2020-06-10
71
— Ещё просто не нашлись, — закончил за него Голл, оскалив зубы, и смачно отхлебнул из кувшина.
— Жалеешь о своём решении присоединиться к нам? — спросил Гэмет.
— Вовсе нет, Кулак. Мои шаманы читали по пескам. Многое узнали о вашем будущем. Четырнадцатую армию ждёт долгая жизнь — но беспокойная. Вы обречены искать, судьбой призваны охотиться… сами не зная за чем, да и не узнаете никогда, наверное. Как сами пески, что текут себе всю вечность напролёт.
Гэмет нахмурился:
— Не хочу тебя обидеть, вождь, но я мало верю в гадания. Ни один смертный — ни один бог — не может сказать, что мы обречены или судьбой призваны. Будущее неведомо, его нам не вскрыть, не разобрать по косточкам.
Хундрил хмыкнул:
— Разбирать по косточкам закономерности — вот истинное призвание шаманов. Но ведь не только шаманов, а? Колода Драконов — её же используют для гаданий?
Гэмет пожал плечами:
— Есть люди, которые придают Колоде большое значение. Я к их числу не принадлежу.
— Не видишь раскладов и закономерностей в истории, Кулак? Не узнаёшь циклов, через которые все мы проходим? Взгляни на пустыню, на пустошь, по которой вы идёте. Ваша империя не первая объявила её своей. А что же племена? Прежде хундрилов, прежде кхиран-дхобри и трегинов здесь жили саниды и оруты, а до них — иные, чьи имена утрачены. Взгляни на разрушенные города, старые дороги. Прошлое — это узор, расклад, и этот расклад лежит у нас под ногами, а звёзды в небе плетут собственный узор, ибо звёзды, которые мы видим каждую ночь, — лишь видения из прошлого. — Вождь поднял кувшин и некоторое время разглядывал его. — Поэтому прошлое лежит под и над настоящим, Кулак. Эту истину постигли мои шаманы: прошлое — кость, к которой, точно мышцы, крепится будущее.
Адъюнктесса неспешно повернулась, чтобы посмотреть на вождя:
— Завтра мы достигнем Ватарского брода, Голл. Что мы там найдём?
Глаза хундрила блеснули.
— Это уже тебе решать, Тавора Паран. Это место смерти, и оно тебе скажет слова — слова, которых остальным не услышать.
— Вы побывали там? — спросила она.
Вождь лишь кивнул, но ничего не добавил.
Гэмет отхлебнул вина. Было что-то странное в этой ночи, в этом мгновении в шатре адъюнктессы. Настолько странное, что морозом продирало по коже. Он себя чувствовал не в своей тарелке, точно простак, что забрёл в круг учёных мужей. Буйство в лагере уже стихало, и на рассвете, он знал, воцарится тишина. Пьяное забытьё всякий раз становилось маленькой, временной смертью. Худ входил туда, где прежде царила личность, а когда уходил, оставлял смертную плоть в болезни и тошноте.
Гэмет поставил чашу на стол для карт.
— С вашего позволения, — пробормотал он, — здесь несколько… душновато.
Оба промолчали, когда Кулак пошёл обратно к пологу.
Снаружи, оставив позади неподвижных стражей-виканцев, Гэмет остановился и поднял глаза. Значит, это древний свет? Если так, выходит узор, который я сейчас вижу, умер давным-давно. Нет, не стоит об этом думать. Эта истина — из тех, что ценности не имеют, потому что порождают лишь путаницу.
И для того холодного огня ему не нужен был хворост. Гэмет оказался слишком стар для этой войны. Видит Худ, мне и в первый-то раз не особо понравилось. Отмщение — награда молодости, как ни крути. Для времени, когда эмоции пылают жарче всего, когда жизнь так остра, что можно порезаться, так яростна, что можно обжечь душу.
Он вздрогнул, когда мимо прошёл большой пёс. Голова низко опущена, мускулы перекатываются под чубарой, буквально испещрённой шрамами кожей. Зверь бесшумно трусил по переходу между рядами шатров. В следующий миг он растворился во мраке.
