Николай I. Апогей самодержавия 2 страница

Так асе общественные классы должны склониться в полном доверии перед императорской властью и со действовать, по мере сил, не за страх только, а за совесть, осуществлению ее национально-консервативной программы. Эта программа взяла верх над иными течениями; еще в последние годы александровского царствования, когда, с одной стороны, покинуты либеральные мечтания, а с другой — поднято национальное знамя в вопросах о внешней и внутренней политике. Еще Александр порвал, в последние два-три года своей жизни и царствования, с проектами реформы политического строя империи, круто изменил свое отношение к Польше, отверг зависимость русской политики на Ближнем Востоке от тенденций Священного союза, вернулся к охранительному таможенному тарифу, отступился от вневероисповедной точки зрения в вопросах церковного управления и народного просвещения в пользу православно-церковной реакции. Программой николаевского царствования стали заветы последних лет Александра.

Почти 90 млн. удельных крестьян оставались под управлением, как принадлежность государственных и удельных имуществ; а из остальных 9 млн. надо еще исключить весь состав армии, чтобы получить приблизительное представление, чем собственно только и управляли общие административные учреждения. Сказочное ничтожество и испорченность этой администрации— естественный результат ее бессилия и убогой ограниченности ее общественного веса в среде, где господствовали 272 тыс. земле- и душевладельцев.

Подлинная картина внутреннего состояния России вырисовывается с достаточной полнотой и отчетливостью в официальных документах Николаевской эпохи — в делах комитета министров, во «всеподданнейших» отчетах министров внутренних дел и финансов и т. п. Николай знакомился с этой действительностью, получив к тому недурную подготовку в показаниях декабристов. Можно сказать, что перед ним постоянно вырисовывались все шире и яснее назревшие нужды страны и самой государственной власти. Одним из первых дел его, по завершении процесса декабристов, было поручение так называемому Комитету 6 декабря (1896) рассмотреть все проекты реформ, намечавшихся при Александре I,  разработать предположения о неотложных преобразованиях, особенно в устройстве государственных учреждений и в положении сословий. Затем в течение всего царствования ряд «комитетов» работал над финансовыми, экономическими, правовыми и организационными проблемами, которые настойчиво и остро ставились самою жизнью.

На дне каждого крупного затруднения, встречаемого правительственной властью в управлении страной, в основе каждого существенного вопроса о способах устранения расстройства страны выяснялась, при изучении соответственных данных, роковая для старого порядка проблема о крепостном строе народного хозяйства и всей русской общественности. Выяснялась неразрывная связь всех сторон народно-государственной жизни с фундаментом крепостного права, выступала необходимость капитальной перестройки всего здания на новом основании. Выяснялась необходимость решительной активности правительственной власти, усиления государственного вмешательства в сложившийся строй отношений и в самую организацию местной массовой жизни. От самодержавной власти, принципиально всемогущей, ожидали деятельного преобразовательного почина, при сознании бессилия наличных общественных групп преодолеть сопротивление консервативных элементов и взяться за дело реорганизации страны. Даже среди наиболее «левых» элементов тогдашней интеллигенции сильны: и сознание этого бессилия, и расчет на монархическую власть — в деле реформы. Так, например, Белинский, и не в период пресловутого увлечения «примирением с действительностью», а в 1847 г. и вскоре после своего «революционного» письма к Гоголю, высказывал уверенность, что «патриархально сонный быт весь изжит и надо взять иную дорогу», но первого шага на этой «иной дороге» — освобождения крестьян— ожидал от «воли государя-императора», которая только и может разрешить великую задачу, если только не помешают ей окружающие престол «друзья своих интересов и враги общего блага».

