Красота, достойная высшей похвалы

 

На собственном опыте я поняла, что в каждой горести и печали есть благословение Господа.

Шерри А. Хандли

 

Мой муж одиннадцать лет играл в профессиональный футбол в НФЛ. Жены хорошо оплачиваемых игроков должны безупречно выглядеть, поэтому они часто ходят в солярий, в спа-салоны, на маникюр и педикюр и в спортзалы. В общем, многие из них красавицы и тщательно за собой следят.

В начале спортивной карьеры моего мужа со мной случилось несчастье – я облилась кипящим маслом, когда мы делали фондю, и получила ожоги третьей степени. Я целый месяц пролежала в больнице, где мне сделали несколько пересадок кожи. Пострадало около сорока процентов кожного покрова, включая лицо. Врачи предписали мне носить компрессионное белье, закрывающее мое тело спереди – от пальцев на ногах до верхней части живота.

Я с детства занималась разными видами спорта и всегда уделяла много внимания своей внешности. Но сколько ни тренируйся в спортзале, от ожогов не избавишься. Мне не нравилось маскировать шрамы, потому что с толстым слоем косметики на лице я чувствовала себя клоуном. Раньше я была красивой, и это придавало мне уверенности в себе. Теперь я потеряла былую красоту, поэтому моя уверенность должна была опираться на что-то другое.

В то время мы жили в солнечной и жаркой Флориде, где ходить в компрессионном белье было страшно неудобно. Я должна была носить рубашку с длинными рукавами, штаны, носки, полностью закрывающую ноги обувь и шляпу. О модных нарядах не могло быть и речи. Я всегда любила солнце, но после ожога мне нельзя было попадать под прямые лучи. Поэтому я ходила одетая, как капуста.

Это было трудное время. Мне было больно двигаться и тяжело вставать по утрам. Каждый день мы с близкой подругой тренировались, чтобы не терять форму. Просыпаясь, я тут же надевала беговые кеды, подавая своему мозгу сигнал: сегодня я собираюсь заниматься тем, что мне полезно. Это помогало мне настроиться на правильный лад.

Как я уже говорила, мои самооценка и уверенность в себе сильно пошатнулись. Мне надо было научиться уважать себя не за внешнюю, а за внутреннюю красоту. Вместо того чтобы считать себя человеком, изуродованным ожогом, я повторяла фразу из Послания к колоссянам апостола Павла 3:12: «Итак облекитесь, как избранные Божии, святые и возлюбленные, в милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение». Когда у меня было тяжело на душе и я чувствовала, что моя вера может пошатнуться, я находила утешение в словах: «Ибо кто познал ум Господень, чтобы мог судить его? А мы имеем ум Христов» (Послание коринфянам, 2:16). Когда я чувствовала себя одинокой, Господь шептал мне: «Как Я был с Моисеем, так буду и с тобою: не отступлю от тебя и не оставлю тебя» (Иисус Навин, 1:5). А в отчаянии я слышала слова Господа: «Благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа» (Послание коринфянам, 1, 3–4), и они придавали мне сил и укрепляли веру.

Я молилась Господу, и он мне ответил, хотя мое настроение металось от отличного к отвратительному. Новые обстоятельства моей жизни старались изменить меня и подстроить под себя, но Господь мне помог. Я думала о Нем, а не о себе. Мои желания стали Его желаниями. Я не позволила прошлому отравить мое настоящее, отбросила страх и сконцентрировалась на том, что Господь хотел мне сказать.

Господь подарил мне новое сердце, умеющее любить и верить. Став моей силой, Он помог мне полюбить других.

С помощью компрессионного белья мои шрамы постепенно разгладились, а правда Господа изменила мои мятущиеся мысли. Внутри меня постепенно росла радость понимания того, что Господь все использует для торжества своего дела. Красота мимолетна, «но женщина, которая чтит Господа, должна быть восхвалена» (Притчи, 31:30).

Я никому не желаю получить такие ожоги, как у меня. Но благодаря им я обрела духовную красоту. Сейчас моя уверенность в себе основана на понимании того, кто я и во что я верю. Мое новое восприятие жизни дало мне новую свободу. Замечу, что мой внешний вид нисколько не повлиял на успехи моего мужа в спорте, но главной наградой, которую мы получили от Господа, стало ощущение внутренней силы.

