Султан на параде дивизии принца Наполеона в Константинополе

ответа австрийским послам в Париже и Лондоне одновременно с даваемыми им инструкциями, содержание которых граф Буоль не намеревался сообщать ни князю Горчакову, ни австрийскому представителю в Петербурге графу Эстергази. Впрочем, инструкции эти стали известны нашему послу благодаря графу Альвенслебену и состояли в том, что австрийское правительство, находя в признании Петербургским кабинетом трех пунктов протокола от 9 апреля зерно справедливого соглашения, приглашает, несмотря на умолчание о четвертом пункте, западные державы принять русский ответ в самое серьезное внимание и уповает на то, что их решения не лишат Австрию надежды на горячо желаемый ею мир. Венский кабинет, не предвосхищая их решений, полагал, что требование эвакуации войска из княжеств будет первым условием морских держав. В инструкции не было ни слова сказано о том, что Австрия не окажет союзникам содействия, если требования их зайдут слишком далеко, хотя граф Буоль и уверял князя Горчакова, что в этом именно и заключалось значение инструкций, данных им послам в Лондоне и Париже⁴².

Сведения, полученные князем Горчаковым от подполковника графа Мантейфеля, не были утешительны. Наш посол предупредил графа Ридигера⁴³ о вероятности разрыва с Австрией и рекомендовал в случае вторжения австрийцев в наши пределы немедленно сообщить об этом государю и королю прусскому, который не присоединится к Австрии, если будет установлено, что нападение последует с ее стороны. Впрочем, на следующий день граф Буоль уверил нашего посла, что венский двор не предпримет по получении ответов из Парижа и Лондона никакой решительной меры без предварительного сношения с Петербургом⁴⁴.

Днем позже состоялась новая беседа князя Горчакова с австрийским министром⁴⁵. На вопрос нашего посла, какое значение приписывается Венским кабинетом четвертому пункту протоко-

160

ла от 9 апреля о связи политики Турции с общеевропейским равновесием, граф Буоль не дал определенного ответа. Беседа перешла на тему оккупации австрийцами княжеств. Граф Буоль утверждал, что Австрия никогда не даст повода к войне с Россией. Князь Горчаков заметил на это, что если генерал Гесс, вступая в княжества, попросит нашего главнокомандующего очистить страну, а последний ответит, что он остается на своих позициях, и австрийцам придется нас атаковать, то такое положение вещей приведет к войне. «Нет, войны не будет,— ответил на это австрийский министр.— Мы только исполним обязанность заставить вас освободить территорию, занятую вами в нарушение трактатов. Как только этот результат будет достигнут, а это вопрос чести для нашего государя, то мы остановимся у ваших границ, ни в каком случае не переходя их. Напротив, если вы в виде репрессии вступите на нашу территорию, то вы и будете нападающей стороной, а тогда против вас восстанет весь Германский союз, который, как я узнал сегодня по телефону, присоединился к конвенции от 20 апреля⁴⁶.

Князь Горчаков продолжил беседу. Он указывал, увлекаясь «теорией и географией», на возможные в будущем пагубные для Австрии последствия ее политики. Рано или поздно, говорил он, но мир восстановится, и у Австрии навсегда останется в лице России могущественный сосед, который будет помнить кровавую обиду. Это не угроза, добавил наш посол, а просто аргумент.

Граф Буоль был, видимо, поколеблен. Он в дружеском тоне заметил: «Бьет предпоследний час. Я вам благодарен за откровенность друга. Оставим в покое войну и займемся миром. Я надеюсь, что мы его достигнем». Далее он начал разъяснять, что сделанное им указание западным державам на требование освобождения княжеств не должно вызывать упреков в неблагодарности Австрии, так как Россия уже выразила намерение очистить эти области.

«Нам нужно,— добавил граф Буоль,— не обещание, но самый факт эвакуации. Дело идет о чести императора, и я желал бы избежать необходимости потребовать очищения в определенный срок».

Отношения становились, видимо, обостренными. Когда князь Горчаков обратился с просьбой о предоставлении ему новой аудиенции у Франца-Иосифа для вручения ответа государя на извещение о браке австрийского императора, то он получил записку от графа Буоля, в которой этот последний сообщал, что ответ может быть передан через министра, так как император пребывает вне города и лишь изредка приезжает в столицу⁴⁷.

