Человек московского обитания 10 страница

«Пора брать инициативу в свои руки! И плевать, что первое свидание!», - шумело у него в голове.

Очень скоро этот шум перерос в звон колоколов, и Мотыльков решился. Когда стали показывать титры, Дима притянул её к себе поближе и поцеловал. Дана с чувством откликнулась на его поцелуй, и у Димы возникло мимолётное ощущение, что она ждала этого момента и даже знала, когда он наступит. Они целовались все титры. Несколько раз Дима открывал глаза и видел её пушистые, слегка подрагивающие ресницы.

Только когда зажёгся свет, и последние посетители с шутками и смехом покинули кинозал, они смогли наконец оторваться друг от друга.

Старинные двери «Художественного» провожали уходящих в ночь людей и приветливо встречали тех, кто спешил на следующий сеанс. Спустя несколько минут наши влюблённые выскочили в мокрую уличную темень и сразу же побежали к метро, крепко держась за руки.

Глава 5

Малиновый фантом

Едва продрав глаза, Дима нежно обнял подушку и ласково прошептал ей: «Дана, Дана, Дана». Бесчувственная подушка безмолвствовала, и Дима с озорным улюлюканьем зашвырнул её на антресоль. Не выдержав увесистой пуховой атаки, с антресоли на пол с гулким звоном упала старая медная ваза. На шум выбежала мама с мокрым кухонным полотенцем в руках.

- Сынок, ты чего шумишь? – удивлённо произнесла она.

Но у расшалившегося сынка было донельзя замечательное настроение.

- Мам, да ничего, ничего! Всё нормально! Кофе поставь, пожалуйста.

Озадаченная весьма странным поведением сына, мама ушла обратно на кухню.

На стуле рядом с кроватью лежала аккуратно сложенная одежда: рубашка, брюки и носки. Привычка быстро одеваться выработалась у Димы в армии. Его личный рекорд был двенадцать секунд. Но, в такое замечательное утро спешить ему не хотелось, поэтому ему потребовалось целых двадцать секунд, чтобы нацепить свою привычную амуницию. Так же быстро он почистил зубы и умылся освежающей ледяной водой из-под крана. Бриться ему не требовалось, ибо по какой-то причине волосы у него на лице не росли. В армии из-за этого над ним издевались, и даже называли «красной девицей». Зато, если посмотреть на это дело с другой стороны, какая экономия на бритвенных станках!

На кухне мамы не оказалось. Дима прислушался, и услышал однообразное тарахтение радиоприёмника, доносящееся из её комнаты. Он тут же вспомнил, что у мамы сегодня выходной. Его просьба была в точности исполнена: на плите деловито пыхтел закипающий эмалированный кофейник. Дима схватился за ручку, но тут же с воем одёрнул руку. Он открыл кран и подставил под холодную воду свои обожжённые пальцы.

Но сегодня эта мелкая неприятность была совершенно не способна испортить ему настроение. Он выключил огонь под кофейником, снял с вешалки мокрое кухонное полотенце, и обернул им раскалённую ручку. Полотенце подозрительно зашипело: из него немедленно начала испаряться влага. Он достал из буфета чашку из тонкого фарфора и заполнил её до краёв тягучим, ароматным напитком. Он опять вспомнил про Дану, и на его лице опять заиграла глупая, мечтательная улыбка.

«Надо бы её как-нибудь угостить этим вот самым кофе и желательно сделать это утром, за завтраком!», - безнравственно подумал он.

Внезапно тёмная кофейная поверхность взбудоражилась и подёрнулась едва заметной рябью. Комнату начало трясти. Кухонный абажур над его головой стал угрожающе раскачиваться, а в буфете начала тревожно греметь посуда.

