График 8. Динамика социальных общностей

Комментарий к графику.

На графике по абсциссе отслеживается время, по ординате — уровень сложности задач и целеполагания (S) объединений людей.

Общецивилизационные основы коллективизма и имиджей, о которых уже шла речь, находятся за пределами схемы. Стартовой точкой графика выступает феномен ассоциаций (на схеме «Асе».) Примем, в качестве минимального набора сущностных качеств ассоциаций, их нестабильность, отсутствие постоянного лидерства, наличие неосвоенных ролей (назовем это «групповой валентностью»), примерную одномерность статусов. Примерами ассоциаций являются, скажем, пассажиры троллейбуса, отдыхающие на пляже и т.д.

Автору неизвестны работы, фундаментально исследующие бытие ассоциаций[87].

Впрочем, при сегодняшнем положении с наукой в стране, трудно даже фантазировать на тему о финансировании исследований ассоциаций. Автор вынужден просто апеллировать к обыденному опыту каждого, поскольку любой из нас входил в сотни ассоциаций, и изучение их автор вел с помощью простых методик включенного и невключенного наблюдения.

Отметим потому, в качестве постоянно проверяемой, и не запрещенной результатами таких исследований, гипотезы, следующие теоретические выводы относительно роли имиджей в ассоциациях:

1. В ассоциациях происходит своеобразное «ранжирование» имиджей. Такое «ранжирование» идет в следующих, как минимум, направлениях:

• проверка имиджей делового повседневного общения (обеспечивает ли такой имидж оптимальное сочетание защиты от нежелательного общения и привлекательности для заданного круга лиц). Проверка, по наблюдениям автора, чаще всего, идет по двоичному коду (есть ли невыгодные качественные отличия именно моего поведения или нет);

• опробование ситуативного лидерства и ситуативных эталонов престижного поведения.

В целом ряде ситуаций, в ассоциациях некоторые выборы поведения быстро оформляются как престижные, вызывающие желание подражать, не исследуя — например, в отношениях с представителями власти (милиционер, контролер в общественном транспорте, и т.д.), в общих оценках девиантного поведения (например, по отношению к пьяным, уголовникам и др.).

При этом, по наблюдениям автора, выдерживается примерно следующая тенденция: чем больше разброс личностных ориентации членов ассоциации, тем жестче противостояние нескольких эталонов поведения в ассоциациях. Как правило, это эталоны социализированного поведения, включая образцы ритуального поведения в субкультурах (рокеры, и т.д.), и несоциализированного, оппозиционного первому. Такая тенденция имеет своеобразный период вызревания, когда столкновение упомянутых эталонов идет открыто (например, неожиданные политические дискуссии в транспорте (период перестройки), после чего тенденции уравновешиваются в типичном для данной макрогруппы уровне. Впрочем, для отслеживания более тонких зависимостей требуется, естественно, исследование с большей выборкой;

• создание системы символов общения. В ассоциациях вырабатывается простая привычка использовать определенный «интервал» имиджей, причем именно в ассоциациях восприятие людьми такого «интервала» ориентировано на социальные символы в одежде, обращении, мимике и т.д.

Таким образом, не продолжая данный список, можно с основанием утверждать факт решающей роли ассоциаций в выработке самой инерции социального поведения человека. В этом смысле ассоциации являются чем-то вроде первичного «социального бульона», где люди стихийно обучаются необходимости имиджа, как непременной стороны общежития.

Подчеркнем именно стихийность такого обучения. В жизни ассоциаций содержатся и символы отрицания имиджа, символы психических состояний тоски, аффектов, действий по чистым квазипотребностям и др. Но очевидный приоритет чисто социальных микроцелей (доехать до желаемой остановки, провести время в фойе театра в антракте и пр.), совмещенный с чувствованием отчужденной общности, постоянно тренирует человека в выработке конкретных типов имиджей.

Такая стихийная ориентация людей на имиджи общения в ассоциациях выступает, видимо, и как следующее звено (наряду с упоминавшимися психическими механизмами тяги к общению и имиджам) в формировании феноменов власти. Имеющие огромный опыт общения в ассоциации, люди стремятся создать такую систему общения, где была бы возможность использовать потенциал группы в своих целях, что есть один из важнейших признаков формирования власти. Иначе говоря, опыт жизни в ассоциациях трансформирует упоминавшуюся экзистенциальную тревожность в готовность вести себя, в основном, в соответствии с ожиданиями других, в надежде использовать их потенциал для себя[88].

