Николай I. Апогей самодержавия 7 страница

Экономическое и административно-политическое значение вотчинного землевладения растет и крепнет в северной Руси в течение следующих столетий. Роль монастырского и боярского землевладения весьма значительна в нараставшем процессе внутренней колонизации Великороссии. Это землевладение врезывается клином в волостные территории, то подымая целину на земельной заимке в не размежеванных пустошах, то захватывая земли и угодья, которые волость  из века считала своими. На первых порах такие захваты часто и не вызывали возражений со стороны волостных общин. Но, разрастаясь и умножая свои починки и новые деревни, вотчинное землевладение постепенно все более утесняло развитие, всегда более медленное, волостного хозяйства, крестьянское пользование угодьями и новинами. И, кроме земельного захвата, наступление вотчины на волость принимало иные формы — скупки у отдельных членов волости разработанных (жилых») участков богатым соседом, перехода на его землю части волостного населения ради «помоги», «ссуды» и покровительственной защиты Теряя и земли, и угодья, и живую силу, крестьянская волость, сторона более слабая как экономически, так и социально. пыталась найти защиту в обращении ко княжеской власти с жалобами на то, что «деревни и пустоши волостные разымают бояре, митрополиты и монастыри за что расходятся за бояр и за монастыри и за иных владельцев волостные «жильцы», бросая свои участки в пусте» и тем ослабляя трудовую, и стало быть, и платежную силу волости.

Но вотчинное землевладение имело слишком большое значение для самой княжеской власти, чтобы она могла стать на сторону волости в этом конфликте боярщина, по выражению Н. П. Павлова-Сильванского, действительно, была институтом не только землевладения, но и управления. Развитие вотчинного землевладения с присущей ему вотчинной властью стало существенным моментом в организации боевой силы и хозяйственных средств княжества рядом с дворцовым и наместничьим управлением. Боярство и духовенство — две живых и влиятельных опоры великокняжеской власти — могли особенно рассчитывать на ее заботу о своих интересах, об укреплении их социальной силы. А в то же время — дать им опору в своей власти значило для великого князя усилить свои связи с руководящим общественным слоем и свое влияние на него. Обе эти задачи великокняжеской власти определяют существо политики жалованных грамот.

Духовные и светские вотчинники находят правовое основание для своих земельных захватов за счет волостных общин в великокняжеских пожалованиях. Великий князь (а по местным княжениям такова же практика других князей) выдает духовному учреждению или своему боярину жалованную грамоту с разрешением произвести заимку в той или иной волостной околице, пользоваться местными угодьями, занять под свое хозяйство запустелые волостные участки, приобрести покупкой волостную деревню или новину, разработанную поселенцем на волостной территории, и т. п., запрещая притом старосте и крестьянам чинить какое-либо препятствие. Нередко такие жалованные грамоты получались для утверждения осуществленных на деле заимок и приобретений. И в случае попытки спора народное обычное право неизменно отступает перед вотчинным правом жалованных грамот. Жалуя право на заимки, княжеские грамоты разрешают и колонизацию пустошей призывом поселенцев, преимущественно «из иных княжений», с оговоркой — не сманивать местных волостных тяглых людей: но практика была шире этих стеснений, и «тутошние люди» продолжали притекать на вотчинные земли.

Тщетно пыталась княжеская власть бороться с расхищением тяглых земель и людей; в договорах XIV в. князья уговаривались не покупать земель, обложенных данью, и не отвлекать с них крестьян в свою службу, тем более ставили преграду таким действиям вотчинных владельцев. Но жизнь и эти попытки обессилила,

Как ни ревниво относились князья к своим правам и доходам, великокняжеская власть развивала свои пожалования, нуждаясь в боярской силе, и раздавала боярам дворцовые имения не только в кормление, но и в вотчину, а также населенные земли с тяглыми волостными крестьянами. Но эта последняя практика развернулась во всю ширь только позднее — в XVI и начале XVII в., с развитием поместной системы. Однако отдельные примеры пожалования населенной земли монастырям и служилым князьям встречаются в раннюю пору (первый пример относится к 1130 г. — жалованная грамота князей Мстислава Владимировича и сына его Всеволода новгородскому Юрьевскому монастырю) и имеют характер отчуждения не земельного владения, но княжеских прав и доходов в данной волости, поскольку, впрочем, такое различение возможно при данном укладе отношений.

