Косточки перечесть

Оглавление

Ганна Шевченко – с.2-25

Дмитирий Трибушный – с. 25-36

Олег Завязкин – с. 36 – 43

Александр Савенков – с. 43-83

Вячеслав Теркулов – с. 83-99

Сергей Шаталов – с.99-106

 Евгений Мокин – с. 106-115

Павел Сердюк – с. 115-125

Наталья Доровская – с.125-141

Иван Волосюк – с. 141-143

Екатерина Сокрута – с. 143-155

Арсений Александров – с. 155-171

Алиса Федорова – с. 171-179

Мария Панчехина – с.179-184

Олег Миннуллин – с. 1843 -189

Александра Хайрулина – с.199-197

Тимур Хайрулин – с. 197 – 203

 

 

Ганна Шевченко

Поэт, прозаик. Родилась в городе Енакиево Донецкой области. Публиковалась в журналах «Арион», «Дружба народов», «Интерпоэзия», «Новая Юность», «Октябрь», «Сибирские огни», «Зинзивер», «Homo Legens», «Новый Журнал» и других изданиях, а также в сборниках и антологиях поэзии и короткой прозы. Рассказы входят в сборники ведущих издательств, включая «АСТ» и «Эксмо».

Финалист поэтической премии «Московский счет», лауреат международного драматургического конкурса «Свободный театр», лауреат премии Gabo Prize Winners (Великобритания) за переводные стихи и Международной премии имени Фазиля Искандера за книгу стихов «Обитатель перекрестка», лауреат Международной литературной премии им. И.Ф.Анненского за повесть «Шахтерская Глубокая», так же повесть вошла в лонг-лист премии «Национальный бестселлер», Автор книг «Подъемные краны» (2009), «Домохозяйкин блюз» (2012), «Обитатель перекрестка» (2015), «Форточка, ветер» (2017), «Забойная история, или Шахтерская Глубокая» (2018).

Член Союза писателей Москвы и Русского ПЕН-центра

Из книги «Домохозяйкин блюз»

 

 

Мне в детстве было многое дано:

тетрадь, фломастер, твердая подушка,

большая спальня, низкое окно,

донецкий воздух, угольная стружка.

Когда на подоконнике сидишь,

то терриконы сказочней и ближе.

Мне нравилась базальтовая тишь

и мертвый флюгер на соседней крыше.

 

А за полночь, сквозь шорох ковыля,

сквозь марево компрессорного воя,

подслушивать, как вертится Земля,

вращая шестеренками забоя.

Охранник Геннадий Сушко

 

С редеющей грядкой последних седин,      
с обтянутым формой брюшком,                 
томится у кассы № 1
охранник Геннадий Сушко.

Он утром увидел ее у стола –
она покупала морковь,
но мимо него, изогнувшись, плыла
ее равнодушная бровь.

В «Пятерочке» цены сегодня смешны
на яблоки и молоко.
Он сделал бы скидку, ушёл от жены,
но образ ее далеко,

как будто она - молодой лимузин,
а он догоняет пешком.
Томится у кассы № 1
охранник Геннадий Сушко.

 

 

Как мамы

 

Мы окна мыли, мыли в октябре,

в окно смотрели,

стёкла мыли, мыли,

мы видели себя на пустыре,

в холодном ветре,

в облаке из пыли,

мы там стояли, на сухой траве,

смотрели на себя в окне немытом,

и думали, что это в синеве

стоят другие,

сгорбленные бытом.

 

Лежал в тумане кабельный завод,

за кочегаркой зарево качалось,

а рядом начинался кислород,

и больше ничего не начиналось,

 

а мы стояли на сухой траве,

дышали пылью и в окно смотрели,

на то, как эти сгорбленные две

маячили в проеме еле-еле

и мыли окна током чистых вод,

размазывая тряпкой по спирали,

 

лежал в тумане кабельный завод,

а мы, как мамы, раму протирали.

 

 

Невеста

 

По мягким полозьям вельвета
плывёт, озаряя углы
невеста, продетая светом
в любовное ушко иглы.

Отец поцелует сердечно
в дизайнерский локон виска
и в море отпустит навечно.

Посмотрит с улыбкою, как
минуя нарядные лица,
плывёт к ней её водолаз,
с цветком в белоснежной петлице
с блестящими кошками глаз.

 

 

***

Заколочен досками колодец,
возле грядок брошены лопаты,
незнакомый и нетрезвый хлопец
курит возле дедушкиной хаты.

Выплывет хозяйка, озираясь -
что хотят дотошные шпионы?
Выплеснет помои из сарая
в бабушкины флоксы и пионы.

Детство отшумело и пропало,
убежало странствовать по нивам,
затерялось в гуще сеновалов,
растворилось в воздухе ленивом.

