2020-08-05
51
Через пару минут в палату ввалился Юра. Пока он плёлся до кровати, его раскачивало как боцмана на корабельной палубе во время девятибалльного шторма. Глазки у Юры были подозрительно скошены к переносице. Запахло водкой.
«Безошибочный признак, - подумал Мотыльков. - «Выпил мой соседушка, выпил, стервец, как пить дать!».
Юра со скрипом повалился на кровать. Дима заметил, что из кармана его халата бесстыдно торчало горлышко «чекушки». Матросов нежно поглаживал её своей волосатой лапищей, при этом мечтательно смотря в потолок.
- Водочки? – предложил он Мотылькову.
- Да ты что? Мне ведь только что укол сделали.
- Точно не будешь?
- Нет.
- Как знаешь. Как говорится: хозяин-барин. А я, пожалуй, выпью.
Матросов достал заветный пузырёк, широко разинул пасть, и влил в себя порядка ста граммов водки, после чего издал неприличный звук, похожий на смесь зевка и икоты.
- Зря не выпил. В больнице и колбаса вкуснее, и водка слаще. И у баб между ног влажнее.
- Да я не спорю, просто не хочу. Может позже.
- Позже, братан, может совсем ничего не остаться. В большой семье клювом не щёлкают.
Юра заржал, донельзя довольный собственным каламбуром.
- Красивая девушка к тебе приходила, - отсмеявшись сказал он. - Зазноба твоя?
- Угу.
- Сразу видно, что она к тебе неровно дышит, а как она на тебя смотрела! – Юра с завистью покачал головой. - Ты где такую красивую девку оторвал?
- Места знать надо.
- А если серьёзно?
- Если серьёзно, то на работе. В райкоме комсомола.
- Так ты чего, «комса» что-ли?
- Да. А ты что-то имеешь против?
Юра внезапно умолк, тупо уставившись в потолок.
- И когда же, наконец, рухнет этот проклятый коммунистический режим? Эти бляди достали всех хуже горькой редки. И ведь что меня больше всего бесит…
Юра повернулся к Мотылькову, и Дима заметил росинки пота на его небритом раскрасневшемся лице.
- Они всё время норовят всех «обогнать и перегнать», а полки в магазинах пустые стоят. Как во время Гражданской войны. Не перегонят они, Дима, а наоборот, загонят народ в такую глубокую задницу, из которой мы ещё очень долго не выберемся. И выберемся ли вообще, вот в чём вопрос?
- Да ладно, - прокомментировал сказанное Дима, но прозвучало это как-то очень тихо, слабо и неуверенно.
- Поверь мне, Дима, эти страшные ошибки, которые совершаются сейчас, в будущем отрыгнутся нашим детям, а может быть даже и внукам!
В душе Мотыльков был согласен с Матросовым, но его опыт подсказывал ему, что не стоит обсуждать несостоятельность советского государственного строя с совершенно незнакомым человеком.
И вообще, кто такой, этот Юра? На первый взгляд - сантехник-интеллигент. Только вот в глазах у этого «сантехника» наблюдается очень нехарактерный для лиц этой профессии холодный, металлический огонёк, который был не в состоянии заглушить даже характерный водочный блеск. Это были глаза человека, привыкшего всю свою жизнь следовать приказам.
А, может быть, Юра вовсе не пьян? И его речь - сплошная показуха? Так, бесплатный спектакль для раненого райкомовского дурачка? Ведь Юра вполне мог оказаться особистом-гэбульником[14]. Дима слышал, что эти служивые часто пользуются такой тактикой: cначала подпевают доверчивым индивидам, недовольным советской властью, провоцируют, а потом берут их тёпленькими. И никакой, простите за выражение, «гласностью» в этом случае не отмазаться. Да и вообще, чего этот шебутной Матросов в душу лезет, в доверие втирается? Хотя, возможно, Юра вовсе и не стукач? Просто из-за своего сотрясения Мотыльков стал необоснованно подозрителен? В любом случае, с этим непонятным товарищем следует быть начеку.