Колонизуя занятые земли, крупные вотчинники заселяли их свободными поселенцами, кто им бил челом, во крестьянство. На вотчинной земле эти свободные элементы сходились с исконной несвободной и полусвободной рабочей силой вотчинного землевладения Их объединяла не только общая хозяйственная организация, но и общее подчинение вотчинной власти. Великокняжеские жалованные грамоты утверждают право владельца на вотчинный суд и расправу, освобождают население вот чины от подчинения органам наместничьего суда и управления (так называемые невъезжие и несудимые грамоты). Вопреки довольно распространенному мнению, надо признать установленным, что эти грамоты не создавали новых прав и привилегий, а. согласно заключению, какое высказал еще К. А. Неволин, только подтверждали тот порядок, который существовал сам собой и по общему правилу с древнейших времен. Однако формулировка этих старых прав и их определение в жалованных грамотах ставила их на новое основание и в новые условия. Признание, что для прочной действительности прав нужно пожалование от княжеской власти, делало их производными от княжеской воли, как источника всякого признанного права; средневековое понятие пожалования вело и с другой стороны к установлению зависимости этих прав от княжой воли: пожалование налагало обязанность верности и могло быть обусловлено определенными требованиями. Великокняжеская власть использовала практику выдачи жалованных грамот для проведения в жизнь воззрения, что права грамотчиков подчинены ее верховной воле, а обычный порядок возобновления грамот при каждой смене правителей, с одной стороны, и вотчинников— с другой, — для постепенного пересмотра грамот по их содержанию, с общей тенденцией к ограничению предоставленных грамотчикам льгот и привилегий. Так жалованные грамоты, давая крупным землевладельцам опору по отношению к другим группам населения, ставили в то же время вотчинную власть в подчиненную зависимость от власти великого князя, делали ее из самодовлеющей — делегированной путем милостивого пожалования.

Вся эта эволюция отношений направлена к разрешению коренного противоречия между вотчинной властью князя над всей территорией его княжения и вотчинными же правами крупных землевладельцев. Весь строй этих прав был настолько близок к княжескому властвованию над территорией и населением, что связь боярщины с княжеством, казалось, держится только на личной вольной службе ее владельца князю. Право отказа от этой службы и отъезда с нее грозило поэтому нарушением целостности самой территории княжества.  В наших источниках мало свидетельств о том, что русское средневековье знало отъезды с вотчинами» не только служилых князей, но и вольных слуг; это потому, что наши источники относятся преимущественно к Московскому княжеству и к эпохе быстрого усиления великокняжеской власти. Отъезд с вотчинами был рано подавлен, и великим князьям оставалось лишь устранить их запоздалые пережитки в великорусских политических захолустьях, постепенно входивших в его прямое управление, где дольше держалась изжитая старина. В тех документах, по которым мы изучаем эти отношения, органическая связь вольной службы с вольным вотчинным землевладением уже порвана: боярин-отъездчик может служить другому князю, сохраняя вотчинные владения по месту прежней службы, но его вотчины «тянут судом и данью по земле и по воде», т. е. не выходят из политического состава территории покинутой князем, и сам боярин обязан в случае вражеского нападения лично и с людьми своими явиться на ее защиту. Боярская служба врастает в землю, крепнут ее связи с территориальным господством княжеской власти.

В XIV и XV столетиях договоры между князьями озабочены закреплением боярской службы за княжествами.  Великие князья проводят в них, по мере возможности, подчинение всей воинской силы мобилизации и военному командованию по месту землевладения, а не личной службы; подчиняют своему контролю боевую службу бояр младших княжений, входивших в состав территории великого княжества, добиваются права карать уклоняющихся от нее.

