Пятьдесят шесть дней после Казни Ша'ик 24 страница

— Да. Может. Мне хотелось бы.

— И мне.

— Эй, это солнце всходит?

— Ну, восток побелел, так что думаю — оно.

— Отлично. Я ждала. Вроде.

 

* * *

 

Каракатица обнаружил сержантов — Фома Тисси, Корда и Геслера — собравшимися около холма, закрывающего западную дорогу. Похоже, восход солнца их не занимал. — Вы какие-то серьезные, — сказал сапер.

— Предстоит поход, — ответил Геслер. — Вот и все.

— У Адъюнктессы не было выбора. Случилась огненная буря — она не могла знать, что мы выжили — что мы пробираемся под землей.

Геслер оглянулся на других и кивнул: — Верно, Карак. Мы понимаем. Мы не замышляем убийство или еще чего.

Каракатица встал лицом к лагерю. — А вот многие солдаты думают иначе.

— Точно, — отозвался Корд. — Но к вечеру мы их приструним.

— Хорошо. Но я, — он неуверенно поглядел на сержантов и повернулся к ним спиной, — я тут думал… Кто нам поверит, во имя Худа? Скорее решат, что мы тоже сговорились с Королевой Снов. Ведь с нами офицер Леома. Во главе с капитаном — дезертиром и беглой девчонкой — нас явно объявят предателями или что.

— Мы не торговались с Королевой Снов, — сказал Корд.

— А ты уверен?

На него уставились три пары глаз.

Каракатица пожал плечами: — Флакон — странный парень. Может, он с кем-то заключил союз. Может, с Королевой, может, с другим богом.

— Ну, он бы нам сказал, а? — произнес Геслер.

— Трудно судить. Скользкий он ублюдок. Я вздрагивал каждый раз, как крыса нас кусала. Как будто она знает, в чем дело. В отличие от нас.

— Просто дикая крыса, — сказал Фом Тисси. — К людям не привыкла, вот и покусала.

Геслер заявил: — Слушай, Карак, ты будто ищешь новые поводы беспокоиться. Зачем это? Перед нами долгая прогулка, нет ни оружия, ни доспехов, даже белья считай что нет — солнце всех зажарит.

— Нужно найти селение, — отозвался Корд. — И молить Худа, чтобы чума не нашла его до нас.

— А тут ты привалил, — подмигнул Каракатице Геслер, — и принес новый повод для тревог.

 

* * *

 

Паран начинал подозревать, что его мерин предвидит будущее: на всем пути вниз он дергался, плясал и упирался, раздувая ноздри. Пресноводное море волновалось, мутные валы набегали на выцветшие под солнцем камни. Мертвые кусты полоскали в воде скелеты ветвей, над грязными отмелями клубились тучи насекомых.

— Это не древнее море, — заметила, подойдя к воде, Ганат.

— Нет, — признал Паран. — Полгода назад Рараку была пустыней. Уже тысячи лет. А потом случилось… возрождение.

— Не надолго. Все проходит.

Он покосился на Джагату. Она смотрела на охряные волны совершенно неподвижно; но через дюжину ударов сердца пошагала в воду. Паран спешился, повел за собой лошадей, едва избежав укуса от несшей его капризной твари. Распаковал тюки, начал складывать костер. Вокруг было много сушняка, даже целые деревья, так что вскоре запылал огонь.

Закончив купание, Ганат встала неподалеку от огня. Вода стекала ручьями с гладкой цветной кожи. — Пробудились духи глубоких родников, — сказала она. — Кажется, место стало молодым. Молодым, грубым. Я не понимаю.

Паран кивнул: — Молодым, ранимым.

— Да. Зачем мы здесь?

— Ганат, думаю, тебе будет безопаснее уйти.

— Когда ты начнешь ритуал?

— Уже начал.

Она огляделась. — Странный ты бог. Скачешь на одре, который мечтает тебя убить. Готовишь на огне, сам дрова собираешь. Скажи, в новом мире все боги такие?

— Я не бог. Вместо старых Плиток Оплотов — не уверен, что именно так они назывались — но вместо них существует Колода Драконов, фатид Высоких Домов. Я Владыка этой Колоды…

— Владыка, каким был Странник?

