Некоторые речения Иисуса и рассказы о нем в «утраченных текстах» 5 страница

Что касается новозаветных апокрифов, то среди английских читателей того времени мало кто сомневался в подлинности Послания Павла к лаодикийцам или Евангелия от Никодима. В VIII веке в Нортумбрии епископ Гексхэма Акка создал то, что Беда называет «очень полным и выдающимся собранием» житий и описаний мученичеств апостолов и свидетелей веры, помимо многих других церковных книг. Особый интерес вызывало все, связанное с апокалиптическими, или последними, временами, включая Visio Pauli, апокалипсис Павла, о котором мы говорили в главе 2. Англичане знали и любили христианские разделы Оракулов Сивиллы (Versus Sibyllae de Iudicio), в которых древние языческие провидцы предсказывали, как считалось, приход Христа, и христианский апокалипсис (это мы опишем далее, в главе 6). Вошедшее в легенду глубокое почитание англичанами Девы Марии означает, что широкое хождение там имели тексты и псевдоевангелия о Ее жизни.²¹

На Британских островах почиталось также т. н. Воскресное послание, Carta Dominica, еще один апокриф. Написанное якобы самим Иисусом, оно, как думали, упало на землю, в какую-то чтимую христианскую усыпальницу, несколько лет спустя после Воскресения и содержало настоятельное требование строго соблюдать закон празднования субботы. Впервые появившись в VI веке, оно распространялось в различных формах, часто давая ответы на вопросы о недавних событиях и спорах, а иногда воплощаясь в «переписку» между Христом и легендарным сирийским царем Абгаром. Кажется, едва ли уместно говорить о живучести этого текста, все еще всплывавшего на поверхность в памфлетах и картинках в эпоху викторианской Англии.²²

Англосаксонские читатели ни в коем случае не были некритичны в своем принятии этих альтернативных текстов. В VIII веке великий церковный историк Беда признавал сомнения в их подлинности, но по-прежнему выступал в защиту их чтения. Очевидное подозрение, например, вызывала Первая книга Еноха, «потому что эта книга, представленная под его {Еноха} именем, считается на самом деле написанной не им, а изданной другими под его именем». Но она еще заслуживала чтения, особенно потому, что цитировалась как одна из книг Нового Завета в каноническом Послании Иуды.²³

Другие ученые были более скептичны и разоблачали отдельные альтернативные тексты как поддельные. Ученый VIII века Альдхельм осуждал Visio Pauli. Так же высказывался и более поздний писатель Аэльфрик, который ратовал бы за всеобщее искоренение в народе апокрифических текстов, если бы только это было возможно. В самом деле, многие тексты он причислял к прóклятой категории lease gesetnysse, «ложных {или лживых} сочинений» – термин намного более враждебный, чем просто «апокрифы». Но даже сам Аэльфрик цитировал апокрифические рассказы о рождении и родословной Девы Марии как авторитетные. Он также цитировал пятнадцать посланий Павла, включая Послание к Лаодикийцам. Но как даже такой скептичный и начитанный клирик мог, при отсутствии ресурсов, имеющихся в распоряжении позднейшей науки, решать, что относилось к канону, а что – нет?²⁴

 

НЕЗАВИСИМО ОТ ВЫЖИВАНИЯ МАНУСКРИПТОВ и современных их упоминаний мы видим влияние этих альтернативных текстов в искусстве и поэзии.²⁵

Среди прочих сохранился странный манускрипт, включающий Первую книгу Еноха, некогда влиятельный текст III или II веков до Р.Х., который мы подробнее исследуем в главе 6. Столетиями самым интригующим разделом этого апокрифа была т. н. Книга стражей, главы с 1 по 36. Читать «Еноха» – значит погружаться в эзотерический мир ангелов и тайных откровений, в фантасмагорическую вселенную «стражей, детей неба». Свободно развивая загадочное повествование в книге Бытие, «Енох» рассказывает, как стражи соединялись с земными женщинами, и от них рождались ужасные исполины – нэфилим. Весьма популярная в ранней церкви, Первая книга Еноха стала выходить из мейнстримного употребления с IV столетия.

