Степень национальной адекватности преобразований

Кроме уже обозначенного модернизационного, нужно принять во внимание и другой важный критерий окончания пере­ходного периода – завершение формирования национальной эконо­мической модели (для нас – российской экономической модели). Итогом преобразований должна быть не просто рыночная (или – что более правильно применительно к современным координатам – смешанная) экономика; итогом должна стать национальная эконо­мическая модель, адекватная всему набору национально-специфических факторов (как экономических, так и неэкономических; как внутренних, так и внешних), стратегическим, жизненно необходимым для России целям национального развития, мировому статусу страны, национальным интересам, особенностям российской цивилизации, и при этом, понятно, она должна сопрягаться с про­грессивными линиями мирового развития. Национальная модель должна обеспечить органическое единство экономики, общества, цивилизации. Говорить о такой адекватности сейчас не приходится: если что-то и сформировалось за годы преобразований, то эта какая-то сумбурная модель, сочетающая фрагменты социально-экономи­ческих деформаций, необдуманного импорта институтов, субъек­тивных воздействий и т. п. Скорее, это антинациональная модель, в значительной мере не соответствующая названным выше особенно­стям России, ее стратегическим интересам. Завуалированность этой характеристики, как и многих других, во многом вызвана благопри­ятной внешнеэкономической конъюнктурой, позволяющей власти совершать некоторые национально-ориентированные действия. При­чина существования такой модели – низкая национальная адекват­ность (и даже антинациональный характер) самих экономических преобразований, причем с самого начала их проведения. Вспомним, разве кто-нибудь из тогдашней «элиты» принимал в расчет в 90-е гг. национальные особенности интересы, статус страны и т. п. Была уст­роена гонка к рынку как таковому, как будто он где-то существует в таком универсалистском виде, или рыночный призыв принимал от­кровенно подражательскую форму – как у Е. Гайдара в его работе начала 90-х гг. «Государство и эволюция» с призывом к движению к «социально-экономическому пространству западного общества»: «Войти в это пространство, прочно закрепиться в нем – вот наша за­дача»[194]. О каком национальном достоинстве, о каком учете нацио­нальных факторов, особенностей российской цивилизации или хотя бы национальных интересов может идти речь в таком случае? Это трудно представить в какой-то другой стране, в т.ч. в постсоциали­стических и постсоветских странах, где с самого начала объединяю­щей стала идея национального возрождения. У нас же все нацио­нальное осмеивалось, выбрасывалось, отвергалось. Если бы машина времени перенесла в то время программные документы ныне правя­щей силы «Единой России», претендующей на умеренность и «здоро­вый консерватизм», то и они тогда подверглись бы такой же оценке.

В итоге был отвергнут важнейший ресурс развития страны. В науч­ной литературе, анализирующей экономические успехи стран Вос­точной и Юго-Восточной Азии второй половины 20-го века, часто и не боясь пишут о том, что этот успех не был бы возможен без исполь­зования «умеренного национализма». У нас же на этом слове с само­го начала преобразований поставили однозначно темное пятно.

Обратим внимание на некоторые направления учета нацио­нального своеобразия России.

Возьмем вопрос о государстве. Это не просто функциональный вопрос, хотя даже в этом случае можно говорить о разных реально существующих национальных моделях функционального вмешатель­ства государства в экономику, коренящихся в национально-особен­ных основаниях. У нас до сих пор нет такой национальной адекват­ной модели, явным выражением чего является постоянная смена приоритетов: от вроде бы наметившегося «госкапитализма» до вто­рой волны приватизации государственной собственности. Но Россия в этом плане не просто специфична: у нее государство имеет глубо­кие цивилизационные основания. Это скрепляющий цивилизационный стержень, удар по которому имеет разрушительные для страны последствия. Именно поэтому, как бы не менялся социально-экономический строй в России, государство через потрясения все равно восстанавливало свою силу – а когда этого не случалось, в стране начинались разрушительные процессы (Смута начала 17-го века, февраль 1917 г., рубеж 80-90-х гг., о котором сейчас и идет речь). Российские реформаторы исходили из другого представления о российском государстве, что также хорошо выражено в упомянутой книге Гайдара (рудименты «азиатчины», наследие средневековья, восточного способа производства и т. п.). Они не понимали сути рос­сийской цивилизации и не считали себя ответственными за нее, она была для них по сути чужой – своей она становилась бы только тогда, когда в ней утвердятся новые социально-идеологические ценности в духе «западного пространства». А если бы те реформаторы были дру­гими, то видели бы связь времен, нанизанных на один цивилизационный стержень. Также не хотели понимать они и того, какой отпе­чаток накладывает на экономику весь набор национально-специфических факторов, присущих России. При необходимости можно было бы показать[195], как специфические (во многом уникальные) природно-климатические, географические (пространственные), геополитические, социокультурные условия или факторы объектив­но формируют менее либеральную среду, определяют специфическое соотношение рынка и государственного регулирования, степень со­циальной ориентации экономики, определенную структуру отечест­венного хозяйства, тип национального воспроизводства. Реформато­ры-универсалисты этого принципиально не хотели замечать.