Лишь стоит за сломанной калиткой,
возле обветшалого крыльца,
нерушимый, крепкий, монолитный,
запах бузины и чабреца.

 

***

В фартуке ситцевом, длинном,

немолодая на вид,

рядом с плитою «Дарина»

женщина с ложкой стоит.

 

Пар воспаряет как птица,          

в грозной своей красоте,

в белой кастрюле томится

суп из куриных частей.

Запах душистого перца

едко щекочет в носу,

варится, варится сердце,

тихо вращается суп.

 

Женщиной быть жутковато —

кухня страшнее войны.

Вздёрнуто тело прихвата

без доказательств вины.

 

Мой холодильник Дима

Это невыносимо,

неопытен, годовал,

мой холодильник Дима

Катей меня назвал.

В окнах творится осень,

плавают облака,

видимо, губы просят

капельку кипятка.

Может быть, в магазине,

где он приобретен,

пластик или резина

были со всех сторон.

Да и сейчас не лучше —

вспорот живот тунца,

в камере сбились в кучу

бройлерные сердца.

Дима, держись, я тоже

маюсь своей зимой,

как мы с тобой похожи,

господи, боже мой.          

 

Домохозяйкин блюз

 

Когда зажигаешь на кухне свет, становится ясно,

где лежат салфетки, где брошено полотенце.

Можно запрыгать от радости, можно запеть чуть слышно

Домохозяйкин блюз под шумок кастрюльный.

 

Сколько воды из крана течёт под камень

сколько воздушных масс над плитой клубится

сколько огня под старой сковородою

сколько земли в цветочных горшках твердеет

 

Не боишься уже, что кто-то крадётся сзади,

и совсем не пугает тот, кто в углу за дверью.

Потому что темнота – это теперь не страшно.

Потому что тьма – это когда лампочка перегорела.

 

 

· * *

Просыпаемся рано, детей одеваем,

на бегу выпиваем свой утренний чай,

из подъезда выходим, в перчатку зевая,

мой хороший ребенок, не озорничай.

Вот Сережина мама, вот Катина мама,

вот Макар завершает детей череду,

показалась Кариночка между домами,

не реви, я сегодня пораньше приду.

 

В полвосьмого темно. Освещают дорогу

фонари: им привычен наш утренний бег,

и ложатся, помалу рождая тревогу,

скоротечные тени на выпавший снег.

 

Мы идем под прицелом бесшумной винтовки,

нас ведет через темень небесный спецназ.

И становится страшно, досадно, неловко,

почему-то становится жалко всех нас.

 

Косточки перечесть                                 

 

Рыба лежит,

дребезжит хвостом,

ерзает животом.

– Ты, – говорит, – не жалей о том,

что я попала в твой дом,

что руки твои в моей чешуе

и запах стоит кругом.

Я полежу на твоем столе,

рядом с твоим ножом

и расскажу о воде, земле,

или еще о чем…

На блюде – отрезанная голова,

стеклянными стали глаза,

но я ведь жива,

все равно жива…

И хочу рассказать

о тихой, медленной

смерти моей,

о дробном дрожании скул,

о том, как старик ходил по песку,

словно по волоску.

Щурился,

в море забрасывал сеть,

и долго-долго тянул…

 

А тебе остается всего лишь съесть,

косточки перечесть…

 

Я пока ещё живая

Сердцелистный, равнобокий, весь в пушистой седине,    

что ты, тополь серебристый, распоясался в окне,

колобродишь, наклоняясь, ветер лапами долбишь —

ты во мне переломаешь всю мечтательную тишь.

 

У твоих корней расселась стайка легких воробьих,

расскажи мне, расскажи мне что-то страшное о них.

Я услышу, испугаюсь, в одеяло завернусь,

и придет ко мне лягушка — перепончатая грусть;

одарит меня прохладой, изомнет мою кровать,

мы с ней будем обниматься и друг друга целовать.

 

Я пока еще живая, мой стишок еще не спет —

если ты меня волнуешь, значит, скоро будет свет.

Тополь, ты такой красивый, как перчатка на столбе,

я ль тобой не любовалась, не молилась о тебе?

 

Всё. Меня не существует. Я распалась изнутри.

Сотвори меня из пуха, белый тополь, сотвори.

 

Пин-код

В банке сказали: возьмете монету

сильно не трите, водите легко,

там под полоскою серого цвета

вы обнаружите новый пин-код.

Вышла из банка. На детских качелях

мальчик качался, скрипели болты,

рядом в «Харчевне» чиновники ели,

терли салфетками жирные рты.

Птицы летели, собаки бежали,

дворники метлами землю скребли.

Вписаны эти мгновенья в скрижали,

или же в ливневый сток утекли?

Город как город. Сроднился с планетой.

Город-инфекция. Город-налет.

Если стереть его крупной монетой,

взгляду откроется новый пин-код.