Однако большинство ассоциаций нестабильны и распадаются очень быстро (линия 1 на схеме). Лишь некоторая их часть меняет свое качество, превращаясь в малые («социальные») группы, (на схеме — знак «гр.»).

Дискуссии о природе таких групп ведутся еще с конца XIX века, начиная с известных работ классиков социологии и кончая идеями П. Лазарсфельда, Г. Блумера, А. Шюца, Д. Хоманса и др[89].

Даже простое перечисление не только подходов к природе группового поведения, но и собственно дефиниций по такому поводу, требует отдельной работы.

У автора, чтобы удержать в фокусе исследования именно проблемы имиджа, остается единственный выход — принять чисто рабочий подход в этих сложнейших вопросах, хотя нередко неопределенности таких «рабочих подходов» делают все последующие работы чисто декоративными.

Будем понимать под малой (социальной) группой объединение людей, одновременно обладающее следующими, как минимум, характеристиками:

• число членов такого объединения очень редко превышает 40-50, причем выдерживается тенденция: чем больше превышает число реальных членов такую цифру, тем меньше срок существования такого объединения (рубеж Рингельмана);

• поведение, типичные реакции такого объединения на изменения среды не «складываются» из особенностей поведения конкретных людей, но выражает такое объединение, как целое, причем целесообразность поведения целого совсем не копирует разумность конкретного человека, в том числе и лидера;

• упомянутые типичные реакции, или групповые эффекты поведения, — прямое проявление власти, как принципиальной несимметричности воли разных людей, причем именно благодаря опыту власти группа приспосабливается к изменениям среды, или даже провоцирует выгодные изменения социальной и природной среды;

• такое объединение в огромном большинстве случаев[90] имеет стабильное лидерство, да и само по себе такое объединение явно стабильнее, чем ассоциации[91];

• власть в таком объединении всегда оформлена в системах групповых норм, ритуалов, ожиданий, причем именно в системах, со своей соподчиненностью, иерархией, противоречиями, отчужденностью системного качества различных норм, и т.д.;

• организация власти имеет несколько типичных вариантов, но, при любом из них, она должна позволять выгодные контакты с другими группами. Одной из сторон такого положения вещей является, по мысли автора, наличие формально незаполненных, вакантных ролей в группах (феномен «ролевой валентности»). При необходимости такие роли могут выполняться членами других групп, что позволяет образование масштабных метасистем групп — прежде всего, социальных фрагментов, включая, таким образом, группы в политику, и др.

Другими словами, группа рассматривается как особая «молекула» социума, качество которой совпадает с качеством жизни макроструктур в главном: — отчуждение власти, обретающей собственные законы, возникающие из потребности психики человека, но противостоящие душе человека, как чуждые, враждебные силы.

В этом смысле упоминавшиеся принципиальные отличия, противоречия социального, витального и экзистенциального «Я» в структуре человеческой личности в группе трансформируется еще и в противоречия социального, выражающего освоение отчужденной власти, поведения, и поведения девиантного, нарушающего императивы такой власти[92].

Достаточно условно, учитывая пограничные эффекты, в группе можно выделить несколько взаимосвязанных подсистем поведения людей:

• осознанное социальное поведение, ориентированное на достижение выгодных и престижных ролей, общий, престижный в группе статус, обладание символами успеха и комфорта, с соответствующими акцентированными имиджами, и т.д.;

• поведение по сохранению общей социальной ориентации большинства поведенческих решений и выборов. О механизмах такого поведения шла речь в предыдущих разделах, посвященных психическим аспектам имиджа, и, отчасти, при описании ассоциаций. По наблюдениям автора, мотивы такого поведения чаще всего неосознанны и сводятся, в основном, к подражанию эталонным образцам в сложных ситуациях, причем выбор таких образцов сопряжен с необходимостью психологической защиты («есть, или, по моим представлениям, непременно будут, люди, выбравшие то же самое и потому неагрессивные к моему выбору»);

• «поисковое девиантное социализированное поведение». К сожалению, автор не смог найти более простого и точного термина для обозначения целого ряда феноменов поведения людей в группе.