— Я решил идти за ним, — сообщил голос за спиной.
Гэмет повернулся:
— Капитан Кенеб. Удивлён, что ты ещё не спишь.
Солдат пожал плечами:
— Свинина пришлась не совсем по нраву моему желудку, сэр.
— Скорей уж это хундрилское перебродившее молоко — как там оно называется?
— Уртатан. Но нет, с этим-то варевом я знаком, так что решил к нему не притрагиваться. Подозреваю, к утру три четверти армии постигнут ту же мудрость.
— А оставшаяся четверть?
— Помрёт.
Капитан улыбнулся, заметив выражение лица Гэмета:
— Виноват, сэр, это я не всерьёз.
Кулак жестом приказал капитану следовать за собой. Они вместе зашагали по лагерю.
— Почему ты решил идти за псом, Кенеб?
— Потому что знаю его историю, сэр. Он выжил в «Собачьей упряжки». От хиссара до самого Паденья у врат Арена. Я видел, как он пал у самых ног Кольтена. Его проткнули копьями. Не должен был зверь такое пережить.
— Так как же выжил?
— Геслер.
Гэмет нахмурился:
— Сержант-морпех из нашего легиона?
— Так точно, сэр. Он его нашёл — и другую собаку тоже. Что было дальше, понятия не имею. Но оба зверя оправились от, казалось бы, смертельных ран.
— Может, целитель…
Кенеб кивнул:
— Возможно, но этим не занимался ни один чародей из гарнизона Блистига — я специально выяснял. Нет, здесь загадка, которую ещё только предстоит разгадать. И не одни собаки, но и сам Геслер со своим капралом, Буяном, и ещё третьим солдатом — вы заметили, какой странный цвет у их кожи? Они ведь фаларцы, но фаларцы обычно бледнокожие, а пустынный загар иначе выглядит. Ещё любопытно, что именно Геслер привёл «Силанду».
— Думаешь, они заключили договор с каким-то богом, капитан? Такие культы запрещены в имперской армии.
— Не могу знать, сэр. И доказательств у меня маловато, чтобы предъявить им такое обвинение. До сих пор я держал взвод Геслера и ещё парочку в арьергарде.
Кулак хмыкнул:
— Тревожные вести, капитан. Ты не доверяешь собственным солдатам. И мне об этом сказал только сейчас. Не думал прямо поговорить с этим сержантом?
Они вышли на край лагеря. Впереди протянулась изломанная гряда холмов; справа темнела громада Ватарского леса.
В ответ на вопрос Гэмета Кенеб вздохнул и кивнул:
— Они мне тоже не доверяют, Кулак. В моей роте ходит слух… будто я бросил своих солдат во время восстания.
А ты бросил, Кенеб? Но Гэмет промолчал.
Однако капитан, видимо, услышал даже незаданный вопрос.
— Нет, не бросил, хотя не буду отрицать, что некоторые решения, которые я тогда принял, могли бы поставить под сомнение мою верность Империи.
— Вот здесь лучше объяснись, — тихо проговорил Гэмет.
— Со мной была семья. Я пытался спасти жену и детей, всё остальное было не важно. Сэр, целые роты перешли на сторону мятежников. Неизвестно было, кому можно доверять. И как выяснилось, мой командир…
— Больше ни слова, капитан. Я передумал. Ничего не хочу знать. А как семья? Смог спасти?
— Так точно, сэр. Благодаря своевременной помощи одного «сжигателя мостов»…
— Что?! И кого же, Худова плешь?
— Капрала Калама, сэр.
— Он здесь? В Семи Городах?
— Был здесь. И направлялся, я думаю, к Императрице. Насколько я понял, он хотел… хм, обсудить… с ней ряд вопросов. Лично.
— Кто ещё это всё знает?
— Никто, сэр. Мне говорили, что «сжигатели мостов» уничтожены. Но могу вам сказать, что Калама среди них не было. Он был здесь, сэр. А где он сейчас, знает, наверное, лишь сама Императрица.
Что-то шевельнулось в траве на расстоянии двадцати шагов от них. Ещё пёс этот. Худ его знает, что он там собрался делать.
