2020-08-05
67
г) Классовая теория власти. Громадным преимуществом в смысле объяснения и понимания природы власти в государстве обладает теория Маркса и его последователей. Она сводит, как известно, отношение между властвующими и подчиненными к отношениям между общественными классами. Властвующим в государстве является экономически более сильный класс, подчиненными — классы экономически слабые и потому зависимые[492]. Тот взгляд, что государственная власть есть отношение сильных и слабых, следовательно, отношения, вытекающие из насилия, по известной пословице «кто палку взял, тот и капрал», этот взгляд широко коренится в суждениях здравого человеческого рассудка. Распространению его способствовала возникшая перед французской революцией просветительская философия, которая призванием своим считала низвержение общественных авторитетов и борьбу с общественным насилием. Она-то и провозгласила истину, что всякая государственная власть возникла из насилия более могущественных и хитрых над слабыми и непросвещенными[493]. Теория Маркса отличается от этих довольно вульгарных истин эпохи Просвещения тем, что она подводит под теорию насилия историко-социологический фундамент[494]. Государственная власть возникла не потому, что кучка узурпаторов воспользовалась невежеством масс и стала их эксплуатировать. В государственных отношениях властвования находит свое внешнее выражение глубокий процесс внутреннего развития общества. В процессе развития общественных производительных сил и производственных отношений стихийно родятся общественные классы и столь же стихийно складываются их взаимоотношения. Производственный процесс порождает, с одной стороны, имущих, сильных, с другой стороны, неимущих, слабых. Отношения между ними суть прежде всего отношения экономические, возникшие в процессе производства данной эпохи. Государственное властвование является простым отражением этих экономических отношений. Государство есть та организация, которая придает социально-экономическим отношениям официальный характер, легализирует их, покрывает авторитетом права. Правительство в государстве есть не что иное, как комитет правящего класса[495]. Таким образом, тот факт, что в человеческом обществе некая группа лиц обладает способностью делать свою волю обязательной для большинства, находит согласно этой теории объяснение в факте экономической зависимости, в которую большинство это попадает в процессе производственных отношений данного общества.
Государство есть, следовательно, организация классового господства и классового принуждения. Было бы совершенно бесплодно отрицать фактическую истинность этого вывода для очень многих известных нам исторических государств. Поэтому бесплодным делом является и огульное опровержение марксизма, которое в моде у его противников. Марксизм следует признать соответствующим действительности научным обобщением. Необходимо только поставить вопрос, всю ли историческую действительность он охватывает? При ответе на этот вопрос мы увидим, что обобщение, сделанное марксизмом, приходится включить в цепь еще более широких обобщений, касающихся явлений государственного властвования в истории человеческих обществ. Мы стремимся, таким образом, не к пересмотру марксистской теории государства, не к ревизионизму, мы намерены воспользоваться положительной стороной марксизма для того, чтобы построить новую, более универсальную и более адекватную теорию государственной власти.
2. Теория ведущего слоя
Прежде всего, само положение правящего класса в обществе имеет с социологической точки зрения совсем иное, мы сказали бы, более функциональное значение, чем это предполагал Маркс и предполагают многие его последователи. Для Маркса правящий класс есть главным образом — класс угнетатель. Существование этого класса в значительной степени покрывается функцией угнетения, то есть общественным паразитизмом[496]. Правящий класс есть то паразитическое растение, которое возникает стихийно на народном теле и питается его соками. Существование его, стало быть, есть некоторый болезненный процесс, который рано или поздно нуждается в устранении или эволюционно-органическом или даже оперативном. Оттого будущее, нормальное общество, в котором будет уничтожена эксплуатация, не может нуждаться в существовании правящего класса. Исчезнет паразитизм, исчезнут классы, исчезнут, следовательно, деления на управляемых и управляющих, исчезнет необходимость в ведущем слое[497]. Будущее общество будет чистой рабочей демократией, в которой нет места существованию властвующих и подвластных, в которой все будут управлять, даже каждая кухарка. Проверка этой идеи дана в настоящее время самим опытом, самой жизнью. Пример России показал, что существование социалистического государства не мыслимо без наличности правящей партии или правящего отбора. Социалистическое государство может широко вовлекать население в государственные дела, но не способно обойтись без некоторой ведущей группы, вдохновляющей своими идеями и своими трудами все предприятие социалистического государственного строительства[498]. Именно в силу