Время вокруг Мотылькова словно перестало существовать: все звуки разом умолкли, а солнечный свет за окном побледнел и стал каким-то холодным и искусственно-матовым. Чем дольше Дима смотрел в свою чашку, тем глубже его взор проникал вглубь бурой, гипнотизирующей жидкости. Он удивлённо поморгал глазами, пытаясь согнать наваждение. Это не помогло. Тогда он с силой зажмурил глаза:

«Это какой-то морок, конечно же, мне это всё только чудится», - попробовал убедить себя Мотыльков.

Он мысленно досчитал до десяти. Вибрация прекратилась.

«Ну, вот, кажется, всё и кончилось!», - с облегчением констатировал Дима, пытаясь унять участившееся сердцебиение.

Когда он приоткрыл веки, за столом напротив него сидел довольно приятный пожилой мужчина в ярком малиновом пиджаке. Странно, но в тот момент его внезапное появление Мотылькова ничуть не удивило. Скорее, напротив, от его присутствия у Димы стало как-то легко и радостно на душе.

Приятный гражданин очень хорошо, очень по-доброму улыбался, правой рукой поглаживая свой холёный седой подбородок. На Диму он не смотрел, с неподдельным интересом разглядывая оранжевый абажур, который висел под самым потолком на чёрном электрическом шнуре.

Этот абажур был предметом семейной гордости. Димин дед притащил его с войны, сразу после взятия Берлина. Дед говорил, что нашёл его на улице, оставлять было жалко, и он забрал его с собой. Этот громадный трофейный абажур висел в квартире Мотыльковых, по меньшей мере, лет сорок.

- Ну что, Дмитрий, влюбился ты в неё, значит? Втрескался по самые уши? – спросил у Мотылькова неизвестный.

Голос гражданина всецело соответствовал его благообразной приязненной наружности.

- Выходит, что так, - немедленно согласился Мотыльков, не уточнив, о ком конкретно шла речь.

Скрывать очевидное было бессмысленно. Тем более, что этот благообразный гражданин, похоже, и так всё прекрасно знал. После Диминого ответа он перестал изучать незамысловатый кухонный антураж и уставился прямо на него. Теперь Мотыльков заметил, что у загадочного дядьки были светло-голубые, очень молодые, можно сказать, даже юные глаза цвета ясного безоблачного неба. Эти добродушные очи явно не соответствовали почтенному возрасту собеседника, и более уместно смотрелись бы на каком-нибудь беззаботном двенадцатилетнем подростке.

- Влюбился, говорииишь, - сладко протянул он. - Вот мой тебе совет, Дмитрий Иванович, не связывался бы ты с этой гражданкой Азабиной. Не доведёт она тебя до добра!

Дима почувствовал, как в нём постепенно вскипает чувство внутреннего негодования, помноженное на ощущение абсолютного несогласия с подобными крамольными высказываниями. Добродушный гражданин явно лез не в своё дело. Беспардонно и безапелляционно влезал со своим старым седым рылом в его благоухающий калашный ряд. Тем не менее, ему очень не хотелось обидеть этого приятного старичка категоричным отказом. Он вежливо прокашлялся:

- Простите, уважаемый, не знаю Вашего имени-отчества.

Гражданин весело ухмыльнулся, при этом обнажив ряд белоснежных зубов, и осуждающе покачал головой.

- Ну, ты даёшь, Мотыльков! Ну да ладно, не обо мне, собственно, речь. Говорю тебе, скорее бросай эту глупую затею со встречаниями! Бесполезно всё это!

- Да что безполезно-то? Не понимаю.

Голос собеседника стал натянуто-скучным.

- Всё ты понимаешь, Мотыльков. Не прикидывайся идиотом. Дело тебе говорят. Сейчас не послушаешься, потом хуже будет.

На это Дима решил аккуратно возразить.

- Не могу я! Сердцу ведь не прикажешь. Я, может быть, всю свою жизнь мечтал встретить именно такую девушку.

Неизвестный терпеливо улыбнулся. Обычно так ведут себя с дурачками и несмышлёными детишками.