Связь службы с землевладением была основой всего строя средневекового военного дела. Служилые князья и бояре приводили в великокняжеское войско отряды вооруженных людей, набранных из населения их вотчин. Личный отъезд боярина с княжеской службы не мог и не должен был сопровождаться отливом вотчинной ратной силы. На почве связи службы с землёй должно было разрастись постепенное подавление права свободного отъезда. Оно с необходимостью вытекало из отрицания отъезда с вотчинами. Правда, междукняжеские договоры долго продолжают гарантировать право личного отъезда вольных слуг; но эти формулы, несомненно, пережили, как и многое в договорных грамотах, живое значение соответственных явлений. Пережитки личного отъезда считались терпимыми между дружественными и родственными князьями, между великим князем и его младшей родней, но основная масса вольных слуг право его утратила путем договорного отрицания отъезда «слуг под дворецким», т. е всего личного состава княжого двора; проведено в договорах и отрицание отъезда с вотчинами крупнейших владельцев — служилых князей: для них объезд вырождается в бегство за рубеж с утратой всех прав и связей. Скудость наших исторических источников не дает полной картины упадка права отъезда, этой гарантии вольной службы. Но упадок этот является законченным во времена Ивана Ш. Те «записи о неотъезде», которым историки обычно придают столь решительное значение в этом вопросе, — явление исключительное. При Иване III такая запись взята с князя Даниила Дмитриевича Холмского в 1474 г, когда его родной брат Михаил еще сидел на своем Тверском уделе; при Василии III записи взяты с пленника — литовского воеводы князя Константина Острожского, с князя Василия Шуйского, князей Вельских, Ивана Воротынского, Михаила Глинского, двух князей Шуйских, Ивана и Андрея, и  Федора Мстиславского — всё недавних слуг великокняжеской власти.  Этими «записями» ликвидируются последние проблески идеи свободного отъезда; эти «укрепленные грамоты» обязывают служилых князей к безвыходной пожизненной верной службе в рядах московского боярства, в составе великокняжеского двора. И московское боярство — титулованное и нетитулованное — принимает их в свою среду групповой порукой за их будущую верность своему государю. Записи эти только и понятны на фоне представления об общем закреплении боярства на великокняжеской службе, с которым в противоречии стояли попытки новых пришлых магнатов считать себя, по старине, вольными слугами.

Во второй половине XV в. вотчинное землевладение и вольная служба склоняются перед вотчинным единодержавием государя великого князя. Бояре, дети боярские и дворяне великого князя одинаково «невольные» его слуги, и эта смена основных начал политического строя осмысляется в общественном сознании эпохи не как смена вольной личной службы состоянием обязательного подданства государственной власти, а как переход ее в личную зависимость, полную и безусловную, которую и стали в XVI в. означать, называя всех служилых людей «государевыми холопями». Барон Сигизмунд Герберштейн, дважды — в 1517 и в 1526 гг, —приезжавший в Москву послом от императора Максимилиана, был поражен державным самовластием великого князя Василия III. «Властью, которую он применяет по отношению к своим подданным—так записал Герберштейн свои впечатления в «Записках о Московитских делах» — он легко превосходит всех монархов всего мира; и докончил он также то, что начал его отец, а именно: отнял у всех князей и других владетельных лиц все их города и укрепления; всех одинаково гнетет он жестоким рабством; так что, если он прикажет кому-нибудь быть при его дворе, или идти на войну, или править какое-нибудь посольство, тот вынужден исполнять все это на свой счет; он применяет свою власть к духовным так же, как и к мирянам, распоряжаясь беспрепятственно и по своей воле жизнью и имуществом всех».

Вотчинное самодержавие выступило перед наблюдателем-иностранцем в первой четверти XVI в. вполне сложившимся явлением. Собирание княжеской власти, связанной обычно-правовыми отношениями, не только объединило ее в московском единодержавии, но высвободило ее из пут «старины и пошлины» на полный простор самодержавного властвования. Государь князь великий распоряжается «по своей воле» личными силами и материальными средствами всего населения, «жизнью и имуществом» всех. Эта полнота власти легла в основу большой организационной работы, какая выполнена правительством Московского государства в XVI столетии.