- С чего такая убеждённость? Ты что экономист? – осторожно спросил Мотыльков.
Юра опять потянулся к бутылке, но его рука замерла, едва коснувшись водочной пробки.
- Не надо быть семи пядей во лбу, Димка, чтобы понять, что наш грёбанный вонючий «Совок» прогнил насквозь.
Матросов всё-таки допил до конца свою водку, вытер губы и продолжил.
- Веришь ты, Димка, или нет, но сейчас наша страна больше всего похожа на старый дощатый сортир, одиноко стоящий на площади в 22 миллиона 400 тысяч квадратных километров, в который стоит самая длинная очередь в мире. Попасть туда и облегчиться хочется всем, но терпеть, по понятным причинам, приходится долго. И никому не приходит в голову рядом с этим деревянным сооружением построить ещё одно, чтобы очередь уменьшилась и людям легче стало. Или выдать индивидуальный горшок каждому, чтобы очередь вообще рассосалась.
Юра назидательно поднял указательный палец.
- Фигушки! Ибо наша великая партия всё время твердит: «Не положено!». А чтобы граждане не гадили куда попало, к этой очереди приставили охранников с собаками. Если кто-то обделался, то они берут виновного за шкирку и тут же пускают в расход. Все это видят, поэтому люди напуганы до печёночных колик! Стоят, терпят, отбивают чечётку и с завистью поглядывают на тех, кому уже посчастливилось облегчиться. А для того, чтобы номенклатура ходила по-большому, для них специально выстроена очередь короче. Соответственно и ждать им приходится меньше.
- Причём тут сортир? – деланно возмутился Мотыльков. - Хватит нести околесицу!
Юра пьяненько подмигнул Диме. В его голосе послышалась угроза.
- А что, «комса», может пойдёшь на меня стуканёшь? Все вы, красные подтяжки, из одного теста сделаны!
- Успокойся! Не пойду я никуда. И вообще, дай поспать! Башка уже от твоих корявых мыслей раскалывается.
Дима повернулся на левый бок и закрыл глаза. Юра продолжал что-то бурчать себе под нос, но разобрать его слова было трудно. Да Мотыльков вовсе и не пытался вслушиваться.
Спустя пару минут, убаюканный и даже немного истощённый яркими впечатлениями последних нескольких часов, Дима начал засыпать.
Глава 7
Странные грёзы
И приснился Мотылькову весьма странный сон. Вернее, это был даже не один сон, а чехарда коротких, но очень запоминающихся сновидений. Вообще-то подобные странности происходили с ним редко. Обычно Дима проваливался в беспокойную, усталую дрёму, а наутро уже ничего не мог вспомнить.
Но в этот раз всё было по-другому.
Сначала ему приснилось, что он лежит голый на полу какой-то пустой комнаты, стены которой облицованы старым зелёным кафелем. Прямо в лицо ему бьёт яркий свет огромной лампы, из тех, что обычно устанавливают в операционных. Дима пытается закрыть ладонью глаза, но обнаруживает, что у него нет рук. Мотыльков кричит от страха:
- АААА!!!! Куда подевались мои руки!!?
Над ним раздаётся голос.
- Спокойно, Мотыльков, сейчас укол тебе сделаю, и всё пройдёт!
Голос принадлежит его давней школьной зазнобе Маше Одинцовой. Судя по объёму живота, Маша беременна на девятом месяце. Странно, ведь по идее она уже давно должна была родить. В руках у Маши вместо шприца находится огромная трёхлитровая банка с надписью «Рассол», из которой торчит толстая длинная игла, больше смахивающая на лезвие шпаги.
- Давай, пионер, живо поворачивайся на живот! – приказывает она.
- Зачем? Я не хочу! Мне только что укол сделали!
- Ничего не знаю, сказали надо - значит надо! Алле, гоп!
«И причём здесь «Алле-гоп»? Тут ведь не цирк, а операционная», - подумал Дима.
