Россия – родина динозавров

 

- Бабушка, а я трех динозавров поймал!

-...

- Вон они в банке из-под варенья сидят... -

Бабушка посмотрела и правда: в большой стеклянной банке сидели три ящерицы...

- Ну, ты их отпусти, зачем мучить.

- А я и не мучаю, вот изучу и отпущу.

- А как ты изучать будешь?

- А вот по картинкам из энциклопедии. Определим, кто есть кто и готово дело.

- Э-э, да энциклопедия у нас в городе осталась.

- Зато есть книжка «Плутония», помнишь, ты мне читала! Там такие же динозавры нарисованы.

- Да, это Обручева книга. Но ящерицы-то тут при чём?

- А помнишь, ты читала, что в старину всё было большим: муравьи там – целый метр, а стрекозы и того больше. Они же не вымерли, а стали в сто раз меньше... И динозавры, я думаю, стали в сто раз меньше. Вот не вымерли, а уменьшились и теперь прикидываются ящерицами...

-...

- А помнишь, я тебе читала книжку дьякона Андрея. Там рассказано, что во время потопа Ной динозавров с собой не взял в ковчег и они все утонули.

- Что ж он такой злой, что ли... Да ладно, Бабушка, это всё сказки, я уже большой. Ну, утонули б земные динозавры, а морские куда б делись – они в море живут?

- Да... но есть ещё научная теория, что динозавры вымерли от изменения климата. От похолодания то есть...

- Да ну, маленькие вот не вымерзли, а большие вымерзли? Да и морские, опять как же – им-то что климат... в теплых морях... Я так, бабушка, думаю, что никуда они не вымерли, а просто уменьшились, как вот муравьи там, жуки всякие.

Тем Временем Петька отыскал книжку «Плутония» и стал рассматривать картинки.

- Вот видишь, это - стегоцефал, а это два - цинодонта.

Динозавры в банке прислушались к Петькиному голосу, притихли, словно поняли, что это о них. Потупились виновато – разоблачили их, значится... Попались, голубчики...

- Бабушка, а если мы им тут условия создадим: тепло там, витаминами кормить будем... Как ты думаешь, они обратно вырастут?

- Ох, долго ждать придётся, Петенька... А потом, знаешь, ну вот, допустим, - вырастут в сто раз. Это где ж мы такую банку возьмём? А?

Ты уж, правда, выпусти их лучше – пускай маленькими бегают: оно спокойней будет... – И Петька пошел отпускать динозавров на волю.

 

Кузька и Пушок

 

Жили у меня звери такие: Кузька и Пушок. Первый это кот, а второй – собак, дворянского звания. Я про них много насочинял в стихах. Просто героические личности, то есть морды. Но это в стихах. А вот если без фантастики – чистой прозой, как на духу, то морды весьма вороватые. Вот одна картинка...

Я поставил картонку с яйцами на холодильник. Пушок дремлет на коврике внизу – ни малейшего проявления коварства. Я сижу на кухне, но через зеркало в коридоре всё вижу. Сижу, жую... Кузька осмотрелся: прыг на стул, со стула - на тумбочку и уже на холодильнике. Опять осмотрелся – прям, Штирлиц – но в зеркало меня не видит... и тихонько так одно яйцо лапой кувырк на пол. Чпок – разбилось. Посмотрел вниз, осмотрелся снова и спокойно, с чувством выполненного долга, распушив хвост, идет не спеша: тумбочка – стул – пол... Э-э-э, в таком деле не спеша нельзя... Пушок, когда перед носом у него: чпок! – глаз моментально распющил, чуть привстал – о-о-о-па! – моменто жоро, как говорили древние римляне, - и снова занял ту же позицию на коврике. Я, мол, сплю и ничего не ведаю... Кузька спустился и... просто заклинился в недоумении: скорлупа пустая – никакого намёка на содержимое не обнаруживается. Подумал он крепко, только, что лапой в затылке не почесал, посмотрел вокруг, на верх посмотрел и довольно быстро: прыг, прыг – опять на холодильник. Снова оглянулся и снова аккуратненько так лапкой яйцо кувырк! Оно – чпок! – естественно. Посмотрел вниз, убедился, что всё нормально: желток на полу – видно отчётливо. И снова не спеша, оглядываясь, шествует вниз... Результат такой же! Абсолютно сухая скорлупа! Пушок спит – вне подозрений. Опять заклинило Кузьку. Долго он обнюхивал, вертел головой – просто мистика какая-то! Смотрю, как побитый, поплёлся на верх... И снова со всеми ритуалами, мягенькой своей лапкой яичко – чпок!..

