Необыкновенный подарок 10 страница

– Но там занос! – испуганно воскликнул Григорий.

– Занос не беда, – возразил сержант. – Попросим «вездеход» и солдат из воинской части. Недавно тут целую колонну из сугроба выволокли. Сейчас позвоню.

Последних слов Григорий не слышал. Он прилег на диван, закрыл глаза.

– Порядок. – гудящий басок сержанта доносился откуда‑то издалека. – Не тронь его, пусть спит.

Григория разбудили голоса и топот ног в дежурной. Он открыл глаза; в комнате было светло. Потянулся, зевнул – у‑ух! – сразу вскочил с дивана.

Машина уже стояла во дворе, солдаты привезли ее рано утром. Через полчаса должен прибыть «вездеход» с врачом.

Обратный путь мало походил на ночную поездку. Буран стих, мела поземка. Ненадолго задержались и у памятного заноса в Косом Логе: снег прорыли еще на рассвете. Затем короткая остановка у поворота, дружная работа солдат, их веселые окрики. Вскоре показались строения колхоза.

Заслышав гудки, на крыльцо выскочила простоволосая, заплаканная Елена – мать Маруси.

– Приехали! Мне уже не верилось. Сюда, доктор, пожалуйте.

Автомобиль Григория поворачивал за угол, когда из сеней выбежал Семенов.

– Подожди! Куда ж… Эх, уехал! – Он сокрушенно посмотрел вслед, медленно вернулся в избу.

Час спустя с крыльца сошли врач, Семенов и Елена с закутанным ребенком на руках.

Пока Елену усаживали и закрывали от ветра, Семенов говорил врачу:

– Спасибо вам, доктор, большое.

– Не за что! Поблагодарите Зенкова, – он спас ребенка. Завтра было бы поздно.

– А Маруся… Она поправится?

– Непременно! Больница у нас не хуже областной, – не без гордости ответил врач. – Едем, товарищи, нельзя терять времени.

 

* * *

 

Григорий шел по улице не торопясь. Он еще издали заметил Татьяну, но нарочно замедлил шаги.

Татьяна заспешила, почти побежала. В трех шагах от Григория она остановилась. Остановился и он.

– Гриша! Я как ругаю себя! Ведь сдуру только… Я проверить вздумала… ну как ты ко мне… серьезно ли? Когда ушел, за тобой побежала. Но ты… Не до меня было?

– Я догадался, – просто сказал Григорий. – Сгоряча‑то не понял, а после дошло. Если бы мог, вернулся бы.

Татьяна мелкими шажками подвинулась к нему.

– Значит, мир, Гриша? Да?.. А страшно было ночью?

– Страшно… – честно признался он. – Да вот сама посуди…

Татьяна слушала, боясь проронить хоть одно слово.

– Скажи, – неожиданно прервала она. – Ты… не ради меня поехал?

Григорий смутился на секунду, поднял глаза и, смотря ей прямо в лицо, ответил не таясь:

– Нет, Таня. Сердись ты или не сердись… Поехал потому, что… ну, сам не знаю. Разве можно было не ехать?

Татьяна улыбнулась.

– Я так и поняла. Не ошиблась я в тебе.

Они замолчали, держась за руки, словно помирившиеся дети.

Темнело… Снег повалил гуще, ветер усилился, засвистел в ветвях деревьев.

– В клуб бы пойти, – нерешительно сказала Татьяна. – Да вот буран начинается.

– Буран? – презрительно повторил Григорий. – Вот вчера, Таня, был буран так буран. Идем в клуб.

 

В. Кузнецов

Буксир

 

 

Совсем невзрачный, крохотный на вид,

он, словно жилы, напрягая тросы,

по‑над Невой усиленно дымит

единственной трубой, как папиросой.

 

И так всю жизнь свою –

из года в год –

буксир Неву старательно утюжит.

Глядишь, опять тихохонько плывет

и, незаметный, ни о чем не тужит.