- А то ты взаправду можешь сказать какая она? – задушевно поинтересовался он. - Ну, положим, видел ты её пару раз, один раз даже на свидание ходил. И что с того? Это ведь не более чем первое впечатление. Глубоко ошибочное, кстати. Но глубже копать не стоит, в этом я смею тебя заверить. Чужая душа, она, знаешь ли, блуждает в потёмках.

Диме эти уговоры уже начали порядком надоедать.

- А ваше-то, какое дело, гражданин? – словесно развонялся он. - И вообще – это моя жизнь: чего хочу, то и делаю!

Это прозвучало настолько грубо, что Дима сразу же устыдился собственного хамства. Но добрый старичок от его демаршей даже бровью не повёл. У Мотылькова опять возникло стойкое ощущение, что загадочный товарищ уже заранее был готов к такому ответу. А ещё ему показалось, что всё это уже происходило с ним в каком-то старом, полузабытом сне. В нём был и этот старик, и малиновый пиджак, и даже кухонный абажур, который также как и сейчас, замер над его головой под каким-то странным, фантастическим, абсолютно невероятным углом. Как будто видеофрагмент с его жизнью вдруг взяли и поставили на паузу, и, конечно же, этот кто-то или что-то совершенно забыл спросить, хочет ли этого Мотыльков или нет. Это странное навязчивое чувство дежавю только усилилось, когда преприятный гражданин встал из-за стола и повернулся к нему спиной. Он тихо прошептал, так что Дима едва смог разобрать его слова:

- Опять гордыня. Ничего не меняется в подлунном мире.

Затем он вновь возвысил свой голос до нормальной громкости.

- Какой же ты всё-таки до безобразия предсказуемый, Мотыльков! Предсказуемый и упёртый. Впрочем, как и все люди. А дело мне до тебя есть. Жалко мне тебя, Дмитрий Иванович! Таких дров наломаешь, что и сам потом рад не будешь!

Он повернулся к Мотылькову.

- Ну что, будешь и дальше упорствовать?

- Буду! – в пику ему тявкнул Дима.

Пожилой гражданин вздохнул.

- Что же. Тогда пеняй на себя. И всё же ты поразмысли на досуге над тем, что я сейчас сказал. Плохого не присоветую. А времени на то, чтобы подумать у тебя ещё много будет, это я тебе гарантирую. В больнице только и делов-то, что лежать пластом, питаться по расписанию и думать, думать и ещё раз думать!

Он заговорщицки подмигнул Мотылькову, и Дима опасливо встрепенулся, как воробушек, которого облили водой.

- Это какая-такая больница? О чём размышлять?

- Нормальная, городская. А подумать я предлагаю тебе о жизни, бренности всего сущего и неотвратимости судьбы. Разумеется, только после того, как очухаешься.

Он опять уставился на абажур.

- Кстати, абажурчик у Вас занятный. Сразу видно - штучный товар!

Дима стал впадать в панику. Его прошиб холодный, испуганный пот.

- Это что ещё за угрозы такие? И причём здесь абажур? Я на Вас в милицию пожалуюсь! Отвечайте, немедленно, кто Вы такой и что Вам от меня нужно!

Его собеседник вдруг неподвижно замер и стал показывать пальцем куда-то на потолок. Дима задрал голову, и успел заметить, как здоровый, тяжеленный кухонный абажур, словно в замедленной съёмке падает ему на голову. Он даже смог рассмотреть тонюсенькую нитку накаливания через прозрачное стёклышко мигающей восьмидесятиватной лампочки.

Его голова взорвалась болью, как будто в неё с размаху воткнули двухметровую тупую иглу, а из глаз посыпались искры. Вместе с болевыми ощущениями вернулся обычный свет, звуки и даже запах кофе. После падения абажура Дима с размаху врезался лицом в чашку, которая с хрустом раскололась пополам. Вместе с остатками кофе по щекам потекло что-то горячее и липкое: кровь. В ушах стоял малиновый звон.