того, что социализм есть план, есть система, проведение социализма не возможно без носителей этого плана и руководителей этой системы. В силу сказанного социалистическое государство нуждается в ведущей группе в гораздо большей степени, чем нуждались другие государства, построенные на других, более стихийных способах хозяйствования. Однако изучение истории показывает, что в ведущем слое нуждались и другие общества, и не в силу стремления к паразитизму, свойственному высшим классам, но вследствие глубоких, внутренних, чисто естественных потребностей всякого общественного целого. Всякое, и не социалистическое государство, является некоторой организацией, организацией, хотя бы стихийно возникшей; а организация нуждается, чтобы ею кто-то руководил, чтобы кто-то держал дирижерскую палочку. Поэтому стихийный процесс возникновения властных отношений столь же стихийно приводит к образованию некоторого социального отбора. Ведущий слой возникал не потому, что группа обманщиков захватывала власть, чтобы эксплуатировать народ, но в силу тех же, чисто естественных процессов, в результате которых в организме более тонкие мозговые клетки отбираются от других. В жизни стихийно возникшего ведущего слоя нужно различать процессы старения и разложения, с одной стороны, и творческие процессы зарождения и подъема, с другой. Это — имеющий всеобщее значение исторический факт, что стихийно возникший социальный отбор не существует постоянно и неизменно[499]. Органически возникшие аристократии подвержены вырождению, и в период вырождения ведущий слой постепенно утрачивает свою функциональную природу, становясь все более и более паразитическим. Социальный паразитизм есть признак общественной дегенерации, а не социального расцвета. В период зарождения и развития всякий ведущий слой, даже чисто классовый, питающий эгоистические интересы определенной социальной группы, силою вещей отправляет известную социальную функцию. Так отправляла свою функцию молодая буржуазия, способствуя накоплению общественных богатств и развитию производительных сил, порождая тех «капитанов промышленности», которые собственными трудами организовали капиталистическое производство. Но упадочная, разжиревшая и обленившаяся буржуазия, неспособная даже защищать свой собственный социальный строй, является классом дегенеративным и потому паразитическим.
Изучение процессов умирания ведущего слоя и пополнения его новыми, живыми элементами составляет заслугу еще мало в настоящее время оцененных работ швейцарского экономиста и социолога В. Парето. В процессах образования социального отбора Парето усмотрел тот объективный исторический феномен, который, по его мнению, следует отличать от субъективных преломлений этого феномена в человеческом сознании, в идеологии[500]. Так, например, объективный процесс образования нового ведущего класса в европейских государствах в XVII–XVIII вв. (образование буржуазии) нашел субъективное отражение в европейском политическом демократизме, порожденном английской и французской революциями. Под лозунгом «прав человека и гражданина», под призывами к освобождению угнетенного народа, крылось неосознанное стремление поставить на место феодальной аристократии новый ведущий слой. Хитрость исторического разума заключалась в том, что он провозгласил свободу и равенство для всех для того, чтобы из этих «всех» создать кадры новых распорядителей и властителей[501].
Нужно различать процессы постепенного восстановления ведущего слоя в государстве путем просачивания новых элементов в старую правящую группу (процесс инфильтрации) от процессов конвульсивного замещения одного ведущего слоя другим (катастрофические, революционные процессы). Процессы эти имеют сходство с фактами, наблюдаемыми в физических организмах, которые существуют только в процессе удаления некоторых своих отживших частей и замены их новыми. Если означенные процессы подавлены, живое существо умирает. Если они запаздывают, организм начинает болеть. Малейшее внешнее или внутреннее потрясение может вызвать резкий кризис. Равновесие нарушается, происходит бурный катаклизм, который выносит на поверхность новый правящий отбор.
Как мы сейчас убедимся, правящий общественный слой не всегда совпадает с общественно-экономическим классом. Правящий слой можно наблюдать в обществах, в которых экономические отношения очень просты и элементарны. Уже в самых примитивных государствообразных обществах, каковыми являлись, скажем, древние волости или жупы и каковыми еще ныне являются отдельные поселения австралийских или африканских туземцев, можно наблюдать зачатки политического расслоения на управляемых и управляющих, можно наблюдать, следовательно, присутствие правящего слоя. Можно сделать даже общее наблюдение, устанавливающее особенности политического режима, характеризующего этот первоначальный политический быт. Это есть режим, где управляют старшие, старейшины, следовательно, это есть политическая форма, которую можно назвать геронтократией — правлением старших[502]. Политическая форма геронтократии имела, по-видимому, широкое распространение в истории.