— Кто?

— Владыка Оплотов в мои времена.

— Думаю, что да.

— Он был властителем, Ганоэс Паран. Ему поклонялись как богу анклавы Имассов, Баргастов и Треллей. Они лили ему в рот кровь. Он никогда не знал жажды. И покоя. Интересно, как же он пал?

— Думаю, эти детали я не хотел бы знать, — сказал потрясенный словами Джагаты капитан. — Мне никто не поклоняется.

— Будут. Ты возвысился недавно. Даже в вашем мире, уверена я, нет отбоя от поклонников, от жадно желающих верить. Они охотятся на иных, загоняют их. Они будут резать их и наполнять кубки невинной кровью — во имя твое, Ганоэс Паран, взыскуя твоего вмешательства, твоего одобрения всему, что они вообразили праведным. Странник желал избавиться от них — как пожелаешь и ты — и потому стал богом перемен. Он шел путем нейтралитета, с удовольствием срывая по дороге цветы непостоянства. Врагом Странника была скука, застой. Вот почему Форкрул Ассейлы старались его уничтожить. Как и его смертных поклонников. — Она помедлила. — Может, им это удалось. Ассейлы никогда не сворачивают с избранного курса.

Паран не ответил. В ее словах звучали истины, он чувствовал их тяжесть, чувствовал волнение своего духа. Бремя, рожденное потерей невинности. Наивности. Невинные жаждут потерять невинность, а потерявшие завидуют и скорбят об утрате. Им не понять друг друга. Паран чувствовал, что завершил свое внутреннее странствие, и обнаруженное в результате место не нравилось ему. Неужели невинность вечно сопряжена с невежеством, и обретение знания означает потерю другой ценности?

— Я встревожила твой разум, Ганоэс Паран.

Он небрежно пожал плечами: — Это было… вовремя. Хотя это принесло мне горе, — снова пожал плечами он, — может быть, все к лучшему.

Она обратила взор к морю, и он поглядел туда же. Бухта успокоилась, хотя вдали волны все метались пенными барашками. — Что происходит?

— Они идут.

Послышался далекий звон, будто исходивший из некой пещеры; закат окрасился болезненной желтизной, его лучи хаотически заметались, будто тысячи восходов и закатов повели небесную войну. Окоем заволокли грозовые тучи, в наступающей тьме вдалеке поднимались столбы песка и пыли.

Под прозрачной водой залива началось движение. Всплывал ил, непокой охватывал все море.

Ганат сделала шаг назад: — Что ты сделал?

Приглушенный, но быстро нарастающий гул и ропот, хрип перерезанных горл, стук тысяч солдатских сапог, лязг столкнувшихся щитов, тимпаны гремящих друг о друга стальных и бронзовых мечей, скрип и скрежет мчащихся по выбитым колеям колес; все более громкое эхо, топот копыт, визг коней, наткнувшихся на ряды вздыбленных пик — все эти звуки наполняли воздух и затихали, чтобы раздаться снова, еще сильнее, ближе… По воде залива протянулась полоса мутно — красной глины, она все расширялась и набегала на берега. Теперь слышались и голоса — крики, воинственные или жалобные вопли, какофония бессчетных жизней, и каждая ищет способа отделить себя, выразить свое бытие, уникальное, бытие существа с разумом и голосом. Хрупкие души цепляются за воспоминания, но память рвется словно ветхие знамена при каждом потоке пролитой крови, при каждом поражении. Солдаты, гибнущие, вечно гибнущие…

Паран и Ганат смотрели, как бесцветные стяги пробили поверхность воды, в воздух поднялись источающие ил древки — знамена, штандарты, флажки, пики с мрачными трофеями. Они заняли весь берег.

Рараку отдавала своих мертвецов.

В ответ на зов одного человека.

Белые — словно знаки отсутствия — костяные руки держали почерневшие палки знамен; затем поднялись предплечья в гнилых латах и рваной коже, шлемы и под ними — лишенные плоти лица. Баргасты, люди, Имассы, Джагаты. "Все расы и их расовые войны. О, если бы привести сюда летописцев, чтобы они смогли узреть подлинный ход истории, торжество ненависти и разрушения.

