Пятьдесят шесть дней после Казни Ша'ик 20 страница

Он не представлял, насколько они продвинулись. Крыса выбирала самые широкие и высокие пролазы, следуя за воющим, свистящим сквозняком. Если в храме остались люди, ожидающие очереди войти в мучительно прогрызенный тоннель, им никогда не дождаться: сейчас сам воздух горит, здание рушится, готовясь похоронить под расплавом камней изувеченные трупы.

Смычок должен оказаться среди жертв — сержант настаивал, что пойдет последним, за Кораббом Бхиланом Зену'аласом. Флакон снова вспомнил те моменты, когда разошлась пыльная туча и осыпались своды подвала…

 

* * *

 

— Флакон!

— Я слежу! — Поиск внизу, через трещины и расселины, поиск жизни. Теплой крови. Жизни. Перебирание… все ближе к немому сознанию крысы, тощей, скользкой — и одержимой ужасом. Победа над ее ничтожной самозащитой, обретение железного контроля над душой — силой слабой, едва мерцающей, но достаточной для господства над вместилищем из плоти и костей. Хитрой, до странности гордой, согретой присутствием родичей, властью вожака стаи… но сейчас все погрузилось в хаос и стремление выжить затмило прочие желания. Бегство вниз, по следу, по потоку свежего воздуха…

А потом она повернулась, полезла наверх — Флакон ощущал крысиную душу в своей хватке. Полностью затихшую, переставшую сопротивляться плену. Наблюдающую, любопытствующую — но спокойную. Он всегда понимал, что существ в мире много, но очень мало тех, кто умеет понимать их — как понимает он — умеет захватить душу, сплести странную сеть из доверия, перевитого сомнением, из страха и любопытства, из верности.

Он не ведет этот кусочек жизни на смерть. Он не сделает подобного, не сможет… и крыса каким-то образом почуяла, что ее жизнь обрела больший смысл и высшее предназначение.

— Я взял ее, — услышал Флакон свои слова.

— Так идите вниз!

— Не сейчас. Она должна найти путь наверх — чтобы потом повести нас вниз…

— О боги!

Геслер сказал: — Начинайте усыновление, солдатушки. Я хочу, чтобы ребенок шел перед каждым, кроме Карака, перед которым пойдет Флакон…

— Меня поставь последним, — ответил Смычок.

— Твоя нога…

— Это точно.

— У нас есть еще раненые. Каждому выделим сопровождающего. Скрип…

— Нет. Иду последним. Кто бы ни шел передо мной, нам придется завалить тоннель, чтобы огонь не пошел следом.

— Там медные плиты. Они закрывали бассейн. — Это сказал Корабб Бхилан Зену'алас. — Я останусь с тобой. Вдвоем мы используем их для закрытия тоннеля.

— Из Вторых — в последние? — фыркнул кто-то. — Ты просто убьешь Скрипа и…

— Зачем, малазанин? Нет, если бы мне позволили, я шел бы последним. Я стоял за спиной Леома…

— Я рад слышать, — прервал его Смычок. — Тебя и меня будет достаточно, Корабб.

— Погоди, — сказала Хеллиан. — Я вниз не пойду. Лучше убейте меня сейчас.

— Сержант…

— Не выйдет. Там внизу пауки…

Послышался сочный удар кулаком, затем шлепок от падения тела.

— Урб, ты только что лишил сознания своего сержанта.

— Так точно. Видите ли, я ее давно знаю. Она хорошая сержант, что бы вы тут не думали.

— Хм. Ладно.

— Это пауки. Она бы туда не пошла — я ее свяжу по рукам и ногам, кляп вставлю — и потащу на спине…

— Если это хороший сержант, Урб, то какие для тебя плохи?

— Других не знал, и надеюсь не узнать.

Внизу крыса влезла в давно замеченную Флаконом большую трещину и обнюхивала другую, широкую, но с низким потолком. Слишком низкая? Да нет, они смогут пролезть… а там, под ней, какая-то комната, перекошенная, но потолок по большей части сохранился — он послал крысу дальше, и за проемом… — Я нашел! Там улица! Часть улицы — не знаю, далеко ли…

— Ладно! Веди, черт дери! Я уже прожарился. Скорее!