 

Вечные темы

Евангелия, которые дали средневековой церкви наиболее известные образы Христа

 

 

И Господь поставил крест свой посреди ада

в знак победы, и он пребудет там вечно.

 

Евангелие Никодима, около 400 года

 

Около 1270 года один итальянский прелат создал международный бестселлер. В «Золотой легенде» (Legenda Aurea) доминиканский монах Джакомо де Ворагине собрал целый ряд рассказов об апостолах, святых и мучениках христианской истории, выстроив эти рассказы в соотнесении с церковным литургическим годом. В английском переводе этот текст насчитывает более чем полмиллиона слов.¹

Как и большинство бестселлеров, он стал пользоваться огромным спросом у читающего населения, которое интересовала подробная информация о церковных героях и их чудесных деяниях. Но, в отличие от современных бестселлеров, «Легенда» сохраняла популярность в течение столетий. Она была переведена на большинство языков Западной Европы во множестве независимых версий и сохранена более чем в тысяче манускриптов, как никакой другой средневековый текст. Ее популярность не упала и после изобретения книгопечатания в конце XV века, когда «Легенда» появилась в сотнях изданий как на латыни, так и на многих национальных языках. Между 1470 и 1530 годами «Легенда» стала книгой, чаще всех прочих печатаемой в Европе. Когда Уильям Кекстон в 1480-е годы ввел в Англии печатное дело, «Легенда» была, разумеется, одним из его первых проектов. По замечанию Кекстона, как золото считается самым благородным из металлов, так и «Золотая легенда» признавалась самой ценной из всех прочих книг. Для издателя тех времен это было находкой, золотом среди золота. Это был главный источник историй и мотивов, запечатленных поздними средневековыми художниками в картинах и особенно – в миниатюрах.²

Мы можем читать «Легенду» разными способами. Если открыть книгу в любом месте, то она покажется собранием историй о чудесах, невероятных даже с точки зрения не слишком критичных стандартов средневековой церкви. После Реформации «Легенда» стала олицетворением экстравагантных и курьезных сказок, в которых сомнительные в историческом плане святые совершают сверхгероические подвиги, такие как битва с драконом или выживание после отсечения головы.

Некоторые повествования до того странны, что современный читатель в трезвом уме мог бы воспринять их как самопародии. Взять хотя бы один из сотни примеров: мы читаем о сицилийской верующей св. Лючии, которая упорно отказывается принести жертву римским языческим идолам. Языческий консул приказывает доставить ее в бордель, где ее могут подвергнуть групповому изнасилованию. Однако она остается как будто прикованной к месту, так что группа мужчин не в состоянии ее сдвинуть, не может этого сделать даже тысяча рабочих, даже тысяча пар волов. Консул велит залить ее мочой (это средство он считает борьбой с тем, что ему представляется колдовством) – но и это не приносит желаемого результата. В конце концов на нее выливают кипящее масло, чтобы она сгорела заживо. Последние слова Лючии – молитва о том, чтобы ее мученичество продлилось как можно дольше, что могло бы научить верующих не страшиться страданий (у самого консула отсекается голова). По стандартам «Легенды» ничто в этом рассказе не кажется чрезмерным. Житие святого Иакова Расчлененного точно и со зверскими подробностями описывает то, что и обещано в названии рассказа.³

Но книга предлагала много занимательных вещей своим потенциальным читателям, не в последнюю очередь – огромное количество чрезвычайно деятельных и набожных женских персонажей. Если мы хотим знать, во что обычные европейские христиане – включая многих утонченных и образованных мирян – веровали накануне Реформации, то нам следует обратиться к мешанине странных сказок и чудес «Легенды» и к апокрифическим текстам, о которых она сообщает. Ее непринужденно-неумеренное суеверие было совершенным воплощением того старого мира, который отчаянно старались ниспровергнуть церковные реформаторы XVI столетия.⁴

Но если взглянуть на «Золотую легенду» иным способом, то она была антологией альтернативных писаний, многие из которых восходили к поздней античности. Ее материал в большой степени был почерпнут из раннехристианских псевдоевангелий и апокрифических деяний, которые в разнообразных формах стали известны с III–IV веков или еще раньше. Читая «Легенду», скажем в 1500 году, благочестивый христианин мог вникать в истории, почерпнутые из древних (и ложных) «деяний апостолов», например – Фомы или Иоанна. В рассказе о Воскресении мы находим эпизод с явлением Христа Иосифу Аримафейскому, «как написано в Евангелии от Никодима». Подробный рассказ об успении Девы Марии приписывается «книге, посланной св. Иоанну Евангелисту, или же книге, называемой апокрифом и приписываемой ему».⁵

