Глава двадцать первая 5 страница

— Вы поглядите на Тедо! Он все время спорит со мной, я, мол, резвее тебя. Если Тедо не угонится за Кавдином, то что ему сказать.

Тедо зашевелился на подстилке напротив Кавдина, затем поднялся, протер кулаком глаза, и застегнул ремень. Потом глухим голосом произнес, глядя в глаза Кавдину:

— Ты отстанешь от меня, ишачий хвост, или что-то надумал?

Сказав это, Тедо добродушно засмеялся. Кавдин усмехнулся, затем сказал:

— Если бы у тебя не было этого языка, тогда бы тебя съела свинья вместо груши.

Молодые люди весело посмеивались над двумя стариками.

— Ладно, не так, — сказал Тедо.

— А как? — спросил Кавдин.

— Побежим, Кавдин, если ты осмелишься на это, — ответил Тедо и подмигнул молодежи.

Кавдин почесал затылок, затем, наконец, ответил Тедо. Тот посмеивался, но Кавдин не видел этого.

— Бежать нет, лучше посостязаемся в прыжках, Тедо.

— Кто прыгает, тот прыгает, а я предлагаю другое дело. Если хочешь, тогда, — Тедо подмигнул молодежи, — сейчас же один из нас пойдет в Песчаный овраг, а другой пусть смотрит в землю, и кто куда пойдет, там сделает метки, а завтра мы их проведаем.

После этих слов молодые люди громко рассмеялись. Они знали, что Кавдин боится темноты, и затея Тедо у них вызвала смех. Кавдин со злостью произнес:

— Тебе еще не пора поумнеть? Зачем ведешь детские речи?

— Ха-ха-ха! — засмеялись все, кроме Кавдина.

Тедо прекратил смеяться, пригладил усы, затем обратился к Кавдину:

— Не злись, Кавдин, не хочешь, как хочешь. Но ты признай, что я пока мужественней тебя.

— Это бывает видно по тебе, когда ты в лесу вдруг замечаешь всадника, — ответил Кавдин и отвернулся в сторону. Тедо снова подморгнул Будзи, затем, похлопав по плечу Кавдина, сказал:

— Зачем ты злишься? Если мы уже и шутить не будем, то от скуки помрем.

Мишура принесла на деревянном подносе ужин и, положив его у огня перед стариками, ушла назад. Царай подбросил дров в костер, затем позвал Ислама и Будзи, и все сели ужинать. За едой старики примирились и вместе со всеми ужинали, сидя вокруг подноса. Огонь горел весело, и искры летели в разные стороны. Со двора не доносился шум. Скотина отдыхала в хлеву и жевала жвачку. С кутана балкарцев свет не исходил, видимо, они уснули, чтобы утром встать пораньше. Царай со своими товарищами так сильно подружились с балкарцами, что жили в одном дворе, как братья.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Луна над лесом играла со звездами. Лес в удивлении стоял тихо, спокойно, как сказочный великан. Тихий ветерок шевелил листву, и в осеннем лесу слышалось шуршание, какое издает шелковое платье...

Уже не пели в лесу, как весной, разные певчие птицы... Весной с вечера до утра не умолкали дивные песни соловьев. Лес был полон всяких красивых цветов, диких плодов, малиной, ежевикой, клубникой и много еще чем, но сейчас кто их еще упомнит... О весне уже и слух пропал... Деревья поменяли свой зеленый наряд на медноцветный, вместо соловьев в лесу свистел осенний ветер. Деревья роняли свой нежный наряд на холодную землю, и ветер устилал землю чудным ковром.

Высокие, с длинными шеями сорняки тоже по весеннему уже не играли лунными ночами, смеясь, с небом: они опустили свои уши, нагнули головы до груди и теперь будут стоять на своих корнях до самой весны.

Лес был готов надеть свой белый тулуп. Мир находился в удивительном покое, словно в летний вечер косарь отдыхал на куче сена. Вот так же тиха была сегодняшняя ночь. Никто не нарушал тишину; изредка ветер дышал в уставшее лицо земли... Безмолвие царило и на кутанах. Тишину, спокойствие и покой мира охраняла луна с небосвода...