— Ладно, капитан. Пока что держи Геслера в арьергарде. Но в какой-то момент — перед битвой — мы должны его проверить. Я должен знать, можно ли на него полагаться.
— Так точно, сэр.
— Зверь твой вон там бродит.
— Знаю. И так — каждую ночь. Будто ищет что-то. Я думаю… Кольтена. Ищет Кольтена. И от этого у меня сердце разрывается, сэр.
— Ну, капитан, если пёс и вправду ищет Кольтена, то я сильно удивлюсь.
— Почему, сэр?
— Потому что этот ублюдок здесь. Нужно быть слепым, глухим и напрочь безмозглым, чтоб его не заметить, капитан. Доброй тебе ночи.
Кулак повернулся и зашагал прочь. Ему хотелось сплюнуть, но Гэмет знал: горечь во рту так просто не уйдёт.
Костёр давно прогорел. Закутавшись в плащ, Смычок сидел перед ним, смотрел и не видел слоистых брусков пепла, в которые превратились кизяки. Рядом с сержантом лежал щуплый хэнский пёсик, которого, по словам Честняги, звали Тараканом. Зверёк грыз кость крупнее его самого, и будь у кости зубы и настроение, она сама в два счёта управилась бы с этой собачкой.
Подходящая компания, чтобы скоротать унылую ночь. Со всех сторон лежали, завернувшись в одеяла, солдаты его взвода. Они слишком устали, чтобы напиться: сперва возводили частокол, а потом отстояли первое держурство, так что набитые желудки быстро всех усыпили. «Вот и хорошо, — думал сержант, — окажутся среди тех немногих, кого через несколько колоколов не будет мучит похмелье». Даже Каракатица ещё не проснулся, хотя вставал обычно рано, — а может, просто лежал с открытыми глазами спиной к костру.
Неважно. Одиночество Смычка в компании не развеялось бы, во всяком случае, в такой компании, какую здесь можно найти. Да и делиться своими мыслями он сейчас был совершенно не расположен.
Взвод глотал пыль, почитай, с самого начала похода. Неподходящее место для морпехов, если только хвосту колонны не грозило нападение солидного отряда врагов. Но нет. Кенеб их наказывал, и Смычок понятия не имел, за что. Даже лейтенант, который умудрялся практически не являться лично, чтобы командовать взводами, сомневался в мотивах капитана. Но не слишком-то и огорчался, конечно. С другой стороны, как же Ранал надеется сделать звёздную карьеру, если его солдаты откашливают пыль всей Четырнадцатой армии?
А с другой стороны, мне-то, наверное, уже и всё равно?
В ночном воздухе стоял зловонный запах желчи, точно сама Полиэль бродила по лагерю. Внезапное появление трёх тысяч опытных воинов заметно подняло боевой дух армии — Смычок только надеялся, что дурного предзнаменования в похмелье не будет.
Ладно, давай-ка всё обдумаем. У этой армии появился шанс. Ей уже не нужны ублюдки вроде меня. Да и зачем мне тащиться обратно в Рараку? Мне там и в первый раз не понравилось. Я уже не тот болтливый, юный дурень — не тот, кем был прежде. Неужто я вообразил, будто смогу что-то вернуть, отнять у этой священной пустыни? Что именно? Ушедшие годы? Разгон и запал, что принадлежат молодым? Таким солдатам, как Улыбка и Корик, Флакон и Битум. Я-то пришёл, чтобы отомстить, но как-то это не радует брюхо, как бывало раньше, — видит Худ, ничто уже не радует. Ни месть. Ни верность. Ни даже дружба. Будь ты проклят, Калам, ты меня должен был от этого отговорить. Вот прямо в Малазе. Назвал бы меня дурнем прямо в лицо.
Рядом возник крупный пёс Геслера.
Таракан зарычал, и более крупный зверь замер, принюхался, а затем улёгся в нескольких шагах. Малыш снова принялся грызть кость.
— Подходи уже, Геслер, — пробормотал Смычок.
Сержант тут же появился — с кувшином в руке. Уселся напротив Смычка, некоторое время разглядывал свой кувшин, а затем с отвращением фыркнул и отшвырнул его в сторону.