Не было даже ощущения, что такое прочтение является слишком смелым, а то и подрывным, что книга содержит тайные или запретные тексты. Джакомо де Ворагине был, в конце концов, доминиканец, т. е. член ордена, созданного для искоренения ересей, угрожавших ортодоксии в то время. Он пошел далеко, став архиепископом города Генуи, одного из критически важных постов. И мы не должны представлять его себе как смелого археолога, отыскивавшего потерянные тексты в древних пещерах. Скорее он синтезировал и компилировал популярные религиозные истолкования католических святынь своего времени, которые были всем известны и одобрены церковной властью.

 

ДАЖЕ ОРТОДОКСАЛЬНЫЕ ПИСАТЕЛИ, которые не признавали апокрифические тексты, считали, что на практике следует проявлять терпимость. В конце IV века сам Иероним осуждал «нелепицы апокрифов» { apocryphorum deliramenta }. Он старался доказать раз и навсегда, что «только четыре евангелия должно принимать, а (…) всякие колыбельные апокрифов { apocryphorum nenias } пускай поются мертвым еретикам, а не живым людям церкви». Он провозгласил простой принцип: Caveat omnia apocrypha! («Берегитесь всяких апокрифов!»). Но он знал, что этому предупреждению не слишком строго следовали. И продолжал: «Пусть она {церковь} избегает всяких апокрифических писаний, а если и привелось ей читать таковые {курсив мой} не ради истины учений, в них содержащихся, а ради чудес, в них описываемых. Пусть она понимает, что они в действительности написаны не теми, кому приписываются, что в них внесено много повреждений и что требуется бесконечная проницательность, чтобы искать золото в грязи { aurum in luto quaerere }».⁶

Столь же скептически был настроен широко читаемый испанский ученый VII столетия Исидор Севильский, который решительно отвергал любые претензии на канонический авторитет этих текстов. Но даже Исидор признавал, что помимо «многой лжи» (multa falsa) апокрифы содержат и некоторые духовные истины. Эта уступка открыла дверь чтению текстов, в идеале – внимательному и критическому.⁷

Значение апокрифов горячо обсуждалось в течение IX столетия, когда церковные деятели при дворе Карла Великого и его преемников старались очистить и перестроить западноевропейские церкви. Лучшее свидетельство того, насколько укоренились эти тексты, – решительная попытка исключить их раз и навсегда. Епископ-реформатор Абогард (около 820 года) утверждал, что тексты из этих якобы ложных и еретических апокрифов часто использовались в повседневной литургической практике. Он предостерегал: «Пусть никто не осмеливается осмысливать или произносить вслух респонсории или антифоны, взятые не из канонического Писания, которые некоторые приспособились петь на мелодию, которую сочинили в свое удовольствие». Но эта битва была проиграна. Несколько лет спустя франкский ученый Ноткер высказал мнение, что апокрифические материалы об апостолах «очень близки к истине, а то и просто истинны» (uerisimillimam, seu certe ueracissimam).⁸

Любые потенциальные цензоры сталкиваются с проблемами при классификации текстов. Текст, однозначно причисленный к евангелиям, расценивался как вызов церковной власти и мог привести ее в бешенство, особенно если ассоциировался с каким-либо еретическим движением. Но церкви никогда не настаивали на том, чтобы верующие ограничивали свое чтение только каноническими Писаниями, так что вполне приемлемы были такие жанры, как агиография, церковная история или молитвенные произведения. Как бы рассказы о рождении Марии или Ее успении ни были похожи на евангелия или другие канонические Писания, их можно было относить только к категории агиографических легенд о почитаемых святых. Текст, который современные исследователи называют Евангелием Псевдо-Матфея, в свое время носил безобидное название Liber de Infantia, «Книга о детстве {Иисуса}»; и только в XVI веке Протоевангелие приобрело современное название (при радикальном предположении, что оно является «первым евангелием»). Иногда писатели по ошибке применяли термин «евангелие», как в случае с Евангелием от Никодима, но к раннему Средневековью эти тексты столь прочно и широко вошли в культурное пространство, что, казалось, не вызывали никаких проблем.⁹

