Дипломатические переговоры до объявления войны (октябрь 1853 года)

А. М. ЗАЙОНЧКОВСКИЙ

ВОСТОЧНАЯ

ВОЙНА

1853—1856

ТОМ II Часть первая

Санкт-Петербург 2002

ББК

63.2(2)47 312

312

Серия основана в 2002 году

Зайончковский А. М.

Восточная Война. 1853—1856. Т. 2, ч. 1.— СПб.: ООО «Издательство «Полигон», 2002. — 566 с.: ил. (Серия «Великие противостояния»).

ISBN 5-89173-157-6, т. 2, ч. 1 ISBN 5-89173-159-2

Этот обширный труд известного русского военного историка генерала от инфантерии Андрея Медардовича Зайончковского (1862—1926) является фундаментальным исследованием истории Восточной (Крымской) войны 1853—1856 годов. В нем автор основывался на достоверных документах, стремился показать реальный ход событий по возможности, как он заметил сам, без всяких собственных выводов. Современному читателю эта работа поможет по-новому, не традиционно, как это принято в значительной части нашей исторической литературы, взглянуть на императора Николая I и ряд его современников, а также значительно расширить свои познания об эпохе его правления.

Труд А. М. Зайончковского был издан в России по случаю 50-летия Восточной войны и с тех пор не переиздавался. Настоящее издание выходит в двух томах (второй том в двух книгах). Второй том охватывает период с октября 1853 года (переговоры и начало военных действий России против Турции) до сентября 1854 года (перенос военных действий в Крым). Издание представляет интерес не только для историков, но и для широкого круга читателей, которых интересует прошлое. Все три тома содержат много иллюстраций.

ББК 63.2 (2) 47

Охраняется Законом РФ об авторском праве. Воспроизведение

всей книги или любой ее части запрещается без письменного

разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут

преследоваться в судебном порядке.

ISBN 5-89173-157-6, т. 2, ч. 1 © ООО «Издательство «Полигон», 2002 ISBN 5-89173-159-2              © Сергеев А. В., переплет, 2002

ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ Государю императору

НИКОЛАЮ АЛЕКСАНДРОВИЧУ

С глубочайшим благоговением

всеподданнейше посвящает

автор

ПРЕДИСЛОВИЕ

Второй том настоящего труда охватывает собой описание событий от начала войны с Турцией (осень 1853 года) до переноса союзниками военных действий на Крымский полуостров (сентябрь 1854 года). Он разделен на две части: первая — кампания 1853 года и политическая обстановка до разрыва сношений с Англией и Францией и вторая — до решения союзников перенести военные действия к Севастополю и подготовки к этой операции.

Ныне издаваемый второй том настоящего труда имеет тот же характер, как и первый том, т. е. основан исключительно на первоисточниках. При изложении же политической обстановки автор по-прежнему имел главной целью представить фактический ход событий по достоверным документам, по возможности избегая собственных выводов. Наиболее интересные и неизвестные в печати документы приведены в приложении (см. том 2, ч. 2).

Автор приносит искреннюю благодарность своим старым сотрудникам: Б. Ф. Кутыловскому, Н. А. Болотову, В. В. фон Нотбеку, С. И. Соважу и новому — В. И. Селивачеву.

А. Зайончковский 26 ноября 1912 года. С.-Петербург

Император Николай I

Глава I

Дипломатические переговоры до объявления войны (октябрь 1853 года)

Известие о прерванных князем Меншиковым переговорах и об его отъезде из Константинополя со всем составом посольства вызвало в крупных политических центрах Запада встревоженное настроение.

Безрезультатность миссии нашего чрезвычайного посла показала, что роковая минута приближалась, хотя упорство Порты у нас чуть ли не исключительно приписывалось интригам лорда Редклифа, который будто бы действовал на свой личный страх и

риск¹.