 

Не тужит, что большие корабли

и гордые красавцы‑теплоходы,

как будто сторонясь его, вдали

широкой грудью рассекают воды.

 

Доставя груз, винтов замедлит бег.

Он встанет у причала в клубах дыма…

Вот так, случается,

и человек –

и незаметный, и незаменимый.

 

 

Е. Веренская

Три портрета

 

Меня зовут Олег Яковенко. Я учусь в десятом классе. Мой любимый предмет – литература, и моя заветная мечта – стать писателем. Недавно наш руководитель литературного кружка посоветовал мне записать то событие, которое произошло со мной, когда я был в шестом классе. Я постарался припомнить всё как можно подробнее, и не без волнения сажусь писать.

Отец и мать мои погибли, защищая Ленинград от фашистских захватчиков. Теперь я живу с дедушкой – отцом папы – и старой, старой няней. Дедушке за шестьдесят лет, няне – много за семьдесят. Она вынянчила сначала дедушку, потом папу, потом меня. Она очень хорошая – моя няня, только немножко ворчунья.

Над письменным столом дедушки висит большой портрет пожилого человека в косоворотке и поддевке, какие когда‑то носили купцы. У него густые черные брови и такие же ресницы, в иссиня‑черных волосах сильная проседь, а глаза голубые, совсем светлые. Лицо суровое, строгое и решительное. Это мой прадед, отец деда.

В раннем детстве я страшно боялся этого портрета. Когда я капризничал, нянька всегда говорила:

– А погляди‑ко, как старик смотрит на тебя! Он – ой‑ой‑ой какой, он тебе спуску не даст!

Я с опаской оглядывался на портрет и с ревом прятал лицо на груди у няни.

Помню – мне было лет семь, – я как‑то уже лежа в кровати услышал, как няня говорила деду:

– И до чего же ваша яковенская порода живучая! Погляди‑ко, Олежка‑то весь в старика. Упрямый, настойчивый, – сладу нет. И лицом – патрет, и характером – патрет!

Дед ответил:

– Что же, это хорошо, если Олежка вырастет энергичным, в прадеда. Только, няня, время другое, – пусть Олежкииа энергия на хорошее направлена будет…

Помню, на следующий день я пробрался в комнату деда и остановился перед портретом. Строгие глаза прадеда так и впились в меня. Мне показалось, «старик» сейчас заговорит… Первым моим движением было бежать. Но я всё‑таки заставил себя не двинуться с места и продолжал смотреть в страшные глаза. И тут я вдруг впервые заметил, что я действительно похож на прадеда! Такие же у меня черные волосы, брови и ресницы и такие же светлоголубые глаза. Помню, я оглянулся на зеркало и рассмеялся. С этого дня я перестал бояться «старика».

Еще одно детское воспоминание. Помню, я как‑то неожиданно вбежал в комнату деда. Дед сидел за столом. Он держал в руках большую фотографическую карточку. Когда я вбежал, он поспешно бросил ее в ящик стола и захлопнул его, но я успел заметить, что это был портрет ребенка, очень похожего на меня.

– Деда, покажи, – закричал я, подбегая, – это я?!

– Нет, не ты, – строго сказал дед, – иди играй.

Я тогда сразу забыл этот случай и вспомнил о нем только тогда, когда произошло то, о чем я собираюсь рассказать.

 

* * *

 

Началось всё очень просто. В самый первый день зимних каникул мы ехали с моим другом Глебом на Невский покупать крепление для лыж. Трамвай был битком набит. Прямо перед нами стояли две девочки, обе чуть повыше нас. У одной очень смешно торчал из воротника кончик черной косички. Глеб прошептал мне на ухо:

– До чего же хочется дернуть за этот хвостик!

Девочка услыхала.

– Только попробуй! – сказала она не оглядываясь.

– А вот и попробую! – начал задирать Глеб.

