Песнь луне над Крутобровою горой

 

 

Осенний месяц встал над Крутобровой,

А тень – со мной, в Пинцяновой волне.

К Ущельям в ночь уходит челн мой новый,

Тебя, мой друг, уже не видеть мне.

 

 

724 г.

 

Челн Ли Бо, петляя по речкам родного края, выносит его к Хань, окруженной горами полноводной реке, куда он много позже будет ронять горькие слезы разочарования, но пока течение ведет челн к бурному устью – выходу на просторы Вечной Реки, которая увлечет его на земли грез – в Чу, в У, в Юэ. По левому борту скоро встанет вознесенный на высокий склон живописный, вечно закутанный в чарующую поэтов облачную дымку город Боди (Ли Бо еще не знает, какой вехой освобождения станет для него этот город в конце земного бытия!), затем Колдовская гора, окутанная облачком романтической легенды, – челн поплывет по Трем ущельям, где он и отпишет оставшимся дома друзьям обо всем, что увидел и прочувствовал на этом начальном отрезке пути.

 

С реки посылаю друзьям в Бадун [15]

 

 

Бурливой Хань поток меня унес

К дождям и тучкам Колдовской горы[16].

Весенний ветр навеял сладких грез –

Как я вернусь опять в свои миры.

Боди я вижу, вырвавшись из снов,

Ах, милые, расстался с вами я.

Полно в Цуйтан[17] купеческих судов,

Чтоб весточку отправить вам, друзья.

 

 

725 г.

 

Не случайно, видимо, он обратил внимание на небольшой городок Боди, распластавшийся по склонам высокой прибрежной горы и вечно окутанный дымкой облаков. По преданию, в городе находился колодец, в котором жил дракон, и потому покровителем города считали Белого Дракона, одного из пяти Небесных Владык, повелителя западного неба и духа звезды Тайбо (sic! Вы помните второе имя Ли Бо?). Тем не менее поэт даже не сошел на берег. Но через полвека именно тут, плывя на запад к месту далекой ссылки, он покинул лодку (еще ссыльным), в местном ямыне выслушал императорский указ об амнистии («смертники переводятся в ссыльные, ссыльные освобождаются»), вновь – уже свободным! – поднялся на свой легкий челн и, вознося хвалу Небу, повернул назад, на восток. Впереди лежал тот самый Цзянлин, где полвека назад мудрый даос предостерегал поэта от сближения с властями. Тогда он не до конца прочувствовал мудрость совета, поплатившись за это. И вот, наконец, высвободился из‑под «тяжести гор» и летит к вечному Востоку под галденье суетных макак.

 

Спозаранку выезжаю из города Боди

 

 

Покинул поутру заоблачный Боди,

К Цзянлину сотни ли челн мигом пролетит,

Макаки с берегов галдят на всем пути,

Но тяжесть тысяч гор осталась позади.

 

 

759 г.

 

Ранние сумерки настигли их уже в Санься – цепи из трех ущелий, протянувшихся вдоль Янцзы на 200 километров. На ночлег остановились у подножия легендарной Колдовской горы (Ушань), которую Сун Юй, знаменитый поэт и, как утверждают предания, младший брат великого Цюй Юаня, обессмертил своей одой о любострастных свиданиях феи этой горы с чуским князем Сяном. Приподнятый над вершиной камень, окутанный облачной дымкой, представлялся проплывавшим лодочникам феей‑хранительницей, и они хотели видеть в фее сильный и романтичный образ. Действительно, согласился с ними Ли Бо, зачем этот Сун Юй очернил прекрасную благородную даму, дочь Небесного Владыки?

Поэт всматривался в облачко, которое, совсем как в оде Сун Юя, застыло на склоне горы, но фея не устремилась к нему струями дождя, а навеяла воспоминания об отчем крае, над которым легковейной тучкой она проплывала еще час‑два назад, и глаза путешественника чуть заволоклись дымкой сентиментальных слез. И он тут же начал импровизировать стихотворение в защиту облачка‑феи:

 

Царя Небесного Нефритовая дочь[18]

Взлетает поутру цветистой легкой тучкой –

По сновидениям людским бродить всю ночь.

И что ей Сян, какой‑то князь там чуский?!

Луну запеленав своих одежд парчой,

Она с Небес сиянье славы источает.

Ее ль познать за сокровенной пустотой?!

Напрасно люди стих Сун Юя почитают.

 

(Первое стихотворение цикла «Гань син»)

 

725 г.

 

Маленькая гостиничка была вся пропитана духом близкой Колдовской горы: феи, облачка над вершиной, набухшие дождем, взволнованно ожидающим мига, когда сладострастными струями он прольется на нетерпеливого князя, ширма у изголовья, перечерченная Вечной Рекой, уходящей к верхней кромке изображения, словно и она откликнулась на зов феи с небес. Через десяток лет совсем в другом месте, в другой гостинице, прислушиваясь к шуршанию опадающих листьев, поэт увидит похожую ширму и вспомнит начало своего путешествия.

 

Колдовская гора на прикроватной ширме

 

 

На ширме нарисован пик крутой,

Осенний лес у города Боди

И тучка – ее спрячет мрак ночной,

Река недвижно в небо улетит.

 

 

736 г.

 

Ночь у подножия Колдовской горы не оказалась какой‑то необычной. Прошедший день так утомил и физически, и духовно, что никакая соблазнительная тучка не смутила крепкий сон, разве что громко ревели беспокойные обезьяны. И ясным утром Ли Бо другими глазами взглянул на знаменитую гору, увидел на ее вершине залитую восходящим солнцем террасу, столь высокую, что напоминала башню, и укорил себя, что, может, зря так непочтительно отозвался о великом Сун Юе, младшем брате еще более великого Цюй Юаня.

 

Ночь у Колдовской горы

 

 

Я ночь провел под Колдовской горой,

Вой обезьян в мои врывался сны,

А персики наряд цветастый свой

Роняли к дамбе Цуй[19] в лучах луны.

Порывом тучку унесло на юг –

Там чуский князь когда‑то ждал ее.

Высокий холм… Сун Юя вспомнив вдруг,

Слезой я платье омочил свое.

 

 

725 г.

 

Колдовская гора еще долго околдовывала экзальтированного поэта, и он возвращался к ней мысленно и поэтически. Даже находясь достаточно далеко от нее, в районе современного Нанкина, он, провожая знакомца в долину Лютни, что лежит рядом с Колдовской горой, ностальгически вспоминал об ушедших и невозвратных временах.