В эпоху господства вольной службы связь между князем и его боярами была столь же личной, основанной на челобитье в службу и прием в союз княжеского покровительства, как в древнерусских дружинных отношениях. Княжие мужи древней Руси обособлены от массы населения в отдельную социальную группу под властью и опекой своего князя. Он их защитник, карает преступления против их жизни и личной неприкосновенности повышенной карой, ему они подсудны помимо судов обычного права, в нем источник их материального содержания и обеспечения. Эти стародавние отношения в дальнейшей эволюции определили особое положение боярства перед княжеской властью. Личная служба вела к личному подчинению. В пору процветания вольной службы это личное отношение к княжеской власти носило характер привилегии. Крупные землевладельцы, как служилые, так и духовные, изъяты из подчинения органам княжеской администрации; они со всем населением своих вотчин подвластны только самому князю и подсудны только центральному княжескому суду. Жалованные грамоты закрепляют за вотчинным землевладением характер княжеского пожалования, определяют объем и состав прав и привилегий вотчинника. Это грамоты льготные. Они дают вотчине льготу в уплате дани и всяких пошлин, усиливая колонизационную мощь крупного землевладения. Но среди великокняжеских грамот редки тарханы, т. е. грамоты, дающие полную финансовую льготу; по-видимому, такие грамоты — явление сравнительно исключительное и давались только особо влиятельным и выдающимся духовным учреждениям. Обычный тип пожалования — срочная и неполная льгота. Неполной льгота бывала в двух отношениях: с одной стороны, она обнимала не все трудовое население вотчины, а только новоприходцев или давала им, по крайней мере, более обширную льготу, чем основному населению вотчины — ее старожильцам; с другой стороны, льгота не исключала обязанности вотчины нести «дань неминучую», свою долю сбора на ордынский «выход» и другие татарские «подати»; а давалась льгота на срок в 5—10 лет, с тем чтобы по истечении этого срока льготные поселенцы потянут повинности вместе со старожильцами — «по силе», т. е. в меру платежной способности, определяемой при разверстке сбора «по животам и промыслам» между крестьянами данной вотчины общей наложенной на нее суммы. Так жалованные грамоты определяют не только  льготы, но тем самым и повинности вотчины.

Постепенное объединение власти над Великороссией в руках московского великого князя стянуло к Московскому центру все великорусские боярские силы. Москва для всего боярства не только служилое и административное, но и бытовое средоточие. Личные слуги великого князя входят в состав его двора и, вне моментов служебной деятельности на воеводствах и наместничествах или в посольских посылках, живут в Москве, под рукою у великого князя. Это землевладельческая аристократия, насквозь служилая, связанная всеми основными своими житейскими интересами с деятельностью правительственной власти. Крушение боярской вольности было подготовлено таким правительственным значением боярского класса и только укрепило его тесную связь с великокняжеским двором.

Великий князь, по-старому, держит землю с боярами своими и формально, как с личным составом верхов своей правительственной организации, и реально, опираясь на социальную силу крупного землевладения, охраняя в боярстве организующую силу своего властвования, великий князь проводит в жизнь полное подчинение всего боярского класса своей госудаоской воле настойчивыми и часто крутыми мерами. Отношения складывались надвое, противоречиво и были чреваты рядом упорных и гневных конфликтов.