– А ну попробуй! – девочка засмеялась и на одно мгновение оглянулась на нас. Я сам не понял, что именно, но что‑то в ее лице поразило меня.

– Олежка! – удивленно вскрикнул Глеб, но тут какой‑то огромный дяденька, рвавшийся к выходу, растолкал нас всех и разъединил. Трамвай остановился. Я увидел, как обе девочки вместе с другими пассажирами сошли с трамвая и быстро побежали через улицу.

– Олежка, – сказал Глеб, когда мы на следующей остановке соскакивали с площадки, – ну до чего же эта девочка похожа на тебя!

Я даже остановился.

– Верно! – воскликнул я. – Верно!..

 

* * *

 

В тот же день, когда мы с дедушкой уже легли в постели, я рассказал об этой встрече. Дед вдруг поднял голову.

– Говоришь, на тебя похожа?… – тихо спросил он.

– Как две капли воды, дедушка! Глебка даже вскрикнул от удивления! Правда, странно?

Дед резким движением сбросил одеяло и сел в постели, спустив ноги на пол.

– И ты не знаешь, кто она?

– Откуда же мне знать, дедушка? Я видел ее одну секунду. Но… что с тобой, дедушка?…

Дед – высокий, худой, в длинной ночной рубашке – быстро подошел ко мне и сел на край кровати.

– Что с тобой, дедушка?… – повторил я.

Я видел, что он чем‑то глубоко взволнован, но спрашивать больше не решался.

– «Ваша яковенская порода живучая», нянька говорит, – тихо произнес дед, словно разговаривая сам с собой, и снова умолк. Молчал и я, не спуская с него глаз.

– Олежка, – начал он, наконец, – ведь тебе уже четырнадцатый год, почти взрослый мальчик… Тебе уже можно всё рассказать.

– О чем рассказать, дедушка? – я тоже сел в постели и обхватил руками колени. От любопытства и какой‑то странной тревоги у меня сильно забилось сердце.

– О чем?… – дед усмехнулся и тяжело вздохнул. – Ну, слушай… Ты, вероятно, не раз слышал от няньки, каким властным и своенравным человеком был мой отец. Трудно мне приходилось в детстве… Когда я кончил гимназию в нашем маленьком городке и уезжал в университет в Москву, он в своем напутственном слове строго‑настрого приказывал мне ничего не предпринимать без его ведома и согласия, иначе грозил проклясть меня. А я был молодым, горячим, увлекающимся и, вырвавшись на свободу, сразу же – без его ведома и согласия – с головой ушел в революционную работу и на первом же курсе женился на любимой девушке, такой же молоденькой, каким был я. Отец ничего не знал… Когда я впервые поехал в свой далекий город повидаться с ним, у меня уже была двухлетняя дочка… Машенька… – Дед замолчал. Мне казалось, что всё это он не мне рассказывает, а говорит сам с собой. «А ведь ему же холодно, наверно», – подумал я, соскочил с постели и накинул ему на плечи пиджак, а ноги закутал пледом. Он этого, кажется, даже не заметил. Я снова уселся в постели и тихо попросил:

– Дедушка! Дальше!..

– Да, дальше, – словно проснулся он, – да, слушай дальше. Я ехал к отцу с твердым решением рассказать ему всё. Жена и Машенька оставались в Москве… Но рассказать ему я ничего не успел. Я приехал первого мая и как раз попал на загородную рабочую маевку. Там я выступил. Среди нас оказался предатель. Полиция была предупреждена о маевке. Нас окружили и всех арестовали. Оказалось, за мной еще в Москве была слежка, и вслед за мной приехал шпион. Меня увезли в тюрьму. Я не мог ничего дать знать о себе ни отцу, ни жене… А она ждала моих писем, сходила с ума… Наконец не выдержала и написала моему отцу, спрашивала, что со мной. Отец прочел письмо и успел только крикнуть: «Нянька, надо сейчас же…» – и упал без сознания. Это был удар. Вечером он умер, не приходя в чувство. Так мы и не узнали, что он хотел сказать. В суете с похоронами письмо моей жены затерялось. Никто не знал ее адреса, фамилии. Ответа она не получила, Олежка, и она подумала… она подумала, что я бросил ее с ребенком. – Дед закрыл глаза. Я видел, как на его лбу легла глубокая морщина. Я сидел не шевелясь и молча ждал.