Лежа на левой щеке, Дима мог видеть лишь краешек полосатой клеёнчатой скатерти, все остальные предметы были подёрнуты красной мутнеющей поволокой. Его сознание постепенно угасало, веки предательски закрывались. Дима почувствовал, что он страшно устал и ему надо немедленно отдохнуть. Он прикрыл глаза, и его сразу поволокло в тёмную, безболезненную и беззвучную пустоту. Последнее, что он слышал, был испуганный мамин голос и безумный треск дверного электрического звонка. В голове рванул ещё один осколочный снаряд, и темнота поглотила его окончательно.

Глава 6

Одно койко-место, как и заказывали!

Как и предсказывал неизвестный в малиновом пиджаке, Мотыльков пришёл в себя лежа на больничной койке. Его нос сразу же уловил кисловатый, рафинированный запах лекарств и стерильных бинтов. Перед его взором плясали какие-то маленькие, раздражающие чёрные точки, а на левом глазу, по какой-то непонятной причине покоилась марлевая повязка.

Дима поднял руку и ощупал ей голову. Манипуляции показали, что перебинтован не только жбан, но и вся левая половина лица. От этого нехитрого движения его начало сильно подташнивать. Он положил трясущуюся руку обратно на простыню и попытался перевести дух. Тошнота немного отступила. Тогда он аккуратно повернул голову так, чтобы немного осмотреться. Чёрные точки перед глазами забегали ещё быстрее.

Ну что же, перед ним обычная больничная палата: жёлтые стены, белый потолок, в стенку над дверью вмурован круглый плафон, на котором красной краской с подтёками было написано «тихий час».

В палате он был не один. Напротив его кровати стояла такая же железная, подёрнутая ржавчиной койка, на которой сидел плотный, бритый «под ноль» субъект. Субъект нагло и с неподдельным интересом его разглядывал, при этом почёсывая свою грудь, выглядывающую из-под больничного полосатого халата чёрным волосатым кустом. На правой ноге здоровяка от стопы почти до середины бедра красовался грязный оборванный гипс, на котором синим фломастером было написано «Юраха».

- Что, братуха, очухался? – спросил бритый. - Долго же ты, скажу я тебе, в «безсознанке» колотился: почти сутки овощем пролежал. Я даже к тебе подходил, к дыханию прислушивался: часом, не помер ли?

Мотыльков прочистил горло.

- Неужели целые сутки?

- Ага.

Субъект встал с кровати и, сильно приволакивая гипс, доковылял до Диминой койки.

- Юрой меня зовут. Юра Матросов.

Мотыльков, не вставая с кровати, протянул ему руку.

- Дима.

- Будем знакомы. Где же это тебя, брат, угораздило? Подрался что-ли?

- Абажур.

Юра удивлённо поднял брови.

- Не понял!

- Абажур на голову упал.

Бритый загоготал.

- Твой абажур был из бетона?

- Не совсем, кованый чугун, кажется. Потому и тяжёлый.

- Их же обычно из тонкой проволоки делают?

- Этот необычный, он немецкого производства.

В глазах у Юры обозначились проблески понимания.

-Ну да, немцы они вещи на совесть делают. Но в твоём случае лучше бы тебе на бόшку свалилось наше говённое советское барахло. Тогда, скорее всего, развалилась бы не твоя голова, а этот самый абажур!

Дима попытался выжать из себя улыбку.

- Точно. Послушай, Юра, а ко мне никто не приходил? Ну, в смысле пока я в «отключке» лежал?

Юра кивнул головой.

- Да. Женщина одна. Такая, небольшого роста, с рыжими волосами.

- Это мама.

- Я так и подумал. Она с нашим лечащим врачом, Виктором Николаевичем, заходила. Посмотрела на тебя, поплакала и ушла.

- Когда это было?

- Да почти сразу же как тебя привезли. Вчера утром, значит.