Но этот упрек можно адресовать и их предшественнику – М. Горбачеву и его близкому окружению. У них также не хватало здорового национализма. Ни один политик такого ранга никогда не действовал бы столь национально безответственно. В советском ру­ководстве того времени не оказалось нормальных, ответственных национально-ориентированных политиков. Причины этого разные: и субъективные; и исходящие из долго господствовавшей марксистско-интернациональной идеологии и из советского опыта, совер­шенно лишенных здорового национального эгоизма – и по отноше­нию к так называемым странам-«союзникам», и к союзным респуб­ликам, которым дали право на выход из единой страны и в которые в то же время вкачивались огромные ресурсы, отрываемые от России; и непонимание сути национальных интересов, прикрытое наивным увлечением «общечеловеческими ценностями» и т. п. Известный ис­следователь А. Ципко, находившийся в то время в этой среде, откро­венно писал: «Ставка Горбачева была сделана на идеологов, трак­тующих марксизм в социал-демократическом духе, на интернацио­налистов-шестидесятников. При таком раскладе и таких планах даже самые просвещенные и самые либеральные патриоты не могли поя­виться рядом, влиять на события, помогать спасению страны»[196]. Очень красноречивое признание.

Эти свойства проявилось и у последующих российских реформа­торов, среди которых было немало хорошо образованных людей – в т. ч. выпускников экономического факультета МГУ, ведущих петер­бургских (ленинградских) вузов. А кого из них формировали тогда на студенческих скамьях: материалистов, приверженцев «прогрессив­ных» тенденций мирового социально-экономического развития, сто­ронников исторически определенной социальной системы ценно­стей, которую легко можно сменить на другую специфически-историческую систему социальных ценностей (социалистические на либеральные или обратно). Либо одно, либо его противоположность: «прогрессивный» ход истории это оправдает и избавит от угрызения совести. Переход – очень простой, т. к. нет цементирующего стерж­ня. А вот если готовятся и выпускаются национально-ориенти­рованные экономисты, то их поведение будет другим. И если они даже из марксистов превратятся в либералов, это будет для них вто­ричным, а не главным. А главное – это их национально-ориенти­рованное кредо, национальная и цивилизационная ответственность, понимание «связи времен», из чего они будут исходить в первую очередь, даже участвуя в рыночных преобразованиях и организуя их. Таких экономистов мы, увы, не готовили, не готовим их и сейчас. И в этом трагическая ошибка и советского, и современного экономиче­ского образования.

Теперь о национальном понимании экономических законов. Возьмем некоторые законы, известные из советской политэкономии. Насколько они формационны? – Ну, вот «закон планомерного разви­тия» – это закон социалистической экономики? Не вполне: во мно­гом это закон, выражающий необходимость более регулируемого развития национальной экономики России в целом, что предполага­ет более сильное участие государства в экономической жизни стра­ны. Или те законы, которые мы называли «основным экономическим законом» и «законом распределения по труду» – они во многом отра­жали национальную необходимость большей социальной ориента­ции экономики, большей социальной консолидации общества. Не всё, находящееся в формации, формационно – а этого реформаторы не хотели или не способны были замечать. Наклеивая на всё законы формационные ярлыки, они игнорировали национальные характе­ристики: образно говоря, «с формационной водой выплескивали и цивилизационного ребенка». Можно привести здесь и другую, став­шую уже известной, фразу: «Целились в социализм, а попали в Рос­сию» – они попали именно в Россию, глубоко ранив ее. Думали, что за «формационным кителем» никого нет, а там оказалась Россия и русская цивилизация.