Речь идет о так называемых «негациях», системах поступков, делающихся словно «назло» ценностям предшествующих типов поведения в группах. Подчеркнем, что мотив «негаций» не запрещается, а подразумевается групповыми нормами. Такие нормы постоянно движутся, определяются именно в ответ на наиболее мощные негации, которые, таким образом, выполняют несколько важнейших функций: опробования конкретных групповых норм, их применимости для все новых систем поступков и реакции группы, как результата такого применения; и реализации тех сторон витального и экзистенциального «я», которые присутствуют в поведении людей и опосредуют социальные цели[93];

• групповое и индивидуальное девиантное поведение, заведомо нарушающее устоявшиеся групповые нормы и стереотипы, хотя такие цели далеко не всегда выступают как субъективно важнейшие. О конкретных механизмах такого поведения речь пойдет в следующем разделе.

Таковы лишь наиболее очевидные подсистемы группового поведения. Но и очевидность даже таких, выделенных лишь в самом общем виде, поведенческих подсистем, позволяет сделать несколько важных для дальнейшего исследования выводов:

1. В группе существует несколько подсистем имиджей, функционально ориентированных не только на общее «поле восприятия», но на поддержание поведенческих эталонов соответствующих поведенческих подсистем;

2. Является безнадежным упрощением диалектики жизни группы иногда встречающееся представление о том, что в группе есть единый «групповой имидж», который осваивается или не осваивается адаптерами и членами группы. Такой единый имидж просто оставлял бы слишком мало поведенческой свободы для многих типов личностей, и критически большее число лиц провоцировалось бы к сопротивлению групповым нормам.

Существуют, видимо, лишь конкретные символы и ритуальные нормы, выражающие принадлежность именно к конкретной группе. Достаточно большое число имиджей в жизни группы необходимо для сохранения привлекательности общих социальных ориентации членов группы, провоцирования реальных, или воображаемых степеней свободы их поведения. Пользуясь известной метафорой Г. Спенсера о группе как живом организме, можно сказать, что группе выгодно провоцирование в людях не покорности психически-отвергаемым нормам, а постоянной реализации себя в заданных социальных рамках;

3. Понятия «групповой имидж» и «имидж в группе» далеко не тождественны. Первое из них выступает как полная абстракция, выражающая простую необходимость согласования имиджей в группе, вторая — конкретная необходимость символов процессов формирования поведенческих подсистем;

4. Взаимосвязь подсистем имиджей, как и всё в жизни группы, одновременно закономерна и вероятностна, но, в среднем, ориентация такой взаимосвязи может быть выражена в следующей зависимости о связи, процессов стихийной и осознанной корректировки имиджей:

Ед — энергия девиантных подсистем поведения, нарушающих групповые и общесоциальные нормы (правонарушения, поступки в состоянии сильных эмоций, самоубийства, неспровоцированная агрессия, и т.д.);

А — символы и действия по воспроизводству ритуальных норм группы;

В - символы и действия по воспроизводству общесоциальных норм (самой необходимости власти, отграничения тяги к риску, соблюдения поколенческих норм, стремления к психической защищенности и т.д.);

С — символы и действия по достижению личного успеха в группе;

Д — символы действий по квазипотребностям и по реализации общих несоциальных мотивов поведения; х — другие компоненты, в данном случае не рассматривающиеся.

Иными словами, нормальная жизнь группы подразумевает множество стихийных и плохо предсказуемых связей, коммуникаций разных имиджей, причем далеко не все из них прямо регламентируются поведенческими групповыми нормами, но, в целом, такие связи имеют жесткое ограничение: они должны, как минимум, позволять (а чаще — стимулировать) реализовывать власть в группе, делать непрестижным или невыгодным то, что ведет к прямому распаду такой власти. Имиджи регламентируются необходимостью централизации власти, несимметричности воли в групповом общении.