Французский кабинет наконец заговорил, хотя заявления его, о которых князь Горчаков узнал в Вене, еще нельзя было считать окончательными⁴⁸. В Париже наши предложения находили недостаточными для вступления в мирные переговоры и со своей сторо-

161

ны ставили условием таких переговоров предварительное принятие нами следующих четырех пунктов: 1) пересмотр трактатов, заключенных Россией с Портой; 2) отречение от протектората над княжествами; 3) обеспечение прав христиан и 4) свобода судоходства по Дунаю. Тюильрийский кабинет добавлял к этому, что он оставляет за собой свободу ставить в течение дальнейших переговоров еще новые условия. Граф Буоль решил, по сведениям князя Горчакова, обменяться взглядами с Прусским кабинетом и запросить французское правительство о более точном изложении его предложений. В другой депеше, отправленной в тот же день⁴⁹, князь Горчаков изложил четыре пункта следующим образом:

1) пересмотр трактата 1841 года;

2) замена русского протектората в княжествах европейской гарантией;

3) свобода судоходства по Дунаю;

4) отмена протектората, осуществляемого державами в пользу своих единоверцев разных исповеданий, и установление общей гарантии прав и преимуществ христиан.

Князь Горчаков сообщал далее, что Англия присоединилась к французским заявлениям и что граф Буоль запросил морские державы, согласны ли они на перемирие, если Россия примет изложенные выше пункты. Франция ответила утвердительно; после же некоторого колебания к ней присоединилась и Англия. Граф Альвенслебен передал князю Горчакову слышанное от графа Буоля заявление, что если Петербургский кабинет примет четыре пункта, а морские державы откажутся от перемирия или от серьезных мирных переговоров, то Австрия отступится от них и перейдет на нашу сторону. Наш посол, не придавая слишком большого значения словам австрийского министра, заметил лишь, что они являются показателем двойственности течений в венских решающих кругах, причем дело клонится всегда к соглашению, когда император ФранцИосиф действует по собственному побуждению.

Князь Горчаков представил канцлеру по поводу предложенных нам четырех пунктов обширные материалы, состоявшие из его письма к графу Нессельроде и двух приложений, лит. А и В⁵⁰. В письме, которое являлось вступлением к двум упомянутым документам, наш посол отметил, что вопрос о дальнейшем образе действий Австрии поставил бы в затруднение не только его, но, быть может, и саму Австрию. Далее князь Горчаков, коснувшись того, что Великобританский кабинет был бы рад нашему отказу от принятия четырех пунктов, так как это дало бы ему возможность взять назад свое на них согласие, находил, что, в сущности, пункты, выдвинутые западными державами, особой опасности для нас не представляют. Трактат 1841 года, по его словам, не являлся предметом особой заботы с нашей стороны в отношении сохранения его непри-

162

косновенности. Статья о свободе судоходства по Дунаю также уже принята нами. Остается только четвертый пункт, говорящий о гарантии прав христианских исповеданий. В нем, собственно, и заключалось все дело («c’est la clef de la voûte»), но «я уверен,— писал Горчаков,— что государь никогда не позволит, чтобы наши единоверцы были менее обеспечены после⁵¹ тех великих жертв, которые мы принесли для их пользы, чем они были обеспечены ранее этих жертв». Важность четвертого пункта зависела, по мнению нашего посла, от той редакции, которая будет ему придана, а значение его определится дальнейшей практикой. «Я думаю,— продолжал дальше князь Горчаков,— что всякая овца найдет своего пастыря, и никакие громкие фразы о коллективной гарантии не помешают ни одному православному прежде всего обратиться к представителю России. Если эти представители хорошо будут исполнять свой долг, то число тех, которые ныне произносят “Боже, Царя храни”, не уменьшится ни на одного».

Князь Горчаков, повергая к стопам монарха возможность судить об его, князя Горчакова, прозорливости (perspicacite), подчеркивал лишь свое уверение в том, что государь найдет во всем сказанном автором записок «русское сердце и русское чувство» («le cæur et la veine russe»).