За кутаном послышался какой-то шорох, и собаки стали лаять. В кустах шуршание стихло, и лай прекратился до поры до времени, но потом возобновился. Шорохи кустов стали слышаться громче, и собаки лаяли не переставая. Скотина понемногу стала приходить в возбуждение.

Царай поднялся с постели, взял кремневку и вышел во двор. Оглядев двор, он подошел к хлеву. С шалаша балкарских пастухов начал доноситься шум. Царай стал прислушиваться к каждому шороху, но слух его ничего не улавливал. Собаки лаяли в сторону кустов, что стояли поближе к кутану. В одно время Царай услышал какой-то шорох, и он устремил свой взгляд на куст. Ничего не было видно, но шум был слышен. С шалаша балкарцев послышался свист, потом ктото крикнул:

— Эй, эй-ей-й! Уст, уст! Наверно, волк хочет проникнуть в кутан!

Царай по-прежнему был настороже, но шум из кустов больше не доносился. Он постоял еще какое-то время, а когда и собаки перестали лаять, то отправился к своему шалашу. Не успел Царай раздеться, как снова раздался лай собак, и ему пришлось идти обратно. Выйдя на крыльцо, он услышал крик балкарцев:

— Эй, эй-й! Уст, уст!

Собаки перепрыгнули через плетень и стали лаять в сторону куста. Царай стоял на месте. Лай становился сильней. Из кутана балкарцев раздался треск ружейного выстрела и кто-то сказал:

— Этой ночью, видно, паршивохвостый не хочет уйти ни с чем.

Собаки продолжали лаять. В кустах опять возобновилось какое-то копошение, приближаясь все ближе и ближе. Царай увидел на небольшой поляне мужскую тень, двигающуюся к шалашу. В тот же час его голова наполнилась думами, и он твердо решил: «Если кто-то идет арестовывать нас, Тогда нам понадобится мужество; держись Царай!» Он быстро завернул за хлев, и зашел в шалаш Будзи:

— Вставайте, ребята, кто-то идет к нам во двор!

Будзи и Ислам быстро вскочили на ноги, взяли оружие и вышли вслед за Цараем во двор. Все трое присели в тени напротив хлева и стали ждать своих врагов. Шум возни слышался из кустов и приближался. Собаки не переставали лаять... Сидящие в засаде ждали. Они глядели на кустарники и при свете луны видели, как шевелятся ветки. Ближе и ближе всколыхались они. Собаки не переставали лаять. Время от времени показывалась тень мужчины. Все трое с заряженными ружьями ждали в засаде.

Один мужчина выглянул из кустарника и полез вниз. Собаки бросились туда. Царай крикнул:

— Эй, ты кто?

На крик никто не отозвался, но из оврага показался человек. Царай снова крикнул:

— Эй, ты кто, я спрашиваю.

Бах... Гул ружейного выстрела разнесся по лесу. Мужчина опять исчез в овраге. Будзи перепрыгнул через плетень и пустился в нижний конец. Из оврага показалась голова мужчины, и он закричал:

’ — Свой-свой-свой... Не стреляйте!

Будзи по берегу оврага прокрался наверх, затем спросил мужчину:

— Ты кто, из каких будешь, куда идешь?

— Свой, свой, я Касбол, сибиряк Касбол!

Будзи был удивлен, но голос Касбола узнал и подошел ближе. Царай уже точно знал, что это Касбол и, перепрыгнув через плетень, бросился к нему навстречу с криком:

— Здравствуй, здравствуй, Касбол!

Будзи раньше успел к Касболу и сердечно его обнял. Царай тоже крепко прижал его к груди. Вскоре прибежал Ислам, и все четверо соединились.

— Ну, пойдем, — сказал Царай и направился к кутану. Остальные двинулись за ним следом.

— Да чтоб ты своего лучшего увидел, как ты нас всех напугал.

