2020-06-10
57
Они целуются.
Подходит метрдотель. Он говорит первой женщине:
– Луиза, очень рад вас видеть! И Анна здесь! Какая большая стала. А в прошлый раз была вот такая. Вот такусенькая. – Он складывает большой и указательный пальцы в щепотку, будто берёт соль. Смотрит на другую женщину.
Луиза говорит:
– Это моя подруга, Луиза. Моя лучшая подруга. Ещё со времён лагеря гёрлскаутов. Луиза.
Метрдотель улыбается.
– Да, Луиза. Конечно. Как я мог забыть?
Луиза сидит напротив Луизы. Анна сидит между ними. У неё блокнот с зелёными страницами и зелёный карандаш. Она что‑то рисует, правда, трудно разглядеть, что. Может, дом.
Луиза говорит:
– Извиняюсь, сама знаешь, за кого. День учителя. Бебиситтер отказался в последнюю минуту. А мне столько всего надо тебе рассказать! Ну, ты знаешь, про номер восемь. Ой, мамочки, я, кажется, влюбилась. Ну, не то чтобы влюбилась.
Она сидит напротив окна, и густой мягкий свет льётся прямо на неё. От счастья она кажется кремовой, словно вырезана из куска сливочного масла. Свет любит Луизу, думает другая Луиза. Конечно, любит. А кто нет?
|
|
|
Кое‑что о Луизе. Она не любит спать одна. Говорит, что её кровать чересчур широкая. В ней слишком много места. Приходится подваливаться кому‑нибудь под бок, а то так и будешь всю ночь кататься по постели. Иногда утром она просыпается на полу. Но чаще – с кем‑то рядом.
Когда Анна была поменьше, она спала в кровати Луизы. Но теперь у неё своя комната и своя кровать. Стены в её комнате зелёные. Простыни зелёные. Листы зелёной бумаги с зелёными рисунками развешаны по стенам. На зелёной кровати сидят зелёный плюшевый медведь и зелёная утка. Зелёная лампа светит в зелёном абажуре. Луиза была в этой комнате. Она помогала Луизе делать там ремонт. В солнечных очках красила стены. Эта страсть к зелёному, думает Луиза, это стремление из всего сделать вариации на заданную тему, должно быть, наследственные.
И ещё кое‑что о Луизе. Луиза любит виолончелистов. Уже почти четыре года она спит с виолончелистами. Не с одним и тем же. С разными. Не одновременно, конечно. По очереди. Номер восемь – её нынешний виолончелист. Номера с первого по седьмой все были виолончелистами, хотя отец Анны – нет. Он был ещё до виолончелистов. До в.э. – виолончельной эры. А вообще‑то, по словам Луизы, у виолончелистов меньше сперматозоидов.
Луиза и Луиза раз в неделю обедают вместе. Ходят в хорошие рестораны. Луиза знакома со всеми метрдотелями. Луиза рассказывает Луизе о виолончелистах. Они таинственные. Луиза их ещё не раскусила. Что‑то такое есть в том, как они сидят, расставив ноги и обхватив руками виолончель. Они выглядят солидно, прочно – и располагающе. Как дверь. Она открывается, и ты входишь.
|
|
|
Двери эротичны. Эротично дерево, и смычки с натянутыми на них настоящими волосами. А ещё у виолончелей нет клапанов. Луиза говорит, что клапаны не эротичны.
Луиза занимается пиаром. Собирает деньги на исполнение симфоний – у неё это хорошо получается. Луизе тяжело отказать. Она приглашает богатых людей обедать. Знает, какое они любят вино. Планирует благотворительные аукционы и маскарады. Приводит спонсоров на репетиции симфоний и усаживает их на сцене. А потом возвращается домой с виолончелистом.
Луиза и сама слегка похожа на виолончель. Она смуглая, фигуристая, высокая. У неё длинная шея, а блестящие волосы днём всегда убраны наверх. Луиза думает о том, как виолончелисты распускают их по ночам – медленно, радостно, нежно.
В лагере волосы Луизы расчёсывала Луиза.