Разумеется, существование централизованной власти в группе не вечно, как и сама группа. Большинство групп распадается через несколько лет (на схеме — знак «2»). Распад групп всегда конфликтен и может быть спровоцирован целым рядом психосоциальных сценариев: негативным воздействием среды, возникновением альтернативных групп, более выгодных для членов данной группы, слишком долгим существованием излишне простых или непосильно сложных для группы задач[94] и т.д.

Однако, в любом случае, стороной распада группы является накопление образцов девиантного поведения, некоторые из которых «вырываются» из ниши, описанной приведенной выше формулой. Согласно известной мысли Дюркгейма, распад группы неизбежно ведет к появлению ранее запрещенных образцов девиантного поведения для заметного числа членов группы, — именно так, например, он объяснял рост числа самоубийств при социальных кризисах.

Отметим еще один важный аспект существования имиджей на уровне групповых объединений. Централизация власти, о которой шла речь, совсем не сводится просто к постулированию лидерства — хотя и оно, разумеется, заслуживает отдельного разговора.

Автор согласен с мыслью американской исследовательницы М. Дуглас о том, что такая централизация может, в первом приближении, быть «схвачена» через соотношение групповой регламентации и групповой сопричастности[95]. Будем понимать под первой нормативные действия, формализованное нарушение которых (отказ от них, их осуществление средствами, признанными негодными или неритуальными лидером или авторитетными, референтными членами группы (ведет к наказанию; под второй — добровольно осуществляемые действия, осознанным мотивом которых является попытка помочь группе в целом, либо лидеру, либо группе авторитетных членов группы.

Так вот, по мысли автора, имиджи в малой (социальной) группе выражают не только общепсихические стремления к защищенности  (1), личностные комплексы и фобии (2), необходимость особых подсистем поведения в группе (3), о чем уже шла речь, но и соотношение регламентации и сопричастности.

Последнее, прибегая к общефизическим метафорам, представляет как бы топологию поведенческого пространства в группе, то полумистическое психологическое поле, о котором так охотно писал американский психолог К. Левин[96].

Думается, что слишком просто было бы представлять такое поле в виде невербальных - (данных, скажем в стиле поведения лидера) символов поощрения, причем поощрения и наказания, причем поощрения и наказания вообще, а не за конкретные поступки, как своеобразный «ярлык», «лейбл» группы, — хотя такой момент, видимо, присутствует.

В имиджах людей в группе стихийно учитывается как индивидуальный, так и групповой опыт столкновения с классическими феноменами группового поведения.

И имиджи, и нормы, регламентирующие поведение группы, и деятельность лидеров, не могут блокировать групповые эффекты поведения. Они суть реальность человеческого объединения, и одновременно ярлык с указанием цены за отчуждение своей сущности в социуме.

В этом смысле и имиджи людей в группе неизбежны, они выражают одновременно и необходимость такого отчуждения «себя – во – власть», и неизбежное противостояние «я – в – том, что мне нужно, но мной не является». Жизнь группы, как живого существа, пределом нравственности которого является имидж, есть социальная маска человека; группа выступает как существо, нуждающееся и привычное к маскам, но позволяющее их не только менять, но и сдвигать чуть в сторону, чтобы качество таких масок было не хуже, чем у других.

Если, в силу любых причин, такие маски сдвигаются слишком далеко, группа «болеет», или гибнет от аномии, от спазма централизованной власти, своеобразной «сердечной недостаточности» группы. Человек и группа едины до тех пор, пока причины такого единства не осознаются человеком достаточно, чтобы не бояться себя.

Такого рода метафоры помогают автору перейти к еще одному аспекту бытия имиджей в группе, отраженному на схеме знаком «Колл».

При некоторых редких условиях группа заметно меняет свое качество, превращаясь в коллектив. Если распад группы связан с нарушением механизмов психической защиты, и, соответственно, с кризисом централизованных имиджей лидеров, в том числе референтных, то при образовании коллектива в жизни группы возникает редкая альтернативная тенденция. Групповые нормы, ритуалы, поведенческие образцы и имиджи интериоризируются, присваиваются критически большим числом членов группы, как богатство собственной жизни, как сторона жизни индивидуальной психики.

Но вряд ли верно было бы рассматривать коллектив как некую «сверхгруппу», члены которой абсолютно конформны, являясь какими-то «социализированными болванчиками».