Впрочем, император Николай отдавал себе ясный отчет в том, что всякое внешнее потрясение может вызвать острый кризис на Востоке. Государь еще 5 апреля написал на докладе графа Нессельроде по поводу разговора канцлера с английским послом: «Я допускаю, что будущность Оттоманской империи не определена. Это выражение правильно, и оно обозначает именно, что невозможно ни предсказывать ее близкого конца, ни утверждать, что он далек. Все неопределенно, и надо готовиться ко всему»².

Тревожное настроение общественного мнения Европы начало проявляться по мере распространения в европейской прессе легенд о невероятно грубом поведении нашего чрезвычайного посла не только по отношению к турецким министрам, но и перед лицом султана все в более яркой и резкой форме. Оно, возбужденное этими легендами, обратилось против России и ее правительства, которым ставило в вину, с одной стороны, завоевательные замыслы, имеющие целью создать угрожающую безопасности всей Европы силу, а с другой — скрытность и лицемерие, будто бы проявленные в том, что истинная цель миссии князя Меншикова не была сообщена европейским кабинетам. Враждебная нам печать постепенно создала какой-то кошмар русского засилья, который угнетал умы и вызывал в них естественное желание дать отпор надвигавшейся грозе.

Однако такое угрожающее для поддержания мира состояние умов в Западной Европе образовалось далеко не сразу, и смело можно сказать, что в начале кризиса европейский мир или война находились в руках императора Наполеона III и лондонского кабинета. «В настоящем положении Франции, — сообщал наш посол в Париже Киселев³, — мир зависит от пристрастного к приключениям ума человека, которого судьба так странно поставила

5

в ее главе. Людовик-Наполеон, сообразуясь обыкновенно лишь со своими личными вдохновениями, которым он верит и которые считает более верными, чем мнения других, удивит еще мир неожиданным решением, где наибольшая доля будет отведена его звезде и случаю, а не расчету и рассудку. При современном всемогуществе Наполеона в этом странном государстве от него одного зависит мир или война из-за осложнений на Востоке»⁴. С другой стороны, Киселев сообщал, что общественное мнение во Франции и правительство высказываются за поддержание мира; желание правительства идти рука об руку с Англией удерживалось большим к ней недоверием и сомнением в возможности существования с ней искреннего и продолжительного союза⁵. В том же духе высказывался и английский посол в Париже лорд Ковлей, который сообщал в Лондон, что французское правительство не может принять на себя ответственности в побуждении Оттоманской Порты к отказу от русских требований⁶.

Но беспокойный, жаждущий славы ум Наполеона делал свое дело. Несмотря на торжественное сообщение графа Нессельроде, что даже в случае занятия нами княжеств император Николай останется верным своему принципу ничего не предпринимать для уничтожения Оттоманской империи и не искать увеличения русской территории, а также не возбуждать христианских народностей против Порты⁷. Наполеон прилагал большие усилия к тому, чтобы заставить Англию более решительно вмешаться в нашу распрю с турками, и беседы Валевского в этом направлении в Лондоне давали некоторую надежду на успех задуманного предприятия⁸.

В то же время работа велась и в другом направлении. Наш посол при дворе императора Наполеона отмечал в ряде депеш из Парижа все увеличивающуюся волну общественного возбуждения. Вначале возбуждение это не имело воинственного характера, так как общественное мнение не было правительственными органами достаточно подготовлено к предстоявшей ему роли. «L’opinion est contre la guerr, — писал Киселев 26 мая (7 июня)⁹, — cependant on commence à s’inquiéter de l’issue que peut avoir la complication d’Orient». Через два дня его депеша уже коснулась того неприязненного к России отношения, которое проявляла вслед за английской французская пресса¹⁰. Прошло еще десять дней, и Киселев отмечает уже прямые указания прессы на возможность войны в случае занятия нашими войсками Молдавии и Валахии¹¹. Страна еще спокойна, говорит Киселев в депеше от 22 июля¹², но «мир биржевой и промышленный волнуется и проявляет беспокойство, поддерживая возбуждение в Париже».