Какая-то неведомая сила переворачивает его на пол. Правой щекой он прижимается к плитке. Кафель под ним мокрый и очень холодный.
- Вот и славно, - мяукает Машка и со злостью втыкает шприц-шпагу в Мотыльковскую ягодицу.
Раздался запах рассола и формалина. Укол очень болезненный: Дима чувствует, как его распирает изнутри.
- Что за дрянь ты мне колешь? - кричит он что есть мочи.
- Молчи! Это для потенции!
Боль становится по-настоящему невыносимой, и тогда Мотыльков начинает кричать и вырываться. Только сейчас он осознал, что игла прошла через мышцы насквозь, и коварная Маша намертво пригвоздила его к полу, как какое-нибудь редкое крылатое насекомое.
Мутная жидкость из шприца растекается по кафелю, и Дима начинает захлёбываться. Реагент заливается ему в рот и в нос, и его сдавленные крики превращаются в зловещее бульканье. Глаза заволакивает пурпурным туманом, и он делает отчаянную и, как ему показалось, последнюю попытку вырваться, выгнув спину в напряжённой, неестественной конвульсии, как при остром столбнячном синдроме.
***
Кажется, это помогло, так как Дима почувствовал, что иголку вытащили, и дурманящая боль отступила. Затем чьи-то руки подняли Мотылькова с холодного пола и аккуратно усадили его на низкую скрипучую табуретку. Он почувствовал на своём теле дыханье свежего ветерка, который сразу же унёс с собой удушливый запах странного лекарства.
«Наверное, где-то открыли окно», - догадался Дима.
Он жутко боялся, что его снова начнут колоть, поэтому от страха он даже не мог заставить себя оглядеться вокруг. Мотыльков смекнул, что к нему возвращается голос. Для пущей верности, он набрал в лёгкие как можно больше воздуха и прокричал в окружающую его пустоту:
- Не надо, Маша, прошу тебя! Не надо мне больше твоих уколов для потенции! Со мной и так всё нормально!
Скабрезная садистка Маша Одинцова ему не ответила, зато он услышал перед собой осторожное, настораживающее мужское покашливание, как будто кто-то хотел обратить на себя внимание.
Дима открыл глаза и увидел, что он сидит в центре просторного зала московского горкома КПСС. Окна в зале были открыты настежь, этим и объяснялась внезапно появившаяся свежесть. А вот всё остальное вызывало шквал вопросов, которые сейчас прыгали в его ушибленной голове, подобно стайке лиловых кузнечиков.
Напротив Димы находился солидный президиум, в котором сидели важные товарищи, почтенные лица которых сковывала печать многоопытности, всезнайства и склонности к бюрократическому образу жизни. Товарищей было трое.
Справа сидела худощавая тётушка с узенькой полоской тонких старческих губ, у которой волосы были собраны в настолько плотный пучок, что кожа на её лице была натянута как медицинский жгут. Её глаза выражали абсолютное презрение к происходящему.
На противоположном конце стола расположился почтенный гражданин нейтральной и, можно сказать, абсолютно невыразительной внешности, одетый в пыльный коричневый пиджачишко. Гражданин с упоением ковырялся в носу, периодически проверяя свой мизинец на предмет наличия различных биологических субстанций. Мотыльков его тоже не интересовал.
В центре президиума стоял маленький худосочный гражданин в очках и монотонно зачитывал что-то по бумажке, которую он сжимал в своих маленьких ручонках, похожих на лапки воробушка. Гражданин был столь малого роста, что ему пришлось встать на стол, чтобы казаться чуть выше своих сидящих коллег. Истошные Димины вопли явно отвлекли его от чтения. Он неодобрительно посмотрел на Мотылькова и недовольно поправил очки на лице.
- Игорь Егорович! - весомо заявил он. - Попросите, пожалуйста, Вашего подчинённого не кричать в присутствии высокого партийного руководства. Ибо раздражает.