Напротив, коллектив показывает новый рубеж, новое качество объединения людей, осознавших или, по крайней мере, добровольно почувствовавших причины и сценарии общежития.На это указывают уже известные характеристики коллективов: высокая производительность труда, определяющая роль сопричастности в групповых действиях, желание проводить время вместе у критически большого числа членов, блокирование групповых феноменов поведения, описанных для группы Латейном, Йерксом и др., гласность и плюрализм мнений, совместимые с жестокой дисциплиной в необходимых случаях, резкий рост значимости ситуативного лидерства и т.д.

Б.В. Князев, например, отмечает: «... предпосылки коллектива становятся необходимыми элементами коллектива — свободного объединения трудящихся в производстве для разумного использования созданных производительных сил»[97].

Причем, известные случаи возникновения коллективов немногочисленны, а известные автору исследования природы именно коллективов слишком фрагментарны, чтобы настаивать на выводах о закономерности превращения все большего числа групп в коллективы как перспективы общецивилизационного масштаба.

Недостаточная база данных затрудняет, естественно, изучение роли имиджей в коллективе. Автор пробовал скомпенсировать такой недостаток данных наблюдениями за попытками формирования коллектива и Т-групп[98] в общегородском дискуссионном философском клубе «Диалог» (г. Рязань), научным руководителем которого он является уже более 10 лет (клуб основан в 1984г.)[99].

Разумеется, данные таких наблюдений, опросов и интервью нельзя считать достоверными для других выборок. Можно бы, конечно, вовсе обойтись без попыток обобщения явно недостаточных данных, но вопрос о роли имиджей в коллективе как уникальном и очень редком виде человеческого общежития, производит впечатление вызова всем концепциям, основанным на постулировании приоритета социума в поведении человека.

Приведем потому, в качестве простого повода для размышлений о пределах разрастания имиджей в объединении людей, наиболее однозначные выводы относительно наблюдавшихся попыток искусственного формирования коллектива[100]:

1. Роль имиджей в таких процессах может быть описана своеобразной синусоидой. При некоторых условиях (высокая совместимость, недовольство критически большого числа членов группы стереотипами общения, отсутствие негативных внешних воздействий и др.) возникает имидж, обычно не встречающийся, описать который можно приблизительно так: «Нам хорошо вместе, мы можем гораздо больше дать друг другу, и если мы реализуемся, то возникнет что-то новое, нужное и приятное всем». Назовем его условно «имиджем ожидания странного». На некоторое время такой имидж может стать эталоном, но вскоре наступает своеобразная фаза сверки мотивов деятельности, когда влияние упомянутого имиджа резко падает. Вообще, представляется, что более вероятно общее падение роли имиджей в коллективе, хотя бы потому, что здесь психическая защищенность большинства людей прямо растет.

2. Любые попытки искусственного формирования коллектива очень опасны для базовой группы. Неудача не отбрасывает группу к точке старта, а уничтожает ее, в полном соответствии с приводившимся законом Йеркса.

3. В коллективе, и, в меньшей степени, в Т-группе, заметно меняется самый мотив пребывания. Если в обычной группе, как уже писалось выше, огромную роль играет «звезда надежды», осознанное или бессознательное желание присвоить возможности группы как собственные, то в коллективе возникает осознанная, принятая большинством общая цель. В этом смысле ориентация людей на частную собственность ослабевает и само существование коллектива враждебно среде его обитания.

4. Роль имиджей в коллективе падает, но не ниже какого-то предела, что показывает, видимо, важность имиджей как систем простых коммуникационных символов; не случайно, скажем, в коллективе часто принимаются решения об особой символике, ритуалах, использовании кодового сленга, и др.

Вообще, идеи А. Мида о принципиальной важности символьной коммуникации кажутся автору незаслуженно забытыми в нашей литературе, и уж во всяком случае, они не являются простым памятником времен кризиса бихевиоризма. В силу простого закона компенсации способностей, фундаментально описанного в работах Б.М.Теплова[101], при ослаблении социальных функций имиджей, особенно значимыми становятся именно символьные аспекты имиджей в групповом общении в коллективе.