Есть две основные причины обращаться к этим историям. Одна из них – простое любопытство относительно элементов священного повествования, казавшихся недостаточными в одобренных писаниях либо отданных на произвол творческой стихии. Другая причина сложнее и существеннее. Столетиями верующие обдумывали богословские проблемы, которые церковь не ставила или неадекватно разъясняла, по крайней мере в версии, доступной для мыслящих христиан. Верующие использовали повествовательные формы, чтобы исследовать эти проблемы и сформулировать их решения. Это были такие вещи, которые Иисус (например) мог сделать или высказать, будь у него для этого время. Богословская потребность вызывала к жизни соответствующие тексты.

 

ДВЕ МОЩНЫЕ АПОКРИФИЧЕСКИЕ ТРАДИЦИИ привлекали христиан на протяжении столетий. Обе они касались аспектов жизни Иисуса, которыми пренебрегли наши канонические евангелия, а именно – Его младенчества и детства, а также того, что Он делал непосредственно после своей телесной смерти. Особенно устойчивыми были евангелия, где была попытка рассказать о детстве Иисуса. Кроме одной сцены у Луки, где мальчик Иисус своей эрудицией сбивает с толку иудейских ученых, синоптические евангелия ничего не сообщают о Его жизни между рождением и возрастом около тридцати лет.¹⁰

Детство Иисуса было темой нескольких текстов, но более прочих известно Евангелие детства от Фомы, в течение 1500 лет одно из наиболее популярных среди всех христианских писаний. Открытым остается вопрос, было ли имеющееся у нас собрание историй делом одного автора или же компиляцией на основе уже широко известных народных сказаний? Но мы знаем, что оно распространялось довольно давно, в золотой век создания псевдоевангелий (примерно в столетие, последовавшее за 150 годом). Уже около 180 года ортодоксальный полемист Ириней порицал гностическую секту, называвшуюся маркосианами:

 

Они приводят неимоверное количество апокрифических или поддельных писаний, которые фабрикуют сами, чтобы сбивать с толку умы глупцов и несведущих в Писаниях истины. Среди прочих текстов они приводят и ту ложную и безнравственную историю, согласно которой наш Господь, когда был еще мальчиков, изучающим буквы, учителю, велевшему Ему, как принято, произнести букву «альфа», ответил: «Альфа»; но когда учитель вновь велел Ему произнести «бету», Господь отвечал: «Сначала скажи Мне, что такое «альфа», а потом я скажу тебе, что такое «бета».

 

Маркосиане, таким образом, использовали Евангелие детства от Фомы, в которое и входит этот рассказ. В некоторых случаях при ссылках на Евангелие от Фомы в ранних списках неканонических писаний подразумевается как раз Евангелие детства от Фомы, а не те мистические речения, которые приобрели такую славу в последние годы. Вероятно, вначале этот текст был известен под названием Paidika (Деяния детства).¹¹

Этот текст долгое время захватывал народное воображение. Сохранились его переводы как минимум на тринадцать языков, включая не только сирийский и греческий, но и славянские, грузинский, эфиопский и латинский. В Западной Европе его содержание стало известно в основном благодаря тому, что текст вошел в состав «Псевдо-Матфея» и в таком виде был широко распространен в течение многих веков.¹²

В Евангелии детства от Фомы приводится много чудес, приписываемых мальчику Иисусу. Оно вдохновляется историей Луки о двенадцатилетнем Иисусе в Храме, но Фома идет гораздо дальше, показывая превосходство мальчика Иисуса не только над другими детьми, но и над всеми человеческими существами. Текст показывает, каким необыкновенным могуществом обладал Иисус с самых ранних своих лет, и использует рассказы об этом могуществе, чтобы продемонстрировать его сверхъестественные способности и его божественное происхождение. Иисусу здесь настолько недостает человеческих качеств, что попираются всякие тонкости, относящиеся к сути Боговоплощения: Иисус – это божественное существо, посетившее планету Земля. Кроме того, в этих историях о чудесах нет никакого морального или богословского содержания, а есть только грубая демонстрация божественной мощи. Например, нет никакой параллели метафорическому использованию темы слепоты в канонических рассказах о чудесах, где отсутствие зрения символизирует неспособность разумения. Подход Евангелия детства от Фомы почти полностью лишен всякой формы христианского (а то и иудейского) учения или морали.