В начале сентября Наполеон в разговоре с австрийским послом Гюбнером нашел уже нужным сослаться на общественное

6

мнение, чтобы объяснить возможный вход французской эскадры в Дарданелльский пролив¹³. Начиная с октября, в депешах Киселева неизменно повторяются указания на крайне задорный и воинственный дух французской прессы, на ее к нам нерасположение и на проявляемую радость по поводу извращенных известий о неудачах наших войск на Дунае¹⁴. Таким образом, работы по подготовке общественного мнения, на которое можно было бы впоследствии, при желании при-

Император Николай I

(из собрания А. М. Зайочковского)

нять близкое участие в возгоравшемся на Востоке пожаре, сослаться и опереться, шли методично и с большим успехом.

Со стороны нашего посла в Париже были заметны некоторые колебания в оценке настроений французского общественного мнения, которые являлись вполне понятными. Это настроение создавалось, с одной стороны, под значительным давлением Англии, союз с которой становился по мере развивавшихся событий все теснее, а с другой — под влиянием настроений Тюильрийского дворца, где император Наполеон не оставлял еще окончательной мечты о сближении с Россией, надеясь расстроить Тройственный союз ее с Австрией и Пруссией. Ему хотелось тем или иным способом уничтожить этот плод и незыблемый памятник Венского конгресса, положившего конец преобладанию Франции в Европе и могуществу первого Наполеона.

В донесениях Киселева эти мечты императора французов отмечаются без должного к ним внимания, как следствие, по всей вероятности, нерасположения государя Николая Павловича к личности Людовика-Наполеона. Признавая за ним заслугу восстановителя во Франции порядка, потрясенного революционной смутой 1848 года, император Николай не мог при своем прямом характере примириться с теми приемами, благодаря которым Наполеон III проник в среду государей, и не мог признать в нем равного себе монарха. Все это чувствовалось во взаимных отношениях императора французов и нашего посла, который проявлял неизменную сдержанность даже в тех случаях, когда беседы его с Наполеоном принимали или, точнее, могли принять характер откровенности. Киселев даже отмечал в своих донесениях дружественные попытки императора французов затронуть вопрос

7

о соглашении, но делал это как-то мимоходом, среди туманных рассуждений на многих страницах о том, что и как он, Киселев, сказал своему собеседнику. Так, в депеше от 7 (19) июня¹⁵ наш посол подробно, хотя несколько и неясно, изложил ход своей беседы с Наполеоном во время данной ему в С.-Клу аудиенции. Здесь заслуживают внимания слова императора французов, относящиеся к возможному случаю отказа Порты подписать требуемую от нее русским правительством ноту. «Вы войдете тогда в Княжества, — сказал Наполеон, — мы же будем поставлены в необходимость остаться у Дарданелл. Но каков будет конец такого положения? Ведь придется сделать что-нибудь, чтобы выйти из него. Придется вступить в соглашение и сообща устроить дело. Что вы

думаете об этом?»¹⁶

Киселев оставил без определенного ответа этот вопрос, ограничившись лишь передачей вскользь бывшей беседы графу Нессельроде. Сам же он, по-видимому, продолжал оставаться при точке зрения, высказанной в более ранней депеше¹⁷, в которой Наполеон изображался как человек, странно (dizarrement) и случайно поставленный во главе Франции, и как авантюрист, веровавший только в свою звезду и следовавший неожиданным личным вдохновениям, а не рассудку и не мудрой предусмотрительности.

Не подлежит сомнению, что император французов был весьма чувствителен к несколько пренебрежительному к нему отношению петербургского кабинета. Он даже воспользовался случаем, чтобы на балу в С.-Клу высказать это австрийскому послу Гюбнеру¹⁸. «Мой принцип, — заметил Наполеон, — целовать и даже в обе щеки того, кто меня целует. Но если мне дают пощечину, то я ее возвращаю. Я сказал это Киселеву и теперь говорю вам». Австрийский дипломат добавил, что приведенные слова были высказаны в несколько грустном тоне, который, впрочем, был далек от всякого раздражения. Надо заметить, что этому разговору предшествовали жалобы Наполеона на явно враждебное ему покровительство, которое Россия и Австрия оказывали маленькой Бельгии, несмотря на то что эта страна в своем управлении руководствовалась парламентаризмом, столь противным принципам двух империй, и что в Бельгии нашли приют заговорщики против французского правительства и против порядка, введенного во Франции восстановлением империи.

