Император Наполеон III

но полагал, что все, исходящее от Австрии, будет принято с дружелюбным вниманием.

Мирное настроение вновь взяло верх, несмотря на то что, как свидетельствуют депеши лорда Кларендона сэру Сеймуру, лондонский кабинет считал тревожным признаком решительные выражения манифеста о вступлении наших войск в Придунайские княжества и опасался, как бы занятие этих княжеств не стало продолжаться слишком долго⁸².

Центром дальнейших усилий, направленных к сохранению мира, стала Вена.

Император Николай, несомненно, надеялся на мирный исход кризиса и относился, по свойственному ему великодушию, несравненно с большим доверием к деятельности английских государственных людей, чем последние относились к политике нашего кабинета. В середине июля в Константинополе ожидались беспорядки, ввиду чего английский флот предполагал высадить десант для защиты султана и европейцев. Лорд Абердин сообщил об этом барону Бруннову, высказывая опасение, чтобы высадка войск не была сочтена Россией за враждебную ей демонстрацию⁸³. Государю на донесении об этом нашего посла в Лондоне угодно было написать: «Non seulement que je ne m’y oppose pas, mais j’engage pour ce cas l’Angleterre et la France de prendre les mesures nécessaires en notre nom commun ⁸⁴, car je ne me considère pas encore en guerre avec la Turquie».

31

Центр тяжести политики европейских государств, более или менее искренно стремившихся к мирному разрешению кризиса, перешел в Вену. В Париже и Лондоне сознавали, что обе морские державы, которые посылкой своих эскадр в турецкие воды демонстративно приняли сторону Порты, не могли уже воздействовать на наше правительство в смысле склонения его к известной уступчивости; не могла этого достигнуть и слишком незначительная в то время по своему международному положению Пруссия. Оставалась лишь одна Австрия, с которой Россию связывали узы братства по оружию в недавней венгерской кампании, старые традиции общих войн с Турцией и общей консервативной политики. Кроме того, все знали, что император Николай относился с необыкновенной симпатией к юному австрийскому государю и что узы дружбы, связующие обоих монархов, принимали, с одной стороны, характер почти отеческой любви, а с другой, глубокой благодарности за оказанную в тяжелые годы нравственную и материальную поддержку. Наш посол в Вене барон Мейендорф был шурином австрийского министра иностранных дел графа Буоля, и родственная близость этих дипломатов давала им возможность откровенно касаться самых щекотливых вопросов.

Все это заставляло заинтересованные державы признать необходимость предоставления венскому кабинету инициативы в ведении дальнейших переговоров к благополучному разрешению усложнившегося кризиса.

Еще в апреле 1853 года государь сообщал императору Францу-Иосифу, что в его намерения не входит нанесение удара Оттоманской империи.

«Я считаю, — писал государь⁸⁵, — ее сохранение гораздо более полезным для обеих наших империй, чем все то, что могло бы ее заменить после падения. Я думал так всегда⁸⁶, и нужно лишь, чтобы мне оставили возможность действовать в этом смысле, не подрывая чести и интересов России. Но если турецкое правительство в своем ослеплении не поймет приводимых доводов и не даст мне гарантий за будущее, то я должен буду прибегнуть к оружию, несмотря на противодействия и препятствия, которые мне могут быть поставлены, так как это будет моим долгом. Невозможно в таком случае определить исход войны для Оттоманской империи, и если она падет по собственной вине, то я с полным доверием предупрежу тебя о том, что усмотрю в ближайшем будущем, и сообща с тобой мы предпримем средства к предупреждению катастрофы, которую, быть может, другие державы желали бы вызвать, но которую с Божьей помощью мы сумеем предотвратить благодаря нашему общему интересу и общности наших взглядов и стремлений»⁸⁷.

Тотчас после отъезда из Константинополя князя Меншикова временный заместитель барона Мейендорфа в Вене Фонтон имел

32

с графом Буолем очень интересную беседу, о которой он поспешил дать подробный отчет канцлеру⁸⁸. Австрийский министр заметил, что он опасается войны, которая может привести к падению Оттоманской империи; Европа же, будучи прежде всего занята борьбой с революционными течениями, не подготовлена к такой катастрофе. «Я должен, — продолжал далее граф Буоль, — дать вам почувствовать суть нашей точки зрения в двух возможных случайностях. Если настоящий кризис приведет к войне и если можно будет основательно предвидеть, что эта война приведет к падению Оттоманской империи, то наша политика ясна. Наш интерес и симпатии повелевают нам вступить в тесное соглашение с вами; дело должно быть решено между нами двумя, и мы должны принять все последствия такого решения. Но я уже вам сказал, что минута для этого не представляется благоприятной, по крайней мере для Австрии. Если ваш кабинет разделяет последнее мнение и желает сохранения Оттоманской империи, т. е. желает избежать войны, то не находит ли он, что соглашение пяти держав, основанное на договоре 1840 года, было бы лучшим средством мирно разрешить текущий вопрос и одновременно парализовать влияние, которое две морские державы стремятся оказывать на Турцию».

Граф Буоль указывал при этом на обстоятельства, которые в то время связывали руки Австрии, а именно: затруднения в Италии, осложнения в Швейцарии и растущее в этих странах влияние Франции.

Фонтон не ограничился простой передачей этой беседы, а снабдил ее добавлениями, которые должны были представить дела в более розовом свете. Он, основываясь на некоторых приметах (certains indices), утверждал, что император Франц-Иосиф не вполне разделяет мнение своего министра, что военная партия признает желательным и вполне естественным действие с нами в случае войны рука об руку и, наконец, что император Франц-Иосиф решил тотчас по получении известия о разрыве в Константинополе лично инспектировать войска в Венгрии и Трансильвании на случай могущих возникнуть осложнений.

В Петербурге это последнее известие не произвело благоприятного впечатления, так как с нашей точки зрения грядущие события не могли предоставить никаких активных задач австрийским войскам, расположенным в названных областях. Союз и отношения доброй дружбы, существовавшие между Россией и Австрией, могли скорее давать нам повод к предположению, что в случае деятельного содействия этой державы ее войска вступят, вслед за занятием нами Молдавии и Валахии, в северо-западные области Оттоманской империи, т. е. в Сербию и Герцеговину.

Государь в письме от 18 (30) мая заявил императору Францу-Иосифу, что он будет вынужден, не стремясь к завоеваниям,

33