Кейси Хансон

 

Лопнувшая струна

 

Смелость не всегда идет напролом. Иногда это тихий голос, который говорит, что завтра утром ты попробуешь сделать это снова.

Мэри Радмахер

 

Мы с мужем испытывали все больше беспокойства по поводу нашего второго сына Микки. Он был милым и ласковым ребенком, но его не интересовали детские игры и он не хотел никому махать ручкой при прощании. Педиатр утверждал, что с ребенком все в порядке.

В полтора года Микки произносил всего три слова, и мы решили отвезти его в больницу для серьезного обследования. Целых два часа команда неулыбчивых врачей изучала, тестировала и измеряла нашего сына. Его просили нарисовать прямую линию, поставить друг на друга кубики и разложить палочки. Я надеялась услышать, какой у меня прекрасный, удивительный и талантливый мальчик.

– Не рассчитывайте, что ваш ребенок получит высшее образование, – сказал доктор.

У нашего маленького замечательного Микки нашли расстройство аутистического спектра. Как врачи могли поставить такой диагноз ребенку, которому еще не было двух лет? Врач сказал, что Микки – «особенный» ребенок. Странное выражение, подумала я тогда. Получается, если Микки – «особенный», то его старший брат Джонатан – обычный?

Мы перестали строить в отношении Микки далеко идущие планы и вообще говорить о том, что его может ждать в будущем. Наш ребенок был жив, но чувства, которые мы испытывали, были похожи на оплакивание умершего.

Начался бесконечный процесс лечения: занятия с логопедом, специалисты по сенсорной интеграции, трудотерапии, физической, визуальной, поведенческой, игровой терапии, специальное питание и биохимические препараты. Мое настроение зависело от того, как прошло занятие у очередного терапевта. Родственники и друзья наперебой меня успокаивали: «Эйнштейн не говорил до четырех лет. Не торопись, дай ребенку время, и у него все образуется. Не сравнивай его с другими детьми».

За следующие полтора года Микки научился узнавать буквы и цифры. Он с большим интересом читал названия улиц и номерные знаки машин. Я ждала прорыва, когда он наконец начнет говорить целым фразами. Я наивно надеялась, что к тому времени, когда он пойдет в детский сад, лечение даст результаты. Однажды вечером, когда я укладывала его спать, он впервые сказал законченное предложение: «Мама, обними меня». Услышав эти слова, я расплакалась.

Когда в семье есть ребенок-инвалид, жизнь всех членов семьи меняется до неузнаваемости. Этот ребенок, его самочувствие и состояние всегда в центре внимания. Иногда мне казалось, что все другие, «нормальные» семьи едят в шикарном ресторане, а мы стоим на улице и смотрим на них через окно.

Мой ребенок не мог ходить на занятия спортом и играть в большинство детских игр. Посторонние люди часто на него пялились. Дни рождения Микки разительно отличались от праздников его старшего брата Джонатана в том же возрасте, а приглашения на дни рождения к знакомым детям становились тяжелым испытанием.

Я как будто находилась одна в чужой стране без знания языка и путеводителя. Первые несколько лет жизни Микки мы видели рядом с собой инопланетянина, которому надо было показать, как живут в нашем мире. Медленно и постепенно он научился говорить. Я засыпала врачей вопросами, где найти дополнительную информацию о его болезни. Я читала научные статьи, ходила на конференции и семинары, изучала новый для меня язык.

Микки был импульсивным ребенком. Часто он убегал от нас на улице или из дома. Нам пришлось поставить на входную дверь замок, который он не мог открыть. Он часто сбрасывал на пол книги и игрушки, поэтому мы убрали из его комнаты практически все вещи. Его раздражали и пугали громкие звуки. Даже при шуме движущегося лифта он затыкал уши и начинал монотонно гудеть, стараясь заглушить внешние помехи. Мы избегали большого скопления людей и начали пользоваться лестницей вместо лифта.

Он не умел очень многого, но при этом был нежным, милым и заботливым. Он всегда носил с собой несколько тряпичных кукол, постоянно целовал их, обнимал и понарошку кормил. Он раскладывал их на своей кровати, приговаривая: «Шшшш, пора спать». При его диагнозе такое трогательное отношение к куклам было удивительным.