По мере развития событий Наполеон долго еще колебался стать окончательно на сторону наших врагов. Из беседы Киселева с побочным братом императора французов, герцогом Морни¹⁹, видно, что Наполеон, несмотря на свое соглашение с Англией, стремился к тому, чтобы «жить в самых лучших отношениях с Россией», и что даже известие о занятии нами княжеств не повело к изменению миролюбивого настроения императора французов.

8

Целый ряд осложнений с каждым днем свидетельствовал все яснее, что вопрос о преобладании нашего влияния в Константинополе, который возник вследствие миссии князя Меншикова, принимает более и более резкую форму и вызывает непримиримое противоречие во взглядах европейских кабинетов; но он долго не влиял на Наполеона, остававшегося верным идее мира и сближения с Россией. Киселев сообщал, что непринятие Портой проекта примирительной ноты, выработанного в Вене, вызвало намерение Французского кабинета высказать ей свое неудовольствие²⁰, а наш отказ в согласии на предложенные Портой поправки был принят в Париже как совершенно естественное явление²¹. Донесение же Аргиропуло князю Меншикову²² подтверждало из константинопольских источников, что Наполеон в разговоре с турецким послом в Диеппе резко отозвался о поведении Порты и столь же резко оборвал Велли-пашу, который коснулся вопроса о желательности входа французского флота в Дарданеллы.

Некоторое освещение поведения императора французов дала беседа князя Горчакова с принцем Наполеоном, происходившая в Штутгарте, куда наш дипломат прибыл накануне отъезда принца. Давнишние близкие отношения князя Горчакова с семейством Бонапартов еще в те времена, когда оно было поставлено под особое покровительство наших дипломатических представителей, дало ему возможность вести с французским принцем беседу, принявшую задушевный характер. Князь Горчаков передал канцлеру весьма подробно все высказанное принцем Наполеоном, оговариваясь, однако, что двухчасовой разговор не претендует на политическое значение, так как собеседники не были никем и ни на что

уполномочены²³.

Император Наполеон, сказал принц, вполне разделяет мое сожаление о том, что отношения между Россией и Францией не таковы, какими они должны были бы быть, в видах интересов обеих стран. Наполеон с того момента, как он стал мечтать о власти, и ныне, когда он ее достиг, не переставал думать о том, чтобы сделать соглашение с Россией осью своей политики... Эта мысль является его навязчивой идеей (idée fixe), и я уверен, что он готов к ней возвратиться, если бы это было возможно сделать без пожертвования своим достоинством... Изолированное положение погубило Людовика-Филиппа. Нам необходимы союзы. Мы прежде всего стремились к союзу с вами, но, когда это не удалось, Англия предложила нам свой... Пальмерстон пользуется влиянием на императора, льстит его честолюбию и его ненависти (il le flatte dans ses vanités et dans ses haines)... У Друэн де Люиса английские очки. Дела в настоящее время зашли слишком далеко, чтобы Франция могла отступить. Предполагая, однако, что император Наполеон, который может многое еще сделать, совершит переворот

9

в этом отношении, то возможно ли будет рассчитывать на вознаграждение в виде союза с Россией?

Высказав эту мысль, принц внимательно взглянул в глаза князю Горчакову, как бы желая прочесть в них прямой ответ. Длинную речь своего собеседника о необходимости предоставления России преобладающего влияния в Константинополе, которое оправдывается историей и географическим положением, принц слушал, нисколько не протестуя против указаний нашего дипломата и, видимо, не интересуясь судьбами Турции. На вопрос же Горчакова, каковы могли бы быть французские условия будущего союза, он заметил, что династия Бонапартов должна для своего укрепления дать Франции что-нибудь реальное.