Объединение боярства всей Великороссии при дворе великого князя создало сильный количественный рост этого высшего слоя великокняжеских слуг, но в то же время глубоко повлияло и на изменение его социального состава. Его исконное ядро — старое боярство московского двора устояло в основном своем личном составе. К нему примкнули, прежде всего, служилые люди князя, сошедшие в боярское положение после утраты последних остатков прежней политической самостоятельности. Но из прежнего боярства местных политических единиц — великих и удельных княжений или новгородского народоправства — только удачливые верхи вошли в состав высшего столичного класса; остальные, большинство, — «захудали» в рядах провинциального служилого люда, у себя ли на родном корню или перекинутые суровой великокняжеской волей на новые места службы и землевладения.  В. О. Ключевский дает приблизительный подсчет, по которому выходит, что в XVI в. на 200 боярских фамилий едва ли наберется 40, которые восходят к старому московскому боярству начала XV в., а если считать по лицам — на 200 бояр придется около 70-ти нетитулованных. Такому преобладанию титулованного боярства, так называемых княжат, В. О. Ключевский придал решительное значение в истории отношений между боярством и царской властью, поясняя боярские притязания на видное и влиятельное участие в правительственной деятельности традиционными навыками к власти потомков вотчинного княжения: «Предание власти не прервалось, но преобразилось: власть эта стала теперь собирательной, сословной и общественной, перестав быть одиночной, личной и местной». В основе правительственной роли боярства в Московском государстве лежит, стало быть, «непрерывность правительственного предания, шедшего из уделов». Эта эффектная формула, однако, не уяснила, а только прикрыла более глубокое существо изучаемых исторических отношений. Тот же образ «государя над всеми государями Русской земли» тешил в свое время воображение молодого царя Ивана Грозного, который писал шведскому королю: «Наши бояре и наместники, извечных прирожденных великих государей дети и внучата, а иные ордынских царей дети, а иные с польской короны и Великого княжества Литовского братья, а иные великих княжеств тверского, рязанского и суздальского и иных великих государств прироженцы и внучата, а не простые люди». Не видно, чтобы при дворе московских самодержцев чуяли опасность в политической притязательности, порождаемой памятью о княжеском происхождении знатнейшего боярства. Корни тех боярских притязаний, с какими подлинно пришлось считаться власти московских государей, старше и глубже, что, кстати сказать, выяснил сам В. О. Ключевский в одной из глав своей «Боярской Думы».

Вся правительственная деятельность великого князя издавна протекала в определенных, привычных формах. Характернейшая среди этих обычных форм княжеской деятельности и решение вопросов уставных и административных: осуществление личного княжеского cудa в боярском совете. Владимир Мономах в своем «Поучении детям» внес в расписание обычного княжеского дня постоянный момент: «Седше думати с дружиною или люди оправливати» и уставы свои вырабатывал, созывая на совещание свою дружину. Практика эта держится устойчиво через ряд столетий, крепнет и развивается. Иван III законодательствует в той же обстановке, в какой Мономах создал свой «устав о резах»: Судебник 1497 г. «уложил князь великий Иван Васильевич всея Руси с детьми своими и с бояры»; а в Судебнике Ивана Грозного читаем о новых узаконениях: «А которые будут дела новые, а в сем Судебнике не писаны, и как те дела с государева докладу и со всех бояр приговору вершатся, и те дела в сем Судебнике прописывати». По образовании обширного Великорусского государства великие князья использовали стародавний обычный прием для организации своего центрального, высшего управления. Они вели его при постоянном участии «боярской думы», созывая в одну из палат своего дворца то «всех бояр», то отдельные их группы, когда обсуждению подлежали либо специальные вопросы, либо более интимные, «тайные» дела политики, когда требовалось отнестись с некоторою осторожностью к тому, кого призвать на такую «думу». Обычны были и совещания с митрополитом и окружавшим его «освященным собором» епископов и игуменов, расширенные по составу соединенные собрания князей, бояр и духовенства, и, наконец, в случаях особой важности, созыв со всего княжения бояр-кормленщиков и даже второстепенных служилых людей, опытных в ратном деле. Так Иван III в 1471 г. выяснил план большого похода на Новгород в многолюдном собрании, куда призваны все епископы, князья, бояре, воеводы и все воины, носители боевой силы великого княжения.