Приложение лит. А⁵² начиналось указанием, что цель войны заключается в укреплении на твердых основаниях прав наших балканских соплеменников православного исповедания. Если эта цель может быть достигнута согласием великих держав, обусловленным распространением такого укрепления прав и на другие христианские вероисповедания, то ничто не препятствует заключению мира. Требование Австрии об освобождении княжеств нами уже в принципе принято, но только оно должно быть оформлено так, чтобы не вызвать ущерба нашему достоинству. Протекторат над княжествами являлся для нас в материальном отношении предметом постоянных забот и затруднений и при этом создавал призрак нашего участия в злоупотреблениях господарей. В нравственном отношении он действительно оказывал влияние на воображение христианских народностей Турции, хотя в сущности протекторат над испорченными и дикими (bâtardes) валахами и молдаванами менее важен, чем престиж в глазах балканских народностей нашей расы. Потому отречение от формального протектората над княжествами, при условии освобождения их от всякого протектората, не представило бы особых затруднений. Если это отречение обусловить еще очищением Сербии от турецких гарнизонов, то наш престиж среди балканских славян не только не умалился бы, но, наоборот, возвысился бы в крупных размерах.

Вообще результаты всяких соглашений следует оценивать, по мнению князя Горчакова, с практической точки зрения. История и

163

Парад союзников

географическое положение дают России преимущества, которые невозможно уменьшить никакими письменными соглашениями. На предполагаемый мир надлежит смотреть только как на перемирие. Будущий конфликт неизбежен, но для него мы будем иметь в выигрыше время и запас политической мудрости, которые дадут нам возможность подготовить другую почву.

Государь, соглашаясь, по существу, со всеми рассуждениями князя Горчакова, выразил, однако, в собственноручных отметках, сделанных на полях письма, мнение, что естественным прекращением русского протектората в княжествах может быть только их полное освобождение от турецкого владычества, т. е. их независимость.

В приложении лит. В⁵³ князь Горчаков подчеркивал, что Австрия, несомненно, вновь поднимет вопрос об освобождении нами княжеств. Она может сделать это в форме, оставляющей открытой возможность дальнейших переговоров, или в форме решительного требования, несовместимого с нашей военной честью. Князь Горчаков советовал в этом последнем случае не давать никакого ответа, но покинуть княжества, развернув армию у Прута. Такой образ действий, не связывая нас ничем в будущем, поставил бы Австрию в крайне затруднительное положение, которое заставило бы ее вскоре искать исхода в мирных переговорах уже по ее личному почину.

Эти мысли князя Горчакова получили полное одобрение государя, который испещрил труд нашего посла в Вене собственноручными пометками: «fort bien», «parfait» и «juste».

164

Эвакуация наших войск из княжеств совершалась молчаливо, как необходимая стратегическая мера, без принятия каких-либо обязательств и без какого-либо дипломатического акта, который мог бы свидетельствовать, что она происходит в удовлетворение чьим-либо требованиям. Армия князя М. Д. Горчакова отходила на Прут, никем не преследуемая и не разбитая, во всеоружии и в полном спокойствии, имея целью занятие новой стратегической позиции, которая была избрана верховным ее вождем для отражения возможного нападения с Запада. Австрийский кабинет был уведомлен о начавшейся эвакуации лишь несколькими словами князя Горчакова, подтверждавшими только сам факт отхода наших войск из княжеств.

Граф Нессельроде телеграфировал князю Горчакову в Вену⁵⁴, что «эвакуация должна быть рассматриваема как стратегическая необходимость и ни в каком случае — как уступка Австрии». Нашему послу поручалось заявить Венскому кабинету, что выступление русских войск из княжеств лишает сосредоточение австрийских сил всякого мотива, и если оно будет продолжаться, то наше правительство вынуждено будет усматривать в этом признак воинственных стремлений и не замедлит со своей стороны принять соответствующие меры. Князь Горчаков уведомил наш Кабинет в ответ на эту телеграмму⁵⁵, что известие об эвакуации произвело в Вене благоприятное впечатление, и отметил, что решение государя «удесятерило силу нашего политического и военного положения». Но император Николай не так легко уже поддавался уверениям Австрии в ее добрых чувствах.