И в третий раз такой же результат!!! Мне смешно, а Кузька чуть не плачет... Чем бы это всё кончилось – не знаю: на четвертый раз я не выдержал и высунулся в коридор: я ведь тоже яичницы хочу. Дал одно яйцо Кузьке – просто в ступоре человек, котяра то есть. Ох, вороватая морда, но что б его так объегорили – в первый раз! Пушок продолжал спать: открыл один глаз – глянул на меня, зашевелил бровью туда-сюда – о-о-о, - сама невинность.

А вообще он добрый песик, замечательный – тут просто уж никак удержаться невозможно, когда тебе под нос – чпок-чпок – яйца роняют...

Осталось шесть штук.

 

Кто как кричит

* * *

Я зашел в лес – слышу, никак маленькие девчонки кричат: и – и – и! То ли беда какая и надо бежать спасать скорей, то ли они от восторга так, то ли - балуются, а смотрю – никого... Э-э-э, да не там смотрю. Не по сторонам надо, а вверх. Это не девчонки, это белочки скачут по ёлкам, играют в горелки. Я своих зову: «Ребята! Смотрите: белки в горелки играют!»

И то диво, сколько лет живу на свете и белок видал-перевидал, а в первый раз слышу, как белки кричат.

 

* * *

Или вот, опять же – сколько живу, и слыхом не слыхивал, как жуки ругаются. В детстве, помню, ловили мы их, дрессировали даже, мучили. Теперь стыдно... Но они завсегда молчали. Все молчат. Как партизаны. А тут такое дело. Смотрю – жук бежит, простой советский жук, черный, с рогами. И что меня дернуло его взять! Дай, думаю, гляну в лицо, в его жучачью морду. А он как заверещит: чи-чи-чи-чи! Тихо-тихо так, но очень доходчиво: дескать, положь, где взял! – Ну, жучара! Подивился я, но положил на место. Ну, прямо, как тот англичанин из анекдота: двадцать лет молчал – думали немой... а он не немой – он – англичанин.

 

* * *

 

Ну, про ёжиков все знают: не то они чихают, не то – хрюкают. Это уж не поймёшь.

За что народ ёжиков любит? За глазки-бусинки, за носик смешной, за лапки и вообще за то, что – добрые. Почему добрые – не знаю, но глянешь – сразу ясно, что добрые.

И всё-таки фыркают ёжики по-разному. От хорошего настроения так, а когда сердятся – по-другому.

У меня за домом ёжик живёт в дровах. Я дождался вчера, выждал, когда он вылез и сую ему под нос кусочек яблочка. Ан, нет, – даже не понюхал, фыркает тихо, но очень так внятно: уйди, брат, я тебя боюсь!

Ну, я яблочко оставил, ушел... думаю: вернётся же ночью – поест. Где там – и не подошел. А на рассвете вороны слопали.

На следующий вечер опять пытался накормить колючего. Не вышло. Не ест с рук – вольная птица. Всю помойку раскопает бывало – шелуху всякую ест, а с рук нет и всё. Долго я его приручить пытался, но – не вышло, но язык ежовый стал я потихоньку понимать. Фырканье фырканью рознь.

 

                                                    * * *

 

А то вот ещё одно чудесное пение… Март ещё вначале, зима ещё, но уже весною как-то тянет: снег проседает между сугробами в лесу, небеса уже не те, а главное – весною пахнет… что-то такое в воздухе. Вот гуляли мы как-то в такую пору в старом парке, а вороны – откуда их столько! – просто концерт какой-то устроили: кружатся целой тучей над головой - и не «ка-а-а-р-р» у них выходит, а что-то такое торжественное. Хорал.

- Я говорю: шестая фуга Баха…

- Седьмая… - моя спутница поправляет. А стволы-то елей, как органные трубы. И качает их ветер, качает…

- Да, пожалуй, и не фуга, а литургия… - мы пригляделись: вороны-то не все кружатся, а половина только. А потом, те, что на вершинах елей сидят, вдруг снимаются хором и давай кружить с незабываемым таким… и пеньем это не назовешь, но что-то такое тожественное, величественное. А те, что кружили – садятся… А ветер им вторит – могучий такой, весенний – качает дерева, тоже поёт и вот они так в два хора в сопровождении ветра… Антифоное пенье.