— Не выходит напиться, — заявил он. — Не только у меня, Буян с Честнягой тоже не могут. Мы прокляты.
— Бывают проклятья и погорше, — пробормотал Смычок.
— Так-то оно так, но всё равно. Хуже, что я уснуть не могу. Все мы не можем. Мы ведь были на Ватарской переправе — мы туда «Силанду» пригнали, чтобы дождаться «Собачью упряжку». Тут мне в нос двинули — от души. Вот я удивился. Но всё равно не лежит душа снова на Ватар смотреть. После всего, что там случилось.
— Ну, если мост не смыло… — отозвался Смычок.
Геслер хмыкнул.
Некоторое время оба молчали, затем:
— Сбежать задумал, да, Скрип?
Тот нахмурился. Геслер неторопливо кивнул:
— Тяжело их терять. Друзей, в смысле. Начинаешь гадать, зачем вообще шевелится этот мешок костей и мускулов. Вот и бежишь. А потом что? Да ничего. Ты уже не тут, но где бы ни оказался, ты всё одно там.
Смычок скривился:
— Ты хоть сам-то себя понял? Послушай, дело ведь не только в том, что случилось с «сжигателями мостов». Дело в том, чтобы быть солдатом. Чтобы заново совершать всё то же самое. Я понял, что мне и в первый-то раз не понравилось. Приходит такой момент, Геслер, когда уже неправильно тут быть, неправильно это делать.
— Может, и так, только ко мне не приходил ещё. Вся суть в том, что́ ты хорошо умеешь. А ничего больше, Скрип. Ты уже не хочешь быть солдатом. Ладно, а чем заниматься-то будешь?
— Я когда-то был подмастерьем каменщика…
— Только подмастерьям лет по десять обычно, Скрип. Они — не ворчливые деды вроде тебя. Слушай, для солдата есть только одно дело — служить. Хочешь прекратить? Ну, вот будет битва. Полно возможностей. Можешь на меч броситься — и всё, конец. — Геслер помолчал, а затем ткнул пальцем в Смычка. — Но не в этом беда, верно? Всё из-за того, что у тебя теперь есть взвод, ты за них отвечаешь. Вот что тебе не нравится, вот почему ты надумал сбежать.
Смычок поднялся:
— Иди собачку свою приласкай, Геслер.
И он отправился прочь, в темноту.
По мокрой от росы траве сержант добрался до линии частокола. Караульные глухо выкрикнули свои предупреждения, он ответил и вскоре вышел за пределы лагеря. Небо начало светлеть, звёзды померкли. Плащовоки тучами летели к лесистым холмам над Ватаром. Иногда их прореживала ризанская ящерица, и тогда тучи взрывались, только чтобы вновь сгуститься, как только опасность минует.
На гребне в трёх сотнях шагов от Смычка стояли шесть пустынных волков. Они уже повыли всласть сегодня ночью, а теперь задержались из любопытства, а может, просто ждали, пока уйдёт армия, чтобы спуститься в долину и растащить кости.
Смычок замер, когда услышал слабое пение — тихое и печальное, — звучавшее, похоже, из лощины по эту сторону гребня. Он его и в прошлые ночи слышал, всегда за пределами лагеря, но не испытывал желания идти и выяснять, кто там поёт. Не было ничего привлекательного в этой высокой, атональной музыке.
Но теперь песня позвала его. Знакомыми голосами. Сердце тревожно заныло, когда сержант подошёл ближе.
Лощина заросла густой, пожелтевшей травой, но в центре вытоптали плоский круг. Там сидели лицом друг к другу дети-виканцы — Нил и Нетра. Между ними стояла большая бронзовая миска.
Жидкость в ней привлекала бабочек — сейчас всего пару десятков, но уже подлетали новые.
Смычок замешкался, затем собрался уйти.
— Подойди ближе, — окликнул его своим тонким голоском Нил. — Быстрей! Солнце вот-вот взойдёт!