Дима начал озираться по сторонам и увидел Игоря Седовласова, сидящего рядом с ним за детсадовским столом и стульчиком, которые были расписаны под хохлому. Игорю с его немаленьким ростом сидеть за этим крохотным предметом мебели было совершенно неудобно. Седовласов прятал свое бледное лицо в ладонях и рыдал навзрыд. При замечании крохотного аппаратчика он перестал дрожать, вытер рукавом сопли и с обидой посмотрел на Мотылькова. Под глазами у Игоря лежали глубокие красные тени. Было заметно, что он несколько суток не спал.
- Димка, помолчи! – скомандовал первый секретарь. - Ты и, правда, сильно нас всех отвлекаешь!
Мотыльков счёл необходимым заткнуться.
Ответственный товарищ снова принялся зачитывать с того места, где его прервали Мотыльковские вопли, но вдруг он отложил свою бумагу и снова воззрился на вконец ошалевшего второго секретаря.
- Дмитрий Иванович, потрудитесь объяснить президиуму, почему на Вас нет одежды?
Дима посмотрел на себя и понял, что мелкий товарищ совершенно прав, и он действительно сидит на стульчике голышом. Оно и понятно: после операционной его забыли переодеть. Пришлось ему, как в бане, прикрыть срамное место рукой. Дима попытался придумать более или менее правдоподобное объяснение этому удивительному факту, и даже открыл рот, чтобы сказать что-нибудь в своё оправдание, но его опять перебил рыдающий Седовласов.
- А он у нас эксгибиционист! Вот! - выкрикнул Игорь, не прекращая свой необъяснимый скулёж.
От такого бесстыжего поклёпа у Мотылькова опять пропал голос. Точное значение термина «эксгибиционист» было ему неведомо, но звучало оно весьма обидно и как-то даже оскорбительно. Он попытался подать Игорю знак, чтобы он помолчал и перестал «топить» своего приятеля, но зарёванный Седовласов даже не посмотрел в его сторону.
Ответственный товарищ осуждающе покачал головой.
- Вот как, а ещё напялил на себя личину коммуниста! Посмотрите, товарищи! – громко произнёс он, обращаясь за поддержкой к своим коллегам. - Какую змею партия пригрела у себя на груди!
Товарищи согласно закивали, при этом у пожилой тётушки угрожающе натянулось лицо. Диме показалось, что ещё чуть-чуть, и кожа на нём лопнет, обнажив неподвижные лицевые мускулы. Её равнодушный коллега, тайком от остальных членов президиума, вытер свой палец об свою правую штанину, не менее пыльную, чем его пиджак. Видимо, его попытки обнаружить в своём носу залежи неких «сокровищ» наконец-то увенчались успехом.
От всей нелепости и сюреалистичности происходящего у Мотылькова голова шла кругом. Всё было настолько реально, что ему даже в голову не могло придти, что это всего-навсего обычный сон, пусть даже и очень правдоподобный.
Тем временем, важный коротышка продолжил свою обвинительную эскападу своим сухим канцелярским тоном.
- Помимо только что установленного факта склонности гражданина Мотылькова к появлению на людях в обнажённом виде, что, безусловно, нашло своё отражение и зафиксировано в протоколе, Д.И.Мотыльков неоднократно привлекался к дисциплинарной ответственности за пьянство на рабочем месте. - Мало того, - коротышка сделал паузу – Гражданин Мотыльков, бессовестно отлынивая от своих служебных обязанностей, с утра до ночи пил запоем!
- А по выходным дням он ещё и клей нюхает! ПВА[15]! – раздался дрожаще-плаксивый голос Седовласова.
- Это наглая, гнусная ложь! – не выдержал Дима. – Никаких клеёв я не нюхаю!
Малорослый товарищ присел на корточки и с неожиданной злобой замолотил своим крохотным кулачком по столу. Видимо, нарушение установленных регламентом процедур окончательно вывело его из равновесия.
- Прошу Вас немедленно закрыть свой рот! Вам никто не давал слова, товарищ Мотыльков!
