Тихонов Владимир Ильич

1935 г.р., ур. с. Хотяково Ефремовского р‑на Тульской обл. Председатель Союза бывших малолетних узников фашистских концлагерей Малоярославецкого района. Проживает в г. Малоярославце Калужской области

 

Где‑то в конце октября 1941 г, 27 или 28 числа, на повороте Симферопольского шоссе в сторону Воронежа нас подобрала немецкая автомашина. Мы, это наша мама Ольга Васильевна Тихонова 1903 года рождения, я, Владимир Ильич Тихонов 1935 года рождения, и сестренка Валентина Ильинична Тихонова, в то время грудной ребенок, 1941 года рождения.

Мы возвращались из‑под города Щекино Тульской области к своему постоянному месту жительства в Ефремовский район той же области, село Хотяково Мечнянского сельсовета, возле Щекино. Мы находились временно у нашего дедушки. Он довез нас на подводе до поворота и там мы все вместе ждать попутную машину, чтобы доехать до Ефремовского района. Со стороны Орла подъехала крытая автомашина и остановилась. Сидевшие в ней немцы жестами показали, что они едут аккурат в сторону Ефремова и разрешили нам ехать с ними. Дедушка посадил нас в ту машину, а сам поехал обратно на подводе. Но немецкая автомашина пошла не в сторону Ефремова, в сторону Орла. Никакие наши просьбы и объяснения немцы принимать не стали.

Так привезли нас в город Мценск, где на ночь загнали в какой‑то сарай, а утром посадили на другую автомашину и повезли дальше. Привезли нас в Белоруссию, в город Гомель. Прибыли мы в Гомель 28 или 29 октября, поздно вечером. Поместили нас в какие‑то бараки, наподобие деревянных складских помещений. Помню, рядом стояли какие‑то сельскохозяйственные машины, как я теперь понимаю, молотилки, веялки, косилки. Вместе с другими в этом месте мы пробыли под немецкой охраной числа до 20 ноября 1942 года. До сих пор не могу взять в толк, для чего немцы нас, большую группу женщин, детей, пожилых мужчин держали там под охраной. В смысле пропитания все это время нас предоставили самим себе. Иной раз откуда‑то появлялся мерзлый буряк кормовой свеклы – и вся наша пища. Люди болели, дети начали умирать. Наверное, такая же участь ждала и нас с сестренкой. Но вышло иначе.

В одну из ночей в последних числах ноября двери нашего барака вдруг открылись и кто‑то громко приказал, чтобы все мы выходили. Сначала мы испугались, но потом обрадовались. Говорили с нами на родном русском языке и требовали, чтобы мы быстрее покинули барак и следовали за этими людьми. Это были белорусские партизаны, которые пришли нас освободить. За эту ночь мы отошли от Гомеля километров на 15‑20, все по лесу. Помню, во время короткой остановки партизаны нас покормили сухим пайком, хлебом, угостили чаем, дали сумочку картошки, другой пищи. И мы тут же пошли дальше. Правда, мы с мамой ехали в основном на повозке. Лишь когда на пути попалась топь, нас высаживали и бережно передавали из рук в руки, пока не кончились заболоченные места.

Той же ночью нас передали в какой‑то другой партизанский отряд, который мама наша, вспоминая о тех событиях, называла бригадой. В том отряде мы пробыли около двух дней. А потом ночью нас передали какой‑то другой партизанской бригаде. И так нас потом партизаны вели по лесам и передавали из рук в руки довольно долгое время. Впрочем, некоторые, кто покрепче физически и без детей, ушли сами и стали добираться самостоятельно. А нас партизаны вывели в место, которое как сейчас помню и как рассказывала мама, они называли неоккупированной зоной. Дальше нам нарисовали план, как добраться до родных своих мест, дали с собой кое‑какие продукты, и мы стали добираться самостоятельно.

Дома мы объявились только к Новому году, числа 28–29 декабря 1942 года. Как раз на Новый год были дома. В родное свое село пришли со стороны Тамбовской области. Много можно рассказать о том, как шли мы тогда домой. Добирались на попутных повозках, на санях. Иногда удавалось проехать на автомашине, но машин после произошедшего с нами случая боялись. Чаще шли пешком. Все это было очень утомительно.