Луиза не безупречна. Луиза никогда не стала бы утверждать этого о подруге. У Луизы кривоватые ноги и крошечные ступни. Она носит длинные шелковистые юбки в обтяжку. Никаких брюк, никогда ничего в цветочек. У неё есть такая манера – медленно‑медленно поворачивать голову, чтобы взглянуть на вас. Какая разница, что она кривоногая.
Виолончелисты хотят спать с Луизой потому, что она этого хочет. Они не влюбляются в неё, потому что Луиза не хочет, чтобы они в неё влюблялись. Луиза всегда получает то, что хочет.
Луиза не знает, чего она хочет. Луиза не хочет ничего хотеть.
Луиза и Луиза дружат со времен гёрлскаутского лагеря. Сколько им тогда было? Слишком мало, чтобы надолго уезжать из дома. Они были такие маленькие, что у них ещё не все зубы прорезались. Такие маленькие, что писались в постель от тоски по дому. От одиночества. Луиза спала на верху двухэтажной кровати, над Луизой. Лагерь гёрлскаутов пах мочой. В лагере Луиза и узнала, что у Луизы кривые ноги. Там они менялись одеждой.
А вот и ещё кое‑что о Луизе, один секрет. Луиза единственная, кто о нём знает. Даже виолончелисты не знают. Даже Анна.
У Луизы нет слуха. Луизе нравится наблюдать за Луизой во время концертов. Она так смотрит на музыкантов! Глаза у неё делаются большие, и она перестаёт моргать. На лице улыбка, словно её представили человеку, а она не расслышала его имя. Луиза думает, что Луиза потому и спит с ними, с виолончелистами. Потому что не знает, для чего ещё они нужны. Луиза терпеть не может, когда добро пропадает.
Женщина подходит к их столику взять заказ. Луиза заказывает курицу гриль и фирменный салат, а Луиза берёт лосося с лимонным маслом. Женщина спрашивает Анну, чего она хочет. Анна смотрит на мать.
Луиза говорит:
– Она ест всё, было бы зелёное. Брокколи подойдёт. Зелёный горошек, лимская фасоль, кочанный салат. Лаймовый шербет. Хлебцы. Картофельное пюре.
Женщина смотрит сверху вниз на Анну.
– Посмотрим, что можно сделать, – говорит она.
Анна говорит:
– Картошка не зелёная.
Луиза говорит:
– Подожди – увидишь.
Луиза говорит:
– Был бы у меня ребёнок…
Луиза говорит:
– Но у тебя нет ребёнка. – Луиза говорит это без злобы. Луиза вообще не злая, хотя и не всегда добрая.
Луиза и Анна сверлят друг друга взглядами. Они никогда друг друга не любили. Перед Луизой они вежливы. Унизительно, думает Луиза, ненавидеть кого‑то настолько младше себя. Дочку подруги. Нет чтобы взять и пожалеть. Девчонка ведь без отца. И потом, она скоро вырастет. Груди. Прыщи. Мальчики. Увидит свои детские снимки, будет стесняться. Она ведь коротышка и одета, как киблеровский эльф[40]. Она даже читать ещё не умеет!
Луиза говорит:
– По крайней мере, это проще, чем в прошлый раз. Когда она только собачий корм ела.
Анна говорит:
– Когда я была собакой…
Луиза, ненавидя себя, говорит:
– Никогда ты не была собакой.
|
|
|
Анна говорит:
– Откуда ты знаешь?
Луиза говорит:
– Я была рядом, когда ты родилась. Когда твоя мама была беременна. Я знаю тебя вот с таких пор. – Она стискивает кончики пальцев, как раньше метрдотель, только плотнее.
Анна говорит:
– Это было ещё раньше. Когда я была собакой.
Луиза говорит:
– Эй, вы, хватит ссориться. Луиза, Анна была собакой, когда ты уезжала. В Париж. Помнишь?
– Хорошо, – говорит Луиза. – Анна была собакой, когда я уехала в Париж.
Луиза работает в турагентстве. Устраивает групповые поездки для пожилых граждан. Туры для старушек. В Лас‑Вегас, Рим, Белиз, круизы по Карибам. Она часто ездит сама и останавливается в трёхзвёздочных отелях. Пытается представить себя старухой. Чего бы ей тогда хотелось.