— А что мне оставалось делать, Царай, у меня не было другого выхода; в овраг я залез нарочно. Знал, какое у вас положение и если б оказался в другом месте, то ты бы снес мне башку. Когда я поднял голову, то пуля просвистела возле моего уха, — сказал Касбол, и его товарищи стали посмеиваться над ним.

Будзи достал свои ружейные патроны и показал их Касболу.

— Еще немного и эти ягоды загорелись бы у твоего виска.

— Конечно, конечно, я из Сибири к тебе только из-за этого и вернулся.

Собаки узнали Касбола и стали ласкаться к нему. Они пришли к кутану и зашли в шалаш.

— Эй, Ислам, разведи огонь, мы хорошенько угостим нашего пропавшего нарта, — сказал Царай Исламу.

Сам он пошел за мясом для шашлыка. Ислам принес сухих дров, раскопал в золе горячие угольки, и развел огонь. Пока Будзи и Касбол разговаривали, Царай и Ислам пожарили шашлык и положили перед Касболом. Когда тот принялся за еду, все трое смотрели на него и улыбались. Не верилось им, что это был настоящий Касбол, но вспомнили о почтовой бумаге на имя пристава. Из шалаша стариков раздался кашель; вскоре в две— ' рях шалаша показался Тедо.

— Здравствуй, здравствуй, да минуют тебя болезни, как хорошо, что ты благополучно добрался сюда!

— Садись, пожалуйста... Ты старший, не стой.

Тедо сел на чурку возле огня и стал расспрашивать Касбола обо всем. Касбол, греясь у огня, отвечал на вопросы Тедо. Разговор длился долго и в конце Тедо спросил полушутливо:

— А Кавдин тебе нигде не встретился на пути?

Тедо с улыбкой посмотрел на остальных.

— Чей Кавдин? Из Овражного?.. А он там? Его тоже сослали в Сибирь?

— Нет, — ответил Тедо, — не сослали, но когда недавно во дворе раздался шум, он куда-то исчез. Быстро выбежал из шалаша и больше не вернулся.

То, о чем говорил Тедо, поняли все, кроме Касбола, и расхохотались. Касбол озадаченно смотрел по сторонам, при этом не сводя глаз с Тедо. Старик пригладил усы, затем лениво произнес:

— Ладно, может заявится и Кавдин; дело его, так далеко он уйти не осмелится.

Лишь закончил Тедо говорить, как со двора послышался шум шагов, и в шалаш зашел Кавдин. Пожав Касболу руку, он присел у огня. Тедо хотел вновь подшутить над ним, но на этот раз Кавдин был зол, и он оставил его в покое.

Они еще посидели некоторое время, поговорили, потом старики встали и отправились в свой пУалаш. Остались четверо друзей вместе, и повели разговор, сидя у костра в шалаше. Гам во дворе понемногу затихал. Из шалаша балкарцев тоже не доносился шум. Под конец старик-балкарец заглянул к ним в шалаш с двери и, когда узнал Касбола, то кинулся к нему и обнял его.

— Салам алекум, салам алекум!

Касбол тоже обрадовался старику и крепко обнял его в порыве радости. Старик вскоре ушел в свой шалаш. Вновь остались вчетвером друзья, и возобновили прерванный разговор. Когда вспоминали, как чуть было не убили Касбола, то качали головами, и глаза их начинали блестеть. Разговаривали тихо.

Касбол последовательно рассказал о своих злоключениях, начиная с ареста в Нальчике и до сегодняшней ночи. Друзья слушали его внимательно, охотно, с радостью: и время от времени качали головами, когда Касбол говорил о каких-то удивительных вещах. Он дышал часто, как будто только что сбежал из тюрьмы.

Огонь горел весело, и языки пламени, глодая головешки, тянулись кверху.

При свете костра сверкали глаза то у Царая, то у Будзи, и временами показывались на лице Касбола глубокие думы. Огонь то с одной стороны, то с другой горел ярче и тогда лица сидящих у костра друзей принимали удивительный вид. Особенно заостренное, бугристое, глубокое лицо у Царая, его черные длинные усы прикрывали собой верх черкески. Глаза сверкали, как у орла, но когда сдвигались, тогда становились похожими на утес. Касбол хотя был тонковат, зато быстрым и ловким в движениях. Нехватку слов он дополнял жестами рук, и этим его рассказ становился привлекательнее.