За дверью послышались шаги. Юра быстро захромал до своей койки и лёг, натянув на себя одеяло почти до самого носа.

Шурша белым накрахмаленным халатом, в палату вошла медсестра. Почему-то Дима сразу понял, что это именно медсестра, а не врач. В руках у сестрички был эмалированный лоток, накрытый стерильными салфетками. Про себя Дима отметил, что девушка была очень даже ничего: маленькая, на удивление аккуратненькая и очень пропорционально сложенная. Из-под белой шапочки выбивалась прядь ухоженных светло-русых волос. Глаза у девушки были зёленого цвета, черты лица приятные, но без особенных изысков. Единственное, что отличало её профиль от какой-нибудь римской или греческой статуи, была маленькая горбинка на носу. Несмотря на эту особенность, эта горбинка делала её лицо более индивидуальным и, как следствие, более интересным и выразительным.

Девушка поставила лоток на столик на колёсиках, вплотную придвинутый к Диминой кровати, и с осторожностью села рядом. Она улыбнулась Мотылькову, который, как старый коварный пират Джон Сильвер из «Острова сокровищ», внимательно изучал её своим наглым единственным глазищем.

- Доброе утро. Вам уже лучше? – спросила сестричка.

- Утро доброе. Как сказать, подташнивает меня чего-то.

- Ну, это ничего, скоро пройдёт.

- А что со мной?

- У Вас сильное сотрясение. Но, вообще-то, об этом с Вами должен лечащий доктор разговаривать. Утренний обход у нас начинается в десять.

- А почему лицо перемотано?

- Порезы. Поскользнулись на улице?

- Нет, дома.

- Понятно. С людьми дома часто травмы случаются.

- У меня в первый раз.

Медсестра улыбнулась.

- Всё когда-нибудь бывает в первый раз.

- Второй глаз цел? – спросил Мотыльков, похлопав по бинтам на лице.

- Не переживайте! - успокоила его сестра. - С ним всё в порядке.

Она аккуратно убрала салфетки с лотка. Под ними оказался стеклянный многоразовый шприц, наполненный какой-то прозрачной жидкостью.

- У Вас есть на что-нибудь аллергия, Дмитрий?

Дима на секунду задумался, перебирая в уме свои немногочисленные воспоминания, связанные с походами в детскую поликлинику.

- Нет, кажется.

- Хорошо. Сейчас я Вам сделаю укол.

- А что в шприце?

- Лекарство. Расслабьтесь, это совсем не больно.

Медсестра протерла Димину руку ваткой, обильно смоченной в спирту, затем сдвинула поршень шприца на пару миллиметров, удаляя остатки воздуха, а затем уверенным движением вогнала иглу в вену. Дима тихо ойкнул и мгновенно побледнел. Медсестра участливо посмотрела на него.

- Больно?

- Просто неприятно. С детства ненавижу уколы! Один раз я даже сознание терял, когда кровь из вены брали.

- Может быть, Вам дать нашатырный спирт?

- Не стоит. Я уже большой, и в обморок грохаться не собираюсь.

- Хорошо, поверю Вам на слово. Тем более, что с собой нашатыря у меня всё равно нет.

Тут из-под одеяла голос подал доселе незаметный Юра:

- Лана Сергеевна, а мне сегодня будут укол делать?

- Нет, Матросов, сегодня уколы Вам не грозят.

- А почему?

Диме показалось, что Юра весьма не прочь принять даже дюжину уколов от такой очаровательной молодой медсестры.

- Потому, что так сказал доктор.

- Понятно, - ответил Юра, явно не удовлетворённый таким решением.

Дима с любопытством поглядел на медсестру.

- А Вас действительно зовут Лана? У Вас довольно редкое имя.

- На самом деле меня зовут Светлана. Но мне не нравится, когда меня называют Света, поэтому я выдумала более благозвучный, и более короткий вариант этого имени.