Достаточно просто перечислить процессы жизни коллектива, совершенно не типичные для обычной малой группы:

• явный рост гласности, понимая под последней уровень свободы информации за пределы микрогрупп («кампания»), формирование привычки к свободе высказывания, в том числе и относительно лидера или лидеров, что прямо связанно с невозможностью долгого использования обычных защитных имиджей;

• возникновение образа общей цели, кажущейся ясной для большинства членов коллектива, причем открытые или шифрованные образы такой цели в речи, ритуалах, мотивации, планировании общих и индивидуальных поведенческих действий воспринимаются с удовольствием;

• высокая роль сопричастности, в силу чего диады и микрогруппы, столь типичные для других форм общения, в коллективе довольно слабы и динамичны; вероятность же оказания групповой помощи отстающим очень велика, и т.д.

Иными словами, в коллективе обычные процессы стагнации, своеобразного «навешивания» ярлыка на человека, в зависимости от групповых представлений о его роли в группе, и оценивая уровень девиантности его поведения, воспринимается с гораздо большей готовностью.

Результатом является довольно парадоксальное положение. С одной стороны, общее падение значимости индивидуальных имиджей характеризует социализацию; люди с готовностью входят в новые коммуникации, растут психические механизмы заражения, взаимовлияний, подражания.

С другой же стороны, в коллективе заметно часто прощаются, и даже подразумеваются, девиантные формы поведения, в том числе и по отношению к лидеру. Видимо, это кратчайшая характеристика социальной свободы.

Отметим, однако, еще раз, что такие тенденции легко обрываются и очень редко наблюдаются в чистом виде.

Методология public relations, принимая в качестве операционализируемых данных приведенные выше феномены, зависимости, и законы бытия различных форм человеческого общения, акцентирует их связь именно с движением имиджей как особой символьной стороны такого бытия.

Выделение, при этом, каких-то четко отграниченных «шагов» соответствующими рекомендациями по образцу методик step by step чрезвычайно затруднены. Во всяком случае, таких абстрактных рекомендаций немного и они достаточно примитивны по форме:

• при строительстве группового имиджа по линии «я — мы» (например, ситуация, когда новобранец хочет понравиться старослужащему, чтобы избежать неприятностей по службе). Эта рекомендация может быть сформулирована так: войти в доверие, построить индивидуальный имидж приспособительного типа по отношению к кому-то, чья значимость для группы очевидна. Более рискованный вариант — делать то же самое по отношению к лидеру;

• при строительстве имиджа по той же линии, но на уровне макрогрупп рекомендуется создание так называемого «совокупного образа» (например, образа «телезритель» для политика). Разумеется, это лучше делать с помощью профессиональных имиджмейкеров, с выделением (по троичному коду «представляется очевидным», «скорее всего», «возможно») его вкусов, ожиданий и опасений, пристрастий и привычек. Все это требует, разумеется, целой серии контрольных социологических исследований с использованием методов контент — анализа, включенного наблюдения, фокусных групп и др.

Технология public relations вообще не подразумевает прямую конкретизацию этих общих рекомендаций, поскольку специфика различных групп очень велика. Обратный подход, по представлениям автора, попросту уничтожает грань между имиджелогией и астрологией («сегодня не выступай, поскольку звезды стоят не так»). Такие технологии могут быть конкретизированы только через описание наиболее вероятных ситуаций жизни различных групп и через рекомендации о возможностях осознанного приспособления таких ситуаций к целям субъекта.

В следующем разделе предпринимается попытка такой конкретизации на примере управленческого труда, поскольку, как не раз убеждался автор, имидж, деньги и связи становятся сейчас, к сожалению, краткой и точной формулой реальной власти. Во всяком случае, там, где этого нет, управление встречается все реже, и редкие образцы усилий и духовности энтузиастов «управления для народа» тают в этой среде как сахар в чае — бесследно, но не зря.

Впрочем, по наблюдениям автора, и у таких энтузиастов благие порывы все чаще, к сожалению, уступают любви к уединению, поскольку «любовь к уединению возникает не прямо как исконное убеждение, а развивается посредственно, преимущественно у благородных натур и лишь мало-помалу, не без борьбы с естественной склонностью к общению»[102].