Долго бы еще говорили друзья, если бы Касбол не был уставшим. Это понимали все, и Ислам начал готовить ему теплую постель. Касбол временами шевелился, вытягивая тело. Царай хотел уходить, но вдруг вспомнил про одно дело и вернулся обратно, чтобы сказать о нем, но опять повернулся и с двери проронил:

— Ладно, спокойной ночи. Хороших снов вам.

Он ушел в свой шалаш. Открыв дверь, зашел внутрь. Мишура, одетая, сидела на постели. Куцык спал глубоким сном. Увидев Царая, Мишура тут же спросила его:

— Что случилось? Что это были за выстрелы?

— Касбол, которого сослали в Сибирь, вернулся назад, а собаки не пускали его к кутану.

Мишура успокоилась, страх у нее прошел, и она улеглась на постель рядом с сыном.

Царай повесил кремневку на стену и опустился на свое ложе, снимая с себя одежду.

***

Касбол разделся, лег на подстилку, затем, вздохнув, произнес:

— Давно я не лежал на такой безопасной постели.

— Здесь тоже не так безопасно, Касбол, — сказал Ислам. — Как слышно из сел, где-то что-то происходит... У полиции такой вид, точно что-то случилось. Я думаю, что Чито со своими товарищами ей на хвост соли насыпал.

Услышав про Чито, Касбол не удержался и спросил?

— А где Чито?

— Чито сбежал из села и уже два года с товарищами орудует в соседних краях. Думаю, что он им что-то сделал...

Касбол задумался: если даже Чито посмел уйти в лес, то кто же еще остался в селе, но Ислама об этом не спросил.

Ислам еще продолжал говорить, но разговор никто не поддерживал, и он, замолчав, завернулся в тулуп. Будзи сразу уснул, и тут же раздался его храп.

Хотя Касбол в эту ночь лежал в хорошем и безопасном месте, но ему все равно не спалось. Он вспоминал свою дорогу из Сибири, погрузившись в раздумья. Он то поворачивался на один бок, то на другой, то поправлял изголовье постели. Через щель двери шалаша ему была видна черная верхушка леса, и это добавляло много лишних дум. Хотелось, чтобы скорее наступил день, и он умылся бы в роднике, побродил по дороге и много еще чего. Целый рой желаний теснился в груди Касбола в эту бессонную ночь, и когда он изрядно утомился, то сразу погрузился в глубокий сон.

Кутан вновь угомонился, луна стала играть со звездами. Собаки спали у двери хлева, положив головы на свои усталые лапы. Тихо было в мире в этой лунной ночи посреди леса, в кутане. Не слышно ни звука, но изредка из леса доносился шелест листьев. Этого шума сердце не боялось, а укреплялось от того, что природа жива. Блестевший из-под пепла последний уголек завернулся в теплый тулуп из золы и тоже уснул.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Овражное жило тихо, мирно, спокойно. Известия в село поступали с опозданием, и жители дивились им с утра до вечера и с вечера до утра. Так и проходили дни. Дзека опять наполнил свой магазин изумительными товарами и бойко ими торговал, по-прежнему ловко орудуя аршином. Убийство старосты и другие события не были забыты в селе, и о них каждый вечер говорили на ныхасе. Мирно, скучно, спокойно текли дни в Овражном. Но в один из дней люди совсем всполошились. Никто не знал что произошло, но каждый как понимал пришедшую весть, так ее и толковал.

Дело было так. В одно утро глашатай заранее объявил, затем и колокольчик прозвенел о тревоге. Глашатай сообщил людям:

— У-о-о-о, послушайте! Сегодня утром в канцелярии состоится собрание. Кто не придет, тот будет оштрафован на пять рублей. Пусть никто не говорит, что он не слышал!

Когда глашатай заканчивал свое объявление в одном месте, тогда он зажигал свою трубку и шел с ленцой дальше. На все расспросы людей, он коротко отвечал:

— Ничего не знаю, на собрании вам все скажут.