Нахмурившись, сержант приблизился. Оказавшись на краю лощины, он замер от внезапной тревоги. Вокруг него вились бабочки, всё вокруг заполонил бледно-жёлтый хаос — ветерок от крохотных крылышек касался кожи, точно тысяча дыханий. Сержант развернулся на месте, но ничего не видел за порхающим маревом.
— Ближе! Он хочет, чтобы ты был здесь! — снова прозвучал высокий, ломающийся голос Нила.
Но Смычок уже не мог сделать ни шагу. Его окутал желтоватый саван, а в нём ощущалось… присутствие.
И голос:
— «Сжигатель мостов», Рараку ждёт тебя. Не отступай сейчас.
— Кто ты? — резко спросил Смычок. — Кто это говорит?
— Я теперь принадлежу этой земле. Чем я был прежде, уже не важно. Я пробудился. Мы пробудились. Иди к своей родне. В Рараку — там он тебя найдёт. Вместе вы должны убить богиню. Освободить Рараку от того, что пятнает её.
— Своей родне? Кого я там найду?
— Песнь блуждает, «сжигатель мостов». Ищет себе дом. Не отступай.
Внезапно ощущение чужого присутствия исчезло. Бабочки взмыли в небо, завертелись в солнечном свете. Всё выше и выше…
Маленькие ручки вцепились в него, и Смычок посмотрел вниз. Во взгляде Нетры читалась паника. В двух шагах за ней стоял Нил, обхватив себя руками. В глазах юноши стояли слёзы.
Нетра закричала:
— Но почему ты? Мы звали и звали! Почему ты?!
Покачав головой, Смычок оттолкнул её:
— Я… я не знаю!
— Что он сказал? Отвечай! Он что-то нам передал? Что он сказал?
— Вам? Ничего, девочка… Да кто это был по-вашему, Худа ради?
— Сормо Энат!
— Колдун? Но ведь он… — Смычок сделал ещё один неуверенный шаг. — Да прекратите же петь!
Виканцы ошеломлённо на него уставились.
И тут Смычок осознал, что они не пели — да и не могли петь, — поскольку пение звучало у него в голове.
Нетра спросила:
— Что петь, солдат?
Он снова помотал головой, затем развернулся и пошёл к лагерю. Сормо нечего было им сказать. И Смычку тоже. И видеть их лица он не хотел — беспомощное отчаяние, мольба к призраку, который ушёл — ушёл навсегда. Это был уже не Сормо Энат, а что-то совсем иное — Худ знает что. «Мы пробудились». Это ещё что значит? И кто ждёт меня в Рараку? Моя родня? Да нет у меня никакой родни, кроме «сжигателей Мостов»… ох, нижние боги! Быстрый Бен? Калам? Один — или оба? Ему хотелось кричать, хотя бы только для того, чтобы заглушить песню в голове, ужасную, болезненно-незавершённую музыку, которая грозила довести его до безумия.
Похоже, Рараку с ним ещё не закончила. Смычок беззвучно выругался. Да пропади оно всё пропадом!
На севере за дымным венцом лагеря с мохнатых холмов над Ватаром разлился золотой свет. На гребне за спиной Смычка завыли волки.
Гэмет поёрзал в седле, когда его конь начал спускаться к реке. Прошло слишком мало времени, и земля не успела полностью поглотить жертв бойни. В песчаной грязи у берега поблёскивали белёсые кости. Обрывки одежды, куски кожи и железа. И сам брод едва можно было узнать. Выше по течению сгрудились обломки понтонного моста, и на этот барьер нанесло ещё больше мусора. Пропитавшиеся водой, плотно скреплённые илом фургоны, деревья, трава и камыши — вся эта бесформенная масса сама превратилась в своего рода мост. И Кулаку казалось, что громада эта вот-вот развалится.
Разведчики перешли ещё пешком. Гэмет видел на другой стороне измазанных илом сэтийцев — они как раз карабкались по крутому склону.
Лес на обоих берегах реки оделся цветами, на ветвях трепыхались заплетённые в косички полоски ткани с нарисованными человеческими костями.