Наступила суровая морозная зима. Выпал глубокий снег. Поэтому мы порой на день‑два задерживались в какой‑нибудь деревне, отдыхали.

Как правило, местные жители относились к нам с большим сочувствием, пускали обогреться и отдохнуть в свои дома, делились последней пищей, которая у них была, старались устроить на какую‑нибудь попутную повозку. Очень благодарны мы всем тем людям и никогда не забудем их доброе дело.

А вдвойне благодарны мы своим освободителям‑партизанам. Лет прошло уже много, наверное, и в живых‑то из них мало кто остался. Но пусть по ушедшим останется самая добрая память, а живым мы приносим свою искреннюю благодарность и молим Господа Бога за их здоровье и благополучие.

Если говорить конкретно, я лично, к великому сожалению, не запомнил ни одной фамилии, ни одного имени. А вот мама моя, когда была жива, как‑то смотрела вместе с нами по телевизору передачу, посвященную воинам‑партизанам Великой Отечественной войны. И вдруг показала нам: вот он, с усами, небольшого роста, коренастый – это и есть командир, который нас освобождал из барака. Но этого всего, конечно, мало. Нужно рассказать что‑то поконкретнее?

Только с какой стороны – не помню. Эти самые складские помещения, где нас содержали, находились на самой окраине Гомеля. Помню, близко подходил лес – и из него и пришли партизаны, чтобы нас освободить. Мама говорила, что нас в этих бараках держали, чтобы потом куда‑то отправить, использовать для каких‑то нужд фашистской Германии. Оно и похоже на то – иначе чего держать нас под конвоем, как военнопленных. Значит, вполне возможно, что место, о котором я говорю, где‑то в архивных документах зафиксировано как пункт сбора русских для дальнейшей отправки в Германию или еще куда. Очень хотелось бы обо всем этом узнать поточнее и получить информацию. Не могли не знать о таких пунктах сбора и местные жители Гомеля. Поэтому, если это возможно, прошу откликнуться. Может быть, кто‑то что‑то знает. А может быть, сохранились и какие‑то архивные документы.

 

Горькая память войны

 

Туманова (Выходцева) Нелли Михайловна

ур. ст. Занозная Барятинского района Калужской области

 

Детская память мало что хранит о войне и ее ужасах, но рассказы родных и родственников в памяти до сих пор. Хочу сразу оговориться: после войны рассказы о том, что были угнаны в лагеря, считались запретными, хотя нахлебались слез и от тех, кто занимался расспросами: где были, чем занимались... от своих же, рядом живущих.

Когда началась война, отца, М. А. Выходцева, 23 июня 1941 г. забрали на фронт, мама – Т. А. Выходцева, я, моя сестра Валентина и брат Виктор остались одни. Мама работала билетным кассиром на железнодорожном вокзале. Вскоре к нам приехали родители мамы и ее сестра, которые бежали от воины из Витебска (Белоруссия), они думали, что до Москвы немцы не дойдут, их остановят. Но уже в октябре 1941 г. немцы вступили на Барятинскую землю. В нашей семье было девять человек. Наверное, поэтому нас из дому не выгнали. Первый месяц немцы не особенно злобствовали, но к началу суровой зимы 1942 г. стали отнимать у населения теплые вещи, натягивали их на себя – боялись русских морозов. Часто бомбили станцию, ведь здесь проходила линия фронта – Ельня, Зайцева гора и железнодорожный узел. Горели составы с зерном, и население по ночам ходило, разгребало это сгоревшее зерно. Запах «сгоревшей каши» до сих пор преследует меня. Трупы немцев свозили к железной дороге, укладывали штабелями, и я помню, как ходили и смотрели на замерзшие трупы, а немцы разгоняли нас.