В тот год, когда Микки пошел в детский сад, он потерял первый молочный зуб. Мы не знали, что зуб шатается, потому что сын был не в состоянии это объяснить. Микки радостно показывал нам дырку между зубами, и мы говорили, что он молодец, но понимали, что ему бесполезно рассказывать о зубной фее, потому что это слишком сложная для него история.

Я надеялась, что к пяти годам состояние Микки улучшится. В его первый день в специализированном детском саду я смотрела через стекло, как мой сын лежит на полу и повторяет: «Я иду домой». Но за год он привык к правилам детского сада и начал читать. В тот год он рассказал нам свою первую шутку: «Тут-тук! – Кто там?», чем нас очень порадовал.

Постепенно я научилась не обращать внимания на реакцию посторонних на моего сына. Я занималась только им, концентрировалась на том, что с ним происходит, и была рада даже самым небольшим положительным изменениям. Я старалась не обращать внимания на других детей с синдром Аспергера[17], потому что сравнения были не в пользу моего ребенка. Я также никогда не сравниваю Микки с его старшим братом Джонатаном, который прекрасно учится, занимается спортом, считается шутником и пользуется популярностью среди товарищей. Я должна быть реалистом и понимать, что они разные и у каждого из них в жизни свой путь.

Огромную поддержку я получаю от других родителей больных детей. Когда я стала с ними общаться, у меня было ощущение, что я могу наконец глубоко вдохнуть, после того как долго задерживала дыхание. Наши разговоры похожи на беседы солдат, которые делятся своим военными историями. И хотя у каждого из нас свой боевой путь, все мы мечтаем, чтобы война закончилась и нас демобилизовали. Меня часто спрашивают, как я все это вынесла, и каждый раз я отвечаю одно и то же: у меня не было выбора. Меня поставили перед фактом, и мне надо было решать проблемы по мере их поступления. Я должна была помочь своему сыну. Учителя и врачи прекрасно делают свое дело, но время общения с ними ограничено. Нам, родителям детей, которые требуют особого обращения и ухода, приходится впрягаться и тащить свою ношу.

Принятие фактов не означает, что мы сдаемся, и даже это состояние нельзя назвать незыблемым. Горечь и злость могут в любой момент вернуться. Я по-прежнему устаю бороться за то, чтобы мой сын был нормальным, от бесконечных посещений терапевтов, врачей, школьных собраний и споров со страховыми компаниями. Лечение моего ребенка – это маршрут, в котором не будет конечной остановки. Лекарства нет, и волшебной палочки тоже. Поэтому в любой моей радости всегда есть привкус горя.

В конечном счете, мы живем только надеждой. Я не считаю своего сына аутистом. Я вижу непоседливого, милого и красивого пятнадцатилетнего мальчика с хорошим чувством юмора, который, несмотря на предсказания врачей, научился говорить, читать и считать. Я вложила в него много сил, и это сделало меня более сострадательным и, простите за тавтологию, более человечным человеком. Но если вы спросите, готова ли я променять весь свой опыт, знания и такой дорогой ценой доставшееся спокойствие на то, что мой мальчик завтра чудесным образом выздоровеет, я отвечу: поменяю, даже не раздумывая.

Несколько лет назад я услышала удивительную историю. Ицхак Перлман[18] давал концерт. Он на костылях вышел на сцену, сел и заиграл, но тут на скрипке лопнула одна из струн. Музыкант оценил, как далеко ему придется идти на костылях, чтобы взять новую струну, и решил, что обойдется без нее. Он снова начал играть, и его скрипка даже без одной струны звучала потрясающе, а исполнение было мастерским.

У ребенка-инвалида как бы не хватает одной струны, но его родителям приходится играть на том инструменте, который им достался. Они играют тише, не так, как другие, и не так, как им самим хотелось бы, но они играют, и звучит музыка.

Лиан Картер

 

Где папа?

 

Вещи, которые не нравятся нам, все-таки случаются, то, чего мы не хотим знать, все же существует на свете, и люди, без которых мы не можем жить, увы, оказываются смертными.

Неизвестный автор

 

– Ты взял нашу воздуходувку для уборки листьев?

Пауза. Мой муж Уилл нервно ходил по комнате с телефонной трубкой:

– Ну, ты знаешь, ту, что у нас в гараже.