Дима замолчал и страдальчески потупил взор. Он не ожидал от коротышки подобного взрыва эмоций. На секунду в зале установилась раскалённая тишина, и было слышно лишь частое дыхание «главного» и плаксивое тявканье Седовласова.
Тут «равнодушный» в президиуме немного поднатужился и шумно испортил воздух. Это было настолько неожиданно, что все рассмеялись, включая Диму и даже ту самую, чрезмерно серьёзную даму с излишне неподвижным лицом. Правда, она не смеялась, а просто скалилась, прикрывая костлявой ладошкой свои крупные лошадиные зубы. Обстановка в зале сразу же разрядилась. Коротышка схватился за живот, всем своим тщедушным тельцем содрогаясь от распирающего его смеха. Равнодушный товарищ стал удивлённо озираться по сторонам, по-видимому, пытаясь разобраться в причинах столь внезапного улучшения настроения окружающих.
Насмеявшись вдоволь, коротышка смахнул слезу с краешка глаз своей тощенькой птичьей лапкой.
- Рассмешил ты нас, Сергей Михайлович, ой рассмешил! Тишина! Тишина в зале! Тише, товарищи! – сказал он, обращаясь к кому-то, кто находился позади Мотылькова.
Дима обернулся и увидел, что за ним находится огромная толпа хихикающих и улюлюкающих зрителей, которые вели себя так, будто бы они находились не в горкоме, а пришли посмотреть на выступление цирковых клоунов.
В первом ряду сидела Димина мама, нервно комкающая в руках мятый носовой платок. По соседству с мамой восседала здоровая щетинистая свинья в драных полосатых портках. Именно так Дима представлял себе подросшего, возмужавшего и забуревшего Пятачка из мультика про Винни Пуха, которого пообтесала суровая, взрослая жизнь.
«Пятачок» с упоением грыз пломбир в вафельном стаканчике, нисколько не заботясь тем, что крошки и брызги мороженного летят на окружающих. Свинья не просто ела, она с видом истинного гедониста наслаждалась своим лакомством, громко чавкала, хрюкала и трясла головой.
Диминой маме такое соседство было явно не по душе. Она брезгливо отстранялась от хрюшки и смахивала платочком крошки, попадавшие ей на платье. Тем временем, свинья одним укусом прикончила остатки мороженного и достала из своих занюханных порток большую плитку горького шоколада с орешками.
«Какая сластёна эта свинья, интересно, а у свиней бывает заворот кишок или сахарный диабет?» - подумал Дима, с неподдельным интересом разглядывая прожорливого «Пятачка».
Наверное, Дима таращился на свинью больше времени, чем этого требовали правила приличия, потому что боров прекратил работать челюстями и уставился на Мотылькова своими маленькими поросячьими глазками.
- Чего смотришь, гнида? – захрюкало прожорливое щетинистое существо.
От неожиданности Дима чуть не грохнулся со стула. Уж не почудилось ли ему? Всем известно, что говорящих свиней в природе не бывает. Он хотел ответить свинье, но нужные слова почему-то затерялись в закоулках его подсознания, и ему ничего другого не оставалось сделать, как позорно отвернуться.
Но склочный хряк даже и не думал не униматься:
- Вылупился он, понимаешь! Ты что, никогда не видел, как труженики села кушают? Я от зари до зари в поле подыхаю, чтобы таким дармоедам как ты было чем себе брюхо набить. Самому пожрать некогда! А он такой-сякой-разэдакий, в рот заглядывает, спокойно покушать не даёт. Сволочь беспартийная!
Слова развоевавшейся хрюшки неприятно резанули Мотылькову слух. И Дима решил дать словесный отпор:
- Я не дармоед, товарищ боров! И для Вашего сведения, я в партии с восемнадцати лет.
Боров и глазом не моргнул.
- Хрю-хрю-хрю! Знаем мы вас, городских паразитов. Целыми днями сидите в кабинетах, геморрой на жопе насиживаете и бумажки на портянки пускаете!
- Чего-чего? – переспросил Мотыльков, оскорблённый в своих лучших чувствах.