В ноябре 1941 г. умер мой братик Виктор, ему было два года, от менингита. Перед новым 1942 г. всю молодежь станции и близлежащих деревень угоняют в Спас‑Деменск, а затем в Германию. Я тогда не понимала, почему так плакали все, а бабушка упала в обморок, ведь забирали трех ее дочерей – мою маму, Нину, Лидию. Меня крепко прижала к себе мама и никуда не отпускала от себя. Ее бил фашист, наконец, не выдержав, оттолкнул маму вместе со мной в сторону. Нина и Лида прошли «фильтрацию» в Спас‑Деменске, у Нины обнаружили экзему на руках и вернули, а Лидию угнали в Германию, где она пробыла до апреля 1945 г.

Дальше постигает нас еще одна беда – мою сестру Валю убило осколком снаряда. 15–20 апреля 1942 г. все население станции угоняли, как скот. Оказалось, гонят нас в лагерь Рославля. Мама рассказывала, что по дороге немцы убили семью из семи человек. Женщина не могла идти, у нее грудной ребенок болел. Она села на дороге, и их всех расстреляли.

В Рославле поместили в лагерь за колючей проволокой. Мама впервые увидела наших военнопленных. Их было много, и она подумала, что, вероятно, это конец. Часто там раздавались выстрелы из автоматов, военных грузили на крытую машину и увозили. Были потери и у нас, у гражданских. Подростки собирались убегать к партизанам, их вылавливали и расстреливали на месте.

Примерно в 1980 г. я оказалась в поезде с попутчиком из г. Рославля, разговорились, и вот тогда он сказал, что в 500–600 метрах от лагеря был вырыт ров, куда свозили все трупы. Сейчас на этом месте стоит стелла в память о погибших.

В лагере на первых порах нас выручало «обгоревшее» зерно. Когда угоняли со станции, у всех за плечами были привязаны эти «каши», так их называли. Но все равно болезни преследовали от недоедания, от холода, от антисанитарии. Я и моя тетя Нина заболели брюшным тифом. Правда, немцы давали какие‑то таблетки, но близко к тифозным не подходили. Все мои удивлялись, как я осталась жива, ведь была настолько истощена, что меня заново учили ходить. Когда нас снова стали выгонять из лагеря, опять в неизвестность, маме советовали оставить меня, но она сказала: «Никогда». Несли меня на руках попеременно. Так мы оказались в лагере города Бобруйска. И вновь за колючей проволокой, за высоким забором. Взрослых гоняли на вырубку леса, из которого немцы мостили дороги, хворост разрешали уносить в лагерь, чем и обогревались. Не помню, что мы ели, но помню, что из замерзшей картошки делали «черную тюрю».

Все мое тело было покрыто болячками (нарушение обмена веществ), и еще долго, примерно до 10 лет, я страдала этим заболеванием.

Неожиданно нас стали часто бомбить. Мы радовались, значит, наступают наши, может быть, скоро конец всему. Но до избавления было еще далеко. Фашисты и полицаи выгоняли всех из лагеря по направлению к Минску. Примерно в 60‑ти километрах от Минска был немецкий аэродром, его бомбили. Вот так и застала нас эта бомбежка. Немцы разбежались. Нас приютила женщина‑татарка, не помню как ее звали, но именно она помогла нам выжить, это был конец марта 1944 г. Летом на товарном поезде мы смогли поехать на свою Родину. Вместо станции Занозная было пустое место, ни единого уцелевшего дома, только две землянки, где жили пожилые женщины. Мама решила ехать в Сухиничи, где жили родители моего отца. По приезде стало известно, что бабушка и мой дядя погибли при бомбежке, дедушка умер, а в доме живут две сестры моего отца, они нас и приютили. От отца получили одно письмо в 1943 г., жив или нет – неизвестно.

Жизнь не стоит на месте, уже нет в живых почти всех родителей, родственников, но память хранит все периоды, особенно детское лихолетье. Ничего не проходит бесследно, все отпечаталось, особенно на здоровье. В 37 лет я стала инвалидом, и именно брюшной тиф и дистрофия явились главными причинами заболевания. Я обращаюсь ко всем, кто не изведал этого ужаса войны: берегите свою Родину, свой дом, своих близких, дорожите миром и покоем на нашей земле.

 

Внукам и правнукам