волка собаку, потому что тот, кто может сделать из волка собаку, всегда сильнее того, кто стремится сделать из собаки волка…
Теперь широкогрудый, сильный, взматеревший Пират стоял перед своим бывшим хозяином, смотрел ему прямо в лицо и махал хвостом.
Оба ствола ружья были заряжены крупной дробью, и одного заряда хватило бы, чтобы уложить на месте зверя. Но палец вдруг вздрогнул и задержался на спуске.
Пират стоял перед Радыгиным, смотрел на него в упор и не двигался с места. И старому охотнику почудилась в глазах этого зверя немая покорность его человеческой воле, и он, опустив ружье, ушел в лес.
Труп Полкана был виден издали. Стая ворон уже сидела вокруг на елках. Они медленно и важно поворачивали то в одну, то в другую сторону головы с толстыми уродливыми клювами и, казалось, совещались о порядке предстоящего пира.
Радыгин постоял немного рядом с псом, потом нашел неподалеку яму, втащил его туда и забросал землей и валежником и, не заходя домой, послал телеграмму Жилкину с просьбой забрать скорее Пирата.
С. Погореловский
Новый город
1
Мы летим на самолете.
Час, другой уже в полете,
А под нами –
Степь одна,
Вековая целина.
Вековая целина
Снегом вся заметена,
Но смотри, –
В снегах палатки
|
|
|
Встали в шахматном порядке.
Целый город вырос тут.
– Город,
как тебя зовут? –
И по радио мгновенно
Получаем мы ответ:
– Имя будет непременно,
А пока, простите, нет;
Дать его мне не успели, –
Не прошло еще недели,
Как родился я на свет!
2
Не прошло еще недели,
Как в пустынный край земли
Сквозь сугробы и метели
Вездеходы приползли.
Привезли они веселых
Комсомольцев‑новоселов.
Здесь им жить на целине,
Урожай растить стране.
В путь Москва их снарядила,
Обо всем предупредила:
– Ехать очень далеко!
Жить там очень нелегко!..
– Хорошо,
что далеко!
Хорошо,
что нелегко!
3
На кровати‑раскладушке
Просыпаются подружки.
Просыпаются москвички,
И чудно им с непривычки:
Как включить в палатке свет?
Электричества‑то нет!
Не беда, москвички, –
Есть фонарь и спички!
Как воды набрать?…
Хитро!
Ты набей снежком ведро,
Ты разжечь костер сумей
(Задувает ветер!).
Да зато чаек вкусней
Всех чаев на свете!
4
И для Васи Иванова
Непривычно всё и ново.
Пустяки – водить трехтонки
По асфальту, по щебенке;
Ты доставь‑ка грузы в срок,
Если нет еще дорог!
Принакрыло снегом степи, –
Надевай на шины цепи
И ползи по целине,
Точно танки на войне.
Коченел порой от стужи.
Ну да что ж, – бывает хуже!
Увязал в снегах не раз,
Увязал,
да не увяз!
Семена доставил в срок,
Хоть и нет еще дорог!
5
Трудно всем,–
не то что дома!..
Вот смотри, – Смирнова Тома
Строит склад под семена, –
Скоро сев уже, весна.
Распилить им дали бревна.
А пилить‑то нужно ровно,
А с пилой
Смирнова Тома,
Скажем прямо,
не знакома;
Руки стерла все,
а вот
От подруг не отстает!
Вечерком напишет маме:
«Жаль, тебя тут нету с нами;
Интересно как у нас!
Всё тут –
В самый первый раз!»
6
Всё тут –
В самый первый раз!
Всё рождается сейчас.
Вырос в поле
первый дом.
Свет впервые
вспыхнул в нем.
А из первого колодца
Уж водица подается.
Сходим вечером в кино!
(Тоже первое оно.)
А про лодыря Никиту
Уж частушка родилась.
Он продернут знаменито;
Вот ему
на первый раз!..
В этом первом гараже
Трактора гудят уже.
Проверяет их моторы
Техник – парень молодой.
Первый трактор
Выйдет скоро
Самой первой бороздой.
Всё тут первое везде…
Вот бы первым быть в труде!
7
Две палатки.
В них – больница.
Заболел – приди лечиться.
Здесь больного ждет кровать…
Где ж больные?