"Отлично. Почему бы нет? По меньшей мере куплю нам еще немного времени". Он соскользнул в яму. Сзади слышались голоса, скрип сапог, болезненное шипение — когда кто-то касался кожей камня.

Кто-то тихо сказал: — Горяча ли вода в бассейне? Кипит? Нет? Отлично, наполняйте фляги и меха, быстрее…

В расселину… а крыса спешит пробежать по заваленной мусором улице, под потолком из спрессованных обломков…

 

* * *

 

Флакон ощутил, что его тело пролезло сквозь трещину, поползло вперед, к лазу, в который превратилась старая улица. Под ладонями камни, известка, черепки — они ломались, когда он двигался. Некогда по этой улице ходили стоя. Двигались фургоны, стучали подковы, носились ароматы, приятные и не очень. Запахи жаркого из окрестных домов, навоза от прошедших к рынку коров… Короли и нищие, великие маги и амбициозные священники. Все пропали. Стали прахом.

Улица вдруг пошла вниз — мостовая тут просела, заполнив подземную комнату. Нет, это дренажная канава, облицованная кирпичом, в нее и полезла крыса.

Расталкивая разбитые камни мостовой, он спустился в трубу. Внизу тонкая подстилка высохших экскрементов, хрустящие надкрылья насекомых, панцири черепах. Он полз дальше. Бледная ящерица длиной в руку тихо скользнула в боковую трещину. Лба коснулись нити паутины, достаточно толстые, чтобы порваться с громким щелчком. Он чувствовал, как что-то пробежало по левому плечу, спине и спрыгнуло.

Флакон слышал, как сзади кашляет в поднятой им пыли Каракатица. Сквозняк не ослабевал. Закричал и замолк ребенок. Теперь слышались лишь пыхтение и шлепанье рук и коленей. Впереди обвалившийся потолок. Крыса его миновала, так что маг понимал — препятствие проходимо. Он начал разбирать мусор.

 

* * *

 

Улыба подтолкнула своего ребенка. — Вперед, — прошептала она, — держись. Уже недалеко. — Она слышала лишь пыхтение, не крик — еще нет, это лишь вездесущая, поднятая чередой карабкающихся людей пыль мешала ей дышать. Сзади ручонки то и дело касались ее израненных ног, взывая приступы боли, но она держалась, не позволяя себе стонать. "Проклятый недоносок не нарочно, да. И почему у них такие большие глаза, и так жалобно глядят? Словно умирающие от голода щенки". — Ползи, малыш. Совсем недалеко…

Мальчик сзади помогал Тавосу Понду, чье лицо покрывали кровавые бинты. За ними полз Корик. Улыба слышала, как полукровка напевает одно и то же заклинание. Может быть, лишь оно удерживает беднягу от гибельной паники. Он же любит открытые саванны. Не душные, кривые тоннели, это точно.

А ее они не пугали. Знавала она и худшее. Недавно она жила еще хуже. Можно рассчитывать лишь на то, что под рукой — и пока впереди есть путь, есть и надежда, и шанс.

Если только парень или девка впереди не остановится. Еще толчок. — Вперед, подруга. Еще чуть — чуть…

 

* * *

 

Геслер тащился в полной темноте, слыша впереди стоны Тюльпана, а сзади сводящее с ума пение Хряся. Толстому солдату, чьи голые пятки Геслер то и дело задевал, приходилось нелегко. Тюльпан протискивался по узкому лазу, сдирая кожу, оставляя за собой явственный запах крови. Хриплый кашель… нет, не кашель…

— Бездна тебя забери, Тюльпан, — прошипел Геслер. — Что тут смешного?

— Щекотка, — пропыхтел тот. — Ты. Щекочешь. Мне. Пятки.

— А ты ползи быстрее, идиот!