Для российских реформаторов было характерно представление о советской экономике как о чисто идеологической конструкции в духе Мизеса и Хайека, которые, впрочем, с реальным социалистическим материалом, в отличие от первых, дела не имели. Однако такое пред­ставление о советской экономике является крайностью. Во-первых, эта экономическая система исторически улавливала (хотя и весьма противоречиво) ряд объективных мировых тенденций, проявившихся в 20-ом веке: усиление роли государства, развитие социальной ориентации, постиндустриализм. Во-вторых, она была также реакци­ей и на специфические национальные задачи чрезвычайного харак­тера, стоявшие перед страной: необходимость ускоренного форми­рования новой материально-технической базы, роста оборонного потенциала, сохранения единства страны и ее роли мировой держа­вы. Новый тип отношений, как представлялось, позволял быстрее добиться этого путем мобилизации ресурсов, общественной консо­лидации, внедрения социальных инноваций, в том числе связанных с формированием нового качества трудовых ресурсов. В-третьих, она отражала в определенной степени и ряд особенностей национальной экономики как таковой (в частности, уже упоминавшуюся более ве­сомую роль государства, коллективистских форм хозяйствования и др.).

СССР добился ряда впечатляющих результатов: индустриализа­ция, победа в войне, освоение космоса, превращение в «сверхдержа­ву». Его доля в мировом ВВП уступала в 50-70-х гг. только США. За эти годы накоплен богатый опыт организации социальной сферы, прогнозирования, программирования и планирования экономиче­ского развития и др. При этом в советской экономике содержался ряд системных недостатков, особо проявившихся во второй половине 20-го века, когда новые процессы потребовали большей гибкости и мо­бильности хозяйственных связей, большей автономности и инициа­тивности субъектов. Эти условия стали существенно отличаться от традиционной индустриальной экономики с присущим ей стандарт­ным набором отраслей и видов продукции, консервативной структу­рой спроса, ясно обозначенными целями. Советская экономика ос­лабила восприимчивость к научно-техническому прогрессу, что вы­разилось в торможении развития, усилении отставания от наиболее развитых стран. Экономика нуждалась в преобразованиях, хотя их мера и направления могли быть разными.

Общим вектором преобразований стал в итоге «переход к рын­ку» как к форме хозяйства, показавшей свою эффективность в разви­тых странах. Преобразования во многом были спонтанными, слабо подготовленными, национально не сопряженными. Вторая половина 80-х гг. прошла под лозунгом «обновления социализма»; курс на ры­ночную экономику был официально сформулирован лишь в самом начале 90-х гг. и по сути не имел тщательно разработанной про­граммы, быстро радикализируясь под давлением кризисной ситуа­ции в стране. Вместо детальной инвентаризации сложившегося за десятилетия типа экономики и дифференцированного отношения к образующим его элементам, была взята линия на его демонизацию, однозначно негативную оценку системы, выход из которой прини­мал «неизбежную» форму ее тотального разрушения и замены на противоположный тип без учета национального фундамента отече­ственной экономики и самой возможности сочетания с цивилизационными особенностями, национальными интересами.

Еще один аспект учета национального своеобразия страны каса­ется этноэкономического ракурса, несмотря на всю его деликат­ность. Начиная глубокие социально-экономические преобразования, реформаторы должны были помнить о многонациональном характе­ре российского общества, о разных этноэкономических особенно­стях, в т. ч. о разной (исторически сложившейся) предрасположенно­сти этносов к определенным звеньям общественного разделения тру­да, о различиях в рыночном менталитете, поведении и т. п.; должны были понимать, что такое национальное возрождение, его формы, возможные крайности и социально-экономические последствия, особо учитывать сильные и уязвимые черты русской системы ценно­стей как исторически и объективно государствообразующей и т. п. Они просто обязаны были это знать и понимать. Однако это не было принято в расчет. Известный политолог А. Мигранян отмечал в свое время: «Возглавлявшая российское демократическое движение ин­теллигенция и быстро формировавшийся новый господствующий класс в массе своей были глубоко чужды национальным лозунгам. В отличие от большинства советских республик, а также от стран Вос­точной и Центральной Европы, в России демократические и нацио­нальные ценности оказались не только разведены, но и противопос­тавлены друг другу. В идеологию российского суверенитета рефор­маторы вкладывали смысл формирования западной модели нации-государства, намеренно игнорируя и подавляя, прежде всего русскую этничность. Национализмы в других советских республиках, а также в российских автономиях российскими демократами поддержива­лись и даже поощрялись, поскольку рассматривались как барьер против русского национализма»[197]. А теперь спустя 20 лет мы сталки­ваемся с большими деформациями в этой сфере, с растущим напря­жением. Это закономерный результат тех же двадцатилетней давно­сти преобразований, совершенно не учитывавших своеобразие национального вопроса в России и отвергавших необходимость их со­пряжения с государствообразующей системой ценностей, которая исторически формировалась в недрах русской цивилизации и обла­дает толерантностью, консолидирующей силой и творческим потен­циалом – крайне важными для многонационального государства ха­рактеристиками. Все это игнорировалось реформаторами, игнориру­ется и весьма влиятельными силами сегодня, что может вести к на­растанию противоречий и отчужденности в российском обществе, что чревато негативными цивилизационными последствиями. Здесь уместно будет воспроизвести слова одного из авторитетных совет­ских рыночных реформаторов – покойного академика С. Шаталина. Его оценка последствий реформ была очень жесткой: «Пепел после себя, пожар вместо оттепели, начало растворения россиян в других, более сильных народах – вот это и есть трагедия тех, кто задумал пе­рестройку и тех, кто просто испохабил ее идеи. Видит Бог, я не желал такого конца. Я не мог его предвидеть, потому что считал нас силь­нее. Впрочем, я и сейчас считаю российский народ сильным и, не исключаю, что он найдет себя в будущих поколениях»[198]. Вот такие жесткие признания и оценки. Указанные опасения имеют под собой реальные основания и тоже являются выражением того, что можно отнести к крайне слабой национальной адекватности рыночных пре­образований, начавшихся 20 лет назад и создавших массу проблем (в чем-то, возможно, уже и неразрешимых), предельно мешающих раз­витию страны сегодня и в исторической перспективе.