– Так вот, Олежка, – дед передохнул и продолжал, – она думала, что я уехал совсем… бросил семью… В Москве у нее никого не было. Она уехала на Украину к старушке‑родственнице. В дороге заразилась сыпным тифом и… приехав, вскоре умерла. Умирала, думая, что я… – дед зажмурился и тряхнул головой.

– Дедушка, – прошептал я и дотронулся рукой до его плеча.

– Нет, нет, ничего, Олежка… слушай дальше, – поспешно заговорил он и снял мою руку с своего плеча, – а меня тогда долго мотали по тюрьмам. Когда, наконец, выпустили, я бросился искать свою семью. Уехал на Украину, разыскал тот дом. Соседи мне сказали, что старушка тоже умерла, а Машеньку мою взяли какие‑то ее родные и увезли к себе, чтобы удочерить и воспитать, как круглую сироту. Ни откуда они, ни их фамилии никто из соседей не помнил. Всякий след был потерян. Но я всё‑таки всю жизнь искал ее! – воскликнул дед с такой болью, что у меня что‑то сдавило горло. – Всю жизнь, Олежка! Ты понимаешь, что это значит – иметь родное дитя и ничего, ничего о нем не знать!.. Когда я вторично женился на твоей бабушке, я рассказал ей всё. Она, как могла, утешала меня, помогала мне в поисках. Безнадежно! И вдруг ты, Олежка, встречаешь эту девочку!.. Нянька права, – наша порода живучая. Это так редко – такие светлые глаза при черных волосах… Олежка, а вдруг это дочка моей Машеньки?! Моя внучка?! Твоя двоюродная сестра?!

– Дедушка! – у меня перехватило дыхание. – Дедушка, – закричал я, – я найду ее! Честное пионерское, я ее найду!

Дед нахмурился.

– Олег, сколько раз я тебе говорил, – не бросай слов на ветер! Как можно давать слово, если еще не знаешь, сможешь ли выполнить его!

– Смогу, дедушка! Увидишь, смогу!

В эту минуту я был действительно уверен, что найду девочку.

Дед молча покачал головой и медленно побрел к своей кровати.

 

* * *

 

Эту ночь я почти не спал. Я слышал, что и дедушка не спит, но мы больше не обменялись ни одним словом. Я был слишком взбудоражен, чтобы заснуть. Еще бы! Сестра! Старшая сестра! Как я завидовал товарищам, у которых были старшие братья и сестры! Но ни за что я бы не признался в этом никому на свете!.. А вдруг, и правда – это дочь дедушкиной Машеньки?! Я уже не сомневался, что это так! И я найду, найду, найду ее!..

 

* * *

 

Наше пионерское звено было очень дружное. Подобрались все хорошие, крепкие ребята. Ведь в том году, когда я был в шестом классе, мальчики и девочки еще учились отдельно. Звеньевой наш – Кирилл Басов – пользовался большим авторитетом у всего отряда. Его отличительной чертой было немногословие. Помню, когда нам объясняли, что такое «лаконизм», весь класс засмеялся, и все оглянулись на Кирилла. Его любимым предметом была химия, и он дома вечно возился с какими‑то опытами. Вот к нему‑то я и пошел на следующее утро.

Кирилл кипятил что‑то в стеклянной колбе на электрической плитке. Не очень связно, – я был немного обалделый после бессонной ночи, – я рассказал ему о событиях вчерашнего дня.