Голос у него был очень раздраженным. Уилл говорил с нашим сыном Мэттом, который жил на соседней улице. Я убирала посуду после завтрака и не особенно прислушивалась, пока разговор не стал слишком накаленным. Я не слышала, что отвечал Мэтт, но помнила, что на днях сын в этой самой комнате попросил у отца на время его воздуходувку. В моей голове зазвенели предупреждающие звоночки. Я слышала их последние несколько месяцев, и они звучали все громче.

– Безответственный мальчишка! – буркнул Уилл и поставил телефон на базу. – Если бы он пошел в армию, как я надеялся, ничего подобного бы не случилось. Там бы он научился уважать чужую собственность.

Я все чаще слышала рассуждения о том, что Мэтт не оправдал ожиданий своего отца, и не знала, что на это сказать. Нашему сыну было тридцать лет, и он давно уже не был «мальчишкой», а вот мой муж, к сожалению, сам таким становился.

Уилл быстро забыл об этом разговоре, но когда Мэтт чуть позже заехал и вернул воздуходувку, снова вернулся к нему – исключительно для сотрясения воздуха, а не для сдувания листьев.

– Мам, я ничего не понимаю, – сказал мне позже сын. – Об этой чертовой воздуходувке мы точно договорились, что он разрешает мне ее взять. Что с отцом происходит?

 

Что ж, пришло время. Я, как могла, откладывала этот момент, но больше тянуть нельзя было. Уилл в это время отсутствовал – он риелтор и сам выбирает, когда ему работать. Мы двигались к какому-то очень неопределенному будущему, и мне нужно было обсудить его с сыном.

– Мэтт, нам уже давно стоило об этом поговорить. Я виновата в том, что никак не реагировала на ситуацию. Но теперь очевидно: твоего отца надо лечить.

Мэтт побледнел:

– Ты тоже так считаешь?

Напрасно я пыталась защитить свою семью от правды. У всех были глаза и уши.

– И что конкретно ты предлагаешь сделать, чтобы помочь папе?

У Уилла несколько месяцев была депрессия из-за того, что рынок недвижимости «встал». Вообще-то, у него и раньше случались тяжелые депрессии. За тридцать лет нашей совместной жизни это происходило трижды. Мы попробовали таблетки и посещения психоаналитика, но ничего не помогало. Со временем поведение Уилла стало непредсказуемым, и я уже не могла игнорировать эту ситуацию. По-настоящему я поняла, что с Уиллом что-то не так, после случая с воздуходувкой.

Я сознательно «подыгрывала» мужу и старалась скрывать происходящее от членов семьи и друзей. Я не хотела обсуждать этот вопрос с посторонними, которые могли бы начать про нас сплетничать или даже нас избегать. Так, по крайней мере, мне казалось. Мы все реже общались с людьми и вообще замкнулись в себе.

Перед тем как отправиться в дальнее плавание, надо было осознать серьезность ситуации. Можно, конечно, обратиться к докторам. Но, к сожалению, доктора не замечали тех небольших изменений, которые превратили моего любимого человека в полнейшего инопланетянина, еще узнаваемую, но все же совершенно иную личность. Пока эти перемены были минимальными, я пыталась закрывать на них глаза. Альцгеймер – не та вещь, в которую легко поверить.

Мне очень помогло то, что я оказалась не одна. Вначале мы испытывали страх и сомнения, и я обратилась в местное отделение организации родственников больных Альцгеймером. Мне стало гораздо легче, когда я поделилась своими переживаниями. На семинаре сидевшая рядом со мной дама с таким достоинством, состраданием и юмором рассказывала о симптомах своего мужа, что я поняла – мой мир не заканчивается, а просто меняется.

Лиз Тарпи

 

Я выбираю надежду

 

Если бы вы знали, что отчаяние и надежда – это путь к одной и той же цели, что бы вы выбрали?

Роберт Бролт

 

Мне казалось, я знала, чего ожидать. Но я все равно надеялась, что первый диагноз окажется неправильным. Быть может, доктор увидел то, чего нет.

Я приехала, чтобы получить «второе мнение». В приемной отделения неврологии сидели люди, но я ждала совсем не долго. Сестра проводила меня в кабинет, куда мне было суждено ходить следующие несколько лет.