А «друзья своих интересов» умело внушали своему властителю сознание связи этих интересов с его собственными, самодержавно-династическими. Внушали и положительно и отрицательно: и тем, что власть помещичья — необходимая опора власти самодержавной, и тем, что приступ к преобразованию социальных отношений неизбежно приведет к революционному потрясению. Ликвидация крепостного права казалась чреватой большими опасностями для самодержавия. Давняя мысль Карамзина, что «дворяне, рассеянные по всему государству, содействуют монарху в хранении тишины и благоустройства», а если государь, «отняв у них сию власть блюстительную, как Атлас, возьмет себе Россию», то не удержать ему такой тяготы, была крепко усвоена в правительственных кругах. Теоретик николаевской правительственной системы граф С. С. Уваров, министр народного просвещения, утверждал, что «вопрос о крепостном праве тесно связан с вопросом о самодержавии и даже единодержавии: это две параллельные силы, которые развивались вместе, у того и другого одно историческое начало и законность их одинакова»; он говорил о крепостном праве: «Это дерево пустило далеко корни — оно осеняет и церковь, и престол, вырвать его с корнем невозможно». Николай официально высказывал взгляд на дворянство как на «сословие, коему преимущественно вверяется защита («Щит отечества»), носился, однако, с мыслью сделать основой его привилегированного положения землевладение, а не владение крепостными.  В попытке провести разделение этих двух вопросов Николай был под определенным влиянием остзейских порядков, где так называемое освобождение крестьян было проведено без наделения их землей в собственность и с сохранением над ними помещичьей административно судебной власти. Последнее не соответствовало, по существу, автократическим стремлениям Николая. Бюрократизация местного управления более отвечала бы его намерениям. В таком направлении и был сделан некоторый шаг реформой 1837 г.: уезды разделены на станы с назначением становых приставов, как и уездных заседателей, губернским правлением. Но этот шаг не имел продолжения: не только выбор исправников остался за дворянством, но и приставов, и заседателей указано было назначать преимущественно из местных помещиков. Что до владения землей, то Николай объявил помещичью поземельную собственность «навсегда неприкосновенной в руках дворянства», как гарантию «будущего спокойствия». Он пытался, однако, поставить на очередь переход от крепостничества к «переходному состоянию» в проекте положения об «обязанных» крестьянах, по которому помещики, сохраняя право вотчинной собственности, предоставляли бы крестьянам личную свободу и определенную часть земли за повинности и оброки по особому для каждого имения инвентарю. Мера эта, по проекту, разработанному Киселевым, должна была получить общегосударственное значение, независимо от воли отдельных помещиков. Но такие предположения встретили столь раздраженную и настойчивую оппозицию в кругах высшей дворянской бюрократии, что Николай поспешил отступить. Проект нового закона был внесен в Государственный совет в таком измененном виде, который лишал его всякого серьезного значения, а император снабдил его в речи совету и в пояснительном циркуляре министра внутренних дел такими оговорками, которые дали иностранному наблюдателю право назвать все это — «печальной сиеной комедии». В этой характерной речи Николай говорил: «Нет сомнения, что крепостное право, в нынешнем его положении, есть зло, для всех ощутительное, но прикасаться к нему теперь было бы делом еще более гибельным»; «нынешнее положение таково, — заявлял он далее, — что оно не может продолжаться, но вместе с тем и решительные к прекращению его способы также невозможны без общего потрясения». Эти безнадежные слова вскрывают основное положение николаевского правительства: острое опасение каких-либо «потрясений» парализует сознание, что существующий порядок «не может продолжаться». И закон об обязанных крестьянах потерял силу в оговорке, что его проведение в жизнь предоставлено на волю тем из помещиков, которые сами того пожелают, и в пояснении, что он устраняет «вредное начало» александровского закона о свободных хлебопашцах — отчуждение части земли в собственность крестьян, а устанавливает сохранение вотчинной собственности за помещиками и на те земли, какие отойдут в пользование крестьян «обязанных». В итоге — лишь новая победа дворянства над «предрассудком» крестьян, будто при личном их закрепощении они все-таки — подлинные владельцы земли.