Меш’арн то’леданн. День Чистой крови. Выше по течению на обоих берегах насколько хватало глаз в ил воткнули под разными углами длинные шесты так, чтобы они нависали над бегущей водой. На шестах висели туши овец и коз. Одни ещё сочились кровью, другие уже как следует прогнили, так что в мясе кишели мухи, плащовки и птицы-падальщики. Белые крупинки сыпались вниз с жертвенных животных, и вода под ними бурлила от рыбы. Гэмет не сразу понял, что это за крупинки, — в реку валились опарыши.
Капитан Кенеб подъехал к Гэмету, и они вместе продолжили спуск к берегу.
— Не грязь ведь скрепила эту груду, да? Есть, конечно, и песок, и ил, но по большей части…
— Кровь, — тихо закончил Гэмет.
Офицеры ехали следом за адъюнктессой, по обе стороны от неё скакали Нил и Нетра. Все трое остановили коней у воды. За спинами Гэмета и Кенеба на склон вышли передовые роты десятого легиона, увидели реку и жуткий мост.
— Как думаешь, Кулак, эти жертвы оставлены как знак для нас? Не могу себе представить, чтобы такую бойню устраивали постоянно, — стада просто сойдут на нет.
— Некоторые здесь уже давненько, — заметил Гэмет. — Но ты, скорее всего, прав, капитан.
— Значит, переправляться будем через реку крови. Если эти треклятые дикари считают, что это благородный жест, значит, Королева покарала их безумием. Всегда меня с толку сбивает эта привычка — смотреть на мир метафорически. Местные жители всё видят не так, как мы. Для них сама земля — живая, не в смысле духов, а иначе, сложнее.
Гэмет покосился на Кенеба:
— Стоит эти верования изучать, капитан?
Тот вздрогнул, затем криво усмехнулся и уныло пожал плечами:
— Этот конкретный диалог говорил о восстании и только о восстании — за многие месяцы до того, как оно наконец вспыхнуло. Если бы мы озаботились и прочли эти знаки, Кулак, то оказались бы лучше подготовлены.
Оба натянули поводья позади адъюнктессы и двух виканцев. Услышав слова Кенеба, Тавора развернула коня к капитану.
— Иногда, — проговорила она, — знать недостаточно.
— Виноват, адъюнктесса.
Тавора перевела бесчувственный взгляд на Гэмета:
— Выводите вперёд морпехов, Кулак. Нам понадобятся сапёры и взрывчатка. Нам нужен брод, а не мост из мусора, который склеился от крови.
— Так точно, адъюнктесса. Капитан, прошу за мной…
Оба развернули коней и поехали обратно вверх по склону. Оглянувшись на Кенеба, Гэмет заметил, что тот ухмыляется.
— Что тебя так развеселило, капитан?
— Взрывчатка, сэр. Сапёры будут рыдать.
— Если они не разнесут к демонам весь брод, я готов в виде утешения их обнять.
— Лучше бы им не слышать таких обещаний, сэр.
— Да, пожалуй, ты прав.
Как только офицеры оказались у передних рядов Десятого легиона, Гэмет жестом подозвал вестовую. Когда всадница поскакала к Кулаку, её нагнал Тенэ Баральта, так что подъехали они вместе.
— Сапёры? — спросил командир «Красных клинков».
Гэмет кивнул:
— Ага.
Тенэ Баральта кивнул в ответ и приказал вестовой:
— Передай лейтенантам морпехов. Адъюнктесса требует взрывчатку. Немедленно.
— Так точно, сэр, — ответила она и развернула коня.
Офицеры проследили, как она скачет вдоль строя, а затем «красный клинок» обратился к Гэмету:
— Они сочтут это за оскорбление. Этот мост крови задуман как благословение.
— Она знает, Тенэ Баральта, — ответил Гэмет. — Но там же ногу толком поставить некуда. Это должно быть очевидно даже скрытым наблюдателям.
Крепкий воин пожал плечами так, что звякнули доспехи.
— Может, шепнуть пару слов этому хундрилу, Голлу. Пусть пошлёт верхового, чтобы отыскал этих «наблюдателей». И сделает так, чтобы не возникло недоразумений.
— Хорошая идея, — отозвался Гэмет.
— Я этим займусь.
«Красный клинок» поскакал прочь.