Люди торопливо шли во двор канцелярии и там собирались, ожидая старосту. Людей собралось довольно много, и староста вышел к ним из помещения. Встав на крыльце, он начал говорить. Писарь открыл дверь канцелярии и, слушая оттуда выступление, писал протокол. Староста поднял руку вверх, потом растворил рот и громко произнес:

— Хорошие люди, пришло время войны!

Он вытер губы, посмотрел в бумагу и продолжил:

— Царь Германии объявил войну нашему царю.

Люди слушали старосту и внимательно глядели ему в рот. С краю стояли двое мужчин и говорили друг другу:

— Пусть воюют, что они нам мешают.

Но тут же стали снова прислушиваться к старосте. Тот продолжал:

— Царь призывает в армию, он надеется на своих людей и ждет их. Кто призван, те записаны в эту бумагу, и писарь их объявит.

Писарь вытянул голову из окна и стал называть фамилии тех, кого призывали.

Чье имя объявлялось, тот про себя улыбался.

— Ну, я не простой мужчина, раз царь меня зовет, — говорил он, почесывая шею. Когда староста закончил свою речь, а писарь объявил все имена и фамилии людей, тогда староста сказал:

— Кого назвали, те пусть будут готовы к отправке к воскресенью.

После этого он отпустил людей по домам.

Люди смиренно разошлись. Каждый торопился домой, чтобы сообщить семье об этой вести. Кто как добирался до дома, тот прямо с ворот начинал говорить о новости, идя в дом.

Быдзеу тоже был на собрании и, дойдя до дома, громко крикнул со двора:

— Жена, прощай, больше меня не увидишь!

Та с испуганным видом выглянула к нему и спросила:

— Мой огонь погас, что с нами произошло?

— Что, что? Царь меня к себе зовет. Он будет воевать с Германией, и, чтобы люди на него смотрели, зовет кое-кого из нашего села и среди них я тоже значусь. Слышала, жена! Снаряди меня в дорогу к воскресенью.

Жена испуганно глядела на Быдзеу, потом улыбнулась:

— Ну, если ты идешь к царю, то почему я тебя не снаряжу.

Быдзеу радовался и говорил про себя: «Подождите теперь староста и стражники, если я на вас не натравлю царя... Тогда вы узнаете. Я про все их дела царю сообщу».

Улыбаясь, он крикнул в сторону жены:

— Эй, жена! Не забудь купить мне в магазине одну коробку папирос «Леформа», а то как я буду курить плохой табак возле царя.

— Хорошо, хорошо, отнесу четыре килограмма пшеницы и возьму тебе. Зачем нам еще нужна пшеница, если царь тебе даст много денег, наверно. Тогда наша жизнь станет другой.

Быдзеу принялся приводить в порядок себя и свою одежду. До воскресенья оставалось немного, и если он не успеет подготовиться, то будет плохо: царь на него обидится. Вертелась веретеном и жена, снаряжая мужа в путь к самому царю.

Весь день эта весть ходила по селу от дома к дому. Старики, как только зашло солнце, стали собираться на ныхасе. Говорили о войне. Один старик, качаясь, вышел со своего двора и на ныхасе, еще не присев, начал говорить:

— Наверно, как раньше уаиги боролись, так и цари будут бороться. Какая счастливая у нас молодежь, кто на них будет смотреть. Присылайте нам оттуда весточки, да минуют вас болезни, а то, что мы услышим, а если к нам будут идти вести, то мы к вашему возвращению приготовим жертвенных животных. Впрочем, к чему вести, я и так знаю, что наш царь поборет царя Джермана. Разве можно победить русского царя? Он сильный!

— Так, так, правильно говоришь, но не забывай, что дело не только в одной силе, — сказал старику священник Овражного.

— Да, и я тоже так говорю, ты меня, священник, хорошо не понял. Каждый знает, если бог не захочет, то ни один из них не осилит другого. Разве я это не знаю.

