Всё определяется верой

Карин Мёллинг ставит вопрос: «Состоял ли в своё время наш геном только из ретровирусных элементов?» [с. 258]. И отвечает на этот вопрос, демонстрируя свою веру: «Подозреваю, что да, но не могу доказать и уверена, что некоторые коллеги поставят под сомнение это утверждение» [там же].

Почему я называю эту риторику демонстрацией веры? Да потому, что, по собственному признанию, фрау Мёллинг «не может доказать», но лишь «подозревает». Именно этот признак отличает религиозное сознание от научного. По классическому апостольскому определению, вера есть уверенность в невидимом (Евр. 11,1).

Я также верю, что в «осколках» своей биомассы на уровне генома человек может быть «разложен» на вирусы. При этом я вовсе не верю, будто мы состоим (или когда-то состояли) из вирусов. Я тоже это «не могу доказать» и тоже лишь «подозреваю». Самым любопытным является то, что моя уверенность в невидимом опирается на факты, изложенные в книге Карин Мёллинг!

И я благодарен ей за это.

Общим знаменателем у Карин Мёллинг и меня является признание того факта, что геном каждого биологического вида включает в свой состав вирусы (или «ретровирусы»). Различие наших позиций заключается в интерпретации этого факта. Эволюционисты утверждают, будто усложнение структуры генофонда высших видов происходило за счёт его обогащения новыми вирусами, проникающими в организм извне. Я же, разделяя библейско-святоотеческую точку зрения, считаю, что вирусы (в большинстве своём) представляют собой «осколки» более крупных изначально созданных Богом организмов – от бактерий до зверей, птиц и растений включительно.

Логически приемлемы и непротиворечивы обе точки зрения. Все известные научные факты в равной степени удовлетворительно объясняются в рамках обеих концепций.

Так, можно верить, что «наш геном действительно представляет собой кладбище ископаемых вирусов» [с. 237]. А можно верить, что наоборот – вирусы суть «полумёртвые» осколки полноценных и совершенных живых организмов. Выбор определяется вкусом исследователя. Один предпочитает отождествлять себя с «кладбищем» (!), другой пытается бороться с перхотью и прочей заразой.

 

Видят ли вирусы?

В монографии имеется занятный раздел: «Видят ли вирусы?» В нём описывается открытие гена зрения и отмечается, что он содержится в некоторых вирусах. Автор задаёт глубокомысленные вопросы: «Пять видов вирусов имеют предшественников родопсина, поэтому такие вирусы вовсе не редкость. Откуда же появился ген протоглаза? Передался ли он от вируса к хозяину или наоборот? Имела ли место коэволюция с вирусами? Неизвестно» [с. 225].

Действительно,  «неизвестно» (дословно: «Никто не знает», Nobody knows). И вряд ли когда-нибудь будет известно, если руководствоваться верой в гипотезу эволюции.

Но гипотеза Разумного замысла даёт изящное и убедительное решение данной проблемы. Если вирусы – это «осколки» созданных Богом живых видов, которые после проклятия земли начали подвергаться болезням, тлению и смерти, то совсем не удивительно, что среди генетических «обломков» оказались и микроскопические кусочки глаза орла (отличие – дальнозоркость), стрекозы (мозаичность), кошки (ночное видение), хамелеона (автономность глаз) и всех остальных Божьих творений, имеющих великое разнообразие особенностей своих органов зрения.

Не было никакого «гена протоглаза», который внедрялся бы с вирусами в геном некоторых насекомых и хордовых. Были животные, которых Бог при их сотворении снабдил глазами. А после грехопадения генетический материал, отвечающий за органы зрения, достался определённым вирусам, которые стали объектами изучения исследователей-вирусологов.

Так что не «ген протоглаза» передался «от вируса к хозяину», а «наоборот» – некоторые вирусы образовались из зрячих животных.

Как мы видим, в этом частном вопросе наша вера даёт более ясный и убедительный ответ, чем вера в эволюцию.

 

Почему только 50%?

Отметим ещё одну серьёзную проблему, которая возникает у эволюционистов и вызывает беспокойство у Карин Мёллинг.  

Она пишет с тревогой: «Никто не понимает, почему около 50% нашего генома состоит из ретровирусоподобных элементов. Мог бы он на 100% состоять из таких элементов – или только на 50%? Возможно, мы замечаем лишь последовательности вирусоподобных элементов из этих 50%, а оставшаяся часть генома более не распознаётся как вирусы или пропала в генетическом шуме» [с. 258]. Автор уточняет: «Кроме того, 50% – это не предельное, а среднестатистическое значение» [там же].

Суть проблемы заключается в следующем. Выдвинута «красивая идея», согласно которой геном составлен из вирусов («ретровирусов»). Но это предположение верно только наполовину! А на 50 % данная гипотеза пока не подтверждается. Из чего же была сформирована оставшаяся часть генома, «пропавшая в генетическом шуме»? Почему она «более не распознаётся как вирусы»?

Отсутствие ответов на эти вопросы обесценивает саму эволюционную концепцию образования генома «из вирусов».

Если осмыслить эту проблему в соответствии с библейским взглядом на мiр, я бы перефразировал её следующим образом. В самом деле, почему только 50% Богом созданного генома Адама может дать «осколочный» материал для существования вирусов? Нельзя исключать (хотя и не возьмёмся утверждать) того, что человеческий организм мог бы «предоставить» вирусам и 100% своего генетического состава. Почему бы и нет? Хотя вполне может оказаться, что какие-то фрагменты нашего генома не способны существовать в природе в качестве вирусов-«осколков».