Все ли они будут старательно отыскивать причины, поводы и оправдания? Считать вину, преступления и наказания…" Поток мыслей прервался. Паран вдруг осознал, что, как и Ганат, отступает шаг за шагом перед ликом откровения. "О, эти посланники вызовут так много… неудовольствия. Их будут поносить и проклинать. А мертвецы будут смеяться. Им ясны все ухищрения нашей самозащиты. Они высмеивают нас, даже не открывая ртов…

Все мы поборники разума — но не разума как божества, как силы, спокойной и рассудительной. Того разума, что в прочном доспехе ведет в бой орды ненавидящих мир и терпимость. О боги, я потерялся среди них. Нельзя сражаться без причины и обоснования. Все эти мертвецы знают — и говорят нам — что истинный наш враг есть самоуверенность".

— Эти, — прошептала Ганат, — эти покойники не дадут тебе крови, Ганоэс Паран. Они не пойдут следом. Они не увидят отсвет славы в твоих очах. Они покончили со всем этим. Что ты видишь, Ганоэс Паран, в прежде бывших глазами дырах? Что ты видишь?

— Ответы, — сказал он.

— Ответы? — ее голос был сух от ярости. — На что?

Паран заставил себя сделать шаг вперед. И еще шаг.

Первый ряд был уже на отмели, и пена кипела вокруг костяных ног; сзади виднелись тысячи тысяч их собратьев. Они держали оружие из дерева, костей, рогов, кремня, меди, бронзы и железа. Тела скрывали обрывки мехов, кож, кольчуг. Они стояли, тихие, молчаливые.

Небо над головами стало мрачным, низко нависло, словно буря вдохнула перед первым ударом — и задержала дыхание.

Паран осматривал угрюмый строй. Он не знал, что получится — он даже не был уверен, что его призыв подействует. А теперь… их так много. Он откашлялся и начал выкрикивать имена:

— Голень! Лентяй! Недомер! Деторан! Бакланд, Еж, Пальцыног, Мульча, Ходунок! — Еще имена — он рылся в памяти, вспоминая каждого павшего Сжигателя Мостов. Павшего в Коралле, под Крепышом, в Чернопсовом лесу и в чащобах Мотта, на севере от Генабариса и на северо-востоке от Натилога — имена, впечатавшиеся в память, когда он по приказу Лорны исследовал величественную и мрачную историю Сжигателей. Он назвал и имена дезертиров, хотя не ведал, живы они или тоже погибли, стоят ли они в этой толпе — всех, пропавших в переходах под Черным Псом и недосчитанных после взятия Мотта.

Когда имена кончились, когда он не мог вспомнить ни одного — капитан начал снова.

Он заметил, что один из стоявших в первом ряду растворился, превратившись в бесформенную массу, растекшуюся по мелководью. На его месте возник человек хорошо ему знакомый; обожженное, измолоченное лицо улыбалось — Паран не сразу сообразил, что это не радость встречи, а всего лишь предсмертная гримаса. Гримаса — и следы ужасного взрыва.

— Недомер, — шепнул Паран. — Черный Коралл…

— Капитан, — бросил покойный сапер, — что вы тут делаете?

"Хотелось бы мне, чтобы меня спрашивали о другом". — Мне нужна помощь.

В передних рядах появлялось все больше Сжигателей. Деторан. Сержант Бакланд. Еж, ступивший за черту воды. — Капитан. Я всегда удивлялся, почему вас так трудно убить. Теперь знаю.

— Неужели?

— Да. Вы обречены вечно преследовать нас! Ха! Ха!

Сотни тысяч голосов присоединились к этому смеху. Звук, которого Ганоэс Паран никогда не пожелал бы услышать снова. К счастью, он быстро затих: армия мертвецов словно бы забыла, над чем смеялась.

— Ну, — сказал наконец Еж, — мы ужасно заняты, как можно видеть. Ха!

Паран махнул рукой: — Нет! Прошу, не начинай смеяться.