Дворянство оказывалось силой, с которой приходится считаться, а не только ею повелевать. Иностранец-наблюдатель находил, что Николай, хоть и достаточно импонирует окружающим, чтобы не опасаться участи Павла I, однако, многим рискует, и малейший ложный шаг на такой скользкой почве может его погубить, ссориться с дворянством русскому государю решительно опасно. И не только потому, что опасно слишком раздражать господствующий класс. Уступчивость самодержавной власти по отношению к дворянству, как и преданность дворянства престолу, — словом, их стремление к солидарности поддерживалось общим их страхом перед опасностью гневного взрыва народной массы. Этот страх заставлял задумываться над необходимостью разрядить напряженную атмосферу реформами, но он же создавал нерешительность в приступе к ним из опасения, что тронуть расшатанное здание значит вызвать его бурное крушение. Брат — цесаревич Константин — настаивал на недопустимости «коренных реформ, изменяющих взаимные отношения между сословиями», так как это поведет-де неминуемо к изменению самых основ государственного строя империи. И так многие тогда думали. Были уверены, что упразднение крепостного права поведет к упразднению самодержавия, что водворение

буржуазного социального строя, на началах гражданской свободы и частной собственности масс, приведет, неизбежно, к буржуазному конституционному государству. А Николай утверждал, что понимает только политические крайности: абсолютную монархию и демократическую республику, а конституционная монархия производит на него впечатление чего-то фальшивого и двусмысленного. Сохранение же русского самодержавия в полной неприкосновенности он считал первым и главным своим долгом.

Оставалось — определить отношения между правительственной властью и дворянством. Николаевское правительство ставит себе двойную задачу: восстановить социальную силу дворянства и выработать из него орудие правительственной администрации. Первой цели должны служить мероприятия, направленные к очистке «первенствующего» сословия от слишком измельчавших и опустившихся элементов путем их поддержки или отсечения. Правительство развивает своеобразную переселенческую политику, наделяя оскудевшие дворянские семьи казенными землями в Заволжье и в Сибири с пособием от казны для установки хозяйства, но, с другой стороны, отдает дворянских детей из семейств, безнадежно опустившихся и экономически, и культурно, в школы кантонистов, взрослых недорослей в военную службу с утратой ими привилегии дворянства. Значение дворянских обществ (губернских и уездных) правительство старается поднять тем, что повышает ценз на право участия в выборах и еще более — на право занимать должности по избранию, предоставляет им выбирать председателей судебные палат и призывает их к сугубой активности в заведовании местными делами с правом обращать к верховной власти заявления о своих сословных и вообще местных нуждах. Зато дворянство должно войти в роль послушного и трудоспособного орудия администрации. Дворянские избранники — лишь разновидность правительственного чиновничества, и служба приравнена к службе государственной. Предводители дворянства — по делам целого ряда «комитетов»: дорожного, по земским повинностям, по рекрутским наборам, народному продовольствию, борьбе с эпидемиями и т. п. — становились помощниками губернских властей в местном управлении. Так называемое дворянское самоуправление всецело вводится в состав бюрократических органов правительства. Правительство настойчиво поддерживает сословность общественного строя также мерами по народному просвещению: разграничивает состав учащихся по школам разных ступеней так, чтобы никто не стремился через меру возвыситься над тем состоянием, в коем ему суждено оставаться», предназначает среднее и тем более высшее образование только детям «дворян и чиновников». Но и тут вся политика направлена к подчинению просвещения охранительным видам правительства с решительной урезкой его широты и свободного развития, ради подчинения образовательных задач школы целям политического обезвреживания общественной мысли.