Доктор лучезарно улыбнулся и протянул мне руку. Он был в свитере и свободных широких штанах. Темные кудрявые волосы затянуты в конский хвостик, на голове красовался вязаный берет. Я тут же расслабилась и поняла, что, даже если первый диагноз правильный, я вернусь к этому доктору.

Он представился. Сказал, что недавно попал в команду нейрологов этой больницы, сообщил, откуда он и где учился. Потом настал момент истины – прохождение тестов.

«Закройте глаза. Отсчитывайте назад, начиная с шестидесяти. Вытяните руки вперед, ладони вверх… ладони вниз… соедините большие пальцы с указательными…» – и так далее.

На тесты ушло полчаса. Доктор постоянно делал записи. Потом он отложил блокнот и пододвинул свой стул ближе. Глядя мне прямо в глаза, он положил ладонь на мою трясущуюся руку и сказал: «Я согласен с диагнозом доктора Х. У вас действительно болезнь Паркинсона. Более того, я почитал вашу медицинскую карту и скажу вот что: двенадцать лет назад вам поставили неправильный диагноз. Болезнь началась именно тогда».

Двенадцать лет назад мне сказали, что у меня красная волчанка. Значит, я могла выкинуть таблетки Plaquenil в туалет, а не запихивать их в себя. Но как я могла заболеть болезнью Паркинсона? Мне было всего сорок три года. Мне казалось, что Паркинсон – удел людей постарше.

Теперь я знала, что болезни Паркинсона совершенно все равно, сколько вам лет. Никакой дискриминации. Не имеет значения ни национальность, ни пол.

Я проехала пятьдесят километров, чтобы получить мнение еще одного специалиста, но в глубине души я хотела услышать совсем другие слова. Что-то наподобие: «Не понимаю, куда смотрел доктор Х. Вы – самый здоровый человек, которого я видел за все время работы врачом».

Будем надеяться, что весна продлится вечно.

Надежда…

Недавно я была на семинаре, посвященном болезни Паркинсона, где одна из выступавших женщин говорила, что надежда – лучшее лекарство при этом заболевании. Надежда на то, что завтра будет легче. Что ученые могут что-то открыть, найти лекарство.

Когда не можешь контролировать ситуацию, очень легко сдаться и отступить. Единственное, что поддается контролю, – это твоя реакция.

Встреча с доктором произошла в дождливый зимний день. Я прошла по мокрому тротуару, наступила в пару луж, села в машину и закрыла дверь. Мне стало холодно, словно туман залез под кожу. Я задрожала и заплакала.

Мой доктор не сказал, что я самый здоровый человек на свете, и не обещал мне исцеления. Но он сказал другое – он будет со мной до конца.

Когда у тебя есть врач и твоя судьба ему не безразлична – ты не один, и это дарит тебе надежду. А надежда – великое лекарство. В жизни снова появляется смысл. Исчезает поток мыслей «А что, если…», сомнения развеиваются, как дым. Уходит ощущение отчаяния, ты начинаешь не только верить в будущие чудесные лекарства, но и находишь что-то светлое в безграничном космосе мрака. Будущее кажется лучше, чем представлялось ранее.

Я завела автомобиль и подумала, что все будет хорошо.

По крайней мере, я сама могу выбирать, как реагировать на болезнь. Я выбираю надежду.

Шерри Вудбридж

 

День за днем

 

Не стоит заглядывать слишком далеко вперед. Единовременно можно разобраться только с одним из звеньев нашей судьбы.

Уинстон Черчилль

 

– О боже, я не справляюсь, – думала я. – Я не смогу одна за всем этим следить!

Я расплакалась и села на ступеньки. Страх и отчаяние вызывали почти физическую боль.

Несколько дней назад мы похоронили моего мужа Дейва. Близкие разъехались. Я чувствовала себя самым одиноким человеком на земле, на которого к тому же свалилась непосильная ноша.

Как я смогу ухаживать за акром земли[19], большим домом и автомобилями? Кому звонить, когда что-то сломается? А если проблемы возникнут в нерабочее время? Меня в буквальном смысле давил гнетущий груз страха.

В конце концов я поняла, что мне придется все это преодолеть. Я не забьюсь в угол, я выдержу и переживу ближайшие часы, дни и недели. Я могу рассчитывать на помощь прихожан своей церкви, и меня поддержат друзья.