Сзади Хрясь все тянул дурацкую песню:

 

А я грю, я грю деревья встали в строй

Корни вырвали из мокрой из земли

И по ветру машут мохом бородой

Замутили глиной д воду на мели

До зари вонючей жабами ползли

Там на брюхах мы пиявок развели

Их задавишь — из хвоста полезет гной

В рот польется желтою струей

Вшей вкусней

Вшей вкусней

Ихний сок вкуснее вшей!

 

Геслеру хотелось завыть, как уже выл кто-то впереди. Завыть… но не хватало дыхания — дно было слишком близко, слишком воняло — некогда прохладный, гладящий кожу воздух смердел потом, мочой и Худ знает чем еще. Лицо Честняги возвращалось к нему, стояло перед глазами как жуткое обвинение. Геслер и Буян провели рекрута через все проклятое восстание. Сохранили жизнь, показали способы оставаться в живых в этом Худом клятом мире.

"И что он сделал? Вбежал в горящий дворец. С полудюжиной долбашек за спиной. Боги, в одном он был прав — пламя его не взяло, он заслонил собой вход и тем спас всех. На время. Отразил бурю. Спас всех…"

Вокруг были обожженные, израненные солдаты. Каждая порция воздуха, вдыхаемая в опаленные легкие, вызывала приступы кашля. "Но не у меня". Он мог чувствовать божка этой огненной бури. Мог ощутить гнев ребенка, понявшего, что вскоре ему придется умереть. "Отлично. Ничего иного ты не заслужил". Огонь ему не вредит, но это же не значит, что нужно склониться перед ним в мольбе? Он ничего не просил. Ни он, ни Буян, ни Честняга — и Честняга уже мертв. Он даже не ожидал…

 

А я грю, я грю мост выдернул быки

Камень ноги штукатурка белый зад

И с него д хвостами машут барсуки

И танцуют и зовут меня назад

На веревки мы завили виноград

Глиной ухи залепили невпопад

Барсуков словили, вырвали кишки

И набили жиром полные горшки

Вшей вкусней

Вшей вкусней

Ихний жир вкуснее вшей!

 

"Если мы выберемся, первым делом сверну его тощую шею. Верховный маршал? О боги…"

 

А я грю, я грю что башня ведьмака…

 

* * *

 

Капрал Тарр тянул Балгрида за руки и не обращал внимания на его вопли. Удивительно, как магу удалось остаться толстым за время бесконечного похода. Увы, сейчас толщина окажется роковой. Однако сало можно протащить там, где не пройдет кусок мяса. Хоть какая-то надежда.

— Ты оторвешь мне руки! — заорал Балгрид, когда Тарр протащил его сквозь трещину.

— Ты застрял, — отвечал Тарр. — Урб идет сзади, у него нож. Ого, да он его достал…

Сзади раздался глухой голос: — Чертовски верно. Я тебя порежу как кабана, маг. Клянусь.

Хуже всего тьма — не говоря уж о пауках, скорпионах и многоножках. Именно темнота вгрызалась в душевное здравие Тарра, жевала его. У Флакона хоть есть возможность видеть глазами крысы. Ведь крысы видят во тьме? Или, может, нет? Может, просто тыкаются носом, усами, слушают. Может, они слишком глупы, чтобы сойти с ума…

"Ох, они уже безумны. Нас ведет безумная крыса…"

— Я снова застрял. Боги, не могу двинуться!!!

— Хватит вопить, — сказал Тарр, снова разворачиваясь назад. Потянул за руки ведомого: — Слышал, Балгрид?

— Что? ЧТО?!

— Сам не понял. Кажись, Урб затачивает ножик.

Маг рванулся вперед, дергая ногами и вцепляясь ногтями в стены.

 

* * *

 

— Ты снова остановился, — буркнул Бальзам ползущему впереди ребенку. — Тебя ящерицы съедят. Заживо. Всех нас заживо съедят. Это же могильные ящерицы, клятый сосунок. Знаешь, на что они способны? Я тебе расскажу, на что. Они жрут человечину. Вот почему их зовут могильными. И от живого мясца не откажутся…

— Ради Худа! — застонал сзади Мертвяк. — Сержант… не надо так…

— Заткни хлебало! Он еще ползет, так? О да, ползет. Могильные ящерицы, недоносок! О да!