- Да ничего! - прорычал толстый свин. - Сели честным колхозникам на шею и ножки свесили. Кто, спрашивается, перестройку тормозит? Это вы, глисты книжные! Тьфу!
Cвинья смачно плюнула в его сторону, по-видимому метя Диме в затылок. Но Мотыльков успел вовремя пригнуть голову и поросячий «снаряд» приземлился прямо на бумажку, которую держал в руках крошка в президиуме.
От скорого прихода справедливого и праведного гнева у ответственного товарища на затылке зашевелились редкие, сальные волоса. Его напускное бюрократическое веселье сразу же, как рукой сняло. Он вмиг стал похож на закипающий чайник, у которого вот-вот должно было сорвать крышку.
И это случилось. Малорослый товарищ спрыгнул со стола и принял излюбленную позу памятника Владимиру Ильичу Ленину, указывая на бескультурную хрюшку трясущимся, обвинительным перстом:
- Товарищ боров! Вы забываете, что Вы не в хлеву, а в горкоме партии!
- Горком, хлев, - задумчиво пробормотала в ответ свинья, ковыряясь грязным копытцем в своей огромной зубастой пасти. - По мне так разница небольшая. Воняет здесь, прямо скажем, ничуть не лучше, чем у меня в сарае!
Из ушей и носа председателя повалил дым, что ещё более усугубило его сходство с пресловутым чайником. Он заорал так, что с потолка посыпалась штукатурка, сопровождая эти крики судорожными движениями, напоминающие танец паралитика:
- Немедленно вывести эту грязную свинью вон!
Среди присутствующих сразу же нашлись энтузиасты выполнить это поручение. Двое крепких мужчин в грязных рабочих спецовках схватили свинью и силой поволокли её к выходу. Свинья отчаянно вырывалась и даже исхитрилась укусить одного из дружинников за запястье. Последний взвыл от боли, так как зубы у «Пятачка» были довольно острые, но хватку при этом не ослабил.
Наконец, оскандалившегося борова вывели из помещения под одобрительные возгласы сидящих в зале. Дима тоже вздохнул с облегчением: эта наглая, циничная свинья ему совершенно не понравилась. Кроме того, его маме без этого свинского соседства будет явно комфортнее.
Взбешённый маленький горкомовец вновь забрался на стол, налил себе полный стакан воды из прозрачного хрустального графина, и начал пить тёпленькую водицу долгими, жадными глотками. Это немного успокоило ответственного товарища, он вытер заплёванную бумажку рукавом и продолжил свою обвинительную речь.
- Но это ещё не всё. Товарищ Мотыльков периодически имел…, - тут грозный аппаратчик словно поперхнулся, подбирая наиболее точный термин, приемлемый в данной ситуации. – Итак, товарищвторойсекретарьпериодически вступал во внеслужебные связи с молоденькими сотрудницами Мазуткинского райкома, чему есть неоспоримые доказательства. – Я попрошу выступить по существу дела товарища Лагутину. Прошу Вас, Людмила Геннадьевна!
Из задних рядов поднялась молодая девушка со спящим грудным ребёнком на руках и, нежно прижимая к себе свою драгоценную ношу, грациозно продефилировала в президиум.
- Люська! Ты, что-ли? - удивленно воскликнул Дима, но девушка покосилась на него таким холодным, уничтожающим взглядом, что Мотыльков почувствовал себя так, будто его только что окатили ушатом студёной воды.
У девушки были карие глаза, тонкие губы, мило вздёрнутый кверху носик, а её коричневые волосы были собраны в короткую косу, которая очень красиво покоилась на её левом плече. Люсенька была одета в простенький голубенький сарафанчик, который, судя по её загорелым ногам, обутым в лёгкие кожаные сандалии, должен был скрывать крепкую и подтянутую фигуру. У девушки был совершенно замученный вид, на её лице не было ни грамма косметики, и с первого взгляда было совершенно невозможно с полной уверенностью сказать, красива она или нет. Однако, по какой-то непонятной причине, на Люсеньку хотелось посмотреть и во второй, и в третий, и даже в четвёртый раз. Судя по тому, что все мужики, присутствующие на собрании, при виде Люсеньки внезапно оживились, в их головах крутилась только одна мысль: «Ну, надо же! Какая здоровая и крепкая самка!».