Мужья этих женщин, как правило, в домах престарелых, или на кладбище, или нашли кого помоложе. Старухи спят в комнатах по двое. Им нравятся отели со шведским столом, сауной, чистыми наволочками, от которых так хорошо пахнет, шоколадками на подушках, упругими матрасами. Иногда Луиза воображает, что она старая и просыпается утром в чужой стране, при незнакомой погоде, в иностранной кровати. А рядом спит Луиза.
Прошлой ночью Луиза проснулась. Было три часа. На полу возле её кровати лежал мужчина. Он был голый. Он лежал на спине, глядя в потолок, его глаза были открыты, и рот открыт, но совершенно беззвучен. Мужчина был лыс. Ни ресниц, ни волос на ногах и руках. Он был крупный – не толстый, но плотный. Вот именно, плотный. Трудно сказать, сколько ему лет. Было темно, но Луизе показалось, что он не обрезан.
– Что вы тут делаете? – громко спросила она у него.
Человека больше не было. Она включила свет. Заглянула под кровать. Она нашла его в ванной: он распластался на потолке, лицом вниз, его руки и ноги были прижаты к потолку, висел только пенис, – видимо, единственная часть его тела, на которую действовала гравитация. Теперь мужчина стал меньше. Точно сдулся. Она не испугалась. Она разозлилась.
– Что вы здесь делаете? – сказала она. Он не ответил. Прекрасно, подумала она. И пошла в кухню за веником. Когда она вернулась, он исчез. Она снова заглянула под кровать, но на этот раз он исчез окончательно. Она заглянула во все комнаты, проверила, заперта ли дверь. Заперта.
|
|
|
По её рукам побежали мурашки. Ей стало холодно. Наполнив горячей водой грелку, она забралась в постель. Свет выключать не стала и заснула сидя. Проснувшись утром, она решила бы, что это был сон, если бы не веник у неё в руках.
Женщина приносит еду. Анна получает тарелочку с зелёным горошком, шариками брюссельской капусты и листовой капустой. Картофельное пюре и хлеб. На зелёной тарелке. Луиза достаёт из сумки флакончик зелёной пищевой краски. Добавляет три капли в картошку.
– Помешай, – велит она Анне.
Анна перемешивает пюре, пока оно не приобретает ядовито‑зелёный цвет. Луиза добавляет немного зелёной краски в масло и мажет его на хлеб.
– Когда я была собакой, – говорит Анна, – я жила в доме с бассейном. А в гостиной там было дерево. Оно росло прямо сквозь потолок. На дереве я спала. Но плавать в бассейне мне не разрешали. Я была слишком косматая.
– У меня завёлся призрак, – говорит Луиза. Она не уверена, что хотела это сказать. Но если Анне позволено вспоминать свою собачью жизнь, то почему ей, Луизе, нельзя упомянуть своего призрака?
– Я думаю, это призрак. Он был в моей спальне.
Анна говорит:
– Когда я была собакой, я кусала призраков.
Луиза говорит:
– Анна, помолчи немного. Ешь свою зелёную еду, пока она не остыла. Луиза, ты о чём? Я думала, что у тебя божьи коровки.
– Это было давно, – говорит Луиза. В прошлом месяце она проснулась оттого, что по углам её комнаты шептались люди. Мёртвые листья ползали по её лицу. Стены её комнаты были живые. Они вздыхали и роняли красные капли. «Что?» – сказала она, и ей в рот заползла божья коровка, горькая, как мыло. Пол трещал под её ногами, как красный целлофан. Она открыла окна. Она выметала божьих коровок веником. Собирала их пылесосом. Новые влетали в окна, лезли в дымоход. Она три дня не жила дома. Когда она вернулась, божьи коровки исчезли – в основном, – но она до сих пор находит их в своих туфлях, в складках белья, в мисках и фужерах, между страницами книг.