В разговор опять вмешался Юра Матросов, которому, видимо, очень хотелось поболтать с симпатичнейшей Ланой Сергеевной:

- Хочу заметить, Вам это имя очень идёт.

- Спасибо, Матросов.

Она вынула иглу из руки бледного, как смерть, Мотылькова и приложила к ней маленький кусочек ватки, смоченный в спирту.

- Ну, вот и всё. Вы точно нормально чувствуете себя, Дмитрий?

Дима согласно кивнул головой.

- Гораздо лучше, чем до укола.

- Хорошо. Пару минуточек подержите ватку на этом месте, потом можете её выбросить.

Лана положила использованный шприц обратно в лоток, пожелала Мотылькову скорейшего выздоровления и вышла из палаты.

После её ухода Юра скинул с себя одеяло, сел на койке и мечтательно присвистнул.

- Хороша девка! Стройная, как кипарис. Тебе как?

- Хорошенькая, но не в моём вкусе – тощая слишком. Моя девчонка симпатичнее и фактурнее будет, - отозвался Мотыльков.

- Ха! Лучше синица в руке, чем журавль в небе. Так ведь говорится?

- Ну да. Вроде, так.

Желания вступать в бессмысленный спор с Юрой по поводу женских достоинств у Димы совершенно не было. Очевидно, что вкусы у всех разные.

Мотыльков знавал одного очень худого, можно сказать, дистрофичного паренька по имени Вова Стрельцов, с которым они вместе служили в армии.

Вове до исступления нравились женщины «в теле». Всё, что весило меньше ста килограмм, Вова в качестве приемлемого варианта не рассматривал. А вообще, чем больше, тем лучше! И это при своих собственных пятидесяти килограммах. Однажды, когда Вова явился в расположение части после своего очередного любовного приключения, Дима не выдержал и задал интересующий его вопрос:

- Послушай, Стрельцов! Вот ты мне скажи, почему тебя твои «слонярки» заводят?

- Полным женщинам тоже любовь нужна, - отрезал Вова. – К тому же они, чаще всего, дамы хозяйственные: и накормят вкусно, и напоят допьяна, и спать уложат. Вместе с собою, разумеется. А спать с ними, Мотыльков, очень весело, рекомендую! Вот, положим, «делаешь» ты такую тётушку, а она вся будто из пластилина сделана: тёплая, рыхлая и складочки на ней в процессе этого дела шевелятся. Сказка, да и только!

Дима гадко осклабился.

- Где ты их только, Стрельцов, находишь?

- Кто ищет, тот всегда найдёт! Я вот, кстати, не понимаю, как люди могут сохнуть по хилым, отощавшим «селёдкам».

- Не «селёдки», а нормальные девушки. Они всем нравятся.

- Чепуха! Во-первых, они ничего не умеют, во-вторых - не особо стараются, в-третьих, удовольствия с ними никакого.

- То есть как никакого?

- Да там же щупать нечего! Разве что их выпирающие рёбра, острые локти и ножки-спичечки. Это же, как скелет мацать: извращение одно!

- Сам ты извращенец хренов!

На том и порешили.

С годами Дима убедился, что таких, как этот Вова Стрельцов - вагон и маленькая тележка. Может быть, правы были философы, утверждающие, что человек ищет свою полную противоположность? Тем не менее, к таковым Мотыльков себя не относил. Ему двести килограммов живого счастья было не надобно.

За дверью опять раздались шаги. Дима подумал, что это возвращается медсестра, но тут открылась дверь, и в палату решительным шагом вошла Дана, одетая в белый медицинский халат.

От неожиданности Мотыльков дёрнул рукой, и чуть было не опрокинул стойку капельницы, похожую на вешалку в гардеробе. В попытке удержать капельницу от падения, он крепко ухватился за неё обеими руками. Стойка устояла, но от резкого движения Мотыльков свесился с койки, потерял равновесие и чуть было не грохнулся на пыльный, покрытый линолеумом пол. Если бы Дана не успела вовремя подстраховать его, Дима заработал бы себе повторное сотрясение.