Но я не об этом хотел рассказать – кто ж ворон-то не слушал! Это только присказка. И тут я засвистел – ну, думаю, подыму же все воронье воинство, что ж они так в две смены! Но вороны – там, в вышних, меня и не услыхали, а свою литургию продолжали… Они просто пьяные от ветра весеннего или может быть в каком-то молитвенном трансе – ничего не замечают и… остановиться не могут. Но тут на мой посвист протяжный кто-то так же протяжно, но выше и жалобней ответил. Никогда я такого пенья в лесу не слыхал. Удивился и снова свистнул подлинее и с переливом – смотрю – отвечает! Но далеко где-то – я пошел на свист, из ельника вышел. Вышел и из-под тучи вороньей, а тут дубы высоченные, но мартовские, безлиственные – в них и ветер не так поет. Не могуче, как в ельнике, а так протяжно-тихохонько и печально так. А я иду и свищу, а он (кто же он?) мне отвечает: протяжно с переливом. Слышу, все сильней отвечает и высоко… 

Пока мы шли на свист, я вспомнил «Слово о полку Игореве». Там Ярославна «зегзицею» про Дунаеве летит, чтобы рукав бебряный в Каяле-реке омочить. Это плач погребальный, погребальный обряд. Поэты традиционно переводили, что, мол, кукушкою летит. Но, пусть кукушкою… Однако зегзица, это чибис. И кличет он так плачевно: «Чьи вы? Чьи вы?» Но тут, у нас над головами, совсем другое пенье, да и не водятся в наших краях чибисы…

Подошли мы к высоченному дубу – слышу свист оттуда, но разглядеть не могу – высоко… И вдруг певец кинулся с высоты, крылья черные сложив, как сокол и у самой земли – развернул и снова взмыл – на соседний дуб. Красиво как вираж заложил! Я пригляделся, вижу – шапочка красная, да это дятел! Первый раз слышу, как дятлы по весне поют.

А второй дуб еще выше (тут в роще они не широкие, раскидистые, как в поле, а длинные) и весь он в дуплах дятловых, как флейта. Дятел в одну дырку – юрк, - и пропал. Я опять засвистел протяжно. Вижу, он уже из другой дырки выглянул - дуб-то, видать, внутри полый или у него там ходы сообщения пробиты. Выглянул и опять так жалобно – чибису и не сравниться! - отвечает. И красивый такой, шейка тонкая… Я почему-то подумал, что это дятлица… весну почуяла – вот и вышел у нас такой мартовский диалог… Долго мы еще пересвистывались, пока меня спутница моя не увела:

- Пойдем, - говорит, - поздно уж… Нашел себе подружку!

 

* * *

Как кричат муравьи?

А никак не кричат. Молча всё, молча. Да и не видят ничего...

Я крыл крышу железом. Разложил на тропинке жесть и кровельными ножницами орудую. Бежит муравей, меня игнорирует. И его путь и мой – ножницами: чик-чик – пересекаются. И вот проскочил, когда лезвия смыкались – ну, сумасшедший какой-то! А впрочем, почему сумасшедший? – он же не видит ничего. Смотрю, другой бежит – прямо под ножницы. Я его сдул от греха подальше. Режу – шов длинный – два метра, по листу, а он опять. Я ему щелбана – лети, мол, в траву. Да нет, это не он, это другой, а вот и третий, четвертый, пятый бегут... Мой лист лежит у них на тропинке, а меня и ножницы мои гигантские они просто не замечают.

А, ведь, подумал я, - они может, уже триста миллионов лет по этой тропинке бегают, а я тут дом строю. Были папоротники... Хвощи сменились ёлками, потом и лиственные леса явились... Динозавры образовались и сгинули... Материк плавал туда-сюда: то отколется от Азии, то снова приткнётся... А они всё бегали по своей тропинке. И всё молчком. Только ростом стали поменьше, - знаете, в юрский период муравьи-то были ого-го! И может, ещё триста миллионов лет бегать будут? Что от нас останется? От дома сего... Ну, пятьдесят лет он простоит... Ну, - сто. Ну, внуки построят чего-нибудь на этом месте. И где те внуки будут через триста миллионов? И где то железо в мире сём, где воры подкапывают и где ржа?

Я передвинул лист на траву – неудобно, но как иначе: бегут цепочкой прямо под ножницы, словно под гильотиной пробегают, зажмурившись.

– Ладно, бегите дальше. Вы, братцы наши меньшие, видать вечные, а мы сегодня здесь, а завтра – там. У нас своё – надо до дождей крышу покрыть.

2008

Пиратка

 

Вот и первые теплые денечки пришли – май месяц. По нашим местам - весна… Солнышко высоко… Сел я на лавочку у избушки, спиной к бревнышкам привалился… Благодать. Пух ольховый летит по ветру, да и прочие травы-дерева распушились – так всё и кружится-порхает… А это что такое летит – не ольха ни осина… А это пес наш Пиратка, вылез из будки да чешет задней лапой, где чешется… Линяет лохматый – весна – и пух его летит по всей окрестности… Этак всюду-то, где его пушинки сядут Пиратки маленькие вырастут! Это что же будет! Это у нас уже не посёлок будет, а карибское море…

А ведь он понимает, что это я сейчас о нём… – вот подошел, голову склонил на бок, даже про линьку забыл… Что он думает сейчас?