Не видать!
Только лодырь нездоров…
Мало дел у докторов!
8
Мало дел
у докторов,–
Много дел
у поваров!
Вот еще палатка‑кухня.
Тут огонь в плите не тухнет.
Тут и жарят, и пекут.
Глянешь – слюнки потекут!
А весной
Как раз к обеду
(Время дорого, – спеши!)
Прямо на поле приедут
И борщи, и гуляши.
9
Магазин – в большой палатке.
Тут и ящики, и кадки.
– Дайте, –
просят пареньки, –
Рыболовные крючки!
Удивилась продавщица.
Да и как не удивиться!
– Ну зачем вам, чудаки,
Рыболовные крючки?
Тут – ни озера,
Ни моря,
Ни порядочной реки…
– Нету моря,
Будет вскоре! –
Засмеялись пареньки.
– Будет вскоре
Сине море!
В море рыбы
Будут вскоре.
Угостим тогда ухой.
– А хорошей?
– Неплохой!
10
Будет, будет всё, что надо:
Будет парк – в жару прохлада.
И фонтаны у ворот,
И троллейбус‑скороход!
А в степях заколосится
Богатырская пшеница,
На бескрайном на просторе
Заиграет‑запоет…
Это будет, будет вскоре, –
Уж такой у нас народ!
Б. Молчанов
Простой парень
Григорий поскоблил замерзшее стекло, подышал на него и взглянул на знакомую улицу. Заснеженные деревья обнажились. Тонкие сучья вздрагивали на ветру. Ветер окреп, налетал порывами, резко меняя направление.
Погода круто изменилась, но Григорий не сразу заметил перемену. Его мысль была занята прерванным разговором с Татьяной.
«На работе не последний… зарабатываю хорошо. Простой, ничем не выделяюсь? Не всем же быть особенными…»
Стукнула входная дверь, зашуршало в сенях. Татьяна вошла в комнату, постукивая по полу смерзшимися валенками.
– Соскучился, Гриша?
– Соскучился, конечно… – Григорий нерешительно, боком приблизился к ней. – Что же ты ответишь, Таня?
Татьяна рассмеялась, показав мелкие ровные зубы.
– Ничего пока не отвечу. Много вас, парней, хорошие слова говорят. Наслушалась…
– Не веришь?
– Почему не верю? Никто не скажет про Гришу Зенкова, что он обманщик. Рано ты разговор такой затеял. – Она сделала паузу и добавила дерзко: – Вишь, и усы у тебя еще не выросли.
Григорий инстинктивно тронул пушок на верхней губе. Усы действительно росли плохо. А так хотелось казаться старше, походить на бравого Мишу Стогова – бывшего гвардейца, ныне заведующего колхозным гаражом.
– Ты всё шутишь… – В голосе Григория прозвучала обида. – А я серьезно.
– И я серьезно. Сказала, что сегодня ничего не отвечу. А пошутить разве нельзя?
Григорий молча подошел к вешалке, надел заскорузлый тяжелый полушубок, сгреб шапку. Улыбка сбежала с лица Татьяны.
– Куда ты? Погоди, – сказала она. В голосе ее послышалась просьба.
Григорий даже не взглянул на девушку.
– Пойду, – пробурчал он. – Не всё тебе равно, куда?
Они вышли в сени, помедлили немного, будто ожидая чего‑то.
«Ну зачем я надерзила и обидела его?» – пожалела Татьяна. Ласковые слова просились на язык, но Григорий, рванув скобку, с усилием растворил прижатую ветром дверь.
Снег взвихрился, стегнул по ногам. Дверь вырвалась, гулко хлопнула. Григорий медленно спустился с крыльца, плотнее закутался в полушубок, не оглядываясь побрел к воротам.
Обида нарастала. Он не ждал шутки, не заслужил насмешки. Не с тем пришел. Отчего же так получилось? Еще час назад всё ладилось, а затем – будто подменили Татьяну.
«Неужто я ошибался в ней? – тоскливо думал Григорий, прикрывая лицо от режущего ветра. – Нет, не должно быть. Таня скромная, хорошая девушка. Может, я не то сказал? Не умею к девушке подойти? Ведь так дружили мы!»
– Григорий! Наконец нашелся! Куда ты?
Григорий очнулся. Степа Иванов. Хоть и друг, а встретился некстати.