Люся подошла к президиуму и встала рядом с предводителем собрания. Маленький мужичок сквозь линзы своих очков с большим уважением уставился на Люсину округлую и, надо сказать, весьма немаленькую грудь.
Так как девушка была, как минимум, в полтора раза выше его, то он заговорил именно с этой частью её тела. То ли ему не хотелось сильно задирать голову, чтобы глядеть ей в глаза, то ли он решил, что вести диалог с Люсенькиной грудью ему будет на порядок приятнее.
- Большое спасибо Вам за то, что вы смогли придти к нам, уважаемая Людмила Геннадьевна! А ребёночка, простите, Вам не с кем что-ли было оставить?
- Не с кем! - отрезала Люся. – Мужа у меня нет, родители работают. Есть бабушка, но она живёт в другом городе. А в ясли в таком возрасте не берут, сами знаете.
- Да это всё так, так, - немедленно согласился с ней «ответственный». - Надо признаться, матерям-одиночкам в наше время очень непросто приходится.
Он возвысил голос.
- Особенно, когда папаши, как говорится, сделают своё «дело» и бежать, бежать в кусты. Так сказать, поближе к кухне, подальше от ответственности. Это во всех отношениях печальная ситуация. А дитятко Ваше как зовут? – ласково спросил товарищ кроха и показал ребёнку «козу».
- Да как и папу в общем-то, - ответила Люсенька и покосилась на второго секретаря, который всё это время неуютно ёрзал на стуле. – Дмитрием.
От этих слов Мотыльков немедленно впал в транс.
- Будьте предельно откровенны с нами, уважаемая Людмила Геннадьевна, - продолжил свои расспросы маленький аппаратчик. – Я думаю, мы все здесь имеем право знать, кто этот подлец, бросивший Вас с младенцем на руках.
- Никакого секрета здесь нет, - пожала плечами Люсенька. – Отец ребёнка - это вон тот голый паразит, который сейчас сидит передо мной на стуле.
- Назовите, пожалуйста, его полное имя!
- Дмитрий Иванович Мотыльков, второй секретарь райкома комсомола!
Дима вскочил со стула как ошпаренный.
- Она всё врёт, нет у меня никаких детей!
Сзади опять раздались издевательские смешки, и Дима понял, что с его голым задом поворачиваться спиной к публике неприлично, и будет лучше, если он сядет. Что он незамедлительно и сделал, алея как чайная роза.
- Займите своё место, Дмитрий Иванович, - холодно отчеканил очкастый председатель президиума. – Вам ещё дадут возможность сказать пару слов. А сейчас настоятельно рекомендую Вам не мешать говорить другим. – Людмила Геннадьевна, прошу Вас, продолжайте! – обратился он к Люсеньке. - Расскажите нам, при каких обстоятельствах состоялось Ваше знакомство с товарищем Мотыльковым.
- Ну что же, рассказывать тут особо нечего. После окончания училища меня приняли на работу в Мазуткинский райком комсомола.
- На какую должность, прошу прощения?
- Машинистка-стенографистка.
- Там Вы и познакомились с обвиняемым?
- Верно. Он часто заходил в машбюро, иногда по работе, когда просто так, поболтать. Я сразу, поняла, что я ему нравлюсь. Он стал давать мне поручения чаще, чем всем остальным сотрудницам, иногда дарил шоколад, конфеты. Когда речь шла о документах особой важности, он вызывал меня в свой кабинет и там объяснял мне, какие правки нужно внести или какой абзац заново перепечатать. В одно из таких «рабочих совещаний» оно и случилось.
- C этого места, пожалуйста, подробней, - облизнулся председатель президиума, подмигнув Люсиной груди заблестевшими масляными глазками.