С объединением отдельных волостей в государственные образования типа земель происходят существенные изменения и в самом характере ведущих групп. Можно считать доказанным, что громадное количество, если не большинство, когда-либо существовавших государственных образований более широкого типа, начиная с земель и кончая государствами-мирами, возникло в результате завоевания одних племен и народов другими. В этом опытном смысле совершенно неопровержима теория тех социологов, которые утверждают, что исторически государство произошло из взаимоотношений отдельных человеческих племен и рас, что государства возникли как результат насилия одного племени над другим, как результат завоевания и покорения слабых племен сильными[503].
Таким образом, возникают ведущие группы чисто племенного состава — явление также имеющее весьма широкое распространение в истории. Соответствующие примеры чрезвычайно многочисленны, почти что неисчислимы. Мы ограничимся указанием на некоторые.
По общему признанию историков, правящая раса (la race dynastique) господствовала в древнейший период монархии фараонов, спор идет только о том, была ли эта раса чуждого происхождения — раса завоевателей, пришедших из Азии, или же это одни из выдвинувшихся коренных обитателей разноплеменного египетского царства[504]. Пришедшие (в 1660 г. до Р. X.) в Египет азиатские завоеватели (под именем Hyksos) были правящей группой в Египте в течение почти целого столетия и основали собственную династию. В высшей степени разноплеменная ассирийская империя эпохи своего расцвета (приблизительно VII в. до Р. X.) является типичным примером диктатуры народа-победителя над народами покоренными. Особенно в этом смысле характерна та политика территориальных перетасовок покоренных народов, которую широко практиковали ассирийцы[505]. Персидское царство, основанное на развалинах ассирийской империи, покоилось также на диктатуре пришедших с севера иранских завоевателей. Однако на примере государственного устройства, введенного персами, можно видеть, как в древних восточных империях власть вновь пришедших завоевателей комбинировалась с властью правящих слоев туземной аристократии, что имело впрочем место и в ассирийском царстве. Персидское царство включало в себя огромное количество государств, республик и монархий, совершенно автономных в своей внутренней культурной жизни и даже сохранивших своих правителей[506]. Дарий выбирал сатрапов из всех классов населения, из бедняков и богатых, из персов и из туземцев, однако, наиболее важные сатрапии он вверял только лицам, находящимся в родстве или в свойстве с царской фамилией (с Ахеменидами). Правящий слой народа победителя инфильтрировал в себя правящие слои побежденных народов. Эта старая восточная система нашла применение и в огромной империи Чингисхана, правящим слоем в которой было племя туранской расы[507]. По признанию историков, евреи были ведущей расой в хозарском государстве. Варяги или норманны были правящим слоем в славянских государствах, послуживших основой для образования Руси. Военный орден, составленный из германцев, был правящей группой среди литовских и славянских племен и образовал Пруссию, ставшую потом центром Германской империи. Высшие индийские касты по племенному своему составу принадлежали к пришедшим в Индию арийцам-завоевателям и т. п.
Но еще более существенно то, что в истории различных государств всегда можно более пли менее ясно нащупать существование двух еще не рассмотренных нами видов правящих групп, — групп стихийно возникших, социально классовых, и групп сознательно образованных, служилых. Существо служилой группы определяется тем, что она, по преимуществу функциональна, то есть отправление известных общественных функций составляет ее основную жизненную задачу. Подобная группа является носительницей нейтральных задач государственного служения. В зависимости от преобладания классовых или служилых групп, можно установить два типа государств, — государства, построенные на господстве социально-экономического класса, и государства, построенные на господстве служилого ведущего слоя.