Весь этот служилый люд, к которому примыкали и «государевы богомольцы», мог и должен был чувствовать себя правящим классом. Тем более его боярские верхи, постоянные участники всех решений и действий великокняжеской власти. Была ли эта правительственная роль боярства его правом или обязанностью? Прежде всего, она была обычным, шедшим из давней старины, нормальным явлением жизни. Древнерусское общественное мнение, поскольку оно нашло выражение в памятниках письменности, видело в сотрудничестве с князьями-правителями старшего, опытного в ратных, судных и расправных делах боярства гарантию правильного хода управления. Зато оно возлагало на княжеских бояр большую ответственность. Письменность средневековой Руси богата обвинением бояр, княжьих советников, за неудачи внешней политики, за усобицы между князьями, за притеснение народа, за все пороки правительственной работы. И сами князья завещали сыновьям слушать старых бояр, которые хотели им добра и верно служили, а в договорах уславливались не слушать «лихих» советов и строго карать боярские интриги, из-за которых возникали ссоры и междоусобия князей. Недаром летописец-москвич вложил в уста Дмитрию Донскому такие слова его предсмертной речи: «С вами, — говорит он тут боярам, — держал я Русскую землю, с вами мужествовал на брани, укрепил великое княжение, защитил свою вотчину, под вами держал города и великия области, с вами делил скорбь и радость и почитались вы у меня не боярами, но князьями земли моей».

Старинные традиции близкого сотрудничества бояр во всех делах и интересах великокняжеской власти получили особое значение в организации Московского государства Его рост вызвал неизбежное усложнение всей правительственной работы, которая потребовала ряд организационных мероприятий. Время Ивана III — эпоха крупных административных преобразований и продолжения нового законодательства. Судебник 1497 г., имел основной задачей реформу центрального московского судоустройства. «Суд великого князя» стал обширным ведомством, к которому стянут суд по всем делам над привилегированными землевладельцами, духовными и светскими, а по важнейшим делам и над населением их вотчин; к нему же восходят в порядке доклада дела из наместничьих судов. «Суд великого князя» был лишь формально его самоличным судом, и формула «сужу аз, князь великий, или кому прикажем» приобрела значение централизации в Москве обширного круга судных дел, в зарождавшихся учреждениях приказного типа. Эволюция от архаических приемов личного судоговорения великого князя или его более или менее случайного заместителя к более упорядоченным формам судоустройства отложилась относительно завершенной в определении Судебника Ивана Грозного: «Суд царя и великаго князя судити боярам и окольничим и дворецким и казначеям и дьякам»; но первоначальная ступень новой организации великокняжеского суда установлена уже в Судебнике Ивана III: «Суд судити боярам и окольничим, а на суде быти у бояр и у окольничих дьякам». Слагаются своего рода судебные присутствия определенного состава и с определенной компетенцией. В идее весь этот суд есть суд великого князя, как и все управление есть его «государство», которое осуществляется боярами, кому из них какое дело «приказано» ведать именем великого князя, отрасль ли его дворцового хозяйства, или область его владений, или определенный круг вопросов из всего его «государева дела».

Вся деятельность этого управления построена на предпосылке личной власти и личной деятельности государя: в нем источник всех полномочий, в нем центр руководства и наблюдения за ходом всей правительст венной работы. Организуется он в порядке поручения отдельных ее моментов доверенным заместителям великокняжеской власти и исполнителям его воли — боярам. Это поручения-приказы, которыми создаются полномочия то отдельного лица, то боярской комиссии, то боярина с помощниками, дьяками и подьячими, временное или длительное, постепенно отвердевающее в присутственное место, в приказ-учреждение. Правление великого князя с боярами вступает на путь эволюции от устарелых форм властвования к элементарному строю государственного управления, который постепенно отливается в новые формы бюрократического типа. Два столетия пошло на медленное постепенное развитие этой новой системы; но его зачатки в эпохе Ивана III. Этой эпохе принадлежат первые опыты устройства центрального управления и перестройки на новом основании соотношений между центральной властью и органами областного управления. Важнейшее из условий, какими определился характер этих опытов государственного строительства и их общий, во многом неожиданный, результат в XVI в., составляло устойчивое правительственное значение боярства, «прирожденных» слуг государя великого князя.

Приспособление боярства к строю зарождавшейся новой системы управления и новых порядков государевой службы глубоко повлияло на его положение. Возникает, по необходимости, более точное, служебно-формальное, правительственное его определение; строже проводится его отграничение от других слоев служилого класса.