– Понимаешь, Кирилл, я дал деду честное пионерское, что найду ее.

– Дело чести, – изрек Кирилл.

– Да, дело чести. Я должен найти ее.

– Как искать? – спросил он, не отрываясь от опыта.

– А я и сам еще не знаю, как. Буду каждый день ездить на том же номере трамвая. Буду с утра, до ночи бегать по улицам, не жалея ног, благо сейчас каникулы.

Кирилл кивнул и выключил плитку.

– Сейчас напишу, – сказал он, садясь за письменный стол.

– Что напишешь? – опешил я.

– Приказ. Звену собраться.

– Что ты выдумал?! – закричал я. – Зачем звену?! Я же одному тебе рассказал, хотел посоветоваться… Это же моя тайна! При чем звено?…

– Глупо. Двадцать ног больше двух, – спокойно сказал Кирилл и взял в руку перо.

– Вот приказ. Пошлешь цепочкой. Начнешь с Вани Петрова, он рядом. Иди. – И он протянул мне листок.

 

* * *

 

Если бы вы знали, сколько оказалось в Ленинграде девочек, похожих на меня! Чуть не каждый день забегал ко мне кто‑нибудь из ребят моего звена и, таинственно вызвав на лестницу, сообщал, что видел девочку, – ну совсем‑совсем, как я, только.

И вот эти «только» удручали меня. «Только»… она еще совсем маленькая. «Только»… она уже большая… «Только»… она коротко стриженная, и волосы светлые… Как‑то прибежал маленький Ваня Петров и, захлебываясь, выпалил:

– Олежка! Нашел! Она!

– Ванька!.. И никаких «только»?…

– Какие там «только»! Ну, ты – и ты! Две капли воды! Красавица! – затараторил он, вытаращив глаза, – волосы черные, брови – тоже, ресницы – во! (он показал чуть не полметра), познакомился на катке. Сказал, что у нее есть брат… Заинтересовалась до чего! Уж я тебя нахвалил, будь покоен! Я ей…

– Постой, Ванька! – перебил я его. – А глаза?!

– Глаза?.. – он пристально поглядел на меня и сразу скис. – Глаза… Глаза у нее… Ну кто ж тебя знал… Мне казалось, что и у тебя черные, как угли…

Я чуть не побил его.

Сам я с утра до ночи бродил по уликам, вглядываясь в лица всех встречных девушек, обгоняя всех идущих впереди. Я удивлялся, – где ребята видят столько похожих на меня? Я не встречал ни одной…

Дед ни о чем не спрашивал меня. Он знал, где я пропадаю; но что я мог сказать ему?

Нянька ворчала:

– И где тебя носит, непутевого? Управы‑то на тебя нет! Дед твой сам – что дите малое, где ему с тобой сладить? Эх, будь старик жив, он бы тебе показал, озорнику!

Мы с дедушкой отмалчивались.

 

* * *

 

В конце каникул я совершенно случайно попал в цирк. Представление подходило к концу. Под куполом летали с трапеции на трапецию воздушные гимнасты Цирк замер. Я почему‑то опустил глаза и вдруг по ту сторону арены в моем же ряду увидел ее!..

Да, это была, несомненно, она! Она сидела, вся вытянувшись, высоко подняв лицо и со страхом следила за рискованным номером.

Не помню, я, кажется, вскрикнул. Потом бросился к проходу, наступая на чьи‑то ноги, хватаясь за чьи‑то плечи. На меня зашикали, кто‑то схватил меня за руку, но я вырвался, – и вот я уже в проходе и бегу вниз – к арене, прыгая через несколько ступенек. Я не спускаю глаз с девочки, боясь потерять ее из виду. Но тут чьи‑то сильные руки хватают меня. Я кричу:

– Пустите! – но кто‑то зажимает мне рот. Я судорожно отбиваюсь, но меня уже ведут в вестибюль и сдают на руки милиционеру.