Все это не отменяло ужаса, который я испытывала перед своим новым статусом. Вначале мне даже трудно было ставить галочку рядом со словом «вдова» в официальных анкетах.

Дейв, который ни дня в жизни не проболел, умер через шесть недель после того, как ему диагностировали рак. Это произошло совершенно неожиданно, и на меня свалилась куча забот. Дейв был одним из тех уникальных людей, которые умеют практически все – красить, прокладывать электропроводку, чинить сантехнику, управлять трактором, косить траву на участке и содержать автомобили в идеальном состоянии. За всю жизнь мы ни разу не вызвали мастера для ремонта чего бы то ни было. Мастером на все руки был хозяин дома. Теперь мне надо было найти людей, которые могли бы взять на себя часть его обязанностей.

Я вспомнила разговор, который произошел у нас за несколько месяцев до его смерти. Из любопытства я спросила, что он во мне нашел, когда мы познакомились в колледже. Я ожидала услышать что-то о моей внешности или открытом и общительном характере. Но муж удивил меня ответом: «Я увидел в тебе силу, которая поможет тебе содержать семью, если со мной что-то случится».

Дейв в меня верил. Теперь я должна была поверить в себя. Я знала, что это непросто и все не разрешится, как по волшебству, на следующий день. Я поняла также еще одну вещь, которая усложняла мне жизнь, – я заглядывала в будущее слишком далеко, на месяцы и годы вперед. Такое «долгосрочное планирование» только мешало мне, поэтому я решила начать жить сегодняшним днем.

– Господи, помоги мне жить день за днем, потому что я слишком далеко заглядываю в будущее. Ты должен перепрограммировать мой ум. Я знаю, что с Твоей помощью у меня все получится.

Хотя я еще не пришла в себя, но через три недели после смерти Дейва я вышла на работу. Все с пониманием относились к тому, что мне иногда приходилось покидать свое рабочее место, чтобы в одиночестве поплакать и взять себя в руки.

Я встречалась с психоаналитиком, который занимался скорбящими людьми и лечением посттравматических синдромов. Она предложила мне визуальный эксперимент. По ее просьбе я вытянула вперед руки, а потом опустила одну.

– Вот ситуация, в которой вы находитесь: все это время вы работали с Дейвом в команде и каждый нес свою долю ответственности. Теперь одного члена команды нет, и было бы совершенно неестественно, если бы не чувствовали себя выбитой из колеи. Сама ситуация ненормальная, а ваша реакция совершенно нормальна.

Ее слова меня успокоили – значит, я не схожу с ума. Я все время возвращалась мыслями к словам Дейва о том, какую силу он во мне увидел, и хотела быть достойна его доверия. Если понадобится что-то починить, я найду того, кто сможет это сделать. Моя дочь косила траву на участке, а я занималась домом и цветами. Я знала, что на наши чувства влияет то, что вокруг нас, и не хотела, чтобы меня окружало запустение.

Особенно трудными были первые двенадцать месяцев – первые праздники, дни рождения, юбилеи, которые я проводила без мужа. Каждый раз я напоминала себе, что первый раз бывает только однажды и потом станет легче. Случались и хорошие дни, и плохие. Я могла разрешить ситуации, которые раньше ставили меня в тупик, но иногда меня выбивала из колеи какая-нибудь мелочь или случайно брошенная фраза. Процесс выздоровления шел неровно. Иногда заранее знаешь, где встретишь препятствия, а иногда проваливаешься в ямы, которые совсем не видно.

За это время я научилась двум важным истинам. Во-первых, бессмысленно загадывать слишком далеко – тогда не сделаешь первые маленькие шажки к нормальному состоянию. Нет смысла заранее беспокоиться о том, что произойдет когда-нибудь. Надо жить день за днем.

Во-вторых, я поняла, что внутри меня таится сила, которой я могу воспользоваться. Если этой силы не хватает, я прошу Господа прибавить мне отваги. Я знаю, что Господь безмерно любит детей Своих и не забудет их, когда Он им нужен.

Думая о нашей совместной жизни с Дейвом, я вижу: то, что казалось пустяками, превратилось в драгоценные воспоминания, оставшиеся на всю жизнь. Я выживу, день за днем.

Кэрол Хайцер