Замечательный пример классового государства описан Острогорским в Англии XVII и первой половины XVIII века. Это было государство, построенное на «абсолютном господстве класса аристократии»[508]. Власть этого класса покоилась почти целиком на его экономической и социальной мощи», то есть на землевладении. Внутренне класс этот представлял собою как бы особое «общество» — общество с большой буквы, общество джентльменов. Общество это как бы слилось с государством, отожествило себя с ним. «Только землевладельцы считались действительно заинтересованными в благосостоянии страны, они одни ставили ставку в этой игре, имели чем рисковать (a stake in the country). В качестве лэндлордов члены этого общества держали в руках все остальное население и сверх того в этом же качестве были носителями всей суммы публичной власти и в центре, и на местах. В руках джентльменов было местное самоуправление, но в их руках был и парламент, ибо огромное большинство избирательных мандатов принадлежало им. Министры, назначаемые соизволением палаты, были их ставленниками. Всякий акт публичной власти, и законодательный, и исполнительный исходил от парламента, то есть от представителей «общества джентльменов», «от общества и государства, слившихся в единое существо». «Чтобы завершить единство, государство присоединяет и духовную область, превращая религию в государственный институт. Публичные функции, избирательные мандаты в парламент, как и в местные органы, доступны только членам установленной церкви. Университеты открыты только для тех, которые заранее заявят об исповедании ими государственной религии. Отожествляя себя таким образом с церковью, государство накладывает на общество печать высшего духовного единства». «До народных масс едва доходили редкие лучи света и тепла, исходившие из этого общества джентльменов, от этой аристократической церкви, от этой государственной религии, уложенной в параграфы, от этого исключительного политического строя… Правящий класс не делал ничего, чтобы вывести народ из невежества, в котором он коснел, чтобы возвысить его, дать ему почувствовать, что он также имеет ставку в игре, имеет чем рисковать».
В подобном государственном строе, в котором государство сливалось с классовой организацией, а правительство было как бы комитетом этой последней, правящий слой, само собою разумеется, только в минимальной степени являлся носителем и выразителем общегосударственных «надклассовых» интересов. И если даже интересы правящего класса выражали интересы государственного целого, то это являлось более результатом случайного, стихийного, совпадения, чем сознательных, политических намерений. Сторонники классовой теории государства полагают, что так дело обстояло везде, во всяком государстве, в течение всей человеческой истории, ибо государство и есть организация классового господства и классового принуждения. Они упускают из вида, что политическая история знакомит нас с совершенно противоположными тенденциями, — с более или менее ярко выраженным стремлением построить правящий слой в государстве на надклассовой основе, превратить его в функционального исполнителя некоторых общих государственных задач. С характерным воплощением такой тенденции знакомимся мы в истории русского государства.
По сравнительно общему признанию наших историков, едва ли не самой характерной чертой нашей истории является преобладание в ней стремления к образованию чисто служилого ведущего слоя, откуда и вытекала столь ясно выраженная в разные исторические периоды жизни нашего государства борьба с классовыми и сословными преимуществами отдельных социальных классов. Так было в Московском государстве в период сложения его в национальное целое. По мнению В. О. Ключевского, в XV–XVI вв., когда складывалась Московская Русь, мы не находим в ней твердо выраженного понятия о каких-либо сословных преимуществах отдельных групп и классов. Московское законодательство знало хозяйственные выгоды, которыми пользовались разные классы и которые служили не интересам этих классов, а целям государства, были средствами исправного исполнения государственных обязанностей, наложенных на общественные чины, а не средствами обеспечения интересов этих чинов. Эти выгоды достигались собственными усилиями отдельных лиц, потому общественный строй Московского государства, прибавим мы, нельзя называть социалистическим, или получались лицами от государства (например, поместья). В том и другом случае государство налагало на этих лиц соответствующие этим выгодам тягости. «В других странах, — говорит Ключевский, — мы знаем государственные порядки, основанные на сочетании сословных прав с сословными обязанностями или на сосредоточении прав в одних сословиях и обязанностей в