Во всяком случае, геном – изначален. Вирусы – вторичны. Никакой нерешаемой проблемы (как у эволюционистов) в нашей позиции нет. Нет никаких парадоксов и логических противоречий.

Наши оппоненты же должны объяснить: каким образом сформировалась та часть генома, которая состоит «не из вирусов».

Здесь возникает любопытный парадокс. До тех пор, пока объяснения найти не удалось, гипотеза об образовании генома «из вирусов» не имеет научной ценности (поскольку она на 50% ничего не объясняет). Применим рассуждение аb absurdo (от противного). Если объяснение будет найдено – оно тотчас же выступит в роли диалектического опровержения самой гипотезы. Действительно, объяснение того, каким образом часть генома была создана «не из вирусов» можно распространить на ту часть генома, которая согласно принятой гипотезе состоит «из вирусов». И в этом заключается неустранимое логическое противоречие.

 

* * *

Обращаю внимание читателя этих строк: я полностью солидарен с Карин Мёллинг: наш геном на 50% (а, может быть, и на все 100%) «состоит из ретровирусоподобных элементов». Только она говорит о человеке, «слепленном» из вирусов, а я – о вирусах как «осколках» человека. Можно ли доказать, какая из этих позиций ближе к истине? Я полагаю – нет, поскольку это вопрос мiровоззренческий, и он определяется не опытом, а верою.

Тем не менее, фрау Мёллинг пытается это сделать. Она описывает, как один исследователь, Тьерри Хайдман «реконструировал полную длину ретровирусного генома, синтезировал последовательность как ДНК и перенёс её в клетки. Получился способный к репликации ретровирус, который при помощи электронной микроскопии можно идентифицировать как типичный ретровирус и который вновь обрёл способность инфицировать другие клетки, включая клетки человека. Это неопровержимое свидетельство того, что “мёртвые” эндогенные ретровирусы, населяющие наш геном в большом количестве, действительно произошли от реальных интактных вирусов, большинство из которых уже не существуют» [сс. 237 – 238].

Воздержимся от морально-этической оценки этого страшного эксперимента, целью которого было выделение из генома живого организма вируса, «способного инфицировать другие клетки, включая клетки человека». Очевидно, что здесь описана технология и «удачный пример» создания очередного вида биологического оружия…

Ограничимся попыткой определить научную ценность данного открытия: действительно ли речь идёт о доказанном происхождении элементов нашего генома (так называемых «ретровирусов») от древних активных вирусов?

К разочарованию эволюционистов, никакого «свидетельства» этому, тем более «неопровержимого», здесь усмотреть мы не можем.

Для того, чтобы лучше пояснить нашу мысль, перейдём для наглядности на макроуровень. В организме человека содержатся вещества, которые являются смертоносными (если выражаться мягче – малопитательными) для самого человека. Вкушение смеси из желчи, желудочного сока, мочи, секреций потовых и некоторых других выделительных желёз способно привести к отравлению организма и даже к летальному исходу. Змеиный яд смертелен для самой укушенной змеи, пчелиный яд – для самой ужаленной пчелы. Скорпионы иногда убивают сами себя, вонзая отравленное жало в собственное тело. Но эти примеры вовсе не доказывают, будто органы и железы, производящие данные ядовитые вещества, чужеродны нашему (а также змеиному, пчелиному и скорпионьему) организму. Продолжим аналогию: сжигая любое органическое вещество, можно при определённых условиях получить смертоносный угарный газ (CO), но это не опровергает того факта, что углерод и кислород являются основными элементами, входящими в состав всякой живой молекулы.

Из генома человека, как нам сообщила Карин Мёллинг, удалось выделить вполне вирусоподобное образование, «способное инфицировать другие клетки». Однако это никак не исключает возможности того, что данный «ретровирус» (как и все прочие «ретровирусы») был изначально частью генома. Приведённые в предыдущем абзаце примеры, напротив, делают эту возможность весьма вероятной.

По крайней мере, из того наблюдения, что какой-то фрагмент организма (на макро- или на микроуровне) может при определённых условиях оказывать вредное воздействие на другую часть этого организма (инфицировать, отравлять, подавлять, убивать) никак не следует вывод о «внешнем» или «чужеродном» происхождении этого фрагмента.

 

* * *

Теперь мне хочется поставить один каверзный вопрос: не доказывает ли результат Т. Хайдмана, что и все остальные вредные интактные вирусы также однажды появились в природе как «осколки» каких-то сложно составленных геномов?

Наше предположение весьма вероятно и логически не противоречиво.

В самом деле, «реконструкция» Хайдмана показала, как один из вирусов был получен путём выделения из генома фрагмента, называемого «ретровирусом». Резонно будет спросить: не могли ли подобным образом из геномов человека, животных и растений образоваться все остальные существующие вирусы? Или, по крайней мере, значительная их часть?

Наш вывод диаметрально противоположен тому, что делает Карин Мёллинг. Интересно, смогут ли эволюционисты парировать этот удар?   

 

* * *

Следует учесть и то важное обстоятельство, на которое обращает внимание читателя профессор Мёллинг: реальные интактные вирусы, которые могли бы сегодня войти в состав нашего генома, больше «уже не существуют» [с. 238] (точнее: «к настоящему времени уже оказались вымершими», in the meantime become extinct).

Почему ни один из них не дожил до наших дней? Может быть, их никогда и не было вне генома человека? Куда они все, в противном случае, вдруг исчезли?

Эти соображения также не укрепляют позиции эволюционистов, но, очевидно, льют воду на нашу мельницу.