— Надеюсь, сержант, у тебя нет племяшей.

— Ты стал хуже, чем Наоборот. Капрал, кончай бубнить. Хочу новый взвод…

— Никто с тобой не пойдет после такого…

— Ты ничего не понимаешь, Мертвяк.

— Будь я тем ребенком, что ползет впереди — обкакался бы тебе в лицо.

— Тихо! Не подавай ему совета. Идиот! Сделаешь такое, парень, и я привяжу тебя здесь, на поживу могильным…

— Слушай меня, малыш! — зычно крикнул Мертвяк. — Эти могильные ящерицы длиной с твой мизинчик. Бальзам просто…

— Я тебя на вертел насажу, Мертвяк. Клянусь!

 

* * *

 

Корабб Бхилан Зену'алас заставлял себя ползти. Малазанин позади хрипел — единственное доказательство, что он еще жив. Им удалось опустить одну из медных панелей на яму. Руки обожгли — глубокие ожоги, боль не утихает — Кораббу казалось, что ладони у него мягкие как воск, принимают форму камней и ступеней.

Никогда он не чувствовал такой обжигающей боли. Тело его покрыто потом, конечности дрожат, сердце бьется, словно запертый в клетке зверь.

Он пролез сквозь узкое место и упал на что-то вроде мостовой. При этом голова задевала за каменные руины. Он скользнул вперед, как ящерица, и услышал: сержант лезет следом.

И тут почва содрогнулась, взлетела пыль, плотная как песок. Грохот, еще и еще содрогания, шум сверху. Сзади пронесся поток обжигающе горячего воздуха. Гарь, пыль…

— Вперед! — завопил Смычок. — Пока потолок не…

Корабб протянул руку назад, пошарил — и схватил руку малазанина. Солдата погреб под собой мусор, он задыхался под весом обломков. Корабб тянул все сильней.

Малазанин дико вскрикнул. Корабб вытащил его, посыпались кирпичи, снова поднялась пыль.

— Идем! — зашипел он. — Впереди яма, сержант — выгребная яма — все уже спустились. Хватай за лодыжки…

Сквозняк оттеснял жар ко входу.

Корабб нырнул в яму головой вперед, таща за собой Смычка.

 

* * *

 

Крыса нашла вертикальную шахту, с достаточно неровными для ее лапок стенками. Ветер завывал, нес сухие листья, пыль и мертвых насекомых. Животное спускалось вниз. Флакон лег на уступ, вгляделся в шахту. Пыль вызывала слезы.

Ничего он не увидел. Бросил вниз кусок камня, стараясь не задеть крысу. Едущая на ней душа ощутила движение. Красные ушки напряглись, вслушались. Четыре удара человеческого сердца — и снизу донесся слабый стук камня о камень. Еще, и еще… и тишина. "О боги…"

— Что-то не так? — сказал сзади Каракатица.

— Шахта идет вниз, очень далеко.

— Мы можем спускаться?

— Крыса смогла.

— А ширина?

— Не очень широкая, а ниже еще сужается.

— У нас раненые. Хеллиан всё ещё без сознания.

Флакон кивнул. — Сделай перекличку — я хочу знать, сколько человек сможет спуститься. Мне показалось, или храм за нами провалился?

Каракатица повертел головой, приказал рассчитаться и послать ему веревки и ремни. Снова повернулся к магу. — Да. Упал. Ветер ворвался сюда. Хвала Худу, сквозняк его отбил — мы все задохнулись бы.

"Ну, еще не поздно… Мы не прошли…"

— Знаю, о чем ты думаешь.

— Да ну?

— Думаешь, есть ли бог у крыс. Надеюсь, что есть. Надеюсь, ты молишься горячо и искренне.

Крысиный бог. Может быть. "Трудно сказать, что думают животные. Они не словами мыслят". — Полагаю, один из нас, сильный и крупный, может стать "краном" над шахтой. Поможет другим спускаться.

— Да, если у нас хватит веревок и ремней. Тюльпан, или тот другой капрал. Урб. Но мимо них никто не протиснется.

"Знаю". — Я попробую слазать вниз.

— Где крыса?

— Глубоко. Она долезла до дна. Ждет. А, вот, пошла. — Открывая Магический путь Тюр, чтобы осветить темноту, он подполз к самому краю. Противоположная стенка казалась частью мощного здания — камни были искусно отесаны и скреплены. Попадались куски штукатурки. В середине почти горизонтально шел фриз. Та стенка была совершенно гладкой, и сужение шахты вызывали выступы на стене под Флаконом — фрагменты сложной лепнины на более грубой поверхности. Странное смешение стилей — ведь эти два здания стояли рядом. Однако оба здания без повреждений выдержали века под развалинами поздних поселений, под гнетом песка и камней. — Ладно, — сказал он подобравшемуся ближе Каракатице, — все не так уж плохо.

— Тебе сколько лет? Двадцать? Ни одной раны, тонкий как копье…

— Да, тут ты прав. — Флакон высунулся дальше, вынес правую ногу за край. Оперся на выступ, осторожно спустился до уровня живота. — Проклятие, мои ноги не такие длин…

Выступ треснул — он вдруг понял, что это всего лишь гнилая доска — и маг скользнул вниз.

Он падал, дергая ногами, растопырив руки по сторонам. Грубые камни царапали спину; какой-то выступ ударил по затылку. Голова дернулась вперед. И тут ноги ощутили противоположную стенку провала.

Его перевернуло. Вниз головой…

" О Худ…"

Вдруг что-то задержало его. Треск, все новые рывки, тормозящие падение.

"Боги, это паутина…"

Плечо застряло, и это снова перевернуло его вверх головой. Он задрыгал ногами, ощутил под стопой штукатурку. Правая рука, ухватилась за выступ, но он, словно губка, промялся под скорчившимися пальцами. Вторая нога коснулась стены; он вытянул ноги, пока не уперся спиной в неровный камень.

Отовсюду сбегались пауки, большие — как вытянутая рука.

Флакон замер, стараясь даже не дышать.

Лысые, коротконогие, бледно — янтарного цвета — он заметил, что твари светятся изнутри, как будто фонари в толстой, золотистой оболочке. Они облепили его тело. Высоко вверху безнадежно и испуганно взывал Каракатица.

Флакон потянулся разумом — и отпрянул, коснувшись слепой паучьей ярости. Вспышки воспоминаний — крыса — излюбленная добыча — как-то пробралась через все ловушки, незримо пролезла мимо, не зная, что на нее смотрят сотни глаз. А теперь… этот.

Сердце застучало в груди. Колдун попытался снова. Вроде разума — улья, нет, большой семьи — они могут склеиваться, обмениваться пищей — когда ест один, едят все. Они никогда не видели света, кроме внутреннего, и до сей поры не ощущали ветра. "Испуганы… но, слава Худу, не голодны". Он попытался их успокоить и снова отпрянул: движение прекратилось, все внимание устремилось к нему! Скребущие по телу лапы замерли, твердые когти впились в кожу.

Тихо. Нет нужны бояться. Случайность. Случится еще не раз, и тут ничего не поделаешь. Лучше вам всем идти по домам. Скоро вернется тишина, мы пройдем мимо, потом ветер кончится. Вы построите новые сети. Мир… прошу…

Они не соглашались.

Ветер вдруг утих. Сверху спустился клубок жара.

"Бежать!" Он построил в воображении картину пожара, припомнив умирающих людей, разрушение…

Пауки побежали. Три удара сердца — и он остался один. К коже липли лишь куски жилистых сетей, обрывки паутин. Вниз закапала кровь — из подошв, из предплечий.

"Проклятие. Кажется, мне досталось. Боль нарастает — все болит. Слишком…"

Сознание уходило.

Сверху донеслось: — Флакон!

Он зашевелился, моргнул. Сколько же он здесь висит?

— Я здесь, Каракатица! Лезу вниз. Думаю, недалеко осталось! — Морщась от боли, он начал двигать ногами — место довольно узкое, он мог ползти, упираясь в обе стены. Флакон вздохнул, когда смог встать и оторвать спину от камня.

Нечто ударилось о правое плечо, ожгло кожу. Он присел, ощутив, как предмет скользнул вдоль груди. Петля на веревке.

Сверху: — Я слезаю!

 

* * *

 

— Корик позвал сзади: — Шип, ты еще с нами?

Названный солдат что-то бормотал — они все успели познать нежданный ужас. Ужас остановки. Движение означало сохранение здравого рассудка — ведь оно означало, что где-то там, впереди, ползет Флакон, отыскивает путь. Едва все встали, по цепочке пополз страх, начал хвататься своими щупальцами за глотки и душить.

Вопли, панические удары о твердые, недвижные камни и кирпичи. Руки хватались за ноги находящихся впереди. Рождалось безумие.

Затем раздались голоса спереди: там нашли шахту, нужны веревки, пояса, перевязи — придется лезть вниз.

Впереди еще есть путь!

Корик безостановочно бормотал свое заклинание. Песнь Детской Смерти, сетийский ритуал перехода из отрочества во взрослую жизнь. Ритуал этот включал — и для мальчиков, и для девочек — могильное бревно (выдолбленный гроб) и ночное пребывание в семейном склепе. Похороны заживо — чтобы умерло дитя, чтобы родился взрослый человек. Тест на дух безумия, на червей, живущих в каждом, свернувшихся в основании черепа, туго стягивающих позвоночник. Червей, всегда готовых проснуться, выползти, прогрызть путь в черепную коробку. Наслать бормотание, рыдание, дикий смех — или все разом.

Он пережил ту ночь. Он победил червей.

Все, что нужно для сегодняшнего дня. У него есть все нужное.

Он слышал, как черви жрут солдат впереди и солдат сзади. Черви перескакивали и в детей. Для поддавшегося страху человека нет худшего кошмара, чем ставший свидетелем его слабости ребенок. Это способно лишить всякой надежды, всякой веры.

Корик не мог спасти никого из них. Не мог передать песнь, ведь они не понимали ее значения, они не проводили ночь в гробе. И он понимал, что скоро люди вокруг начнут умирать, или же безумие полностью пожрет их разумы, навсегда — и это принесет смерть все остальным. Каждому.

Черви отступили, и он слышал лишь рыдания — не сумасшедшие, но облегченные. Рыдания, бормотания. Он понимал, что они почуяли вкус, оставленный червями, и молились: "Больше никогда. Не подходите, прошу. Никогда больше".

— Капрал Шип?

— Ч — ч — что, черт тебя?

— Хром. Как он? Я его искал ногой, коснулся вроде бы руки… но он не шевелится. Ты можешь слазать вперед, поглядеть?

— Его вырубило.

— Почему?

— Я пролез вперед и ударил его головой о стену. Чтобы не вопил.

— Ты уверен, что он жив?

— Хром? У него череп тверже камня.

Корик услышал шум сзади. — Ну что?

— Я докажу. Давай — ка согнем сломанную ногу…

Хром завопил.

— Рад, что ты вернулся, — сказал Шип.

— Прочь от меня, урод!

— Это не я паниковал. В следующий раз, как только вздумаешь паниковать, вспомни, что я совсем рядом…

— Когда — нибудь я тебя убью, капрал…

— Как пожелаешь. Только не паникуй.

Корик вспомнил странные звуки, которые слышал недавно со стороны Шипа, но промолчал.

Послышалось сопение. В руки Корику всунули груду веревок и кожаных ремней, по большей части обожженных. Он подтянул ее вперед и передал мальчишке, скорчившемуся позади Тавоса Понда. — Отдай дальше, паренек.

— Ты, — ответил мальчик. — Я слышал тебя. Я слушал.