«Faites savoir à Gortchakoff,— пометил государь на докладе графа Нессельроде,— que je n’ajoute aucune foi à la sincérité de l’Autriche; qu’il se tient fortement en garde de surprise et suit en tous points le programme de la note Lit. B, que j’adopte complètement»⁵⁶.

Граф Буоль, приняв к сведению наше сообщение об эвакуации и выразив свою радость по этому поводу, заявил, в свою очередь, князю Горчакову, что Австрия намерена для охранения в них порядка ввести в Валахию две бригады своих войск и желала бы осведомиться, насколько это соответствует видам императора Николая⁵⁷. Государь повелел немедленно ответить, что он не входит в вопрос о том, займут ли австрийские войска княжества после нашего ухода, так как эвакуация происходит единственно потому, что государь признает ее своевременной, а не по каким-либо другим мотивам⁵⁸. Князю Горчакову вновь рекомендовалось при этом неуклонно держаться позиции, выработанной в его записке лит. В и блюсти полную осторожность.

Наш образ действий вызвал в венских политических кругах ту тревогу, которую предвидел князь Горчаков и на которую указывал в своей записке. Генерал Гесс старался в беседе с нашим военным

165

агентом графом Штакельбергом уверить, что эвакуация войск повлекла за собой приостановку сосредоточения или даже отвод австрийских войск от наших границ, но в то же время он предостерегал, что дальнейшие мероприятия в этом направлении последуют лишь после более подробных объяснений нашего Кабинета в письменной форме, а не путем сообщения краткого содержания телеграфной депеши⁵⁹. Граф Штакельберг выражал со своей стороны мнение, что указания генерала Гесса о принятии австрийскими военными властями мер для приостановки подготовки к войне несущественны, так как подготовка в действительности продолжается. Он полагал, что нам и впредь следует держаться выжидательного образа действий, чтобы заставить Австрию или разоряться на непосильное для нее содержание на военном положении крупных сил, или броситься в войну, которая приведет ее к банкротству и революции⁶⁰.

Несомненно, что Венский кабинет сознавал всю опасность двойственности своей политики, которая привела к крайнему напряжению его отношений с нами. Поведение, которого придерживался князь Горчаков в вопросе об эвакуации, ясно показывало австрийским государственным деятелям, что Венский кабинет не может более рассчитывать ни на какое доверие в Петербурге.

Это сознание отчужденности в связи с заботой противодействовать во имя австрийских интересов росту нашего влияния среди славян и вообще на Балканском полуострове привело Венский кабинет к более тесному единению с западными державами. Оно выразилось в сделанном графом Буолем заявлении французскому и английскому правительствам, которое стало нам известно через Берлинский кабинет⁶¹. В этом заявлении граф Буоль излагал содержание четырех пунктов и потом добавлял: «Нижеподписавшийся уполномочен заявить, что его правительство принимает к сведению решение Франции и Англии не входить с императорским Российским двором ни в какое соглашение, которое не заключало бы со стороны этого двора полного и безусловного признания вышеприведенных четырех пунктов. Венский кабинет обязуется также не входить в переговоры иначе как на указанном основании, оставляя, впрочем, за собой право свободной оценки условий восстановления мира в том случае, если бы Австрии самой пришлось принять участие в войне».

Князь Горчаков сообщал частным образом канцлеру⁶², что, руководствуясь данными ему указаниями, он принужден призвать на помощь все свое хладнокровие, чтобы сохранить с австрийскими министрами корректные отношения. «Я решил сделаться,— писал он,— только абстрактным принципом долга. Если бы я слушался лишь моей плоти и крови, если бы я не сдерживал кипения моего национального чувства, то мне, как и Мейендорфу, невозможно

166

было бы не выражать возмущения, которое вызывается каждой новой с ними беседой». На нашего посла успокоительно действовали только известия о том, что сам император Франц-Иосиф был убежден в устранении опасности благодаря свершившемуся освобождению нами княжеств. «Сердце императора Франца-Иосифа,— писал князь Горчаков,— преисполнено радости».

