Подслушанный разговор

 

Я вовсе не хотел его подслушивать. Это получилось совершенно случайно. Просто я до того зачитался и сидел на своем любимом балконе так тихо, что мама совершенно забыла про мое существование. И вдруг я услышал в комнате мужской голос. Сперва я решил, что это Дима или папа, но потом разобрал, что голос другой… Это был Владимир Николаевич.

Я сидел за одной половиной балконной двери, которая была завешана газетами, папиными и мамиными халатами: полярный день все еще мешал нам спать по ночам. Так что мама и Владимир Николаевич меня не видели, хоть я был буквально рядом с ними. А вторая половина двери была открыта, и потому я слышал каждое слово. Правда, иногда мягкий голос Владимира Николаевича начинал звучать так тихо, что мне приходилось напрягать весь свой слух и чуть не всовывать голову в комнату. Но я слух напрягал, а в комнату все‑таки не совался…

Сперва Владимир Николаевич тоже похвалил маму за уют. И голос его в ту минуту чем‑то напоминал голос Рыжика, когда тот (помните?) с завистью сказал:

– Ую‑утно у вас…

Потом Владимир Николаевич заметил, что будет очень хорошо, если мама с папой выберутся к нему в театр. Только не в ближайшие три дня («Эти спектакли лучше смотреть в Москве!»), а позже, когда пойдет какая‑то малоизвестная пьеса, «открытая местным театром», как сказал Владимир Николаевич. В общем вначале не было ничего интересного.

Я даже собирался уже покинуть свое убежище, войти в комнату и поздороваться с Владимиром Николаевичем, но тут… Тут он сказал:

– У меня к вам есть одна большая… и очень необычная просьба.

– Пожалуйста! Я всегда рада!.. Если только смогу… – стала уверять мама.

И все‑таки Владимир Николаевич не сразу высказал свою просьбу; он еще довольно долго, пока я у себя на балконе просто умирал от нетерпения, ходил по комнате (шаги его то приближались, то удалялись от балкона). Я, забывшись, чуть было не крикнул: «Скорее! Скорей выкладывайте свою просьбу! Мы всем «семейным квартетом» вам немедленно поможем!» Но я все‑таки удержался и ничего не крикнул.

– Понимаете ли, – сказал, наконец, Владимир Николаевич, – вот у вас в доме так уютно…

– Ах, что вы! Что вы! – перебила мама. Но Владимир Николаевич не обратил никакого внимания на ее скромность и продолжал:

– Сразу чувствуется, что в доме женский глаз, женская рука… женская душа…

Последние слова Владимир Николаевич произнес так тихо, что я их еле расслышал.

– Впрочем, я не с того начал, – уже горячей продолжал он. – Я просто хотел сказать, что у нас в доме ничего этого нет. Мы ведь с Рыжиком всегда вдвоем… Мы уже пять лет только вдвоем. И даже дали друг другу священную клятву, что так будет всегда. Это, наверно, по‑мальчишески? Да? Но было время, когда нам обоим казалось, что это вовсе не по‑мальчишески, что так именно и будет лучше всего. Но потом…

Голос Владимира Николаевича вновь стал то приближаться к балкону, то удаляться от него.

– Потом я понял, что всегда так быть не может. И прежде всего из‑за Рыжика. Ведь я часто уезжаю в гастрольные поездки. Надолго уезжаю, а он остается один. Совсем один. И ждет меня, а я там волнуюсь, даю телеграммы, если их есть откуда давать. Иногда ведь в самую глушь тайги забираемся. У нас с Рыжиком крепкое и нерушимое мужское братство! Но все чаще и чаще приходят моменты, когда Рыжику нужна помощь матери… Или такой женщины, которая могла бы стать для него матерью. Конечно… конечно, я понимаю, что заменить ее никто на свете не сможет. Но бывают же добрые, самоотверженные женщины, которые способны почувствовать чужого ребенка своим собственным…

Владимир Николаевич, казалось, ждал, что мама что‑нибудь скажет, как‑нибудь его поддержит, но мама почему‑то молчала. Тогда он продолжал:

– Такая женщина есть. Она бы могла стать для Рыжика настоящим другом, самым преданным… Может быть, даже таким же, как я!

– Вы в этом уверены?.. – спросила мама так тихо и робко, что я даже засомневался: услышал ли я ее голос, или мне показалось?