При виде этой картины, первоначально озабоченное выражение Даниного лица сменилось на более спокойное. Она даже сумела выдавить из себя слабенькую, тревожную улыбку:

- Я вижу, ручки у тебя пока что шевелятся, значит, есть надежда на сохранение моторики. А это уже неплохо!

- Ты что здесь делаешь? – спросил Дима, ошарашенный неожиданным появлением девушки.

Дана спрятала руки в карманы халата.

- Пришла проведать одного травмированного больного. Ты что же, не рад меня видеть?

- Что ты, что ты! – запричитал Мотыльков. - Я очень рад, что ты здесь!

Дана хитро прищурилась.

- Оно и видно.

- Как ты нашла меня?

- Ты разве не помнишь? – спросила она. - Мы ведь позавчера договорились созвониться! Время шло, а от тебя ни слуху, ни духу. На следующий день я решила позвонить сама, чтобы лично сказать тебе, что ты настоящая свинья! Но вместо тебя взяла трубку какая-то девушка, огорошившая меня, что ты загремел в больницу. Сначала я подумала, что это неудачная шутка. Оказалось – правда. По своим каналам я выяснила твоё местонахождение. Я ведь всё-таки медик. Приехала сюда, поговорила с завотделением. Он оказался нормальным, понимающим доктором. Вошёл в моё положение и разрешил мне тебя навестить. Сделал исключение для коллеги, я ведь тебе не родственница. Вот, собственно говоря, и вся история. Точка.

Дана присела на краешек Диминой кровати. Мотыльков пожирал её взглядом, в котором, как в хорошем коктейле, воедино смешались благодарность и восхищение.

- Как здорово, что ты пришла, Даночка! До сих пор не могу понять, как я здесь оказался. Сидел себе на кухне, пил кофе, никого не трогал, а тут бац – очнулся в больничке. Голова болит страшно! Даже думать больно!

- А ты не думай, это вредно! - пошутила Дана. - Тебе ещё крупно повезло, что ты остался жив. Судя по характеру твоей травмы, люстрочка весила килограммов десять, не меньше!

- Так ты в курсе про дедушкин абажур?

- Да, завотделением уже рассказал мне про этот вредоносный светильник. Ему твоя мама всё выложила, когда тебя привезли на «скорой».

- Странно всё это. Он ведь до этого никогда не падал. Но ты знаешь, перед тем, как он свалился мне на голову, у меня какое-то помутнение рассудка случилось. Галлюцинации что-ли?

- Неужели? – насторожилась Дана.

- Да. Мне показалось, что в квартире произошло землетрясение. Наверное, это очень глупо звучит, да?

- Вовсе нет. На самом деле это и было самое настоящее землетрясение.

- Шутишь?

- По правде говоря, в том, что случилось, нет никакой загадки. Это «землетрясение» устроили твои соседи сверху.

Дима выпучил свой болезненный красный глаз.

- Не может быть! У них там грузовик, что-ли на пол упал?

- В точку! Только это был не грузовик. Твои ненаглядные соседушки купили дочери пианино. Их гостиная, куда они собрались этот музыкальный «шкаф» поставить, находится как раз над твоей кухней. У одного из грузчиков не выдержали такелажные ремни, или как там у них эти штуки называются? Ну, и пианина рухнула на пол. Насколько я понимаю, в этот момент ты с упоением пил свой кофе. Тебе просто не повезло.

- Знаешь, что странно? Абажур висел над столом. Не понимаю, как могло получиться, что он мне свалился на голову.

- А ты уверен, что ты именно сидел за столом? Может быть, ты на нём лежал или, предположим, танцевал?

Дима тихо засмеялся.

- Слушай, ты даже не представляешь, как я рад, что ты сейчас здесь, со мной.