— Что стоило бы вам, — сказал принц, — предоставить нам занятие Ниццы и Савойи! Никому не было бы обидно, если бы перестали существовать два или три мелких княжества в Италии, а Австрию можно было бы легко вознаградить в другом месте... Я крепко держусь этой мысли союза двух могущественнейших государств, который стал бы общеконтинентальным, так как к нему не преминули бы примкнуть Австрия и Пруссия...

Беседа эта не имела и не могла иметь последствий. С одной стороны, в Петербурге господствовало большое недоверие к императору Наполеону, а с другой — свершились факты, которые привели к полному охлаждению русско-французских отношений. Киселев писал из Парижа²⁴: «Несомненно, что известное всем лицемерие Людовика-Наполеона и его натура заговорщика (la nature de conspirateur) проявляются одинаково как по отношению к его врагам и противникам, так и по отношению к тем, кто ему служит и от кого он все-таки хранит свои тайны; несомненно, что этого лицемерия достаточно, чтобы усомниться в искренности не только его намерений, но и самых его уверений...»²⁵. В том же духе сообщал о настроении Наполеона Фонтон из австрийских источников на основании полученных там сведений из Парижа²⁶. Через несколько дней Киселев указывал²⁷, что руководящей идеей императора Наполеона является мысль использования кризиса для созыва европейского конгресса, который даже в том случае, если бы Франция не получила от него никаких особых выгод, имел бы то значение, что заменил бы трактаты 1815 года, которые в глазах Франции являлись заключенными против нее и для ее унижения. Наш посол прибавлял, что для достижения поставленной себе цели император французов не остановится перед опасностью войны и что Англия, желая быть ему приятной, поддерживает эту идею.

Но и независимо от личных взглядов и догадок наших дипломатических представителей течение дел само собой принимало все более и более опасный для общеевропейского мира характер. Порта, поддерживаемая двумя западными державами, чувствовала, что

10

Император Николай I

(акварель из собрания А. М. Зайончковского)

Франция и Англия, начав оказывать ей помощь, не могут уже отступиться от нее. Она, пользуясь советами английского посла в Константинополе, который, по-видимому, решил обострить конфликт до последней степени, хотя бы для его окончательного решения потребовалось довести дело и до войны, продолжала упорствовать в отказе дать нам приличное удовлетворение. Целый ряд уступок петербургского кабинета не только не привел к желанному результату, но, наоборот, как бы придавал Порте смелости. Она, конечно, была осведомлена о ходе переговоров между парижским и лондонским кабинетами, а эти переговоры не оставляли сомнения в том,

11

что обе западные державы твердо решили защищать неприкосновенность Оттоманской империи в случае могущей возникнуть опасности. Из депеши Друэн де Люиса французскому послу в Лондоне графу Валевскому от 5 июня 1853 года²⁸ видно, что обе державы непосредственно вслед за миссией князя Меншикова решили действовать сообща, не останавливаясь перед последствиями. Французскому послу в Константинополе Лакуру была дана инструкция сообразоваться во всем с деятельностью лорда Стратфорда и французской эскадре адмирала де Сюсса действовать во всем согласно с английской эскадрой адмирала Дундаса. Это единение в действиях объяснялось желанием дать дипломатам время и возможность предупредить полный разрыв между нами и Портой и желанием поддержать принцип неприкосновенности Турции, положенный будто бы в основу трактата 1841 года; в действительности же все это вело турецкое правительство на путь непримиримости по отношению к нашим требованиям.