А пёс думал вот что:

Непонятные вы люди-человеки… Мы зверьё так друг друга понимаем, а вы… И зачем вы там говорите что-то… И вот ещё дело: одно говорят, а другое в то же время и думают – понимай как хочешь… Мы, конечно, тоже иной раз пасть разеваем – повыть-полаять. Так ведь это от эмоций – душа просит. А общаемся-то непосредственно… А люди? Что ж они так-то уж не понимают друг друга… Ну совсем!

- Ну, что, морда, призадумался…– это хозяин мне-то… - Вот для чего ты живешь? - и вот чудеса – что думает, то и вслух сказал! Не часто такое… «Морда» - это он ласкательно, он ведь любит меня… Правда не всегда – отвернулся, забылся в людских своих делишках – и всё – нет меня для него… Своё что-то кумекает. А я его всегда люблю.

Вот сижу на цепи – дом сторожу. А мог бы бегать по лесам на воле. Что, пропал бы без хозяина? Нет, не пропал. Но я для него живу – что для себя-то… - смысла нет. А хозяин для чего живёт? И сам же и спрашивает – или вправду не знает? Неужели не знает!   

Пес подошел и положил свою морду на колени хозяину и хозяин потрепал его по голове… - Хорошая у хозяина рука, тяжелая, добрая. Нет, руками он никогда не врет... Он вообще-то хороший. Хотя и не очень знает для чего живёт… Ведь до чего дошел: меня всерьёз спрашивает… А как я отвечу… – по-нашему он не может, а по-ихнему – словами – этого не сказать…

И пёс лизнул хозяина в руку – что бы он понял.

Но понял ли человек?

Кто в доме хозяин

 

«Я к Таврическому саду,

Перепрыгнул через ограду…»

А вот ещё какую историю расскажу про Пушка. Слушайте, не пропушкайте…

Любили мы с дочкой гулять по историческому Таврическому. А Пушок, естественно всегда впереди нас бежал… С собаками он как-то интеллигентно обходился – ничего плохого не скажешь... Ну, и с людьми, - особенно с детьми. Любит ребятишек… так что уж какой там намордник и поводок… так и ходили без поводка. А вот кто его возмущал, так это лошади… А там при входе детишек на лошадях катают… Причем интересно, - на пони не гавкал, а как увидит лошадь – то облает непременно… Может его возмущали размеры? С его «дворянской» точки зрения у пони какой-то еще приличный размер, а вот лошади… ну, как-то совсем неприлично большие… Ну, не знаю, что он там своей собачьей башкой думал, но факт – на лошадей лаял, а с пони – как со своим братом…

И вдруг – медведи. Стоят два чучела и детишки да и взрослые – фотографируются в обнимку… Но Пушок бежит мимо – не реагирует, ибо вообще их не замечает – ну нет их и все… Он не понимает, что такое чучело – ну, как дерево или урна какая-нибудь – стоит и ладно! И видит Пушок вдали аллеи лошади показались и начинает уже на всем бегу свою лаяльную фразу… но в этот момент он поравнялся с третьим медведем – ну вот так – просто в метре пробегал… А третий медведь был настоящий, он наработался, и сидит на скамейке, как человек, рядом с фотографом своим… Спокойно так сидит, недвижимо… Нос слегка повесил – глаза в точечку (ну, работы много, людей… жара опять же, а шубу не снимешь…) И сидит, и размышляет о чем-то о своём, о медвежьем… Вот тут-то Пушок и понял, кто в доме хозяин! Да не увидел, а именно нутром как-то понял – лай оборвал (и даже не оборвал… а как-то себе обратно в нутро спрятал) и так с открытой пастью и замер на бегу. Даже и не на трех, а, пожалуй – на двух лапах. Замер – просто стоп-кадр! А медведь на весь этот шум и собачьи фокусы у себя под носом – одно веко приподнял слегка: «Мол, кто это есть тут такой громкий!» Пушок осторожно так, не шевелясь – как был на двух лапах! – голову повернул и глазами они встретились… Какой-то там мгновенный обмен информацией произошел… В общем первоначальная иерархия восстановилась. Но это всё в одно мгновение, этого кроме нас с дочей и медведя - никто и не понял… Фотограф, тот что при медведе, на поводке сидел вообще не видел ничего – дремал на работе… А Пушок – ушки поджал, хвостик пригнул и рванул молча…. Вот так и прошмыгнул мимо лошадей без единого звука. Лошади даже удивились – зафыркали: привыкли видать к лаю, а тут… Кстати, лошади и медведь никак друг на друга не реагировали – рабочий народ: притерпелись видно за долгое время.

А мишка опять сосредоточился на своём…

Философ, однако.

2015