Большинство современных читателей, вероятно, сочли бы эти истории возмутительными, а то и отвратительными. После того как мальчик выбранил юного Иисуса, тот сделал так, что мальчик засох и умер. Горе тому ребенку, который случайно ударил Иисуса:

 

После этого Он (Иисус) снова шел через поселение, и мальчик подбежал и толкнул Его в плечо. Иисус рассердился и сказал ему: ты никуда не пойдешь дальше, и ребенок тотчас упал и умер. А те, кто видел произошедшее, говорили: кто породил такого ребенка, что каждое слово Его вершится в деяние. И родители умершего ребенка пришли к Иосифу и корили его, говоря: Раз у тебя такой сын, ты не можешь жить с нами или научи Его благословлять, а не проклинать, ибо дети наши гибнут.¹³

 

Иисус поражает слепотой тех, кто пожаловался на него. Он издевается над ученым, который пытается научить его алфавиту, и унижает его. В один миг мальчик по имени Зенон падает с крыши и умирает. Собираются соседи, думая, что мальчика убил Иисус, и это вполне правдоподобно, если учесть список его недавнего беспредела в убийствах. Однако Иисус воскрешает его лишь для того, чтобы тот заявил о непричастности Иисуса к его убийству. Так что чудо совершено лишь для того, чтобы выиграть еще одно «очко». Если бы можно было вообразить себе евангелие тех лет об Антихристе, то оно не слишком отличалось бы от этого.

Некоторые из историй более привлекательны. Когда юный Иисус не убивает людей, он игрив и беззаботен. В самой известной истории пятилетний мальчуган Иисус сидит у реки в субботу. Он вылепил двенадцать птичек из размягченной речной глины – к ужасу правоверного иудея, который пошел и пожаловался Иосифу. Иосиф отчитал Иисуса за его безбожие, но мальчик немедленно уничтожил улику: «Иисус ударил в ладоши и закричал воробьям: Летите! и воробьи взлетели, щебеча». В других случаях Он исцеляет местных детей, пострадавших или умерших; Он исцеляет или воскрешает их из мертвых. Когда Его брат Иаков собирал дрова, и его ужалила гадюка, Иисус исцелил его.¹⁴

Веками эти истории пропитывали христианскую народную культуру. История с птицами была в Средние века одной из самых известных, а в VII веке была включена в Коран. Она тоже вошла в фольклор. Ирландский манускрипт XVII века содержит рассказы о детстве Иисуса в стихотворной форме, записанные, вероятно, в VIII веке. Например, в истории о птицах мы читаем:

 

 

Хлопнул Иисус в ладоши.

Тихий глас Его раздался.

Пред Его очами – чудо

Вдруг мгновенного движенья —

Отпугнул Он этих птиц…

Кто-то рассказал народу —

Изумительно то чудо,

Что пока летели птицы,

Были крики их слышны.¹⁵

 

 

Чтобы увидеть, как эти альтернативные тексты стали основными в средневековых церквах, рассмотрим один сюжет, захвативший религиозное мышление той эпохи, а именно «Сошествие во ад». Этот сюжет повествует о том, как Христос после Воскресения взломал врата ада и спас души праведников, умерших прежде, включая великих персонажей Ветхого Завета от Адама и далее. Чтобы совершить это, ему пришлось противостать злым духовным силам в лице сатаны и ада и нанести им поражение.¹⁶