— Типичное дело. Нужно умереть, чтобы понять настоящий смысл смеха. Знаете, капитан, с этой стороны мир видится забавным. Забавным своей нелепостью и бесцельностью…

— Достаточно, Еж. Думаешь, я не ощущаю вашего отчаяния? Вы в беде. Более того, вы нуждаетесь в нашей помощи. Живых то есть. Пусть вам этого не хочется признавать…

— Я признал это вслух, — ответил Еж. — Перед Скрипачом.

— Скрипачом?

— Да. Знаете, он тут недалеко. В Четырнадцатой.

— В Четырнадцатой?! Он с ума сошел?

Еж по-дурацки ухмыльнулся: — Почти что. Но он в безопасности — благодаря мне. Мы не первый раз ходим среди живых, капитан. Боги, видели бы вы, как мы крутили за волосы Корболо Дэма и его Живодеров — вот ночка была, расскажу я вам…

— Нет, не надо. Но помощь мне нужна.

— Ладно, да будет так. В чем?

Паран колебался. Ему нужно было прийти сюда, но теперь это место показалось ему самым нежеланным на свете. — Вы здесь, в Рараку. Это море — клятые врата между кошмарным миром, где живете вы, и моим миром. Вы нужны мне, Еж, чтобы призвать… кое-что. С той стороны.

Толпа духов разом отпрянула, да так резко, что над морем пронесся порыв ветра.

Мертвый маг Голень спросил: — Что вы имеете в виду, капитан? И что оно должно сделать?

Паран глянул назад, в сторону Ганат. — Кое-что сбежало. Здесь, в Семи Городах. Его нужно отыскать и уничтожить. — Он запнулся. — Не знаю, может, здесь есть существа, на это способные… но искать их нет времени. Видите ли, это… они… оно питается кровью, и чем больше крови выпьет, тем сильнее становится. Худшая ошибка Первого Императора, пытавшегося создать Старшего Бога — но вы же знаете, о чем — о ком — я толкую? Вы понимаете… оно здесь, на свободе, рыскает и…

— О да, оно охотится вволю, — согласился Еж. — Они отпустили его на поводке, они отдали ему свою кровь — кровь шестерых Верховных Магов, кровь Безымянных жрецов и жриц. Дурачье принесло в жертву самих себя.

— Зачем? Почему они освободили Деджима Небрала? Какой поводок они к нему приладили?

— Всего лишь отправили по нужному пути. Возможно, он приведет его туда, куда было нужно им. Возможно, нет. Деджим Небрал теперь полностью свободен и просто охотится.

Голень подозрительно спросил: — Капитан, чего же вы хотите? Как уничтожить проклятую тварь?

— Я знаю лишь одну… сущность, на это способную. Ту, что уже делала это. Голень, я хочу, чтобы вы нашли Дераготов.

 

Глава 9

 

Если бы удалось поймать грозу, заперев в камне страстные раскаты грома, и позволить сотням и тысячам лет невозбранно грызть и царапать лик получившегося монумента страданию — как потрясены были бы люди, узревшие и постигшие суть такого камня! Таковы были мои думы при виде древних руин, сохранивших отблеск прежнего величия — и таковыми они остаются спустя десятилетия.

 

Потерянный город Пат'Апур,

Принц И’фарах Бакунский (987 — 1032 гг. Сна Бёрн)

 

Он смыл почти всю засохшую кровь и теперь наблюдал, как исчезают синяки с кожи. Удары в голову представляли бОльшую опасность — от них произошла лихорадка, разум осадили легионы демонов, начавших бесконечную, безостановочную битву. Но потом жар сражения разума с самим собою ослабел. Вскоре пополудни второго дня он заметил, как открылись глаза.

Непонимание должно было бы вскоре пропасть, но не пропадало; Таралек Виид решил, что этого и следовало ожидать. Он налил травяного чая, едва Икарий медленно сел. — Вот, друг мой. Ты покинул меня надолго!

Джаг потянулся за жестяной кружкой, осушил ее одним глотком и попросил еще.