До того были мотыльки. До мотыльков – опоссум. Он нагадил ей на кровать и шипел на неё, когда она загнала его в угол в кладовке. Она позвонила в приют для животных, приехал человек в джинсовой куртке и толстых перчатках и выстрелил в него дротиком со снотворным. Опоссум чихнул и закрыл глаза. Человек поднял его за хвост. Постоял так с минуту. Может, ждал, что она их сфотографирует. Человека с опоссумом. Она потянула носом воздух. Он не женат. Она не ощущала ничего, кроме запаха опоссума.
– Как он сюда попал? – спросила Луиза.
– А вы давно тут живёте? – спросил мужчина. Коробки с посудой и книгами Луизы ещё стояли одна на другой вдоль стен в комнатах нижнего этажа. Материн обеденный стол ещё не был собран. Он лежал на полу, задрав к потолку культи ампутированных ног.
– Два месяца, – сказала Луиза.
– Ну, он‑то, наверное, поселился тут раньше, – сказал мужчина из приюта. Теперь он держал опоссума, как младенца. – Где‑нибудь в стене или на чердаке. Может, в дымоходе. Санта‑Когтяус. Ха. – Он хохотнул собственной шутке. – Усекли?
– Уберите его из моего дома, – сказала Луиза.
– Вашего дома! – сказал мужчина. Он протянул ей опоссума, как будто предлагал передумать. – А знаете, что он думал? Он думал, что это был его дом.
– А теперь мой, – ответила Луиза.
Луиза говорит:
– Призрак? Луиза, это кто‑то знакомый? С твоей мамой всё в порядке?
– С мамой? – говорит Луиза. – Это была не мама. Это был голый мужик. Я его в жизни не видела.
– Насколько голый? – спрашивает Анна. – Чуть‑чуть или совсем?
– Без сопливых обойдёмся, – говорит Луиза.
– Он был зелёный? – спрашивает Анна.
– Может, ты с ним дружила в старших классах, – говорит Луиза. – Или вы с ним были когда‑то любовниками. Может, он недавно погиб или попал в ужасную аварию. Он был в крови? Говорил что‑нибудь? Может, он хочет предостеречь о чём‑то?
– Ничего он не говорил, – говорит Луиза. – А потом исчез. Сначала съёжился, потом испарился.
Луиза вздрагивает, и Луиза тоже. Ей впервые становится страшно. Призрак голого мужчины левитировал над её ванной. Он мог быть кем угодно. Может, пока она спала, он летал над её кроватью. Прямо над её носом, смотрел, как она спит. Придётся ей отныне спать с веником.
– Может, он не вернётся, – говорит Луиза, и Луиза кивает. А если вернётся? Кого тогда звать? Того грубияна в толстых перчатках?
Женщина снова подходит к их столику.
– Что‑нибудь на десерт? – спрашивает она. – Кофе?
– Если бы у вас завёлся призрак, – спрашивает Луиза, – как бы вы от него избавились?
Луиза пинает Луизу под столом.
Женщина на минуту задумывается.
– Сходила бы к психиатру, – говорит она. – Попросила бы какое‑нибудь лекарство. Кофе?
Но Анне пора на кувырки. Она учится стоять на голове. Падать, ничего себе не сломав. Луиза просит женщину упаковать недоеденное зелёное пюре, а сама заворачивает в салфетку булочки и кладёт их в сумку вместе с пакетиками сахара.
Из ресторана они выходят все вместе, Луиза впереди. За её спиной Анна шепчет что‑то Луизе.
– Луиза? – говорит Луиза.
– Что? – говорит Луиза, оборачиваясь.
– Иди за мной следом, – говорит Анна. – Ты не можешь идти первой.
– Давай сюда, будем разговаривать, – говорит Луиза, подманивая её рукой. – Анна, скажи «спасибо».
Анна ничего не говорит. Она медленно шагает впереди, и они тоже замедляют шаг.
– Так что мне делать? – спрашивает Луиза.
– С призраком? Не знаю. А он симпатичный? Может, он залезет к тебе в постель. Может, это твой демонический любовник.
– Да ну тебя, – говорит Луиза. – Фу.
Луиза говорит:
– Извини. Тебе надо позвонить матери.
– Когда у меня были проблемы с божьими коровками, – говорит Луиза, – она сказала, что они уйдут, если спеть им детскую песенку. Божья коровка, улети на небо.