В этот момент Юра Матросов громко зашуршал своими одеялами. Дана удивлённо посмотрела в его сторону, как будто только что заметила его присутствие. Юра спустил ноги с кровати и запахнул свой халат.

- Прошу Вас, не обращайте на меня внимания, мне надо к медсестре. Что-то опять нога разболелась.

Для пущей наглядности он даже постучал кулаком по гипсу.

- Вам, наверное, тяжело вставать. Может быть, мне самой к ней сходить? – участливо спросила Дана.

- Ну что Вы, не нужно. Мне даже полезно немного пройтись, косточки размять.

Юра доковылял до двери и вышел в коридор. Дана с трудом сдерживала улыбку.

- Какой у тебя понятливый, тактичный сосед.

- Да, вроде валенок валенком, а повёл себя, как настоящий джентльмен, - согласился с ней Мотыльков.

- А бывает совсем наоборот, что человек выглядит как джентльмен, а ведёт себя как последняя сволочь. Внешность часто бывает обманчива, - очень серьёзно сказала она.

- Ты думаешь?

- Да, - ответила Дана, наклонилась и поцеловала его.

Мотыльков жадно впился в манящую теплоту её губ. Он наслаждался сладковатым вкусом её помады и ароматом её тела, который не мог перебить даже стойкий лекарственный запах казённого помещения.

Дима закрыл глаза и, на какую-то долю секунды он забыл, что находится в больнице, а голова у него перемотана чужеродными пожелтевшими бинтами. Ему показалось, что этот поцелуй длится целую вечность, бесконечно приятную вечность, хотя, на самом деле, прошло всего несколько минут. Её волосы чёрной шелковистой волной струились сквозь его пальцы. Нежная Данина ладонь лаково покоилась на его правой щеке. От внезапного прилива эмоций его бросило в дрожь.

Сейчас Дима боялся только одного: что их поцелуй закончится, Дана уберёт свою руку, и тогда зыбкий мираж их жаркого, чувственного единения рассыплется и развеется как песок на ветру.

Но, как известно, всё хорошее в этой жизни когда-нибудь заканчивается, и их долгий страстный поцелуй не стал исключением. Дана с видимым сожалением оторвалась от его перебинтованного лица. У Мотылькова было лицо человека, умирающего в пустыне от жажды, у которого насильно отняли флягу с живительным глотком воды.

- Мне пора идти, - тихо сказала она.

- Так скоро? – спросил Дима с явным неудовольствием.

- Я ведь к тебе совсем ненадолго. К тому же, меня уже ждут на работе.

- Ради меня ты прогуляла работу?

- Не совсем, просто поменялась с коллегой местами.

Дима положил свою руку ей на запястье.

- Ты будешь меня навещать?

- Конечно. Ты только постарайся сильно голову не напрягать. Сотрясение – вещь очень коварная. Тебе надо больше отдыхать.

- Как ты думаешь, когда меня отсюда выпустят?

- Это будет зависеть от динамики выздоровления. При хорошем раскладе, тебя выпишут недели через полторы, максимум - две. Не знаю. Организм у тебя молодой, по идее, всё должно заживать, как на собаке. Ты, главное, не волнуйся: врачи здесь приличные и условия неплохие.

- И медсёстры симпатичные, - пробормотал Мотыльков.

- Неужели?

- Шучу, конечно. Дан, скажи мне, пожалуйста, а моя голова до свадьбы заживёт?

Дана усмехнулась.

- Это, смотря до чьей свадьбы.

Она подошла к двери и взялась за блестящую латунную ручку.

- Ну ладно, Мотыльков, ты главное выздоравливай скорее. А то, знаешь ли, на свете есть и более приятные места для свиданий, чем больничная палата.

- Полностью с тобой согласен. Послушай, Дана…

- Что?

- Пока я был без сознания, мне приснился какой-то человек в малиновом пиджаке. Он был настолько реален, ну знаешь, как мы с тобой.

- Да? И что же он сказал?

- Он сказал: «Чужая душа - потёмки».