— Прошу прощения за прямоту, Кулак, — пробормотал Кенеб, — но то, что сейчас произошло, как мне кажется, категорически не понравится адъюнктессе.
— Думаешь, она не одобрит проявления инициативы среди своих офицеров, капитан?
— Я бы не сказал…
— Только что сказал.
— Кхм, да, понимаю. Виноват, Кулак.
— Никогда не извиняйся, когда ты прав, Кенеб. Жди здесь, пока не подойдут взводы.
Он поскакал туда, где адъюнктесса по-прежнему сидела в седле над берегом.
Нил и Нетра спешились и, склонив головы, стояли на коленях в мутной воде.
Оказавшись рядом, Гэмет заметил, что Тавора сдерживает гнев. О да, они всё ещё цепляются за свои цепи, и похоже, что не отпустят… по своей воле. Ну, я же сам говорил об инициативе.
— Вижу, детишки играют в грязи, адъюнктесса.
Она резко повернула голову, прищурилась. Гэмет продолжил:
— Я бы предложил приставить к ним няньку, чтоб не поранились ненароком. В конце концов, адъюнктесса, я сомневаюсь, что Императрица вам поручила с ними нянчиться, верно?
— М-да, — протянула Тавора. — Они должны были стать моими магами.
— Вот я и подумал, может, вы им поручили поговорить с призраками? Они хотят умилостивить духов реки?
— Нет, Кулак. Честно говоря, я понятия не имею, чем они заняты.
— У меня сложилось впечатление, что дети у вас разбалованы, адъюнктесса.
— Не могу спорить. И поэтому позволяю вам действовать от моего имени, Кулак.
Нил и Нетра наверняка слышали весь разговор, но позы не изменили. Громко вздохнув, Гэмет спешился и подошёл к кромке воды.
Протянул руки, ухватил обоих за шиворот кожаных рубах. И рывком поставил на ноги.
Громкий визг, затем яростное шипение — Кулак хорошенько встряхнул обоих, прежде чем развернуть лицом к адъюнктессе.
— Так бы поступила виканская бабушка. Знаю, это пожёстче, чем принято у родителей-малазанцев. Но ведь и эти детишки — не малазанцы, верно?
Гэмет поставил обоих на землю.
— Возможно, уже слишком поздно, Кулак, — заметила Тавора, — но всё же напомню вам, что эти двое — колдуны.
— Что-то я не заметил, адъюнктесса. Но если хотят меня проклясть — милости прошу.
Сейчас, впрочем, виканцы явно не собирались этого делать. Гнев миновал, и дети, похоже, скуксились.
Тавора откашлялась:
— Нил, Нетра, я полагаю, нашей армии потребуются представители, которые разыскали бы местные племена в лесу и убедили их, что мы понимаем всё значение их жеста, однако же — должны обеспечить безопасную переправу для армии.
— Адъюнктесса, Кулак Тенэ Баральта уже предложил нечто подобное, но с участием хундрилов.
— Пожалуй, нужны представители обеих сторон, — согласилась Тавора и добавила, обращаясь к виканцам: — Отправляйтесь к Кулаку Тину Баральте.
Гэмет заметил, как они переглянулись, затем Нил сказал:
— Как пожелаешь.
Нетра бросила на Гэмета прощальный ядовитый взгляд, и виканцы пошли прочь.
— Надеюсь, тебе не придётся об этом жалеть, — заметила Тавора, когда колдуны уже не могли их услышать.
Гэмет пожал плечами.
— И в следующий раз сделай так, чтобы Тенэ Баральта приходил со своими предложениями ко мне лично.
— Да, адъюнктесса.
Каракатица и Смычок выбрались обратно на берег. Хоть они промокли до нитки и измазались с ног до головы окровавленным илом, на лицах сапёров застыли довольные ухмылки. Радость удвоилась от того, что взрывчатка, которая пошла в дело, была из запасов Четырнадцатой армии, а не из их собственных. Двенадцать «трещоток», чтобы направить взрыв в горизонтальной плоскости, три «ругани» в мусоре, чтобы ослабить плотину.