– Ну, – говорит Луиза, – они же ушли, разве нет?
– Да, но сначала ушла я, – говорит Луиза.
– Может быть, он жил в доме до тебя. Может, его тело под полом твоей спальни или в какой‑нибудь стене.
– Прямо как опоссум, – говорит Луиза. – Может, это Санта‑Клаус.
Мать Луизы живёт в общине престарелых через два штата от неё. Луиза привела в порядок её подвал и гараж, сдала на хранение мебель, продала дом. Так хотела мать. Вырученные от продажи деньги она отдала Луизе, чтобы та купила дом для себя. Но приезжать в её новый дом она не хочет. Не хочет, чтобы Луиза отправляла её отдыхать за границу. Иногда притворяется, что не узнаёт Луизу, когда та звонит. А может, и правда не узнаёт. Может, поэтому клиентки Луизы и путешествуют. Осядь на одном месте, и обленишься. Станешь забывать, что надо принять ванну, или имя собственной дочери.
Когда путешествуешь, то всё всегда новое. Не знаешь языка – ничего страшного. Никто и не рассчитывает, что ты будешь понимать каждое слово. Можно каждый день носить одну и ту же одежду, на других путешественников произведёт впечатление твоя экономность. Когда просыпаешься, то не сразу понимаешь, где ты. И неудивительно.
– Привет, мам, – говорит Луиза, когда мать поднимает трубку.
– Кто это? – отвечает мать.
– Луиза, – отвечает Луиза.
– Ах да, – говорит мать. – Луиза, как хорошо, что ты позвонила.
Повисает неловкая пауза, потом мать говорит:
– Если ты звонишь потому, что сегодня твой день рождения, то извини. Я забыла.
– Сегодня не мой день рождения, – говорит Луиза. – Мам, помнишь божьих коровок?
– О, да, – говорит мать. – Ты присылала мне фотографии. Очень милые.
– У меня призрак, – говорит Луиза, – и я подумала, может, ты знаешь, как от него избавиться.
– Призрак! – говорит мать. – Это, случайно, не твой отец?
– Нет! – говорит Луиза. – Мам, этот призрак без одежды. Он голый, и я видела его совсем недолго, а потом он исчез, а потом я снова нашла его в ванне. Ну, почти в ванне.
– А ты уверена, что это призрак? – говорит мать.
– Да, абсолютно, – отвечает Луиза.
– И это не твой отец?
– Нет, это не папа. Он ни на кого из моих знакомых не похож.
Её мать говорит:
– Муж Люси – ты её не знаешь, – муж миссис Питерсон умер две ночи тому назад. Это случайно не толстый коротышка с такими противными усами? Смуглый?
– Это не мистер Питерсон, – говорит Луиза.
– Ты спрашивала его, что ему нужно?
– Мам, какая мне разница, что ему нужно, – говорит Луиза. – Мне нужно, чтобы его не было.
– Ну, – говорит мать. – Попробуй горячую воду с солью. Вымой полы. Потом натри их лимонным маслом, чтобы не осталось полос. Окна тоже помой. Выстирай всё постельное бельё и выбей все ковры. Простыни на кровати выверни наизнанку. И всю свою одежду на плечиках тоже. Прибери в ванной.
– Наизнанку, – говорит Луиза.
– Наизнанку, – отвечает мать. – Это их путает.
– По‑моему, он и так уже запутался. В том, что касается одежды, во всяком случае. Ты уверена, что это поможет?
– Абсолютно, – говорит мать. – У нас тут сплошь сверхъестественные явления. Не сразу и поймёшь, кто живой, а кто мёртвый. Если уборка не поможет, попробуй развесить чеснок на верёвочках. Привидения терпеть его не могут. Или наоборот. В общем, то ли одно, то ли другое, то ли любят, то ли нет. А что ещё нового? Когда приедешь меня навестить?
– Я сегодня обедала с Луизой, – говорит Луиза.
– Ты ещё не избавилась от воображаемых друзей? – говорит мать.