других. Политический порядок в Московском государстве основан был на разверстке между всеми классами только обязанностей, не соединенных с правами. Правда, обязанности соединены были не с одинаковыми выгодами, но эти выгоды не были сословными правами, а только экономическими пособиями для несения обязанностей. Отношение обязанностей к этим выгодам было обратно тому, которое существовало в других государствах между политическими обязанностями и правами: там первые вытекали из последних как их следствия, здесь, напротив, выгоды были политическими последствиями государственных обязанностей»[509]. В таком изображении московский политический строй, поистине, является противоположностью английского. Русская интеллигенция привыкла относиться к нашему прошлому с брезгливой гримасой повального отрицания: одно дело свободная Англия, другое — рабская, деспотическая Москва. Конечно, Московское государство было тяжелым, тягловым государством. Но с точки зрения государственной теории Московское государство решало проблему, пожалуй, не менее важную, чем «правовая» Англия: оно решало проблему образования чисто служилого, функционального правящего слоя. Такова была политика всех великих и выдающихся русских царей. Можно отрицательно относиться к жестокости, с которой проводил названную мною программу Иван Грозный, но нельзя отрицать, что борьба его с княжатами, с боярским правлением, была идейно вдохновлена глубоко для его времени продуманной проблемой образования функционального, народного, служилого правящего отбора[510]. Быть может, возразят, что политика Грозного и московских царей в конце концов не удалась, в Московском государстве после Смутного времени, при первых Романовых стихийно образовался некоторого рода сословный строй (три сословия — служилые, посадские и крестьяне). Однако Петр I снова, по примеру Ивана IV (которого, как известно, он весьма высоко ставил), превратил московское дворянство из привилегированного сословия в служилый государственный слой. Петровское всероссийское шляхетство было той группой населения, на которой государственное тягло лежало не менее, если не более, чем на всех остальных. Дворяне, кроме старолетних и увечных, по смерть были определены на службу в армию, если только за болезнями «отставкою абшид» не получили. С 15 лет определялись дворянские дети в солдаты, чтобы знали «с фундамента солдатское дело». Обязанностью была и служба гражданская и служба во флоте. Для дворян было обязательно обучение не только грамоте и цифири, но и навигации, фортификации, юриспруденции и экономии. Не обучившимся дворянским недорослям запрещено было жениться. Все дворяне были приписаны к государству, всем дворянам велась обязательная регистрация, всем дворянам устраивались периодические смотры, на которые они должны были съезжаться в Петербург и Москву[511]. Принимая все это во внимание, только по недоразумению можно говорить о петровском дворянстве как сословии привилегированном. Правда, за хорошее несение обязанностей правящий слой получал отличия, но то были отличия за «службу», за «годность», а не за род, не за принадлежность к классу. Если в старой Москве правящий слой был «служилым», «тяглым», то все же там глубоко укоренились понятия, что честь лица состояла главным образом в «принадлежности к известному роду, предки которого когда-то, раньше или позже, занимали особое положение в княжеской дружине или в царской службе»[512]. Отсюда порядок местничества — порядок, в сущности, наследственно аристократический, но в особом восточном, иерархическом смысле этого слова[513] (не порядок равенства одинаково рожденных, польское шляхетство «панове-братья» и английский билль о правах, но лестница родов по старшинству служилых поколений). Петр I для своего служилого сословия провозгласил принцип личных деловых заслуг и личной годности. Как замечал Татищев, Петр «великолепие единственно дедами своими показывал и то же требовал от сотрудников»[514]. Поэтому он и писал Сенату: «Сказать всему шляхетству, чтобы каждый дворянин во всяких случаях, какой бы фамилии ни был, почесть и первое место давал каждому обер-офицеру». «Знатное дворянство по годности считать», — говорил он. Людям «знатной породы» хотя и разрешались некоторые преимущества при входе на ассамблеи, однако, говорил император, «мы не даем никому из них никакого ранга, пока они нам и отечеству никаких услуг не покажут».
Таким образом, история свидетельствует, что существовали различные виды ведущих слоев в государствах и что «экономический класс» является только одним из этих видов. Игнорирование этого факта является одним из главных недостатков классовой теории государства при всех ее достоинствах, особенно заметных в проблеме существа властных отношений.