Непосредственным источником этого сюжета послужил апокрифический текст под названием Деяния Пилата. С самых ранних времен пытливые умы склонялись к идее, что Понтий Пилат, вероятно, оставил что-то вроде записей о своем общении с Иисусом, и авторы соответственно сочинили тексты, подобные тем, какие им хотелось бы обнаружить. «Изначальные» Деяния Пилата возникли около IV века, но легенда продолжала расти и видоизменяться по мере впитывания других народных преданий и сказаний. Одним из них был рассказ о женщине по имени Береника, которая отерла платком лицо Иисуса, когда он шел на Голгофу, и его лик чудесным образом запечатлелся на ткани этого платка. На протяжении Средневековья широко почиталась ткань, которая, как думали, сохранилась, а имя Береники исказилось в «Веронику». Еще одно дополнение к легенде – разрушение Иерусалима римлянами в 70 году от Р.Х., которое стали истолковывать как кару за предательство и убийство Иисуса иудеями. Один из латинских текстов, содержащих такой взгляд на события, назывался Vindicta Salvatoris («Месть {за} Спасителя»); в нем падение Иерусалима стало кульминацией и развязкой более широкого евангельского повествования. Но Vindicta – это творение очень позднее, датируемое примерно 700 годом. Таким образом, легенда о Пилате создавалась в течение как минимум четырех столетий – самый длинный исторический период составления апокрифических повествовательных циклов.¹⁷

Изначальные Деяния Пилата делятся на две основные части. Цель первой части – запись событий, связанных со страданиями, смертью и Воскресением Христа, в соответствии с рассказом Никодима, тайного последователя Христа, упоминаемого в Евангелии от Иоанна. Во второй – особенно важной – части описывается сошествие в ад; этот подробный и драматический раздел так и называется: Descensus Christi ad Inferos – «Сошествие Христа во ад».¹⁸

В своей настоящей форме обе части датируются, видимо, V веком, но они включают и более ранние истории о сошествии в ад, некоторые из них встречаются и в других евангелиях. В альтернативном евангелии, приписываемом Варфоломею, Иисус сообщает, как он «исчез с Креста, а потом сошел в ад, чтобы вывести оттуда Адама и всех тех, кто был с ним, по молитве Михаила-Архангела». Со временем Евангелие Никодима победило более ранние версии и стало стандартным евангелием.¹⁹

Нетрудно понять, почему могла возникнуть такая история. В нескольких канонических текстах есть намеки на какое-то подобное событие, хотя оно и не описано явно. В Евангелии от Матфея сообщается, что сразу после Воскресения «тела многих святых людей, прежде умерших, были воскрешены. Они вышли из могил после Воскресения Иисуса и пошли в святой город, и явились многим людям»[27]: Первое послание Петра говорит о Христе, проповедавшем благовестие плененным духам; а Послание к Ефесянам сообщает, что «когда Он {Иисус} вознесся, Он вывел с собой пленников и дал им дары»[28]. В начале V века св. Августин писал, что никто, кроме неверующего, неверного, не стал бы отрицать, что Христос побывал в аду. Он сошел туда, писал Августин, чтобы освободить Адама, патриархов и пророков, определенных в ад из-за первородного греха.²⁰

Descensus описывает это событие во многом так, как делают иудейские мидраши. И там, и там поздние авторы в значительной степени опираются на подсказки в каноническом тексте. «Многие ли святые люди были воскрешены?» Если да, то кто именно? Что ж, Descensus перечисляет их: Иоанн Креститель, Авраам, Исайя, Адам, Сиф и т. д. И, естественно, каждый пророк или патриарх описывает событие, которое привело к его избавлению.

Если в существовании этой истории нет никакой тайны, то ее поразительная привлекательность нуждается в некотором объяснении. История призвана разрешить главным образом богословские вопросы, беспокоившие верующих разных уровней образованности, и говорит о возможностях посмертного спасения из преисподней почитаемых благородных людей, живших в дохристианские времена. Эта дилемма возникла в церкви довольно рано. Поскольку нарождавшееся христианство все более удалялось от родительских иудейских корней, христианам следовало осмыслить взаимосвязь между двумя традициями. Все ортодоксальные мыслители высоко оценивали таких пророков и патриархов, как Авраам, Моисей и Исайя, но некоторые задавались вопросом, как люди, умершие до жертвоприношения Христа, могли извлечь из него благо и «задним числом» получить спасение? Евангелие от Матфея предложило подсказку, с помощью которой эту дилемму можно было разрешить, а Евангелие от Никодима развило эту подсказку в цветистый сюжет.