– Мам, ты же знаешь Луизу. Помнишь? Летний лагерь? Колледж? У неё ещё дочка маленькая, Анна? Луиза?
– Разумеется, я помню Луизу, – говорит её мать. – Свою собственную дочь. Какая вы грубиянка. – Она кладёт трубку.
Соль, думает Луиза. Соль и горячая вода. Надо бы всё это записать. Может, послать матери магнитофон. Она опускается на кухонный пол и плачет. Тоже солёная вода в своём роде. Потом отмывает полы, выбивает половики, стирает простыни и пододеяльники. Стирает одежду, а потом развешивает её на плечиках наизнанку. Она работает, а призрак тем временем лежит под её кроватью, высунувшись наполовину. Ноги и гениталии укоризненно торчат в ее сторону. Луиза трёт пол вокруг него. Вокруг этого. Его.
Луизе кажется, что она брезглива. Боится трогать призрака. Со злости она хватается за веник. Тычет им в мясистое бедро, призрак шипит под кроватью, как рассерженная кошка. Она отскакивает назад, и он исчезает. Но спать она ложится на диване в гостиной. И нигде не гасит свет.
– Ну? – говорит Луиза.
– Он не ушёл, – говорит Луиза. Она только что вернулась домой с работы. – Я только не знаю, где он. Может, на чердаке. Или стоит у меня за спиной, пока я говорю с тобой по телефону, а когда я поворачиваюсь, он исчезает. Запрыгивает назад в зеркало или куда там ещё он прячется. Я могу в любую минуту завизжать. А когда ты приедешь, всё уже будет кончено.
– Дорогая, – говорит Луиза. – Я уверена, он тебя не обидит.
– Он на меня шипел, – говорит Луиза.
– Просто взял и зашипел, или ты что‑то сначала сделала? – говорит Луиза. – Чайники тоже шипят. Когда вода вскипает.
– А как насчёт змей? – говорит Луиза. – По‑моему, он шипел скорее как змея, чем как чайник.
– Пригласи священника, пусть придёт и выгонит его. Если ты католичка. Или сходи в библиотеку. Может, у них есть книга «Экзорцизм для «чайников». Придёшь сегодня на симфонию? У меня есть лишние билеты.
– У тебя всегда есть лишние билеты, – говорит Луиза.
– Да, но тебе это пойдёт на пользу, – говорит Луиза. – К тому же мы с тобой два дня уже не виделись.
– Сегодня вечером не могу, – говорит Луиза. – Как насчёт завтра?
– Ну, ладно, – говорит Луиза. – А ты ему Библию пробовала читать?
– Какую часть?
– Как насчёт той, где рассказывается, кто кого родил? Она звучит церемонно, – говорит Луиза.
– А вдруг он решит, что я флиртую? Парень на заправке сказал мне сегодня: если я увижу духа, нужно плюнуть на пол и сказать: «Во имя Господа, чего ты хочешь?»
– Ты уже пробовала?
– Мне что‑то не хочется плевать на пол, – говорит Луиза. – Я его только что отмыла. А вдруг он хочет чего‑нибудь жуткого, например, мои глаза? Или чтобы я кого‑нибудь убила?
– Ну, – говорит Луиза, – тогда смотря кого.
Луиза идёт обедать со своим женатым любовником. После обеда они поедут в какой‑нибудь мотель и займутся любовью. Потом он примет душ и отправится домой, а она проведёт ночь в мотеле. Это экономия в стиле Луизы. Она помогает Луизе чувствовать себя чуть более добродетельной. Призрак будет один дома.
Луиза не рассказывает Луизе о своём любовнике. Он принадлежит ей, и своей жене, разумеется. Чем тут ещё делиться? С ним она познакомилась на работе. До него был другой любовник, тоже женатый. Ей хочется верить, что это прихоть судьбы, вроде кривых ног или привычки спать с виолончелистами. Но это, скорее всего, личный изъян, вроде музыкальной глухоты или отказа от всякой еды, кроме зелёной.
Вот что Луиза сказала бы Луизе, если бы решила рассказать. Я просто беру его взаймы – я не хочу, чтобы он бросал свою жену. Я рада, что он женат. Пусть кто‑нибудь другой о нём заботится. Всё дело в его запахе – в запахе женатого мужчины. Я по запаху чувствую, когда в комнату входит мужчина, счастливый в браке, и, по‑моему, они меня тоже чувствуют. Их жёны тоже – вот почему он принимает душ, уходя от меня.
Но Луиза не говорит Луизе о своих любовниках. Не хочет, чтобы той показалось, будто она соревнуется с её виолончелистами.
– О чём ты думаешь? – говорит её любовник. От вина у него покраснели зубы.
Это от вины их так развозит. Вина делает их такими нежными, думает Луиза.
– Ты веришь в призраков? – спрашивает она.
Её любовник смеётся.
– Конечно нет.
Будь он её мужем, они каждую ночь спали бы в одной постели. И если бы она проснулась и увидела призрак, то разбудила бы мужа. Они оба увидели бы призрак. И разделили бы ответственность. Она стала бы частью их брака, частью всего того, чего у них нет (и не может быть) сейчас, вроде совместного завтрака, или отпуска на лыжном курорте, или ссор из‑за зубной пасты. А то, может, он стал бы её винить. Если она сейчас скажет ему, что видела голого мужчину в своей спальне, он может сказать, что она сама виновата.
– И я нет, – говорит Луиза. – Но если бы ты поверил в призрака. Потому что сам его видел. Что бы ты сделал? Как от него избавился?
Её любовник ненадолго задумывается.
– Я не стал бы от него избавляться, – говорит он. – Я брал бы деньги за вход. Стал бы знаменитым. Меня показали бы у Опры[41]. Про меня бы сняли фильм. Все ведь хотят увидеть призрака.
– А если такая проблема, – говорит Луиза. – К примеру: что, если призрак голый?
Её любовник говорит:
– Да, это проблема. Разве что этим призраком будешь ты. Тогда я бы не возражал, чтобы ты ходила голой всё время.
Но Луизе не спится в комнате мотеля. Её любовник уехал домой, в дом без привидений, к жене, которая не знает о Луизе. Луиза для неё так же нереальна, как привидение. Луиза не спит и думает о своём призраке. Темнота не тёмная, думает она, и здесь, в комнате мотеля, что‑то есть. Что‑то, оставшееся от её любовника. Что‑то касается её лица. Что‑то горькое у неё во рту. В комнате за стеной кто‑то ходит взад и вперёд. Где‑то плачет ребёнок или кричит кот.
Она одевается и едет домой. Ей надо узнать, там ли ещё её призрак, или рецепт матери сработал. Она жалеет, что не попыталась его сфотографировать.
Она осматривает весь дом. Снимает одежду с плечиков в шкафу, выворачивает и вешает обратно. Призрака нигде нет. Она не может его найти. Она даже заглядывает в дымоход.
Призрак лежит, свернувшись, в ящике с её нижним бельём. Он лежит лицом вниз, раскинув расслабленные руки. Он без одежды и весь покрыт пушком, как детёныш обезьяны.
Луиза с облегчением плюёт на пол.
– Во имя Господа, – говорит она, – чего ты хочешь?
Призрак ничего не говорит. Он лежит, маленький, волосатый и заброшенный, ничком в её нижнем белье. Может, он не лучше её знает, чего хочет.
– Одежда? – говорит Луиза. – Хочешь, чтобы я нашла тебе одежду? Было бы проще, если бы ты оставался одного размера.
Призрак молчит.
– Ладно, – говорит Луиза. – Подумай. Потом дашь мне знать. – Она задвигает ящик.
Анна лежит в своей зелёной постели. Горит зелёный свет. Луиза и бебиситтер сидят в гостиной, пока Луиза разговаривает с Анной.
– Когда я была собакой, – говорит Анна, – я ела розы, и сырое мясо, и борщ. И носила шёлковые платья.
– Когда ты была собакой, – слышит Луиза голос Луизы, – у тебя были большие шелковистые уши, четыре широкие лапы и длинный шелковистый хвост, и ты носила шёлковый ошейник и шёлковое платье с дырочкой для хвоста.
– Зелёное платье, – говорит Анна. – Я умела видеть в темноте.