3. Современная демократия как опыт построения государства без ведущего слоя
Можно признать, таким образом, весьма обоснованным взгляд, что не существовало никаких других государств, кроме тех, в которых управляет ведущий слой[515]; что в жизни государства действовал всегда закон «меньшего числа», то есть ясно выраженное меньшинство было представителем культурных тенденций государства в мировой истории, а среди этого меньшинства еще более узкий слой фактически руководил государством (управляющая группа)[516]. Истина эта как будто приобретает все большее и большее признание. Со скрытым или открытым сомнением относится к ней только современный западный демократизм. Нужно различать в современных демократических теориях две доктрины, из которых каждая по своему содержит отрицание идеи правящего слоя в государстве. Первую из них можно назвать теорией классической демократии, ведущей свое начало от Руссо и доныне еще имеющей и своих идейных защитников, своих практических поклонников. Для нее демократия является «самоуправлением народа», при осуществлении коего каждый является одновременно господствующим и подчиненным[517]. При более конкретном описании особенностей и существа этого политического строя названная доктрина приобретает в свою очередь два варианта. Или она сводится к уже известной нам (ср. выше, настоящая глава, § 1) теории правового суверенитета, согласно которой властвующим началом в государстве является правовая норма[518]. При этом, как это уже было указано, упускают из вида, что «власть права» нуждается в реальных исполнителях, без которых она остается мертвой. Чтобы властвовало «право», нужна наличность людей, диктующих правовые повеления другим людям. Предположение этой наличности открыто не признается теорией демократии, но скрыто наличность эта дает себя знать, например, в принципе «большинства» Руссо, которое фактически и становится реальным носителем власти. Или же при другом варианте доктрина эта вообще склоняется к отрицанию властных отношений — и личных, и сверхличных. В демократии этого типа нет ни власти одних лиц над другими, ни власти какого-либо отвлеченного принципа над личностью. Она построена на полном устранении идеи авторитета[519]. К теории суверенитета народа она склонна относиться столь же отрицательно, как и к идее суверенитета монарха, ибо обе они предполагают нечто «высшее» и нечто, стоящее «под» ним, низшее[520]. Открыто отрицает эта демократия и институт народного представительства, утверждая, что в истинной демократии весь народ непосредственно должен управлять сам собою, а не при помощи своих представителей, не при помощи какого-либо меньшинства, хотя бы и избранного, так как такой режим был бы уже аристократическим[521]. Подобная демократия склонна отрицать также и авторитет изданных государством норм. «Довольно писанных конституций», — восклицают ее сторонники. Вместо непререкаемо устанавливаемых законов нужны гибкие декреты, выражающие непосредственные желания известных групп граждан. Государство в таком демократическом представлении мыслится как совокупность свободных общин, образованных хотя бы по чисто количественному принципу — каждая тысяча граждан, автономно управляющихся во всех своих делах и объединенных между собою, поскольку им это нужно (то есть как род чисто анархического общества).
Другая доктрина современной демократии считает демократическим такой политический строй, где на основании народных выборов происходит подбор «лучших», которые и являются «правителями» имеющего демократические оформления политического общества[522]. По внешней видимости своей сторонники такой, чисто «представительной» демократии не могут не признавать необходимости правящего слоя в государстве. Правящим слоем, по их мнению, и являются народные избранники. В отличие от всякого другого правящего слоя народные представители являются слоем «незамкнутым», «свободным», построенным на принципе личного выдвижения и конкуренции. Мы не будем настаивать здесь на том, что характеризованный политический строй является не столько демократией, сколько избирательной аристократией[523]; и притом аристократией весьма условной, ибо народ выбирает далеко не всегда «лучших», а очень часто «более нравящихся», более «приятных». Но мы настаиваем, что теория подобной представительной демократии вся построена на смешении идеи «правящего слоя» в государстве как социологического явления с понятием государственного органа, то есть специально оформленного носителя официальной государственной власти. Избранные народом представители — будь это парламент, президент или представители местного самоуправления — одинаково являются официальными представителями государственной воли, официальными «управляющими делами» государства (gerants d'affaires), стало быть, или той частью правящего слоя, которой юридически предоставлено выступать от имени государства, или же теми лицами, которые, не принадлежа к правящему слою, замещают его в ведении государственных дел (бюрократия в чистом смысле этого слова). Разбираемая здесь теория демократического государства оперирует, таким образом, с двумя категориями: «народ» или голосующий корпус граждан и народные представители как государственный орган. Между ними в теории ничего не стоит, никакого промежуточного звена. Правда, это только теоретически, а не практически. Практически между народом и его представителями стоит целый ряд, как мы увидим, различных звеньев[524]. Однако в теорию демократического государства это никак не входит. А потому она и излагается по параграфам, в которых нет места понятию правящего слоя. Теория эта говорит о суверенитете народа, правах граждан, о представительстве и парламенте, но не о правящем слое в государстве.
Впрочем у современных практических политиков демократического стиля нет точного методологического различения названных нами типов демократии. Типы эти, скорее, смешивают в довольно пестрое целое, из которого, судя по нуждам и потребностям, демократы вытаскивают то ту, то иную часть. Когда им приходится обороняться против упреков, что их государство есть классовое, они тотчас указывают, что классовая демократия не есть настоящая, что истинная демократия есть внеклассовая организация. При этом бессознательно сторонники демократии склоняются или к Руссо, или к анархизму. Когда же им указывают, что тем самым в демократическом государстве отрицается правящий класс, они тотчас же склоняются к другой теории и утверждают, что правящего класса никогда и не отрицали.