– Если б я не был уверен… абсолютно уверен, я бы никогда не пришел к вам со своей просьбой. Но беда в том, что Рыжик не хочет разрушать нашего мужского братства. Не хочет принимать ее дружбы. Вы знаете, что Рыжик бредит театром… Так вот, это была его любимая актриса до той поры, пока он не почувствовал, что она может навсегда войти в наш дом. А тогда он ее вдруг возненавидел! Люто невзлюбил! И, кажется, впервые мы с Вовкой не понимаем друг друга. Да, впервые за много лет… Я хотел как‑то сблизить их в совместной работе… В творчестве, что ли. Вы знаете, как Рыжик мечтал сыграть Тома Сойера! Вы же помните, какие номера он выкидывал в самолете: готовился, тренировался! Но вот на днях… он узнал, что она будет руководителем их школьного драмкружка, – и отказался от роли.

– Отказался?.. – переспросила мама.

– Да, наотрез. Этот разговор происходил как раз при вашем Севе.

– Но он мне ничего не рассказал…

– Что ж, мальчишки умеют хранить чужие тайны. Но я вам расскажу все, как было. Это я нарочно сделал так, чтобы она стала руководителем их драмкружка. Я надеялся, что в работе они как‑то лучше поймут друг друга. Впрочем, я ведь уже говорил это… Но ничего не получилось… Рыжик поссорился с ней, и с вашим Севой, и со всеми товарищами по драмкружку: ведь он сорвал им спектакль. А она вообще отказалась от школьного драмкружка… Она думает, что без нее он снова вернется, и помирится со своими друзьями, и будет играть Тома…

– Нет! Она не должна уходить, – твердо сказала мама.

– Этого я изменить не могу. Но я хочу просить вас о другом. Видите ли, в этом городе у нас мало близких друзей… Мы всегда были вдвоем. Рыжик ведь ни одного спектакля не пропускал, в котором я играю. Верите ли? По тридцать раз одну и ту же пьесу смотрел! Я сбивчиво говорю?..

– Ничего, ничего…

– Так вот, Рыжик, я чувствую, привязался к вашей семье. И очень переживает размолвку с Севой…

Я вздрогнул от этих слов. Неужели Рыжик так быстро успел полюбить меня?! Это было до того приятно, что я на радостях даже пропустил несколько маминых фраз.

Так вот, значит, из‑за чего Вовка невзлюбил Сергееву! Я не знал, прав Рыжик или не прав. Но я знал, что ему тяжело, что он очень переживает, что он верит мне и, значит, я должен прийти ему на помощь в эту трудную минуту. Я должен сам помириться и помирить с ним всех ребят из драмкружка! Это мне было ясно…

А Владимир Николаевич продолжал:

– Мне бы хотелось, чтобы вы… если, конечно, это получится, помогли мне немного. Если бы Рыжик чаще бывал у вас, он бы почувствовал, быть может, счастье настоящей семьи… И ему, быть может, тоже захотелось бы…

 

Я выигрываю пари!

 

– Пожалуйста, почаще бывай с Рыжиком, – сказала мне как‑то мама. – Ему ведь очень одиноко…

Она прошептала это тихо и таинственно, будто хотела сказать: «Я еще обо многом не могу рассказать тебе, но поверь, что это очень важно!» А мне и не нужно было, чтоб она рассказывала! Я ведь сам все подслушал и все прекрасно знал! И сам уже давно помирился с Вовкой. Вот только ребята из драмкружка никак не могли его простить. Они объявили Рыжику настоящий бойкот. И я знал, что нужно ему помочь, что нужно их помирить, но как – этого я пока еще не придумал.

Я и без маминых просьб знал, что нужно обязательно помочь и Владимиру Николаевичу, который мне очень нравился. Но как ему помочь, я тоже пока еще не придумал. И вот, наконец, я решил сделать первую попытку. И одновременно я решил немного разыграть Рыжика. Пусть знает, что и я тоже умею «перевоплощаться» или по крайней мере устраивать «розыгрыши» не хуже его!

А тут как раз и случай подвернулся… Какой? Об этом вы сейчас узнаете.

Когда однажды Рыжик пришел к нам, я завел его на кухню и прямо в упор спросил:

– Ты любишь спорить?