— Да, жажда, — сказал изгнанник — гралиец, наполняя кружку. — Неудивительно. Потеря крови. Жар.

— Мы сражались?

— Да. Внезапная, беспричинная атака. Дивер. Он убил моего коня, сбросил меня наземь. Когда я пришел в себя, понял: тебе удалось прогнать нападавшего, но удар по голове лишил рассудка и тебя тоже. — Он помедлил. — Нам повезло, друг.

— Бой. Да, кое-что помню. — Нечеловеческие глаза Икария испытующе уставились на Виида.

Гралиец вздохнул: — Это случается слишком часто. Ты меня не помнишь?

— Я… я не уверен. Спутник…

— Да. На долгие годы. Твой спутник. Таралек Виид, некогда член племени Граль, но отныне присягнувший более высокому служению.

— То есть?

— Идти с тобой, Икарий.

Джаг резко опустил взгляд на кружку в своих руках. Прошептал: — На долгие годы, сказал ты. Высокое служение… не понимаю. Я… никто. Ничто. Я потерялся… — Глаза поднялись: — Я потерялся, — повторил он. — Ничего не знаю о высоком служении, способном оторвать тебя от родного племени. Ты пойдешь рядом, Таралек Виид. Зачем?

Гралиец харкнул в ладони, потер их, смазал мокротой волосы. — Ты величайший воитель, какого видывали в этом мире. Но ты проклят. Как ты и сказал, ты навеки потерян. Вот почему тебе нужен спутник. Он напомнит о великой задаче.

— И какова же она?

Таралек Виид встал. — Ты поймешь, когда придет время. Задача будет ясной, совершенно ясной, и столь важной, что ты поймешь — тебя создали как ответ на этот вызов. Хотел бы я сказать точнее, Икарий…

Взор Джага обежал их скромную стоянку. — А, вижу, ты нашел мой лук и мой меч.

— Да. Ты достаточно здоров для путешествия?

— Думаю, да… хотя голоден.

— В мешке есть вяленое мясо. Этого зайца ты сам убил три дня назад. Можем поесть на ходу.

Икарий осторожно встал на ноги. — Да. Чувствую тягу. Словно я уже давно ищу нечто. — И улыбнулся гралийцу: — Может, мое прошлое…

— Когда ты отыщешь искомое, друг мой, вся память вернется. Так предсказано.

— Ах. Ну хорошо, друг Виид. Куда мы направлялись?

Таралек собрал пожитки. — На север и запад. Мы ищем дикий берег напротив острова Сепик.

— Ты помнишь, зачем?

— Ты говорил — тебя ведет инстинкт. Чувство, будто тебя… призвали. Верь инстинктам, Икарий, как ты делал в прошлом. Они проведут нас к цели, кто бы или что бы ни желало встать на пути.

— Кому нужно вставать у нас на пути? — Джаг пристегнул меч к поясу, потом допил остатки чая.

— У тебя есть враги, Икарий. Даже сейчас за нами охотятся. Вот почему медлить нельзя.

Взяв лук и подойдя к гралийцу, чтобы отдать кружку, Икарий помедлил и сказал: — Ты будешь охранять меня, Таралек Виид. Я чувствую… я чувствую, будто не заслужил такой преданности.

— Это невеликое бремя. Да, я оставил жену и детей. Родное племя. Но от долга не отступить. Я делаю то, что должен делать. Икарий, ты избран сонмом богов, чтобы освободить мир от великого зла; в глубине души я чувствую, что ты сумеешь это сделать.

Воин — Джаг вздохнул: — Если бы я мог разделить твою веру в меня…

— Э'напата Н'апур — это название тревожит память?

Икарий нахмурился, покачал головой.

— Город зла, — поясни гралиец. — Четыре тысячи лет назад — тогда рядом с тобой был некто другой — ты извлек наводящий ужас меч и ворвался в его ворота. Пять дней, Икарий. Пять дней. Столько понадобилось тебе, чтобы умертвить тирана и каждого солдата в городе.

Лицо Джага исказил ужас: — Я… я сделал такое?!