– Сумасшедший! Разве можно такой шум поднимать! Они же сорваться могут!

Дальше – помню – какие‑то люди долго расспрашивали, кто я и зачем так бежал, а я спеша им объяснял, что нашел сестру, и умолял скорей отпустить меня. А когда меня, наконец, отпустили и я снова вбежал в зрительный зал цирка, он был пуст; я бросился на улицу – на остановке трамвая стояло всего несколько человек. Ее между ними не было.

Тогда я остановился среди площади и расплакался, как маленький.

 

* * *

 

Каникулы кончились, начались занятия. В первые же дни я схватил три двойки. Я совсем не мог готовить уроки, – я искал сестру.

Кирилл собрал экстренный сбор звена. Было много споров. Кое кто из ребят убеждал меня бросить искать и взяться за учебу, другие предлагали вовлечь в поиски весь отряд. Кирилл всё время молчал и сосредоточенно думал. Потом поднял руку, – все смолкли.

– Олег хочет искать, – сказал Кирилл, – его дело. Но чтоб к сбору отряда – ни одной двойки. Отряда не вовлекать. Не мешать учебе. Всё.

Признаюсь, я немного обиделся на него.

После уроков меня подозвал классный воспитатель.

– Яковенко, что с тобой? Почему у тебя вдруг двойки?

Я опустил глаза, не зная, что ответить.

– Что мешает тебе учиться? – спросил он участливо. – Может быть, у тебя какое‑нибудь горе? Чем помочь тебе?

Я сказал очень твердо:

– Спасибо. Да, горе у меня есть, но я справлюсь с ним сам. А двоек больше не будет, честное пионерское.

 

* * *

 

Шли дни за днями. Мне было очень трудно, но я взял себя в руки и засел за занятия. Мне крепко помогли ребята подогнать всё. К сбору у меня не было уже ни одной двойки. Но на душе у меня было очень тяжело. Я не смел посмотреть в глаза деду. Я чувствовал, что он наблюдает за мной, но мы ни разу не заговорили с ним о том, что мучило нас обоих. Я несколько раз ходил в цирк, – больше ее там не было. По субботам я старался приготовить все уроки на понедельник, а в воскресенье снова бродил весь день по улицам, – и надежда найти девочку таяла и таяла.

А честное пионерское, данное деду?…

 

* * *

 

Наступила весна. Учебный год подходил к концу.

Как‑то в воскресенье Кирилл пришел ко мне так рано, что поднял меня с постели. Несмотря на всю его выдержку, вид у него был взволнованный.

– Кирилл, что случилось?

– Одевайся. Едем.

– Куда?!

– Увидишь.

Через две минуты я был готов. Дед еще спал. Мимо няньки, кричавшей что‑то о завтраке, мы с Кириллом выбежали на улицу.

Мы долго ехали в трамвае на другой конец города. На все мои расспросы Кирилл отвечал одно:

– Увидишь.

Наконец мы сошли с трамвая и свернули в боковую улицу. Первое, что я с удивлением увидел, – было всё наше звено, выстроившееся перед витриной какого‑то магазина. Впереди всех стояли неразлучные друзья – Петя Бобров и Петя Будько, прозванные: Бобчинский – Добчинский. Мы подошли. Ребята молчали, но лица у всех сияли, как на большом празднике.

– Смотри! – Кирилл повернул меня лицом к витрине.

Это была фотография. И среди массы полосок с полудюжинами карточек для удостоверений я увидел… повторенное шесть раз лицо моей девочки.

– Она! – закричал я на всю улицу. – Она!

Что тут поднялось! Ребята хохотали, аплодировали, хлопали меня по плечу. Бобчинский – Добчинский с двух сторон кричали мне в оба уха:

– Это мы! мы! мы! мы нашли!

А Глеб, стараясь перекричать их, повторял что‑то о косичке.

– Если бы мне не захотелось дернуть за нее..