— И тебе было хорошо, не так ли?

— Да.

— Я научу. В следующий раз.

— Да.

 

* * *

 

Кто-то выкрикнул приказ, прорезавшись сквозь лихорадку ужаса, и солдаты начали отвечать, стягивая с себя все, что могло служить веревкой. Дрожа под слоем замерзшего пота, Тарр уперся лбом в камни под собой, втянул запах пыли, смешанный с запахом недавнего своего страха. Когда связка дошла до него, он передал ее дальше, присоединив к жалкой коллекции останки своей перевязи.

Теперь у них, по крайней мере, есть резон ждать. Они стоят не потому, что Флакон не нашел пути.

Держаться хоть за что-то. Он молился, чтобы этого хватило.

Хотел бы я снова шагать по пустыне, — прошептал сзади Балгрид. — Дорога, и такой простор по бокам…

— Слышу, — ответил Тарр. — Но я помню, как ты тогда бранился. Сухота, солнце…

— Солнце. Ха! Я так прожарился, что солнца бояться нечего. Боги, я стану на него молиться, попомни. Если свобода — это бог, Тарр…

"Если бы свобода была богом. Какая интересная мысль…"

 

* * *

 

— Слава Худу, что вопли прекратились, — сказал Бальзам, шлепая по чему-то, ползущему по телу и щекочущему кожу. Словно сыпь от жары. Забавно…

— Сержант, — проговорил Мертвяк, — это ты громче всех вопил.

— Тише. Чертов лжец. Это не я, это ребенок передо мной.

— Да ну? Не знал, что он знает дальхонезский…

— Капрал, я тебя проткну. Еще одно слово… клянусь. Боги, что за зуд, словно я вывозился в "дурацкой пыльце".

— Ты подцепил это от паники. Называется "пот страха". Ты хоть не обделался? Воняет…

— Мертвяк, я вытаскиваю нож. Ты понял? Остается только повернуться — и ты больше не станешь бормотать.

— Ты потерял нож. В храме…

— Отлично! Я тебя залягаю до смерти!

— Тогда давай сейчас. Не хочу ползти через твою лужу…

 

* * *

 

— Войну выигрывает жар, — сказал Корабб.

— Да, — слабым, ломким голосом отозвался сзади сержант Смычок. — Вот.

Что-то коснулось ноги Корабба. Он протянул руку и нащупал конец веревки. — Ты ее тащил?

— Она обвязана вокруг пояса. Видел, что Улыба ее бросила около храма — не удивительно, ведь пенька уже дымилась…

Потянув веревку, Корабб ощутил на ней что-то склизкое, теплое. — Кровь? Ты истекаешь кровью?

— Пустяки. Я в порядке.

Корабб пополз вперед — между ним и передним солдатом, по имени Наоборот, оставалось пространство. Корабб мог бы ползти быстрее, но не хотел оставлять раненого сержанта. Враг или нет, такого делать нельзя.

Он считал, что все они монстры, трусы и зверье. Он слышал, что они едят трупы сородичей. Но нет, это просто люди. Ничем не отличаются от самого Корабба. "Тирания лежит у трона императрицы. А эти… это просто солдаты. Всего лишь". Уйди он с Леомом — понять такое не довелось бы. Он держался бы прежней яростной ненависти ко всем малазанам и всему малазанскому.

И вот сейчас… Человек позади умирает. Фалариец по рождению — еще одно завоеванное империей место. Умирает, и к нему даже нельзя подобраться. Не сейчас.

— Эй, — прохрипел он Наобороту. — Передай это.

— Худ побери, настоящая веревка!

— Да. Передавай скорее.

— Не приказывай мне, ублюдок. Ты пленник. Помни.

Корабб отполз.

Жара нарастала, пожирала все сочившиеся снизу струйки свежего воздуха. Долго им не выдержать. "Нужно ползти".

Смычок пробормотал: — Ты что-то сказал, Корабб?

— Нет. Ничего особенного.