— Ты понял неизбежность, Икарий. Ты часто встречался со злом. Ты также понял, что никто не должен сохранить память о злодеяниях города. Поэтому нужно было убить каждого мужчину, женщину и ребенка в Э'напата Н'апуре. Ни оставить никого живого и дышащего.

— Нет! Я не сделал бы так. Таралек, прошу тебя — не бывает преступлений столь ужасных, чтобы вынудить меня к…

— Ах, дорогой спутник, — горько сказал Таралек Виид, — это битва, которую ты будешь вести вечно. Вот почему тебе нужны такие, как я. Мы поддерживаем в тебе истину о мире и о тебе самом. Ты Губитель. Ты идешь Дорогой Крови, и это прямая и строгая дорога. Холодная, но чистая справедливость. Столь чистая, что временами даже ты сам отшатываешься. — Он положил руку на плечо Джага. — Пойдем. Я расскажу тебе по пути. Я произносил эти слова много, много раз, друг мой, и каждый раз было одно и тоже: ты желал убежать от себя, от своей сути. Увы, это невозможно, Икарий, и тебе снова предстоит закалить душу.

Твой враг — зло. Лик нашего мира — зло. Поэтому, друг, твой враг — это…

Воин отвернулся. Таралек едва расслышал его шепот: — Мир.

— Да. Хотелось бы утаить истину, но тогда как мог бы я звать тебя другом?

— Да, ты прав. Хорошо, Таралек Виид, давай обсудим всё по пути на север и запад. Берег напротив острова Сепик. Чувствую… там кто-то есть. Он ждет нас.

— Ты должен быть готов.

Икарий кивнул: — И я буду готов, друг мой.

 

* * *

 

Каждый раз возвращение было странствием все более трудным, далеким, непонятным. Кое-что могло бы его облегчить. Например, понимание, где он был и как туда вернуться. "Вернуться к… здравому уму?" Может быть. Но Геборий Руки Духа плохо понимал, что такое здравый ум, на что он похож, чем пахнет. Возможно, он никогда его не знал…

Камень — кости. Песок — плоть. Вода — кровь. Осадок сгущался, пласт за пластом, и на слои падали новые слои, пока не возник мир, пока смерть не уплотнилась настолько, чтобы держать ногу стоящего. Прочная подстилка. Поднимающийся мир. "Смерть держит нас". Вдохи и выдохи создали воздух, задали ритм времени и жизни, всякой жизни. Словно зарубки на камне. Сколькие из вздохов — последние? Выдох насекомого, зверя, человека, чти глаза застилает пленка смерти. Как же можно втягивать ЭТО в легкие? Как жить, зная, что вокруг смерть, что воздух напоен неудачами и капитуляциями?

Такой воздух душит его, застревает в горле, на вкус он как горчайшая кислота. Он растворяется и пожирается, пока не станет… осадком.

Его спутники так юны. Им не понять, какой грязью они дышат, в каком мареве двигаются. Они забирают это в себя, чтобы извергнуть, добавив в смесь и свои мерзкие отбросы. Во сне, каждую ночь, они пустеют. А Геборий ночью сражается с откровением, что мир больше не дышит. Нет, теперь мир тонет.

"И я тону с ним. Здесь, в проклятых пустошах. В песке, пыли, зное. Я тону. Каждую ночь. Тону".

Что может дать Трич? Дикарский бог, одержимый страстями, голодом, желанием. Он бездумно жесток, он словно бы хочет вернуть себе все выдохи, отрицая покой, отвращаясь от стареющего, тонущего в смерти мира. Его избрали по ошибке, так твердит каждый встречный дух — не словами, нет, они просто окружают его, подавляют молчаливыми, обвиняющими взорами.

Дело еще хуже. Шепотки во снах, голоса из нефритового моря. Они ищут его. Он странником прошел меж ними; он проник в зеленую темницу — такое не удавалось еще никому. Они молились ему, просили вернуться. Зачем? Чего они хотят?

Нет, он не хочет знать ответов. Он готов вернуть проклятый дар нефрита, чуждую силу. Он хочет бросить его обратно в Бездну и забыть.