- Да куда уже подробней? Это было настолько стремительно, что он, кажется, даже забыл дверь на ключ запереть. Всё произошло прямо на его рабочем столе, на бумагах с пометками «весьма срочно» и «выполнить немедленно».
Зал возмущенно заохал. Кто-то даже схватился за сердце и громогласно потребовал валидола и сердечных капель.
- Простите, пожалуйста, Людмила Геннадьевна, разрешите задать Вам нескромный вопрос: не были ли Вы против такого развития событий?
- Нет, в тот самый момент, я скорее была даже «за».
- У Вас не возникла мысль, что Вы совершаете поступок по своему характеру весьма аморальный и даже антисоветский?
- Ну, Вы знаете, не я же была инициатором. Мне кажется, что в этом случае вся ответственность ложится на мужчину.
- Не отрицаю нисколько и, более того, поддерживаю! Ибо процесс размножения в нашей стране в большинстве случаев ведёт к поступательному увеличению количества маленьких граждан Советского Союза. И мы это делаем вовсе не ради удовольствия, товарищи! – сказал коротышка, снова обращаясь к публике. - Цели здесь ставятся совершенно практические: у нас будет рождаться больше солдат, рабочих, колхозников и прочих товарищей, составляющих становой хребет нашего передового советского общества. Но, и я хочу это особо подчеркнуть, есть одно большое и жирное «но»!
Голос маленького аппаратчика стал лекторски монотонен.
- В соответствии с партийной точкой зрения, процесс размножения в СССР дозволен только людям, состоящим в браке, и исключительно во внеслужебное время. И будет много лучше, если Вы находитесь при этом в ежегодном оплачиваемом отпуске. Случаи, выходящие за рамки упомянутого, классифицируется нами как аморальное поведение или «аморалка».
- Мне очень стыдно за свой проступок. Уверяю Вас, этого больше не повторится - тихо произнесла Люсенька и в подтверждение своих слов томно захлопала увлажнившимися ресницами.
Главный докладчик обогнул стол президиума и, подойдя к Люсеньке, картинно пожал ей руку.
- Я верю Вам, Людмила Геннадьевна! Такие честные глаза, как у Вас, не могут лгать. К тому же и я, и мои уважаемые коллеги приняли к сведению Ваше прилюдное раскаяние.
- Спасибо большое, - выдавила из себя Люсенька.
Она хотела ещё что-то сказать, но не выдержала и расплакалась.
- Ну, будет, будет, - по-отечески сказал Люсеньке «главный» и даже погладил её по ножке. – Идите домой, Людмила Геннадьевна, мы и так притомили Вас своими расспросами.
Люсенька молча кивнула и вышла за дверь, сжимая в руках свёрток с младенцем, который всё это время спал крепким, безмятежным сном.
На мгновение в зале воцарилась тишина. И коротышка решил перейти к заключению своей обвинительной речи. Он подошёл вплотную к раздавленному Мотылькову и стал говорить. Но говорил он, по большей части, не с ним, а с притихшей и покорной аудиторией.
- Уважаемые товарищи! Конец этой, казалось бы, нежной и трогательной истории любви между товарищем Мотыльковым и юной машинисткой весьма и весьма гадок. Товарищ Лагутина узнала, что беременна и сообщила эту радостную новость будущему отцу. Но Дмитрий Иванович повёл себя отнюдь не как настоящий коммунист, и даже совсем не как настоящий мужик. Он стал уговаривать свою сотрудницу сделать аборт, а когда Людмила Геннадьевна отказалась, он задействовал все свои связи, чтобы перевести её на работу в горком комсомола. Якобы на повышение. Ах, как он был жалок, друзья мои, когда он, стоя на коленях, со слезами на глазах умолял её никому ничего не рассказывать! Так сказать, не портить ему молодость и карьеру. Этот малодушный гад обещал всячески помогать молодой маме. Это правда, Дмитрий Иванович? – спросил маленький аппаратчик, теперь уже обращаясь к пришибленному Мотылькову.