И всего несколько ударов сердца, прежде чем всё взлетит на воздух.
Остальная армия отступила выше по склону; разведчики-сэтийцы на другом берегу пропали. Остались только два сапёра…
…которые помчались прочь как угорелые.
Оглушительный грохот, обоих подбросило в воздух. Песок, ил, вода, а следом — град обломков.
Долгое время оба лежали, прикрыв головы руками. Единственный звук, который до них доносился, — плеск воды, устремившейся вниз по течению через расчищенный брод. Затем Смычок покосился на Каракатицы и увидел, что и тот смотрит на него.
Наверное, двух «руганей» хватило бы.
Они обменялись кивками, затем поднялись на ноги.
Брод и вправду расчистился. Вода несла плавучий мусор в Криводожальское море.
Смычок вытер грязь с лица:
— Как думаешь, мы там воронок не понаделали, Каракатица?
— Таких, чтоб кто-то потонул, — точно нет. Хорошо, что ты не сбежал, — тихонько добавил Каракатица, когда всадники начали спускаться по склону позади них.
Смычок бросил на него острый взгляд:
— А чего ты не слышишь?
— Ну, этого-то я сказать никак не могу, а, Скрип?
Подъехал первый всадник — другой сапёр, Может, из шестого взвода.
— Чисто-гладко, — сообщил он. — Только вы слишком коротко поставили. Что толку устраивать большой взрыв, если сам потом лежишь мордой в грязи?
— Ещё есть ценные замечания, Может? — прорычал Каракатица, отряхиваясь (впрочем, никакого сколько-нибудь заметного успеха он не достиг). — Если нет, то будь паинькой, езжай туда да проверь на предмет воронок.
— Медленно, — добавил Смычок. — Пусть конь сам выберет темп.
Брови сапёра поползли вверх:
— Что, правда?
Затем он направил своего коня в реку. Смычок проводил его взглядом.
— Терпеть не могу вот таких сатириков.
— Виканцы с него шкуру заживо сдерут, если переломает ноги коню.
— Похоже, намечается вражда.
Каракатица на миг прекратил безуспешные попытки очистить одежду и нахмурился:
— Что?
— Да нет, ничего.
Подъехали Ранал и Кенеб.
— Отличная работа, — сказал капитан. — Наверное.
— Должно сгодиться, — ответил Смычок. — Если только в нас стрелять не начнут.
— Об этом уже позаботились, сержант. Что ж, вашему взводу выпала привилегия переправиться первыми.
— Есть, сэр.
Должно было бы прийти удовлетворение от хорошо выполненной работы, но Смычок не чувствовал ничего, кроме первичного возбуждения, которое пришло после взрыва. Сломанная песня звучала у него в голове, погребальный плач за каждой мыслью.
— Дорога вроде как свободна, — пробормотал Каракатица.
Ага. Только не значит, что мне это обязательно понравится.
Северный берег реки Ватар круто забирал вверх, безлесый холм нависал над дорогой, ведущей на запад. Армия продолжала переправляться, а Гэмет и адъюнктесса взбирались по козьей тропе на вершину. Это был второй день, когда они находились у брода, солнце стояло низко в небе, и пламенные потоки света превратили реку в расплавленный поток, хотя с этой стороны скального выступа уже воцарилась глубокая тень.
Жидкая грязь, которая облепила кожаные сапоги Гэмета, высохла в испещрённую трещинками корку и осыпалась мелкой пылью. Кулак шагал вслед за Таворой и с натугой дышал, нижняя рубаха насквозь промокла от пота.
Они выбрались на вершину, снова вышли на солнечный свет. Порывистый горячий ветер овевал голую скалу. С подветренной стороны на выступе виднелся круг камней. Здесь когда-то соорудили очаг или сторожевой костёр, — возможно, во время «Собачьей упряжки».
Адъюнктесса вытерла пыль с перчаток, затем шагнула к северному краю. В следующий миг Гэмет последовал за ней.
Отсюда уже был виден город Убарид — серовато-коричневый, окутанный дымом, — на северо-востоке. За ним поблёскивало Криводожальское море. В городской гавани теснилось множество кораблей.