Реакционные меры к восстановлению разлагавшихся основ сословной государственности были слишком искусственны для прочных и устойчивых результатов. Не могли они остановить ход эволюции, а разве только его замедлить. В рамках устарелого строя русская жизнь шла своими путями в полном противоречии с охранительными началами правительственной политики. Народное хозяйство выходило на новые пути торгово- промышленного развития. Углубляются международные экономические связи. Русский вывоз возрос с 75 до 230 млн. рублей, ввоз с 52 до 200 Рост заграничного торга вынуждает к пересмотру таможенных тарифов ввиду конкуренции с американским сырьем на европейских рынках и для приспособления тарифных ставок к таможенному объединению с Россией царства Польского. Крепнет и осложняется зависимость русской хозяйственной жизни от общеевропейских экономических конъюнктур. Надвигается — особенно в связи с проблемой железнодорожного строительства — вопрос о роли иностранных капиталов в развитии русского капитализма. На юге возникла значительная свекло-сахарная промышленность (первый завод основан в 1802 г., к 1845-му их 206), определялась экономическая Физиономия среднерусского промышленного района, который все больше кормится закупкой хлеба в земледельческих губерниях. Крепостное хозяйство падает и разлагается, уменьшается даже удельный вес крепостных в общем составе населения: 45 на 37 %. Крепнут средние общественные слои. Наперекор правительственным мерам усиливается разночинный состав учащихся в гимназиях и университетах, и к концу николаевского царствования русская интеллигенция в значительной мере теряет свои сословно-дворянский характер, становится мелкобуржуазной, разночинной. Общественная жизнь явно не укладывается в рамки, усиленно поддерживаемые властью. Не укладывается в них и политика самой этой власти. Ей приходится считаться с новыми потребностями страны, поддерживать их, покровительствовать им. И лично император Николай отразил в своих интересах и воззрениях эти новые, окрепшие тенденции русской жизни. Он серьезно увлекался вопросами техники, технического образования, нового предпринимательства, более широкой постановкой вопросов экономической и финансовой политики. Работая с деловитым, но крайне осторожным и глубоко консервативным Канкрином, Николай бывал смелее своего министра финансов, который с преувеличенной опаской относился к проникновению в Россию иностранных капиталов (полагая, что «каждый народ должен стремиться к полной независимости от других народов») и находил, что постройка в России железных дорог несвоевременна; он исходил из представления о России как стране исключительно земледельческой, где надо, конечно, покровительствовать промышленности, но преимущественно добывающей, и то осторожно, «гомеопатическими дозами». Оба они усердно насаждали в России высшее и среднее техническое образование. «Мы довершаем дело Петра», — хвастал сам Николай. За западной наукой командированы группы молодых ученых, так мощно обновивших затем преподавание в Московском университете, да и в других высших учебных заведениях, и создавших заново русскую научную литературу. Приемы этого насаждения были в одном отношении больше допетровские, чем петровские Западные идеи и понятия вызывали острое недоверие и пристальное наблюдение придирчивой цензуры не только книг, но и лекций; целые отделы знания были воспрещены для преподавания, делались попытки насильственного руководства общим его направлением в духе «видов правительства» и казенно-патриотической доктрины. Николай хотел всю культурную работу подчинить строгой, на армейский манер, дисциплине. Порядки и формы военного строя распространены на «корпус инженеров путей сообщения» или на «корпус лесничих», а университетский устав 1835 г. ставит задачу «сблизить наши университеты с коренными и спасительными началами русского управления» и ввести в университетах «порядок военной службы и вообще строгое наблюдение установленных форм, чиноналичие и точность в исполнении самомалейших постановлений». Недаром большинство государственных деятелей вышло при Николае I из военной среды, и даже церковным ведомством он управлял через своего генерал-адъютанта, бывшего до того командиром лейб-гвардии Гусарского полка.

Стремление влить новое вино в старые мехи, притом в такой умеренной дозе, чтобы мехи не пострадали, и укрепить устарелые формы от напора нового содержания всеми силами власти — характерная черта николаевской политики. Более или менее ясное понимание, что нарастающий внутренний кризис неотложно требует творческой работы, парализовано для самодержавия свойственной ему, в такие исторические моменты, «не возможностью помочь себе, не отказываясь от своей сущности» (по выражению Е. В. Тарле). В Николаевскую эпоху разлагались самые основы тех общественных отношений, на которых выросло самодержавие и с которыми оно было связано неразрывными историческими узами. Все более теряя почву под ногами, самодержавная власть пыталась использовать последние возможности устарелого строя, то реставрируя его слишком расшатанные элементы, то напрягая до крайности старые приемы властвования и управления. Шла она «за веком» только в меру социальной и политической безвредности его новшеств. В остром недоверии к общественным силам, консервативным за их вырождение, прогрессивным за их «революционность», хотя бы мнимую, эта власть пытается жить самодовлеющей над общественной жизнью, доводя свое самодержавие до напряженности личной военно-полицейской диктатуры императора.

IV. Бессилие власти

Николай I, несомненно, затрачивал много труда и времени на дела государственного управления и стремился лично и деятельно руководить им. У него не было доверия к, унаследованной от Екатерины и брата Александра, системе бюрократических учреждений. Для этого он слишком хорошо знал внутреннее бессилие бюрократической машины и глубокую испорченность бюрократической среды. Недовольство плохо налаженным и уж сильно разлаженным порядком, недоверие к людям и к общественным группам — психологическая основа николаевского деспотизма. Всякая самостоятельность мысли и деятельности представлялась ему недопустимым «всезнайством и противоречием», и вся надежда была на строгую исполнительность и беспрекословное повиновение.  В министрах он видел лишь исполнителей своей воли, а не полномочных и ответственных руководителей отдельных ведомств. Широко развитая система министерских докладов «на высочайшее имя» по самым разнообразным вопросам давала императору возможность играть роль верховной власти, непосредственно распоряжающейся в стране Он считал своей обязанностью лично разрешать все сколько-нибудь существенные дела и вопросы Компетентность предполагалась как то сама собой. Николай, подобно Суворову, не допускал «немогузнайства» в делах службы, а ведь он на всю жизнь смотрел как на службу, в том числе и на свою правительственную деятельность. Он и выработал себе большую самонадеянность, и всякие вопросы решал краткими и бесповоротными повелениями. По долгу правителя он считал себя сведущим во всяких делах, «каким должен быть всякий в его положении». Известен рассказ о том, как он обошелся с первым государственным бюджетом, какой ему представил на утверждение министр финансов. Николай отнесся к делу с большим вниманием, просмотрел все сметные предположения и собственноручно переправил ряд цифр, означавших размеры предположенных расходов; все это было сделано, конечно, на глаз, по усмотрению и минутному вдохновению. Вся постройка бюджета оказалась сбитой и спутанной. Пришлось министру выяснять монарху, что так, обывательски, нельзя вести государственное хозяйство, и представить на утверждение другой экземпляр сметы, свободный от трудолюбивых, но произвольных поправок. С годами Николай приобрел много сведений и навыков, многое уяснял себе, участвуя в комитетах по разным вопросам, и вырабатывал свои решения с большим вниманием. Но решение всегда оставлял за собой, как самодержец. В существенном он лично направлял свою политику; «он действовал добросовестно по своим убеждениям: за грехи России эти убеждения были ей тяжким бременем»,— записала вдумчивая современница, В. С. Аксакова, в годину его смерти. Когда возникали вопросы более сложные, особенно касавшиеся более или менее существенных преобразований, проекты передавались на обсуждение комитетам из лиц доверенных, по личномy выбору императора. Он следил за ходом обсуждения, влиял на него сообщением своих мнений, но и сам все более вживался в тот дух консерватизма, в ту крайнюю сдержанность перед сколько-нибудь существенными новыми начинаниями, которые все чаще приводили к бесплодному исходу комитетских рассуждений. Если же доходило до нововведений, то намеченные мероприятия осуществлялись обычно в виде опыта в какой-нибудь области государства, а затем вносились в Государственный совет в форме законопроектов, по существу уже одобренных государем, а то просто получали утверждение, помимо совета, резолюцией на министерском докладе. Эти резолюции на докладах, иногда подробные и мотивированные, иногда повелительно-краткие, по делам общего значения или по отдельным казусам, выясняли исполнителям взгляды государя на тот или иной вопрос и указывали основания для решения впредь однородных дел. Это было своеобразное личное законодательство императора, которое носило неизбежно отрывочный и случайный характер. Возникая от случая к случаю, оно разменивало деятельность верховного управления на множество разрозненных распоряжений вместо общей планомерной работы. И в среде высшей бюрократии многие не одобряли такого метода работы носителя верховной власти. Николая упрекали в том, что он правит бессистемно, разбивая личным вмешательством всякую планомерность управления, и забывает, что дело государя — править, а не управлять, общее руководство, а не текущее управление. При Николае особенно ярко сказывалось то свойство самодержавия, которое осуждал еще Александр I за то, что повеления даются «более по случаям, нежели по общим государственным соображениям», и не имеют «ни связи между собой, ни единства в намерениях, ни постоянства в действиях», Но Николай считал управление по личной воле и личным воззрениям — прямым долгом самодержца. Вопросом  государственной важности и судьбы отдельных лиц — сплошь и рядом зависели от личного усмотрения и настроения государя, который в своих резолюциях иногда руководился законными основаниями, а чаще своим личным мнением, полагая, «что лучшая теория есть добрая нравственность».