В Судебнике 1497 г. термин социального быта — «боярин» получает своеобразное, должностное, и правительственное значение, в связи с понятием «боярского суда». В областном управлении различаются наместники, за которыми кормления с боярским судом и такие, которые держат кормления без боярского суда. Только первые определенно названы боярами, словно «боярский суд» и составляет существенный признак боярства. Попытка В. О. Ключевского определить этот боярский суд как суд «по боярским делам» крайне искусственна по приему и только отклоняет от верного понимания постановлений Судебника. Ближе к нему комментарий Н. И. Ланге, который отождествил этот боярский суд с тем, какой производили в Москве введенные бояре по приказу великого князя. Тождества между ними, конечно, нет, но боярский суд Судебника — дальнейшее развитие суда введенных бояр. Его нельзя определить перечнем дел, ему подсудных. Ряд статей Судебника говорит о боярском суде как суде по всяким жалобам, о суде, где можно «досудиться» до судебного поединка и до смертной казни, суде в тяжких преступлениях и в заемных делах. Для ряда дел роль судящего боярина в рассмотрении и утверждении «докладного списка; это ясно указывает, что боярский суд — суд высшей инстанции, суд великокняжеский, центральный, которому надлежит решать важнейшие дела, подвергать ревизии и утверждению приговоры, восходящие в порядке доклада от судей, у которых кормления без боярского суда; красноречивую иллюстрацию такого значения боярского суда составляет равенство пошлин, какие в нем взимаются, с теми, что назначены для личного суда великого князя. Боярский суд только особая форма центрального, великокняжеского суда. Такое его определение кажется противоречащим существованию «боярского суда» наместников — областных правителей. Но Судебник недаром ставит «боярский доклад» (московский) наряду с «наместничьим докладом» (по городам) — докладом наместнику-боярину, за которым кормление с судом боярским. Перед нами особенность правительственного строя эпохи, когда компетенция связана не с учреждениями, безлично организованными, а с личными приказами и поручениями. Отпуская на наместничество своего введенного или думного боярина, великий князь давал ему полномочия боярского суда, те самые, в осуществлении которых состояла деятельность боярина в Москве. — явление, весьма обычное и в средневековых государствах Западной Европы.  Пройдут годы, и Судебник Ивана Грозного ограничит полномочия боярского суда по наместничествам в пользу окрепших центральных учреждений и сильно затруднит понимание боярского суда исследователям, которые попытаются построить его определение на признаках, взятых из разных эволюционных моментов изучаемого явления. Но при Иване III широта полномочий кормленщиков вызывает только стремление сосредоточить высший суд в руках доверенных лиц, тесно связанных с дворцовым верхом, и поставить более определенно дело контроля: с одной стороны, в порядке доклада, с другой — в подтверждение обязательного присутствия на суде судных мужей — крестьянских выборных властей и лучших мирских людей, чем обеспечивалась и возможность проверки данных доклада. В то же время великокняжеская власть принимает меры к тому, чтобы саму наместничью должность поставить в более определенные правовые рамки. Широкое пожалование кормлением должно смениться большей регламентацией прав и порядка деятельности кормленщика. Таково значение «уставных грамот» наместничьего управления, которые появляются в правление Ивана III. Их идея пришла из области новгородского владения. Когда великий князь Василий Дмитриевич на время овладел волостью Великого Новгорода — Двинской землей, он склонил двинян «задаться» за великокняжескую власть, обеспечив им элементарную законность в управлении своих наместников тем, что пожаловал населению Двинской земли особую грамоту, по которой наместники обязаны «ходить» в своей судебно-полицейской деятельности и сборе доходов; эта уставная грамота выдана населению Двинской земли как грамота, охраняющая его от наместничьего произвола. Когда Иван III принудил Новгород отказаться от договорных отношений к великокняжеской власти, он ответил отказом на челобитье новгородцев дать им подобную охранную («опасную») грамоту, определяющую основы той «пошлины», какую должны соблюдать наместники в деле управления, но позднее и сам он, и его преемники широко использовали практику выдачи областному населению уставных грамот, ставящих предел наместничьему произволу.