Охлаждению отношений между нами и Францией способствовала в особенности полемика Друэн де Люиса, направленная против циркуляра графа Нессельроде от 20 июня (2 июля) 1853 года. Циркуляр этот разъяснял точку зрения Петербургского кабинета на сущность и основание требований, которые были предъявлены Порте князем Меншиковым и нашим правительством, а также объяснял поводы и цель вступления наших войск в пределы Молдавии и Валахии. Циркуляр ссылался на демонстрацию франкоанглийской эскадры, предупредившей «мерой действительной ²⁹ те меры наши, к которым мы предполагали еще только прибегнуть как к условно возможным»; эта демонстрация несомненно имела вызывающий относительно нас характер. Циркуляр подтверждал далее, что требование от Порты обязательного дипломатического акта, который признавал бы право России «наблюдать за охранением единоверной церкви на Востоке», являлось лишь последствием нарушения фирманов 1852 года и необходимости новым обязательством обеспечить действительное право России, которое было установлено издревле и подтверждено Кучук-Кайнарджийским трактом. Допустить, писал граф Нессельроде, признание начала, в силу которого Порта считает несовместимым со своей независимостью всякое дипломатическое обязательство, даже в виде простой ноты, в котором заключалось бы условие, относящееся до религии и церквей, значило бы «собственными руками разорвать договор кайнарджийский, а равно и все те, которые его подтверждают, и добровольно отказаться от права, ими

нам предоставленного»³⁰.

Ответ не заставил себя ждать. 3 (15) июля французский министр иностранных дел Друэн де Люис отправил французским послам при европейских дворах циркулярную депешу, появившуюся спустя два

12

дня в Moniteur³¹. Упомянув в кратких словах о том, что граф Нессельроде выразил представителю Франции в Петербурге удовольствие по поводу фирманов, изданных султаном в полное удовлетворение петербургского кабинета, и что то же выражение удовольствия было повторено Киселевым в Париже, французский министр замечал, что последовавшие позднее требования князя Меншикова не имели, следовательно, никакой связи с разрешенным, согласно желаниям России, вопросом о Святых местах и что единственными судьями о приемлемости русских требований являются турецкие министры. Как только последние признали несовместимость требований с независимостью и достоинством Турции, то державам, заинтересованным в сохранении Оттоманской империи, не оставалось ничего более... как послать свои эскадры в Безикскую бухту.

Далее Друэн де Люис переходит к полемике с русским канцлером о сроках принятия обеими сторонами враждебных демонстраций. В то время когда граф Нессельроде письмом от 19 (31) мая сообщал Решиду-паше о намерении, в случае непринятия турками нашего ультиматума, занять княжества, когда это намерение, «как бы для того, чтобы сделать его бесповоротным, было циркуляром 30 мая (11 июня) объявлено Европе», французская эскадра находилась у Саламина, а английская не выходила из Мальтийского порта. «Одно это сравнение чисел, — писал Друэн де Люис, — достаточно для указания, кому принадлежит инициатива, которую ныне пытаются отрицать, сваливая ответственность на Францию и Англию».

Министр Наполеона закончил свою депешу утверждением, что вступление русских войск в пределы Дунайских княжеств не оправдывается, несмотря на наши уверения, ни Адрианопольским трактом, согласно которому оно было допустимо лишь в случае нарушения Турцией прав Молдавии и Валахии, ни конвенцией, заключенной в Балте-Лимане и допускавшей активное вмешательство России в дела княжеств в случае революционных беспорядков, которые угрожали бы как их спокойствию, так и безопасности России и Турции. Поэтому вступление наших войск в Молдавию и Валахию могло произойти лишь по праву войны, хотя в Петербурге и не желают произносить этого слова. Если бы было иначе, то пришлось бы признать право угнетения сильными государствами своих слабых соседей. Друэн де Люис удивлялся, каким образом столь консервативная держава, как Россия, может придерживаться такого разрушительного принципа. Если же Порта не может, как в данном случае, не видеть в занятии княжеств враждебного действия, то сам собою падает трактат 1841 года, воспрещавший военным судам всех стран входить в мирное для Турции время в Дарданелльский и Константинопольский проливы.

13