В этом описании Христос, упраздняя все ограничения времени и пространства, непосредственно и лично вмешался, чтобы спасти тех, кто взывал о спасении. Хотя только некоторые люди упомянуты как спасаемые, список спасаемых после смерти явно неограничен. Эта идея оказалась очень удобной, когда христианские миссионеры пытались обращать европейских язычников, при этом избегая говорить в проповеди, что все их языческие предки обречены на вечный ад. В VIII веке в Северо-Западной Европе некоторые проповедники использовали уроки Никодима столь широко, что едва не соскальзывали в некую универсалистскую ересь – в мнение, что все могут спастись или просто будут спасены.

В поздние века сюжет сошествия в ад вполне сочетался с набиравшей силу идеей, что мертвые могут иметь помощников и в конце концов спастись молитвами их живых друзей и родных, поскольку они – часть космической цепи бытия. Это был необычайно привлекательный образ беспредельной власти Благодати. В течение многих веков это учение поддерживало также канонический статус большинства христиан.²¹

Помимо решения исторической головоломки – как спасение может в данный момент времени отозваться в предшествующей истории? – сокрушительная победа над смертью сообщала надежду христианам всех времен. Хотя смерть неизбежна, они знали, что Христос может их спасти и спасет их, даже если они попадут в глубины ада. Это было важно в позднем Средневековье, когда обычные миряне были озабочены своими шансами на спасение после смерти и еще более пессимистично настроены относительно своих шансов его достигнуть. Если спасение зависит от бесконечно добрых дел и благочестивых поступков, то как можно быть уверенным, что ты сделал все, что полагается? Пока Реформация не внесла в христианскую доктрину абсолютной надежды на спасение только через веру в Христа. До этого момента смятенным душам приходилось искать прибежище в рассказах о победе Христа над смертью и адом.²²

 

ДОПОЛНИТЕЛЬНУЮ ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОСТЬ ЭТИМ ИСТОРИЯМ придавал их драматизм. Простое повествование могло бы описывать, как Христос вторгается в адский стан, поражает сатану и освобождает пленников. В действительности Descensus намного сложнее. Он оформлен как такое описание, которое создает максимальное предвкушение и обеспечивает большие возможности для диалога и драматического взаимодействия. А начинается он как настоящий триллер. (Текст существует в нескольких версиях: здесь приводится вторая латинская версия.)

Вначале три благочестивых раввина свидетельствуют о Вознесении Христа. Они сообщают, что встретили двух человек, Карина и Левкия, воскрешенных из мертвых, которых вызвали к скептически настроенным первосвященникам Анне и Кайафе:

 

Затем Карин и Левкий сделали им знак руками, чтобы те дали им по листу бумаги и чернила. Так они сделали, ибо Дух Святой не разрешил им говорить с теми. И дали каждому бумагу, и поместили их особо, в отдельных кельях. И они, делая перстами знак креста Христова, начли писать на отдельных листах; а как закончили, то словно едиными устами из разных келий воскликнули: «Аминь!». И Карин отдал свое писание Анне, а Левкий – Кайафе; и, поприветствовав друг друга, вышли они и вернулись к своим гробницам.

 

В бумагах Левкия и Карина описывались события сошествия в ад. Читатель присутствует при создании священной истории.²³

Descensus делят главного злого персонажа на двух, создавая злодейскую пару, которая может вступить в диалог о происходящем, и прослеживает растущую опасность через подслушанную речь. Сатана – господин смерти, но ад (изначально – место для мертвых) персонифицируется как еще одно действующее лицо, партнер в окончательном зле. Сатана велит своим приспешникам защищать цитадель, пока он сам убегает искать совета у своего союзника Ада. Сатана цепляется за соломинку надежды, но Ад в ужасе замирает перед мощью Того, Кто одним словом может победить смерть. Оба они ввязываются в вульгарную ссору:

 

Затем Ад отвечал Сатане: «Если ты больше ни на что не способен, смотри – приближается твоя погибель. Я вскоре стану низверженным и обесчещенным; но тебя станут истязать под моей властью».²⁴

 

Затем мы встречаем звездный состав великих пророков и патриархов от Адама и далее и видим, как возрастает их надежда. Кульминация наступает, когда Христос в библейском стихе возвещает крах цитаделей: