2020-06-12
57
Если у г. Ухань мы с вами повернем от Янцзы к северу, то попадем в город Аньлу: там, на древних землях Чу, Ли Бо устроил свой первый семейный дом. Он давно мечтал побывать там, взойти на Шоушань (гору Долголетия): невысокая, не более 100 чи, она обладала какими‑то мистическими свойствами, продлевающими жизнь, и туда вечно тянулись старики‑паломники. И вот как раз на рубеже осени‑зимы 727 года шаофу Мэн, недавно обретенный приятель, собрался в Аньлу (совр. г. Аньлу в пров. Хубэй), что в округе Аньчжоу, и позвал с собой Ли Бо – посмотрим знаменитые 7 «Водоемов облачных грез» (Юньмэн), где в царстве Чу была знатная охота, описанная еще Сыма Сянжу в «Оде о Цзысюе», побродим по склонам Шоушань. А деньги? Что деньги! Они всегда отыщутся. Тем более что в тех краях у Ли Бо жили родственники – дядя, племянник (он‑то и оставил нам воспоминания о том, как они с Ли Бо декламировали «Оду о Цзысюе»).
И не успела еще осень окончательно перейти в зиму, впрочем, отнюдь не морозную, а скорее умиротворяющую, хотя порой и слякотную, как Ли Бо вместе с Мэном, сопровождаемые верным слугой Даньша, отправились в Аньлу – место, коему суждено было стать одной из весьма важных точек на карте земных странствий великого поэта.
|
|
|
В Аньлу многообещающему молодому поэту, прощупав его на благочинных раутах, предложили очень и очень неплохую партию – девицу из рода Сюй. Она происходила из высокопоставленного рода, имевшего глубокие корни в высокой императорской иерархии, сама получила прекрасное воспитание, знала толк в изящной словесности (и даже впоследствии нередко выступала в роли первого «критика» творений мужа), имела хорошие манеры, была тонко чувствующей и внешне миловидной 17‑летней девушкой.
Вокруг обладательницы стольких достоинств не могли не плестись явные и тайные интриги, о чем с удовольствием повествуют и легенды, и даже ученые исследователи. Семья весьма придирчиво относилась к браку, и многим было по разным причинам отказано. Среди отвергнутых оказались племянник высокого чиновника, изрядный повеса, любитель петушиных боев и собачьих скачек, и даже некий Цуй, помощник губернатора. Пикантность ситуации заключалась в том, что несостоявшийся жених‑чиновник по должности своей был обязан присутствовать на этой элитной свадьбе, и предания повествуют об обмене утонченными колкостями и демонстративном состязании между мужчинами в танцах и пении, в чем верх, разумеется, как и положено непобедимому легендарному герою, одержал Ли Бо. Молодым, символически соединяя их, переплели руки красным шнуром, они отвесили поклоны родителям и под громогласные здравицы скрылись в спальне, где под подушкой новобрачной Ли Бо обнаруживает свитки собственных стихов, которые она собирала уже несколько лет …
|
|
|
Однако еще не остыла «парчовая постель», как вспоминал Ли Бо в 12‑м стихотворении посвященного молодой жене цикла, а неугомонная душа уже увлекла поэта в новые странствия, к новым впечатлениям. Жена осталась дома, а образ ее поэт увез в тоскующем сердце, и расцветающая вокруг пышная южная весна рождает поэтические картины осеннего увядания.
Осенние раздумья
Еще вчера была весна, казалось,
И иволга певала поутру,
Но орхидея вот уже завяла,
Все жухнет на пронзительном ветру.
Осенний день, с ветвей листы слетают,
Печали нить сучит в ночи сверчок.
Как грустно знать, что ароматы тают
И холод белых рос объял цветок.
728 г.
А потом неугомонный Ли Бо вновь отправился в очередное путешествие – к Осеннему плесу, в обе столицы заглянул, и все эти три года разлуки поэт шлет жене письма‑стихи, составившие цикл из 12 стихотворений. Конструкция его достаточно сложна: это беллетризованный дневник, в котором в поэтической форме поэт воспроизводит мысленный диалог с женой. Стихотворения он пишет то от своего имени, то от имени обращающейся к мужу жены, а финальным аккордом становится обмен чувственными репликами в рамках одного стихотворения. Идентифицировать их крайне непросто, так что подчинимся рационализму эрудированных комментаторов и собственной интуиции.
Моей далекой
1
Посланцы Богини, три синих летуньи[48],
Письмо принесите мне издалека.
Печаль разрывает душевные струны,
И мысли пронзает разлуки тоска.
Я вижу жемчужные шторы на окнах,
Вот нежные пальцы коснулись струны,
Мелодия дышит печалью глубокой
Лианы, утратившей ветку сосны[49].
Как реки, срывающиеся со склонов,
Наполнят колодец единой водой.
Так циньское сердце и чуские стоны[50]
Созвучны невиданною чистотой.
2
Где мне узреть твой терем золотой?
Быть может, в бирюзовых облаках? –
В зерцале над осеннею водой
Весенним дуновеньем ветерка[51]
Волнуется вечерний твой наряд…
Меня за ширмой златотканой нет,
И кисть твоя строчит за рядом ряд,
Чтоб вестник‑гусь скорей принес ответ.
3
Я думал, мне строки достанет
Сказать, что сердце наполняет,
Но кисть бежит – и не устанет,
А чувствам нет конца и края.