– Спорить без толку только ослы любят, – насмешливо и даже грубо ответил Вовка.

– Нет! Ты меня не понял… Я хотел узнать, любишь ли ты спорить не просто так, не в разговоре, а на что‑нибудь?.. Ну, в общем держать пари?

– Если знаю, что выиграю, то люблю. А если проиграю, то не люблю.

– Но этого ведь заранее никто не знает! Может показаться, что выиграешь, а потом – бац! – и проиграл.

– Чего ты мне голову морочишь, а? – разозлился Рыжик, который вообще в последнее время стал злым и раздражительным.

– Я не морочу… Я хочу предложить тебе одно пари! Вот как тебе кажется: можно ли за одну или там за полторы минуты попасть из двадцатиградусной жары в десятиградусный холод?

– Можно… Если взлететь на ракете в космос! Или даже на реактивном самолете куда‑нибудь далеко, за облака.

– Ну, а если никуда не летать?

– За полторы минуты? Нет, нельзя… Хотя погоди. Можно еще в холодильник забраться!

– Ха‑ха‑ха! Ну, зачем же нам забираться в холодильник? Мы ведь с тобой не какие‑нибудь там скоропортящиеся продукты! Я говорю о земле… Стоишь на ней – двадцать градусов тепла, а сделал десять шагов – и сразу десять градусов мороза! Так может быть?

– Слушай, – заявил вдруг Рыжик, пристально глядя мне в глаза, – а у тебя сейчас, интересно знать, сколько градусов? А? Может быть, у тебя повышенная температура?

– У меня‑то температура нормальная! А вот у тебя, когда проиграешь, сразу подскочит!

Я с самодовольно‑насмешливым видом (представляю свою физиономию в ту минуту!) победоносно протянул Вовке руку.

– Держим пари!

– А на что спорим?

– На «что захочешь – то проси»! У нас в Москве, во дворе, такое пари было. Согласен?

– Пожалуйста!

Мы взялись за руки.

– Дима, разними нас! Скорей!.. – закричал я, боясь, что Вовка передумает.

Дима вошел на кухню, молча взглянул на нас сквозь очки, молча стукнул ребром ладони по нашим рукам (разнял, значит) и молча ушел. Бедный Дима!.. Он очень ждал писем от Киры Самошкиной. Мне даже стало его жалко… Но ведь я прятал Кирины письма для его же собственного благополучия! Для его собственного счастья! И это меня утешало.

Ну, а через полчаса мы втроем – мама, Рыжик и я – уже были на мерзлотной станции. Нас туда давно уже приглашал папа, о чем Рыжик, конечно, не знал.

Папа встретил нас в белом халате, точно он был доктором, а мы явились к нему на прием. И сразу повел нас на лужайку, которая сверкала изумрудной травой и цветами светло‑желтого, солнечного цвета. Посреди лужайки, прямо на земле, была дверь, обитая красным железом: я представлял себе, что именно такие двери ведут во всякие тайные подземные кладовые. Когда мы подошли к этой двери, я торжественно спросил у папы:

– Сколько сейчас времени на твоих часах? Только скажи точно! Минута в минуту!

Папа удивленно пожал плечами и ответил. Затем я быстро, опередив папу, поднял дверь вверх, и там, под нею, оказалась деревянная лестница, ведущая в подземелье.

– Спускайся! – приказал я Рыжику, – Только быстрей!

 

 

Он стал спускаться, а я – за ним. Сзади едва поспевали мама и папа. Они изумленно переглядывались… А я‑то уж знал, что делаю: я выигрывал пари! И это было мне совершенно необходимо! А зачем? Это вы тоже очень скоро поймете. Я знал, куда веду Рыжика, потому что хоть никогда и не был в подземной лаборатории мерзлотной станции, но папа мне столько о ней рассказывал, что мне было все, абсолютно все про нее известно.

Когда мы спустились вниз, я снова спросил папу:

– А сколько сейчас времени?

– Что такое происходит? – поинтересовался папа. – Мы чуть кубарем не скатились с лестницы. А теперь опять время!..

– Потом объясню! Говори скорее!

Папа подчинился.

– Вот видишь! – победоносно заявил я, глядя на Рыжика. – Прошло всего полторы минуты, а здесь уже десять градусов холода! Из лета за полторы минуты мы перенеслись в зиму! Как в сказке!.. Значит, ты проиграл пари?