Однако из содержания письма нашего посла было видно, что одного этого утешения ему было мало. Он сравнивал свое положение с положением графа Эстергази в Петербурге, которому также приходилось прикрывать корректными внешними формами напряженность действительных отношений.

В начале августа граф Эстергази сообщил графу Нессельроде депешу от своего правительства, в которой граф Буоль подчеркивал, что Франция и Англия только вследствие настояний Венского кабинета согласились сформулировать в четырех пунктах, о которых говорилось выше, свои условия для вступления в мирные переговоры. Австрийское правительство горячо рекомендовало принять нам эти условия к серьезному рассмотрению.

«Вы употребите все усилия,— писал граф Буоль графу Эстергази,— чтобы подкрепить ценность доказательств в пользу безусловного принятия оснований, на которых мы считаем еще возможным положить предел несчастьям войны, уже потребовавшей столько жертв и обещающей несомненно принять еще более широкие размеры. Австрия усматривает единственный шанс всеобщего соглашения в прямом принятии этих оснований, которые она считает условиями твердого мира. Поэтому петербургский кабинет, принимая четыре пункта, о которых идет речь, может рассчитывать на нашу готовность обратиться к морским державам с самыми серьезными представлениями, чтобы склонить их к немедленному открытию переговоров и условиться об одновременном приостановлении военных действий. Еще раз мы заклинаем (nous adjurons) императорский Российский двор углубиться в неизмеримое значение решения, которое им будет принято, а потому нет надобности рекомендовать вам, чтобы вы, граф, использовали все средства для достижения того, чтобы это решение соответствовало интересам мира. Крайняя серьезность положения может дать вам указание на то нетерпение, с которым мы ожидаем ответа Русского кабинета, и я вас приглашаю сообщить этот ответ в возможно скорейшем времени»⁶³.

Император Николай, со вниманием следя за поведением австрийского правительства и хорошо знакомый со всеми документами, разобранными нами выше, убедился во враждебном направлении австрийской политики в отношении русских интересов. Государь, решившись противодействовать враждебному поведению Австрии, не потерял, однако, окончательной надежды на возможность соглашения трех монархических дворов и противопоставле-

167

Бомбардировка Одессы

ния его соглашению западных держав. В этой возможности государя убеждала как осторожная политика Пруссии, так и вера в личные чувства императора Франца-Иосифа, совместно с сообщениями графа Штакельберга о безвыходном положении, в котором очутилась Австрия. Государь признавал письма Штакельберга «весьма замечательными» и, видимо, руководствовался в оценке политического положения заключенными в них данными. О таком именно настроении императора Николая и его убеждениях свидетельствует его собственноручная записка, относящаяся, как видно из ее содержания, к первым числам августа 1854 года⁶⁴. Мы приводим ее полностью в переводе на русский язык.

«1) Мы объявили, что взялись за оружие не для завоеваний, а единственно для восстановления установленных нашими трактатами с Турцией религиозных прав в пользу их христианских подданных, которые исповедуют греческую веру.

2) Австрия пожелала, ссылаясь на опасность для своих пограничных славянских провинций, население которых частью исповедует греческий обряд, видеть в наших военных операциях призыв к восстанию ее подданных. Исходя из этого заключения она противопоставляла нам сначала свои плохо замаскированные опасения, а вскоре затем и свою враждебность, вовсе не считаясь ни с нашими торжественными заявлениями, ни с конфиденциальными уверениями, сделанными мною самому императору.

3) Австрия не ограничилась этим. Она пожелала установить, как условие sine qua non, неприкосновенность Турции; она осуж-

168

дала, таким образом, в своих интересах и видах все подвластные Турции христианские народности на бесконечное иго и присваивала себе право определять судьбу наших братьев.

4) По мере того как мы изыскивали средства успокоить несправедливые опасения Австрии, она, смелея все более, вступила в соглашение с Францией и Англией с целью подтвердить общность их намерений. И это случилось в то время, когда оба эти государства были уже в войне с нами; сама же Австрия считала себя в мире с Россией.

5) Она, утверждая, что находится с нами в мире, вооружалась в чрезвычайных размерах и двинула большинство своих сил не только в те свои области, откуда они угрожали флангу и тылу нашей армии в княжествах, но и непосредственно к границе нашей империи.