Такое упорство, такое повторение удерживает от безумия и смерти. Если мучения можно считать жизнью. "Тону, я тону, и все же… проклятые кошачьи дары, обострение чувств, столь сладких, столь сильных… я ощущаю их соблазн. Они ведут назад, в мир мгновений".

Солнце вскарабкивалось на небо, восток покраснел, как только что извлеченное из горнила лезвие меча. Он созерцал сияние, разгоняющее тьму, и удивлялся наполнившему спокойный воздух чувству неминуемости.

Из груды одеял, в которые укуталась Сциллара, послышалось ворчание: — Что за блаженный яд…

Геборий подпрыгнул, вдохнул и медленно выдохнул. — Какой блаженный яд, Сциллара?

Последовало новое ворчание — она пыталась сесть. — Голова болит, старик. Спина, бедра. Везде. Не могу уснуть, как ни лягу — неудобно. И писаю каждый миг. Ужасно. Боги, почему женщины делают это? Снова, и снова, и снова. Они все безумны?

— Тебе лучше знать. Но скажу — мужчины не менее странны. Нелепо думают, нелепо поступают.

— Чем скорее звереныш вылезет, тем лучше, — ответила она, хватаясь за круглое пузо. — Погляди. Я обвисла. Везде.

Остальные тоже проснулись. Фелисина смотрела на Сциллару круглыми глазами — после времени открытий (она лишь недавно поняла, что подруга беременна) для юной девушки пришло время поклонения. Но казалось, что уже близится период разочарований.

Резак отбросил одеяло и сразу начал воскрешать огонь в кострище. Демона не было видно. Серожаб пошел охотиться, как подумал Геборий.

— Старик, сегодня твои руки особенно зелены, — заметила Сциллара.

Геборий не потрудился ответить. Он явственно чувствовал давление инородной силы. — Всего лишь духи, — произнес он наконец. — Они из-за завесы, из самых глубин Бездны. О, как они кричат. Некогда я был слеп. Хотел бы я стать глухим.

Спутники снова странно покосились на него. Истина. Его истина, которой не понять и не увидеть никому иному. Неважно. Он знает, что он знает. — Перед нами большой пустой город. Жители убиты. Все сразу. Это сделал Икарий. Давно. К северу есть похожий город — когда там узнали, что случилось, они пришли сюда. Увидели и решили похоронить Э'напата Н'апур. Весь. Они зарыли его целиком. Прошли тысячи лет, ветры и дожди стерли покровы, и древняя быль открылась взорам.

Резак налил воду в оловянный кувшин и повесил его на крючок над костром. — Икарий. Я странствовал вместе с ним. С Маппо и Скрипачом. — Он скорчил гримасу. — И с Искаралом Пастом, хорьком безумным. Он был Верховным Жрецом Тени. Верховным Жрецом! Ну, если это лучший слуга Повелителя Теней… — Он качал головой. — Икарий. Да, он был… трагичен. Но без причины он не стал бы нападать на город.

Геборий грубо засмеялся: — Да, в мире полно причин. Король запер врата, не позволил ему войти (слишком много мрачных легенд окружает Икария). Солдат на стене пустил предупредительную стрелу. Она отскочила от камня и царапнула Икария по левой ноге. А потом угодила в рот спутнику — бедняга захлебнулся кровью. Тогда гнев Икария вырвался на свободу.

— Если никто не выжил, — спросила Сциллара, — откуда ты все знаешь?

— По округе бродят духи. — Геборий махнул рукой, улыбнулся. — Прежде пустыни тут стояли фермы. Да, сейчас базарный день. Только я вижу дороги — они полны тележек, идет скот, проходят женщины и мужчины. Дети, собаки. По сторонам бредут стада коз, пастухи машут посохами и свистят. Старухи вышли из бедных хижин, чтобы собирать навоз для удобрения полей.

— Ты видишь все это? — прошептала Фелисина.

— Да.

— Сейчас?

— Лишь глупцы думают, что прошлое невидимо.

— А эти духи — они видят тебя?