– Спокойной ночи, моя зелёная девочка, – говорит Луиза, – спокойной ночи, спокойной ночи.
Луиза заходит в гостиную.
– Разве Луиза не прелесть, – говорит она, прислоняясь к креслу Луизы и глядя в зеркало. – Мы обе. Луиза и Луиза, Луиза и Луиза. Все четверо.
– «Зеркальце, зеркальце, молви скорей, – говорит бебиситтер, – какая Луиза всех милей?» – Бебиситтер Патрик не позволяет Луизе ему платить. Он берёт билетами на симфонии. Он играет на классической гитаре и сочиняет музыку. Луиза и Луиза с удовольствием послушали бы его сочинения, но он стесняется им играть. Иногда он берёт гитару с собой, поиграть для Анны. Он показывает ей простые аккорды.
– Как твой призрак? – говорит Луиза. – У Луизы есть призрак, – объясняет она Патрику.
– Уменьшился, – говорит Луиза. – Зарос. – Вообще‑то Луизе не нравится Патрик. Во‑первых, он влюблён в Луизу. Луизу смущают безнадежные взгляды, которые он бросает на Луизу. Поди, ещё и любовные песни ей пишет. Дружит с Анной. Как будто это ему поможет.
– Чеснок пробовала? – говорит Луиза. – На пол плевала? А святую воду? В библиотеку ходила?
– Да, – врёт Луиза.
– А как насчёт кантри? – говорит Патрик. – Джонни Кэш, Пэтси Клайн, Хэнк Уильямс?
– Кантри? – говорит Луиза. – Это что, вроде святой воды?
– Я что‑то об этом читал, – говорит Патрик. – В «Нью сайентист»[42], или в журнале «Гитара», или у Марты Стюарт[43]. Что‑то насчёт высоты тона, частот. Считается, что йодли тоже помогают. Если подумать, в этом есть смысл.
– Я думала о лагере, – говорит Луиза Луизе. – Помнишь, вожатые рассказывали нам истории о привидениях?
– Ага, – говорит Луиза. – И ещё фонарями всякие штуки делали. Ты будила меня среди ночи, чтобы я пошла с тобой в туалет. Одна идти боялась.
– Я не боялась, – говорит Луиза. – Это ты боялась.
Во время исполнения симфонии Луиза смотрит на виолончелистов, а Луиза смотрит на Луизу. Виолончелисты смотрят на дирижёра и время от времени бросают взгляды мимо него, на Луизу. Луиза чувствует, как они пялятся на Луизу. Музыка проникает повсюду, как свет, и, как свет, она любит Луизу. Луиза не знает, откуда она это знает, – просто чувствует, как музыка льнёт к Луизе, проникает в её красивые ушки, протискивается меж губ, собирается в волосах и впадинке между ног. И что проку от этого Луизе, думает Луиза? Виолончелисты могли бы с таким же успехом играть на ложках или на отбойных молотках.
Хотя это может быть не совсем правда. Пусть у Луизы нет слуха, но как она объясняла Луизе, это не значит, будто она не любит музыку. Она чувствует её костями и где‑то позади челюсти. От неё чешется и зудит. Это как кроссворд. Луиза пытается его разгадать, а рядом с ней Луиза пытается разгадать Луизу.
Музыка прекращается, и начинается, и прекращается снова. В перерыве Луиза и Луиза хлопают, потом зажигается свет, и Луиза говорит:
– Я много думала. Об одной вещи. Я хочу ещё ребёнка.
– Как ребёнка? – говорит Луиза, поражённая. – Ещё одного, вроде Анны?
– Не знаю, – говорит Луиза. – Просто ещё ребёнка. И тебе тоже надо родить. Тогда мы будем вместе ходить на курсы Ламаз[44]. Ты назовёшь свою дочку в честь меня, а я свою – в честь тебя. Правда, здорово?
– Анна будет ревновать, – говорит Луиза.
– Наверное, тогда я буду счастлива, – говорит Луиза. – Я была такая счастливая, когда Анна была малюткой. Всё было таким вкусным, даже воздух. Мне даже нравилось быть беременной.