– Домой, – хмуро ответил он.
– Домо‑ой? Это не годится. Идем в правление! У Петра Семеныча девочка совсем разболелась: температура сорок, горло болит.
– Доктора надо, – безразлично вымолвил Григорий, всё еще думая о своем.
Иванов недоуменно посмотрел на него.
– Да где его взять сейчас? Хоть бы телефон работал, а то, как на грех, молчит со вчерашнего дня! Видно, провода в степи оборвались. Выходит, в район нужно ехать, а тут, гляди, что делается…
От колючего наскока ветра оба отвернулись, укрывая лица. Григорий живо представил бойкую белобрысую Марусю – дочь колхозного счетовода Семенова. Девочка не раз каталась на его машине. Вспомнились ее смешные, ребячьи восклицания: «Ось, дядя Гриша, гляди!.. Ось, страшно!..» – ее чуть‑чуть раскосые глазенки и вечно мерзнущий, красный носишка…
– Выслали машину? – быстро спросил он.
– Какое! Ребята еще утром в Первомайское укатили да, верно, там и застряли. Твоя машина одна осталась.
В правлении они застали завгара Стогова, механика и двух слесарей. Тут же сидел отец Маруси. Шел горячий спор.
– Немедля выезжать нужно, – услышал Григорий, – чтобы к вечеру в город попасть.
– А если завтра утром? – нерешительно возразил один из слесарей. – Буран ведь.
– Как можно? – перебил механик. – Детских врачей всего двое в городе. Днем они по вызовам ходят. А ребенок вовсе задыхается… Верно, Петр Семенович?
Семенов вздрогнул, растерянно оглядел споривших.
– Плохо, очень плохо Марусе. Фельдшер боится, что дифтерит. Сыворотку нужно, а то… Я сам бы поехал, товарищи, кабы мог… Вчера думали, – простуда… обойдется. Да что поделать?… Буран.
– А ты как полагаешь, Гриша? – необычно мягко спросил Стогов.
Григорий секунду помедлил. Дифтерит. Без врача, без сыворотки девочка может погибнуть. «Буран… Но машина надежна, дорогу я знаю. Ехать, пока не занесло».
Он ответил решительно:
– Пойду машину заправлять.
В комнате стало тихо, слышно было, как натужно дышит Семенов.
– Если кому… и, верно, Грише, – подтвердил механик. – Он у нас лучший водитель.
– Смотри, Григорий, поездка будет трудная, – задумчиво сказал Стогов. – Разве что сумеешь проскочить до заносов… Но одного я тебя не отпущу. Вдвоем надо.
– Я справлюсь один! Буран только начался, намести не успело.
Стогов хотел предложить ехать вместе, но передумал. В самом деле – зачем? Если в степи занос, всё равно придется вернуться. Если не занесло, Зенков доберется.
– Ладно, поезжай один. Но будь осторожен, Григорий!
– Знаю. Айда, Степан, бегом!
Когда друзья выскочили на улицу, уже темнело. Ветер свистел и выл еще пуще.
– Погано… – проворчал Иванов. – Ишь, теплеет. Самый злой буран начинается…
Говорить было трудно, дальше зашагали молча. В сумерках замаячили строения гаража.
– Живей, Гриша! Всё готово!
Иванов еще раз оглядел машину, свирепо ткнул валенком в заднюю покрышку, распахнул ворота. Со свистом в гараж ворвался крутящийся снег.
Григорий вышел из конторки, застегиваясь на ходу.
– Счастливо! В случае заноса – давай назад… Ох, Григорий! Напрасно ты едешь один! – с тревогой сказал Иванов.
Григорий усмехнулся, сморщился его вздернутый нос.
– А чем бы ты мне помог? Дорога еще свободна, не занесло. Когда обратно поеду, – иное дело.
Он крепко стиснул руку Степана и влез в кабину.
– Гриша!
К воротам подбегала запыхавшаяся Татьяна, вся облепленная снегом, закутанная до бровей.
– Гриша… – она с трудом переводила дыхание. – Ты едешь? Буран расходится… Страшно! Обожди… может, стихнет. Замерзнешь..
– Не замерзну! – резко ответил Григорий. – Извини… некогда сейчас.
Он махнул рукой, захлопнул дверцу кабины.
Машина рванулась, выскочила во двор, развернулась и скрылась во тьме.
* * *
Григорий вел машину по памяти. Знакомые ориентиры – кусты, лога, холмы – неузнаваемо изменились. Буран местами смел снег, кое‑где обнажив бугристую потрескавшуюся землю. У возвышенностей он нагромоздил снежные завалы выше человеческого роста; их острые гребни походили на скалы.
Ветровое стекло покрылось наледью. Григорий остановил машину, выскочил на дорогу. Ветер больно завыл в ушах, пробрался в рукава, дошел до тела.
Григорий повернулся спиной, пятясь, дотянулся до стекла. Тряпка с солью сняла ледяной нарост.
Снова обернул лицо к ветру, прикрываясь рукавицами. Белый смерч крутился в свете фар, пропадал во мраке. Представилось огромное пространство степи, всё заполненное взбесившимся снегом. Стало страшно: один в этой снежной буре.
Но рядом успокаивающе фыркал мотор, машина вздрагивала, подобно живому существу. Ощущение одиночества исчезло. «Ну, и кружит, – подумал Григорий. – Такого и не видывал»…
Машина снова рванулась вперед. Дорога пошла ровнее, бугры и наметы не попадались. Впервые вернулся думой к Татьяне. Зачем она прибежала в гараж? Что хотела? Вспомнились ее испуганные глаза, прозвучали слова: «Обожди… замерзнешь…» Отчего она так сказала?
Будто потеплело в кабине, притих озорной, рвущийся в щели ветер. Григорий крикнул во всё горло, точно лихих коней погонял, и нажал на газ.
«Любит… любит… любит…» – высвистывал ветер.
Дорога внезапно кончилась, впереди белел сплошной сугроб.
– Поворот… Здорово натрудило у холма, – вслух подумал Григорий.
Он дал задний ход, съехал на целину. Буксуя, разметая снег, машина подвигалась толчками. Сугроб остался позади, но вдоль дороги горбилась, уходя вдаль, низкая снежная гряда. Передние колеса завязли, задние скользили, гремя цепями. Мотор сердито ворчал низким басистым звуком.
Через несколько минут Григорий оставил бесплодные попытки, взял лопату и вышел. За высоким сугробом ветер казался не таким резким. Григорий неистово работал, расчищая снег.
Проход пробит. Грузовик, медленно переваливаясь, выполз на дорогу и сразу остановился: крылья машины уперлись в новый сугроб. Занос был невысокий, плоский. Дальше, насколько хватал глаз, дорога была чистой. «Метров пять, не больше», – прикинул Григорий.
Ветер бросал снежную пыль, глаза слезились, воздуха не хватало. Временами казалось, что работа бесполезна. «Вдвоем бы надо… верно Стогов говорил. Да разве угадал бы кто, что так намело?..»
Григорий прислушался, швырнул лопату, кубарем влетел в кабину. Рывок стартера… другой, третий. Противный холодок покатился по потной спине. «Заглох мотор… недоглядел!»
Зажечь факел удалось только под полушубком. Запахло паленой шерстью; жгучая боль резанула пальцы, – он едва не выронил проволоку. Но под капотом вспыхнуло неяркое пламя. Задыхаясь от копоти, Григорий полами прикрывал огонь от ветра.
Факел зачадил и догорел. Григорий вернулся в кабину, запустил стартер. Двигатель зафыркал, зачихал, замер, стрельнул и загудел ровно. Григорий откинулся на сиденье, отдыхал неподвижно, лишь время от времени нажимая на педаль. Мотор разогрелся, работал ритмично. Клонило в сон, руки одеревенели, горели посеченные снегом, измазанные сажей щеки…
Когда Григорий снова поехал по незанесенной дороге, часы показывали четверть одиннадцатого.
«Осталось десять километров. За полчаса доберусь… Не застрять бы только в Косом Логе.»
Дорога заметно пошла под уклон, приближался лог. Григорий вглядывался в темноту, но увидел занос, только когда наткнулся на него.
Сугроб пересекал дорогу и уходил в стороны, длинный и ровный, похожий на вал, насыпанный человеческими руками.
В первый момент препятствие показалось не страшным.
Зенков взобрался на вершину сугроба и пополз, – слипшаяся корка выдерживала его. Пошли невысокие гребни; казалось, заносу не будет конца. Григорий осторожно обернулся; где‑то очень далеко слабо светили фары машины.
«Мотор? – ошарашила тревожная мысль, но он не пошел назад. – Пускай… незачем. Здесь мне не пробиться…» Он прикорнул у гребня и задумался. – «Снег не прорыть. И втроем бы не справились… Метров сорок, пожалуй… Значит, кончена поездка!»
Отчаяние и злость овладели Григорием. Так близко – всего три километра до города. Но машине не пройти. Очевидно, всё зря.
От полушубка противно пахло паленой шерстью… «Пропадешь… возвращайся.» – трусливо твердил инстинкт.
Григорий приподнялся, встал на колени.
– Врешь! – закричал он, силясь перекрыть голосом вой ветра. – Всё равно доберусь! Пешком дойду!
Он вернулся к машине, выключил двигатель, спустил воду. Снова взобрался на сугроб и пополз в полной темноте.
Занос кончился. Григорий скатился на спине, задыхаясь от ветра. Воткнул лопату в снег, набрал побольше воздуха и, пряча лицо, зашагал по дороге.
Боком, согнувшись, спиной к ветру, порой почти на четвереньках, с закрытыми глазами подвигался Григорий. Чудилось, будто он бредет давно, что много часов прошло с тех пор, как он покинул машину.
Но много ли пройдено и сколько осталось, – Григорий не мог сообразить.
Он волочил негнущиеся ноги, пока не споткнулся о бугор.
Он упал. Мысль подсказывала, что надо встать и идти, но усталость сковала тело.
Неудержимо хотелось спать.
Григорий приподнял тяжелую голову, встрепенулся. В ставший привычным вой ветра ворвался посторонний звук. Он долетал слабо, но ошибиться в нем было нельзя: заводский гудок.
– Полночь, – бессознательно сказал Григорий.
Чуть позже он сообразил: «Завод недалеко… Встать… идти… не то замерзну…»
Он вскочил. Гудок всё еще звучал, поднялся на высокую ноту, оборвался и замер. Григорий качнулся и, не уверенный в способности двинуться вперед, отступил на два шага под напором ветра. Наклонил голову, как бык, собирающийся бодаться, и, закрыв глаза, медленно побрел в направлении звука.
– Там… там… – бормотал он, – близко…
Григорий пошел целиной, напрямик.
Дорога осталась где‑то слева. Порой ему чудились огни, слышался шум проезжающего автомобиля, звуки сирены. Потом всё пропадало в вое бурана.
Ветер немного ослаб, идти стало легче. Но силы Григория иссякли, он с трудом поднимал казавшиеся пудовыми валенки. Новый порыв бурана свалил его, и он долго не мог подняться. Опять подступила неотвязная дремота.
Григорий инстинктивно двинул затекшей ногой и очнулся. «Замерзаю… не встать… Почему я не вернулся? Назад не доехать.» Выплыли из мрака лица товарищей, Семенова. Они надеются на него, ждут. Разве они знают, что в степи заносы?
– Если я не поднимусь сейчас, то пропадут двое, – громко сказал Григорий. – В городе найду машину… рабочих. Ну, Гришка, ну!
Он сжал ладони в кулаки, подгреб их под себя, спружинил ноги и вскочил. Он знал, что город близко: еще метров триста – и начнутся первые дома.
Григорий уже не мог идти прямо, он петлял. Его неровные следы тотчас заносило снегом.
Буран неистовствовал позади. Но впереди был город: неясно доносился шум завода, лай собаки.
* * *
Григорий плохо помнил, как он выбрался на городскую улицу, как добрел до отделения милиции. Ясность сознания вернулась лишь в теплой, освещенной комнате, где дежурный сержант натирал ему лицо и руки мазью. Григорий рассказал, откуда он и зачем здесь. После, обжигаясь горячим чаем, он с трудом жевал хлеб с маслом. В голове шумело, временами мысли уплывали куда‑то далеко.
Сержант снял трубку и вызвал квартиру врача. Он долго извинялся за беспокойство, затем коротко, по‑военному отрапортовал о случившемся.
– Всё в порядке, товарищ, – обратился он к Григорию. – Утром врач выезжает в «Светлый путь».