Самодержавный принцип личного управления государством, помимо установленных учреждений, получил особое выражение в самом строе центрального управления, благодаря первенствующему значению «собственной Его Императорского Величества канцелярии», ближайшего органа личной императорской власти. В первый же год царствования Николай взял в ведение своей канцелярии все дело законодательства, учредив для этого особое— Второе — ее отделение. Тут была выполнена вся работа по изданию Полного собрания и Свода законов; и если, по мысли Сперанского, этим только подготовлялась дальнейшая задача — переработка собранного и систематизированного материала в новое уложение, — то принципиальный консерватизм верховной власти остановил все дело на Своде (если не считать «уложения о наказаниях»), Во Втором отделении велись вообще все законодательные работы и, что еще важнее, через него испрашивались и получались отступления от законов или изменения в них по разным поводам «в порядке верховного управления». В непосредственное заведование своей канцелярии взял Николай и высшую полицию и учредил для этого знаменитое Третье отделение, а в связи с ним — Отдельный корпус жандармов с разделением всей страны на пять (а затем до восьми) жандармских округов. Далее, рядом с Четвертым отделением, ведавшим так называемыми учреждениями императрицы Марии, возникали для разработки отдельных крупных вопросов, как, например, устройство быта государственных крестьян, управление царством Польским или Кавказом, особые временные отделения «собственной» канцелярии и комитеты при ней. Все эти «отделения» были весьма полномочными органами «чрезвычайного» управления, через которые верховная власть самодержавно действовала помимо нормальной системы правительственных учреждений. Из них особое значение получило, согласно всему духу охранительной и подозрительной власти, Третье. Оно ведало «высшую полицию», но понятие это толковалось до крайности широко. Наряду с розыском о «государственных преступниках» (а чего только не подводили под это понятие!), в Третьем отделении было сосредоточено распоряжение их судьбою в тюрьме и ссылке; сюда поступали разнообразные сведения о «подозрительных лицах» — отнюдь не только и политическом отношении, не также уголовном и вообще полицейском; отсюда исходили против них негласные меры надзора и высылки; отсюда следили за всеми прибывающими из-за границы и выезжавшими из России; сюда поступали из всех губерний и жандармских округов периодические «ведомости» о всевозможных происшествиях, о более ярких уголовных делах, особенно о фальшивомонетчиках, корчемниках и контрабандистах, тут внимательно следили за крестьянскими волнениями, расследовали их причины и поводы, принимали меры к их подавлению; тут все усиливалось наблюдение за поведением литературы, так как цензурное ведомство, на обязанности которого было «направлять общественное мнение согласно с настоящими политическими обстоятельствами и видами правительства» само состояло под строгим наблюдением и руководством III отделения, а с 1828 г. сюда была целиком передана театральная цензура. Идеальным требованием III отделения было, чтобы ему, а через него его главе — императору, сообщалось все сколько-нибудь значительное, с полицейской точки зрения, что происходило во всех углах империи. Средствами постоянного притока сведений были донесения жандармских округов и общей администрации. Весь этот пестрый материал докладывался Николаю и вызывал большое его внимание, а часто энергичное вмешательство. «Высочайшие» резолюции то и дело требовали дополнительных сведений по тому или иному происшествию, посылались жандармские офицеры (Николай хорошо их знал и часто указывал, кого именно командировать) с особыми полномочиями для производства расследования на месте или принятия экстренных мер «по высочайшему повелению».