— Возможно. Те, что видят, понимают, что они умерли. Другие не знают этого — потому не видят меня. Осознание своей смерти — страшное дело. Они бегут от истины, они стараются забыть — и тогда я пропадаю и появляюсь. Я лишь мираж. — Он встал. — Скоро мы подойдем с городу, там будут солдаты. Они видят меня, да, они взывают ко мне. Но что я могу сказать, если не понимаю, что им нужно? Они кричат, они будто узнали меня…

— Ты Дестриант Трича, Летнего Тигра, — сказал Резак.

— Трич был Первым Героем. Солтейкеном, избежавшим Резни. Как Рилландарас и Рикктер, Толен и Денесмет. Вы не видите? Призрачные солдаты не поклоняются Тричу! Нет, их бог войны принадлежит к Семерым — тем, что потом станут Семью Святыми. Один из обликов Дессимбелакиса — всего лишь. Я для них никто, Резак. Почему они не оставляют меня в покое?

Резак и Фелисина вздрогнули от взрыва его ярости. Сциллара улыбнулась.

— Ты находишь меня забавным? — вопросил он, гневно взирая на женщину.

— Точно. Глянь на себя. Ты был жрецом Фенера, стал жрецом Трича. Оба боги войны. Геборий, как ты думаешь — сколько обликов у Бога Войны? Тысячи. За все эти эпохи — тысячи тысяч. У каждого племени — свой. Разные, но одинаковые. — Она разожгла трубку, и дым закрыл лицо. — Не удивлюсь, если все эти боги — аспекты одного, и войны — доказательства, что бог безумен.

— Безумен? — Геборий трясся. Сердце словно превратилось в угрюмого демона, решившего проломить изнутри грудную клетку.

— А может, просто ошеломлен. Толпы злобных поклонников, каждый считает истиной свою точку зрения. Вообрази миллион молитв от миллиона поклонников, каждый верит во что-то свое, но все падают на колени перед одним алтарем. Вообрази Священные Писания — ни одно не совпадает с другим, но все "дословно повторяют" речения бога. Вообрази две армии: они режут друг дружку, и каждая во имя одного и того же бога. Кто с ума не сойдет?

— Да, — произнес в наступившей тишине Резак, — а чай-то готов.

 

* * *

 

Серожаб распластался на камне, поглядывая вниз, на своих жалких спутников. Живот демона был приятно полон, хотя козел все еще брыкал ногами. "Печально. Они не сдружились. Тяжелая дитем красотка мучается от боли и неудобства. Младшая красотка чувствует страх и одиночество. Но явно желает отвергнуть нежную привязанность Серожаба. Ассасин обеспокоен и терзается нетерпением. Почему, не знаю. И жуткий священник. Ах, что за одержимость! Какое неудовольствие! Разлад. Возможно, мне следует отрыгнуть козла и разделить с ними трапезу. Брыкливую трапезу. Хуже несварения не бывало!"

— Серожаб! — крикнул Резак. — Что ты там делаешь?

— Друг Резак. Дискомфорт. Сожалею о рогах.

 

* * *

 

Семар Дев радовалась, что до сих пор указания карты были верными. Из зарослей кустарника на равнину, покрытую островками лиственного леса среди болотистых лугов и упрямых остатков степи. Два, три дня на север — и они достигнут границы таежных лесов.

Скудной, дикой землей пользовались мелкие группы охотников на бхедринов. Они видели их издалека, натыкались на следы стоянок; однако очевидным было, что дикари — кочевники не желали вступать в контакт. Ведьма не удивлялась: одно только лицо Карсы Орлонга способно напугать любого, а тут еще набор клинков и копий, шкура белого медведя на широких плечах, громадный джагский жеребец…

Бхедрины, дойдя до осиновых рощ, делились на меньшие стада. Семар Дев полагала, что в таких миграциях больших быков мало смысла. Да, сухой и жаркий сезон заканчивался, ночи стали холодными, так что закручивалась и желтела листва на деревьях — но в семиградских зимах нет особой суровости. Больше дождей, впрочем, но не достигающих внутренних районов — Джаг Одхан никогда не менялся.

— Думаю, — произнесла она, — это память о далеком прошлом.

Карса хмыкнул. — По мне, это больше похоже на лес.