Я не слушал. Я не отрываясь смотрел на это, такое незнакомое и такое знакомое лицо, веселое, открытое, так похожее и на «старика», и на меня, и на дедушкину Машеньку… «Яковенская порода живучая»… Я уж не сомневался, что это – моя сестра. Сестра! Неужели мечта сбудется?…

Потом я вдруг опомнился.

– Ребята! – закричал я. – Как же это всё вышло? Откуда вы тут взялись?

Все заговорили зараз, – я насилу разобрал, как было дело. Оказывается, Бобчинский – Добчинский, проходя случайно тут на днях, остановились перед этой витриной и увидели портрет девочки, изумительно похожей на меня. Они помчались ко мне. Меня дома не оказалось. Тогда они бросились к Кириллу. Кирилл велел им, ни слова не говоря мне, привезти сюда Глеба, чтобы он подтвердил, та ли самая. «Довольно Олегу разочарований», – сказал Кирилл. Глеб подтвердил. Кирилл – тайком от меня – собрал звено, и они решили устроить мне этот сюрприз.

– Звено, стройсь! – скомандовал Кирилл. Мы вошли в фотографию в организованном порядке.

– Сниматься? Придется обождать, – встретил нас фотограф.

– Нет! – и Кирилл объяснил ему, что нам нужно только узнать фамилию одной девочки из витрины.

– Пфф! Выдумали тоже! – фотограф рассердился. – Карточки висят много месяцев. Негативы уничтожены, квитанции сожжены. У нас места не хватит всё хранить. И вообще, ребята, мне некогда, ступайте. Рано вам девичьи карточки покупать.

Он, кажется, принял нас за каких‑то злоумышленников. Никакие просьбы, никакие уговоры не помогли. Мы вышли обескураженные. Я совсем пал духом.

– Снялась для удостоверения здесь. Ясно, – живет в этом районе, – сказал Кирилл, когда мы остановились посреди тротуара, не зная, что делать.

– Стойте, ребята! – маленький, шустрый Ваня Петров поднял руку, к чему‑то прислушиваясь. Мы затихли.

Откуда‑то неподалеку доносился ребячий крик и звонкое шлепанье футбольного мяча.

– Сейчас узнаем! – крикнул Ваня и побежал сломя голову.

– Умно! – одобрил Кирилл.

Через минуту шлепанье мяча прекратилось, и Ваня выбежал из соседнего двора в сопровождении целой ватаги ребят самого разного возраста. Видно, тут были и игроки и болельщики.

– Они здесь всех знают! – кричал Ваня еще издали.

Ребята нам рассказали: это Маша Травина, в прошлом году кончила декоративное ремесленное, живет в общежитии. Вон там – за углом, совсем близко.

В общежитие я пошел один. Я очень волновался. Я столько месяцев мечтал об этой минуте, а сейчас мне было почти страшно.

Я медленно поднимался по лестнице. Когда я дошел до площадки второго этажа, наверху стукнула дверь, и по ступенькам вниз побежали чьи‑то легкие шаги. Я замер. Я вдруг почувствовал: это она!

Да, это была она. Она сбегала с лестницы, напевая что‑то. Я стоял, загораживая ей дорогу. Не глядя на меня, она хотела обежать меня.

– Постойте! – я сам не узнал своего голоса.

Она остановилась. Я стоял спиной к окну, она – лицом.

– В чем дело? – удивленно спросила она.

– Вы – моя сестра, – прошептал я.

– Что‑о? – она приоткрыла рот от изумления, потом сразу засмеялась.

– Что ты выдумал, у меня нет никакого брата. Пусти‑ка с дороги!

– Двоюродная, – пробормотал я, не двигаясь с места. – Посмотрите, как мы похожи…

Я повернулся к свету и поднял лицо.

Она стояла ступенькой выше меня.

– И правда! – удивилась она. – Вот чудно! Только брата у меня всё‑таки нет.