 

* * *

 

Сверху доносились звуки — это Каракатица спускался по наспех связанной веревке, тяжело дыша, сопя. Флакон стоял на осыпающемся дне провала. Трещина рядом плотно запечатана. Он тревожно шарил руками по стенкам. Крыса? А, вот… рука провалилась в полость с холодным воздухом. Край гладкого здания. Арка. Боги, что это за дом? Арка, держащая вес двух или трех этажей из камня. Ни стена, ни арка не прогнулись за все это время. "А вдруг легенды правдивы? И'Гатан некогда был первым из святых городов, величайшим городом мира. Когда он умер, при Великой Резне, ни один дом не был тронут, все осталось стоять. Они стояли, пока не были погребены песками".

Он пригнулся и ногами вперед нырнул в арку, сразу ощутив что-то — мусор? — почти заполнившее комнату. Обломки катались и сдвигались, трещали под сапогами.

Крыса подскочила, испуганная устроенным Флаконом шумом. Он потянулся и снова захватил своей волей душу зверька. — Тише, малышка. Надо работать… — Голос вдруг угас.

Он лежал на рядах сосудов, уложенных в штабели почти до потолка. Ощупав их руками, колдун понял, что высокие амфоры запечатаны, покрыты железными крышками; края и верхушки крышек исчерчены причудливыми узорами. Керамика хорошо обожжена. Услышав призывный крик спустившегося Каракатицы, Флакон побрел к центру комнаты. Крыса скользнула в другую арку, маг ощутил, как она лезет вниз, потом не спеша идет по ровному, свободному от обломков полу.

Схватившись за край одной из крышек, он попытался убрать ее. Но запечатана амфора была плотно, ему не удалось поднять крышку. Тогда он попытался вращать ее влево, затем вправо. Ничего. Он потянул вверх изо всех сил. Крышка сдвинулась. Посыпался сухой воск. Маг потянул снова, но крышка не отходила. Тогда он снова начал вращать ее влево — и понял, что с каждым поворотом она поднимается. Он нащупал пальцем запачканную воском спиральную нарезку на освобожденном горлышке. Еще два витка — и железный колпачок упал.

Комнату затопил жгучий, пряный запах.

"Я знаю этот запах… Мед. Эти штуки полны меда". Сколько же они ждут здесь, спрятанные людьми, давно обратившимися во прах? Он сунул руку в горлышко и почти сразу рука погрузилась в холодное, густое содержимое. Бальзам для ноющих ожогов — и утешение вдруг проснувшегося голода.

— Флакон?

— Сюда. Я в большой комнате у ровной стены. Каракатица, здесь кувшины, сотни амфор. Полных меда. — Он вытащил руку и лизнул кончики пальцев. — Боги, да он свежий. Смажь ожоги, Каракатица…

— Только если ты обещаешь, что дальше мы не полезем через муравейник.

— Внизу нет муравьев. Сколько с нами?

— Все, что спустились.

— Смычок?

— Он еще жив, хотя жар чуть его не схватил.

— Значит, веревок хватило. Хорошо.

— Да уж. Пока они держат. Похоже, Урб решил стащить Хеллиан на спине.

— Они будут следующими?

— Да. Как снять крышку?

— Вращай против. Вращай и вращай.

— Флакон услышал, как сапер возится с другой амфорой. — Он свежий, так что не может быть очень старым.

— Знаки на крышках… Карак, я не могу их видеть, но могу ощупывать. У моей бабушки был ритуальный сосуд для магии — там те же знаки. Если не ошибаюсь, Карак, это джагатская работа.

— ЧТО?

— Но сами сосуды из Первой Империи. Проведи рукой по стенкам. Гладкая как яичная скорлупа — если бы был свет, клянусь, она оказалась бы небесно — голубой. При хорошей закупорке…

— Я все еще чувствую аромат цветов.

— Знаю.

— А ты толкуешь о тысячах и тысячах лет.

— Да.

— Где твоя любимая крыса?

— Отыскивает путь. Напротив другая комната, пустая — то есть мы можем пройти туда и искать следующие…