В.В. Букреев, Э.Н. Рудык.
Приватизация в России: выйти из плена старой идеологии

«Если кто погубит Россию, то это будут не коммунисты, не анархисты, а проклятые либералы»

(Ф. М. Достоевский)

«Когда меня спрашивали, не много ли де­вять лет Ходорковскому, я отвечал: Не много, если сначала лет по двадцать пять Чубайсу и Коху».

(Ю. Ю. Болдырев)

«Нормальные люди идут в политику, что­бы народ их руками овладел государством и положил конец четверти века нацио­нального предательства».

(М. Г. Делягин)

Российской приватизации уже, без малого, четверть века. Идет новая её ускоренная «волна». На торги, которые власть, в отличие от «старой» приватизации, обещает сделать «открытыми», «честными» и «справедливыми», предполагается выставить «за серьезные деньги» акции крупнейших, как правило, высокодоходных и бюджетообра­зующих государственных компаний. Они известны – «Роснефть», «Совкомфлот», «Сбербанк России» (в сентябре 2012 г. уже проданы 7,58% акций), Банк ВТБ, «Объединенная зерновая компания», «Росагролизинг», РОСНАНО, РЖД, «Апатита» (в сентябре 2012 г. уже продано 20% акций), крупнейшего перевозчика сжиженного газа «СГ-транса» (в сентябре 2012 г. уже продано 100% акций) и ряд дру­гих. Всего в списке 1400 объектов приватизации. Прогнозная цена вопроса – 30 млрд. долларов США или немногим более 900 млрд. руб. для пополнения доходной части федерального бюджета. Между тем, только одна успешно функционирующая государственная компания «Роснефтегаз» (владеет 75% акций «Роснефти» и около 10% акций «Газпрома») имеет на своих счетах около 132 млрд. руб., которые она обязана перечислить в федеральный бюджет в виде дивидендов на государственные пакеты акций. Естественно, цена акций самой компании, подлежащие приватизации намного выше[199]. Вопрос: зачем же приватизировать такую компанию и не только её? Если верить под­счетам аналитиков инвестиционной компании Bright Minds Capital пакеты акций только одних российских предприятий ТЭК оценива­ются в 45-47 млрд. долларов. Печальная история приватизации 90-х годов XX века похоже повториться[200].

Декларируемая цель «новой» приватизации – пополнить госу­дарственную казну, но не за счет продажи убыточных для государст­ва предприятий, лежащих тяжким бременем на государственном бюджете, как это имеет место в мировой практике, а, в первую оче­редь, относящихся к бюджетобразующим, к тому же существенно недооцененных по сравнению с зарубежными аналогами. Их массо­вая продажа, скорее всего (зная историю российской приватизации), произойдет по изначально заниженным ценам, имеющим, естест­венно, тенденцию к падению в условиях непрекращающегося миро­вого экономического кризиса, негативные последствия которого многие государства, в отличие от российского, пытаются демпфиро­вать. В частности, посредством временной национализации жизнен­но важных для национальной экономики предприятий, оказавшихся на грани банкротства.