– У нас общий дедушка, – заговорил я, – я уверен, что это вы… Вашу маму зовут Машенькой, да?

Она вдруг перестала улыбаться, ее лицо стало строгим. «Вылитый прадед», – мелькнуло у меня в голове.

– Да… маму звали Машей, как меня. Откуда ты знаешь?..

– Значит, это вы!.. Я знаю от дедушки – Сергея Петровича Яковенки.

Я даже испугался, – так гневно сошлись над переносицей ее брови и заблестели глаза.

– А‑а! Это тот самый, который сбежал от моей бабки, бросил маму маленькую.

– Неправда! – закричал я, перебивая ее, – это неправда, он не бросил.

– Как неправда?! Маму вырастили чужие люди. Они даже не хотели искать его – кому нужен такой отец!..

– Неправда! – я схватил ее за руку, – пойдемте к дедушке, он вам расскажет.

– Что‑о?! Он жив?! Знать его не хочу! – она вырвала свою руку и двинулась дальше, но я снова загородил ей дорогу.

– Не уходите!.. – заговорил я в отчаянии, – дедушка не виноват ни в чем… – и сбиваясь, путаясь, я рассказал ей всё, что знал от деда. Она слушала внимательно, бледная, взволнованная, не спуская с меня глаз.

– Пойдемте к дедушке! Вы увидите, он хороший, благородный. Он всю жизнь искал дочь. У него карточка Машеньки, – бормотал я, снова схватив ее за руку, – пойдемте к нему!..

Она не отняла руки. Она только, крепко закусив губу, отрицательно покачала головой.

– Не пойдете?

– Нет.

– Почему?

Она помолчала.

– Как всё это странно… и так неожиданно. – заговорила она тихо. – А ты его внук?

– Да, он очень хороший, наш дедушка.

– Я не могу сейчас идти к нему. Это слишком неожиданно. Надо разобраться… подумать. Нет, не могу.

– А я не вернусь домой без вас! Ни за что! – крикнул я.

– А как ты нашел меня? – спохватилась она вдруг.

– Я вам всё расскажу дома. Идемте!

Она минуточку подумала.

– Вот что, – решила она, – оставь мне свой адрес. Я приду к вам завтра после работы. Часов в шесть.

– А вдруг не придете?

И снова брови ее сошлись над переносицей и гневно сверкнули глаза.

– Если я сказала – приду, как же ты смеешь думать, что я не сдержу слова?

Я смутился и стал говорить ей свой адрес. Она внимательно повторила его.

– А теперь иди домой. – И, повернув обратно, она стала медленно подниматься по лестнице. Наверху хлопнула дверь, а я всё еще стоял на площадке и не мог двинуться с места.

Не знаю, как я прожил эти сутки. Деду я ничего не сказал. А вдруг она не придет!..

Утром в школе ребята обступили меня с вопросами, – а я как‑то ничего не мог им рассказать.

– Оставьте его, – сказал Кирилл, – глупо приставать.

Вернувшись из школы, я не находил себе места. Придет?… Не придет?..

Стрелка часов приближалась к шести. Дедушка пришел с работы, пообедал и прилег отдохнуть. Я ждал. Неужели не придет?… Часы пробили шесть.

В начале седьмого раздался звонок.

– Я открою, няня! – крикнул я и побежал на кухню.

Она стояла на пороге страшно бледная, какая‑то замученная. Видно, и она не спала ночь. Я молча взял ее руку и повел в нашу комнату.

– Погодите, я его предупрежу, – шепнул я ей.

Дед уже сидел на диване.

– Кто это звонил? – спросил он.

– Дедушка, я ее нашел. Это она. Она тут.

– На… нашел?! – Дед вскочил.

– Войдите! – крикнул я.

Она вошла и остановилась на пороге. Наступила такая тишина, что я услышал, как бьется мое сердце. Не знаю, сколько времени они молчали, не спуская глаз друг с друга.