Журавль Желтый с Яотая,[52]
Снеси письмо в чертог заветный,
Моя былая свежесть тает,
Седины стали все приметней.
Еще не время возвращенья,
Хоть три весны живем поврозь мы.
Там слив и персиков цветенье,
У окон – красок сочных роскошь.
Прибереги сей фимиам,
Пока не возвращусь я к вам.
4
Гладь озера тоской тревожат
Две яшмовые нити слез.
Здесь где‑то Лихуа[53], быть может,
Слезою омочила плес.
Весны зеленые одежды
В цветочной скроются пыльце,
Пожухнет лотос белоснежный,
И мы помыслим о конце.
А к ночи сладострастной тучкой
Летят на башню Солнца[54] чувства.
5
И гора Колдовская, и теплые реки,
И цветы, осиянные солнцем, – лишь грезы.
Я не в силах отсюда куда‑то уехать,
Облачка, унесите на юг мои слезы.
Ах, как холоден ветер весны этой ранней,
Разрушает мечты мои снова и снова.
Ту, что вижу я сердцем, – не вижу глазами,
И в безбрежности неба теряются зовы.
6
Воды Чу – за Колдовской горой,
А на Хуанхэ пришла весна.
Дни и ночи сердцем я с тобой,
Чувства – как бурливая волна,
Неотвратно их влечет восток,
Я тебя не в силах увидать.
Цветик мой, ты от меня далек,
Лишь слезинку и могу послать.
7
Осталась я к востоку от Чунлина[55],
А муж сейчас – на ханьских островах[56].
Ковер цветочный распластался дивно,
Но путь к тебе теряется в цветах.
|
|
|
Расстались дождь и тучка в день весенний[57],
Уж осень здесь лежит на лепестках,
В осенних травах – мотылек осенний,
В закате осени[58] сильней тоска.
Увидеться с тобоюй я так хочу!
Я И сброситьшу платье, загасив свечу…
8
Это было в восточном саду, когда персики, сливы алели:
Мы расстались, с тех пор ничего о тебе я не знаю.
Золотистые вазы упали в колодец и не уцелели[59],
Я иду – и вздыхаю, сажусь – о тебе вспоминаю,
О тебе вспоминая, вздыхаю – ты так далеко!
Мой нефритовый лик оживить не сумеет весна,
За лазурным окном осыпается дождь лепестков,
Над притихшим чертогом висит одиноко луна.
Нет тебя предо мной,
Только память хранит.
Я письмо тебе вышила яркой парчой, …
Да боюсь посмотреть…
Даже страшно взглянуть! Как тоску усмирить[60]?!
9
Оживит весенний ветерок
И сердца, и сохлую траву.
Сердцу боль несет дурман‑цветок,
Выдерну его – и вновь живу!
На него взгляни – меня поймешь –
И за домом посади его:
Час придет, и ты его сорвешь –
Он напомнит, как нам нелегко.
10
Луский шелк[61], словно яшмовый иней, сверкает,
Строки лунными знаками[62] выведет кисть.
Вот такое письмо я пошлю с попугаем[63]
В дом на Западном море[64], в ту грустную тишь.
Напишу этих строчек коротких немного,
Только каждое слово – как песня, как стих!
Ты за краем небес прикоснешься к ним робко –
И зальешься слезами, увидевши их.
И утихнут разлуки жестокие муки,
Эти тысячи ли – их как будто и нет!
Наши чувства друг к другу сильнее разлуки,
А такое посланье – дороже монет.
11
При милом комната была цветов полна,
Без милого постель моя давно пуста.
Сверну постель и до утра томлюсь без сна,
Все слышу аромат цветов, хотя прошли года.
Три года помню запах тех цветов,
А муж вернуться все еще не смог.
Деревья уж остались без листов,
Тоска свернулась желтизной листов,
И скован инеем зеленый мох.
12
«Ты – лотос, что красой меня пленит,
Как я хочу насытиться тобой!»
«Твоя душа прекрасна, как нефрит,
Ах, нет предела чувствам, милый мой!»
«Нам нес рассвет жемчужные плоды,
|
|
|
Парчовую постель дарила ночь».
«Цвела любовь… Как вдруг уехал ты,
Дух истощен, тоску прогнать невмочь».
«Дух истощен…
Глаза увлажнены…»
«Светильник догорел. Как тяжек сон!
Душа пуста… Как много седины!»
«Ханьшуй перерезает нам пути,
Тебя поглотит хладною волной».
«Ах, милый мой, красавец мой, приди –
Не мимолетной тучкой дождевой!»
731 г.
Завершив долгое трехгодичное путешествие, Ли Бо оседает дома, где в 728 году у него родилась дочь. Отец выбирает ей имя, для девочки непривычное – Пинъян: так звали третью дочь императора Гао‑цзу, основателя династии Тан, даму весьма воинственную, возглавлявшую в чине маршала «женский отряд» государевой гвардии. Тут явно сказалось духовное «рыцарство», присущее Ли Бо, который не расставался с мечом и не имел склонности подолгу оставаться на одном месте. «Оседлость» его в Аньлу была весьма условной. Если не в дальние странствия, то в ближние окрестности он исчезал постоянно. При этом, однако, помнил о чувствах жены, с нежностью выражая их в стихах, как бы написанных от имени тоскующей женщины.