– Что ж… Значит, проиграл, – без всякого сожаления согласился Рыжик. – Только потом, наверху, об этом поговорим. А сейчас не мешай.

Он как зачарованный разглядывал стены подземной лаборатории. И я стал разглядывать… Честное слово, казалось, что мы попали в сказочный хрустальный замок, украшенный разными причудливыми ледяными сосульками. Стены замка очень напоминали огромный слоеный пирог: пласты мерзлого, окаменелого грунта, как объяснил папа, перемежались с ледяными пластами, словно сделанными из толстого матового стекла. А еще ниже, в подземном коридоре, все стены заросли искристо‑белым пушистым мхом.

– Перед вами, – торжественно объявил папа, – в разрезе, как на странице живого учебника, подземные грунты Заполярья!

– А почему ты не предупредил, чтобы дети оделись потеплее? – сердито спросила мама. – У них ведь зуб на зуб не попадает!

Мы с Рыжиком очень оскорбились и гордо заявили, что наши зубы в полном порядке и прекрасно попадают друг на друга!

Папа стал нам рассказывать о том, какое огромное значение имеют мерзлотные станции. Оказывается, без заключения мерзлотников, то есть и без моего папы тоже, в Заполярье ничего не может быть построено: ни дома, ни порты, ни гидроэлектростанции. Это именно они, мерзлотники, точно определяют, какую нагрузку могут выдержать грунты в том или ином месте и как добиться, чтобы вечная мерзлота выдерживала нагрузки побольше. А еще бывают, оказывается, всякие, очень опасные, «осадки» грунтов и, наоборот, «пучения». И мерзлотники помогают бороться со всеми этими вредными явлениями.

– Мы теперь нашли способ, как строить дома на особых сваях в тех местах, где вообще никогда и ничего не строилось, – с гордостью сообщил папа. – Это и очень экономично и вполне безопасно!

– А еще что вы делаете такого… полезного? – спросил я, желая, чтобы папа побольше рассказал о своих, таких важных делах при Рыжике.

– А еще? Ведем подземные работы в городе: без нас ведь ни трубы нельзя проложить, ни прорыть сантехнические каналы. И еще хотим, чтобы побольше разных сельскохозяйственных культур могло произрастать на мерзлых почвах. Сейчас тут одни кустарники да деревца, которые скрючились, как старички. А мы хотим, чтобы со временем здесь и сады расцвели и парки… В общем, образно говоря, хотим вырвать землю из объятий вечной мерзлоты. А объятия эти – цепкие!

– Пора уж и ребят вырвать из этих «объятий»! У них же будет воспаление легких!.. – взмолилась мама.

Когда мы поднялись наверх, Рыжик сам, первый, сказал:

– Ну, давай проси, что хочешь, раз выиграл!

Лица у нас были посиневшие от холода, а кругом все было залито жарким солнцем, и цветы были у нас под ногами. Попрыгав немного на одном месте и отогревшись, будто мы из зимы за минуту снова вернулись в лето, я отвел Рыжика в сторону и тихо сказал:

– Все выполнишь?

– Как договорились!..

– Значит, выполнишь? – пристально глядя Вовке в глаза, переспросил я.

– Если еще раз спросишь, не буду выполнять! Ну, чего ты хочешь?

– Чтобы ты не отказывался от своей роли! – тихо, но твердо, глядя Вовке в глаза, как какой‑нибудь заклинатель, произнес я.

Рыжик был синим от холода. А от моих слов он, кажется, посинел еще больше.

– Какое тебе до этого дело? – процедил он сквозь зубы, которые теперь и в самом деле с трудом попадали друг на друга. – Если еще раз сунешь свой нос…

И он быстро пошел по поляне, весело сверкавшей цветами. Мы с мамой, будто сговорившись, побежали и догнали Вовку.

– Ты куда? – спросила мама.

– Домой… Отцу надо обед приготовить.

– Ты сам готовишь?

– Сам.

– Давай мы с Севой тебе сегодня поможем, – сказала мама каким‑то таким голосом, что отказать ей было просто невозможно. – Кстати, и Сева у тебя немного подучится. Я ведь скоро буду устраиваться на работу, так что и ему тоже придется дома хозяйничать…