6) Не ограничиваясь сделанными нам в согласии с Пруссией предложениями очистить княжества, она заключила трактат с Портой, находящейся в войне с нами, и получила от турок право занять провинции, которые она заставляла нас очистить.

7) Когда мы сообщили Австрии об оставлении нами княжеств, то она избрала этот момент, чтобы обменяться с Францией и Англией нотами, устанавливающими условия, на которых предполагается с нами вести переговоры о мире, хотя она все еще утверждает, что между ею и нами существует мир.

8) Наконец, когда наши войска вернулись в свои пределы, то она вместе с турками занимает Придунайские княжества; а так как турки намерены двинуться на нас, то в Вене решено не противиться этому, не объявляя при этом нам войны.

Я спрашиваю, в войне или в мире мы с Австрией и могут ли быть нами терпимы ее поступки без унижения в собственных наших глазах и в глазах всего света. Не пора ли потребовать от императора удовлетворения за все, что сделано актами, не поддающимися квалификации?»

Далее государь наметил программу возможного примирения.

«Условия,— писал император Николай,— при которых соглашение было бы возможно, должны заключаться в следующем:

1) немедленное отступление от наших границ всех излишне сосредоточенных там войск, за исключением обыкновенных гарнизонов Галиции и Буковины;

2) немедленное выступление австрийских войск из Придунайских провинций или же обязательство заставить турок уйти оттуда в кратчайший срок;

3) восстановление в этих областях законного, определенного нашими трактатами, порядка, под управлением господарей;

4) признание всех наших прав, установленных нашими прежними договорами с Турцией;

5) уничтожение нот, обмененных с Францией и Англией;

169

6) уничтожение договора с Турцией.

Полумесячный срок мог бы удовлетворить нашим требованиям.

Вместо этого мы обещаем допустить Австрию к протекторату над княжествами на равных правах с нами, но и при возложении на нее равных обязанностей.

Мы готовы вступить в переговоры с Пруссией и Австрией о будущих условиях протектората, который надлежало бы установить в турецких владениях для живущих там христиан, исповедующих греческий, католический и протестантский обряды. Согласившись на этих началах, мы действовали бы сообща, чтобы склонить к их признанию христианские державы Европы и заставить Турцию их принять... На таких условиях — забвение прошлого».

В архивах не сохранилось никаких следов по проведению в жизнь изложенных мыслей государя. Вероятно, записка осталась без движения, и она может лишь ярко свидетельствовать потомству о поведении Австрии в отношении облагодетельствовавшего ее своей продолжительной дружбой и жертвами монарха.

Как замечено было выше, Прусский двор, действуя под влиянием разнообразных мотивов и соображений, не последовал за Австрией по пути, ведущему к тесному единению с западными державами. Хотя он заключил с ней «наступательно-оборонительный» союзный договор, но обставил свое участие в активном его осуществлении условиями, умеряющими в значительной степени австрийский задор. Вообще прусская политика подвергалась странным колебаниям и находилась под влиянием самых разнообразных условий. Она находилась под впечатлением традиционной дружбы с Россией и христианских чувств короля Фридриха-Вильгельма с его крайне щепетильной и мучимой сомнениями совестью, под опасением наполеоновской Франции, определялась стремлением объединить вокруг прусского центра второстепенные германские государства и соперничеством с Австрией на федеральном сейме. В Берлине еще твердо не знали, как использовать в интересах Пруссии возникший кризис, и потому держались в предвидении грядущих событий выжидательной политики.

Берлинский кабинет признавал удовлетворительным наш ответ Австрии от 17 июня, в котором мы присоединялись к трем положениям Венской конференции от 9 апреля и заявляли о возможности очищения нами княжеств. Барон Мантейфель сообщил барону Будбергу⁶⁵, что Прусский кабинет опасается, как бы граф Буоль не высказал в своих депешах в Париж и Лондон, что наш ответ, по мнению Австрийского кабинета, не вполне удовлетворителен, а также того, как бы он не предоставил самим западным державам высказать о нашем ответе обязательное для Австрии суждение. Со своей стороны барон Мантейфель заметил, что Пруссия не разделяет мнения графа Буоля о необходимости подвергать наш ответ

170