Третье отделение и корпус жандармов стали сильным органом личного осведомления государя обо всем, что в стране происходит, его личного надзора за порядком и за поведением как администрации, так и обывателей. Николай внимательно читал доклады (так внимательно, что даже поправлял описки), вникал в донесения не только о крупных происшествиях, имевших общественное питомце, по также о проделках и похождениях отдельны. лип, попавших с сферу жандармского наблюдения по самым разнообразным поводам; входил в подробности, требуя дальнейшего наблюдения и новых сведений, запросов по губерниям, справок по министерствам, выяснял провинности и самолично назначал виновным наказание, лишь изредка распоряжаясь об отдаче их под суд. Николай держал себя опекуном порядка и попечителем доброй обывательской нравственности, карал их нарушителей административной высылкой, для которой часто сам и место выбирал (Вятку, Сольвычегодск, Каргополь и др.; для неисправимых рецидивистов — Соловки), отдачей в солдаты или в крепостные арестанты, а то и в сумасшедший дом. До жуткости часто применялась эта последняя кара, «сумасшедшие, сосланные для исправления в уме». — явление обычное и стоят рядом с «государственными арестантами».

Более сложные или тяжкие эпизоды передаются военному или уголовному суду и препровождаются судебным учреждениям с внушением: решить незамедлительно, вне очереди; или посылаются на расследование министрам юстиции и внутренних дел, местному губернатору и предводителю дворянства при участии окружного жандармского штаб-офицера. Широкой осведомленностью III отделения Николай пользовался для проверки осведомленности своих министров в круге их ведомств и часто направлял их внимание на разные непорядки.

Деятельность III отделения естественно вызвала обширную практику доносов и частных жалоб. Добровольных доносителей по всевозможным делам нашлось не мало. Воскресло старинное «слово и дело государево» в форме заявлений о «важных государственных тайнах», о которых доносители могут-де сообщить только лично государю. Николай отнюдь не пренебрегал такими заявлениями, вызывал доносителей в Петербург, поручал их опрос III отделению, а при их упорстве разрешал писать лично себе, назначал им денежные награды, хотя случалось иным из них за явно вздорные и шантажные доносы, за назойливость и сутяжничество попадать под арест и в ссылку и даже в сумасшедший дом. Входил император через III отделение и в частные дела обывателей, разбирал их жалобы на обиды и притеснения, споры о наследстве и сложные семейные раздоры, карал детей за непочтение к родителям, отдавал отцов под опеку за мотовство семейным имуществом, содействовал взысканию долгов и т. п. Как в Петербурге Николай любил неожиданно появляться в раннее время в правительственных учреждениях для проверки, на местах ли чиновники и все ли в порядке, так он стремился через своих жандармов заглядывать по-хозяйски во все углы русского быта и держать его под опекой. Самому всюду не поспеть — заменяли доверенные слуги.

III отделение и корпус жандармов должны были как бы разрушить бюрократическое средостение между самодержавной властью и обывательской массой. Николай искал этим путем популярности и доверия. Новые учреждения эти выставлялись как благодетельные для «благонамеренных» обывателей и рассчитывали на их поддержку. Инструкция корпусу жандармов возлагала на них обязанность выяснять и пресекать злоупотребления, защищать обывателей от притеснений и вымогательств чиновничества, отыскивать и представлять к наградам «скромных вернослужащих» и даже «поселять в заблудших стремление к добру и выводить их на путь истинный». Жандармские офицеры должны были искать доверия всех слоев общества и внушать населению уверенность, что через них «голос всякого гражданина может дойти до царского престола». Развертывалась широкая картина — централизованного в общегосударственном масштабе полицейского надзора, переходящего в активную опеку, активного в собирании сведений и во властном отклике даже на меткие житейские происшествия и поступки.