— Замолчи, пожалуйста, Беппа, что за разговоры ты ведешь. Пока еще неизвестно, кто кого поборет, — сказал со злостью другой старик первому. Затем, успокоившись немного, продолжил:

— Может быть это наш царь чем-то разозлил царя Джермана, и у них возникла ссора, тогда что будет, Беппа, ты об этом не думаешь.

— Об этом я ничего не знаю, — ответил Беппа, — но однажды я слышал от своего кабардинского приятеля, как наш царь поссорился с царем Японии.

— Как, будь добр, расскажи, — попросил тот же старик.

— Как, вот так: не приведи господь, иначе пропадем. Оба царя призвали людей, дали им оружие и те стали убивать друг друга.

— О боже, не допусти этого, — в один голос промолвили старики и притихли на какое-то время. Священник пригладил свои усы, и, как толковый человек, заикаясь, повел речь:

— Как захочет бог, так дело и повернется. Бог с давних пор на стороне русского царя... То, что победит русский царь, об этом даже разговора нет. Много будут воевать, мало будут воевать, много прольется крови, или мало, все равно русский царь победит.

— Это ты как сказал? — спросил кто-то из стариков. Другой старик прибавил к этому:

— Какая еще кровь?

Священник на какое-то время впал в молчание, затем строго сказал:

— Цари, как вы говорите, так не бьются, нет, они не вступают в поединок подобно борцам.

Быдзеу явился на ныхас и поздоровался со всеми. Те тоже поприветствовали его и продолжили слушать священника:

— Они дают своим людям оружие, и те начинают воевать. Где это видано, чтобы царь боролся!

Быдзеу, повернув голову в сторону священника, внимательно его слушал, затем спросил:

— Значит оружие людям... мы тоже... на войну?

— Да, да, в воскресенье для вас вознесем молитву богу и до свидания. Не уступите нашу землю Германии, бейтесь за нашего царя.

Быдзеу понял в чем дело и задумался. Старики зажгли свои трубки и стали усердно курить... Каждый думал о словах священника. Перед глазами каждого привиделись капли крови, и все поняли, что на войне проливается кровь. Беппа спросил священника с жаром:

— На войне разрешено убивать, или люди только избивают друг друга?

— Убивают по воле бога. Там все случается по воле бога. Война — это война и там убивают, а как же иначе. Кто на войне умрет за царя, тому открыты двери рая, по воле бога.

Люди умолкли, никто даже слова не проронил, но каждый погрузился в свои думы. Быдзеу совсем притих на краю, и в голове у него дивные картины сменяли друг друга, хотелось побольше выведать у священника, прикинувшись ничего не понимающим.

Ветер поднимал на улице пыль и приносил к сидящим на ныхасе. Напустив на них пыли, он затем оставлял их в покое.

Говорить никому не хотелось, но каждый о чем-то думал. Священник посидел еще какое-то время, потом встал и, пожелав всем доброй ночи, отправился по улице наверх.

Люди поднялись с мест, когда уходил священник, затем сели обратно.

— Неужели, — сказал Быдзеу, — священник прав. Как может быть царь таким бездумным, чтобы призывать своих людей на гибель. Нет, этому я не поверю, пока сам не увижу.

— Там выяснятся все дела, — добавил к его словам другой...

— Ладно, спокойной вам ночи, — сказал кто-то из стариков и направился домой. За ним и другие по одному, по двое стали расходиться по домам. Каждый торопился к семье, чтобы сообщить новые вести. Новыми были для людей слова священника, и все были ими удивлены. Слова эти вселяли страх в сердца людей, и радость дня у многих начала сменяться злостью.

Быдзеу, задумавшись, шел домой. Даже если он хотел что-то узнать, то все равно в этот час он не был в состоянии это сделать. Ему неотвязчиво мерещились всякие чудеса, и его голова становилась тяжелой от горьких дум. Объятый грустью, он перешагнул через порог и присел возле очага.

Ветер усиливался, и дым не уходил через дымоход наверх. В заполненном дыму доме ветер кое-где пробегал через щели стен. Быдзеу, положив локти на колени, подпер руками голову и сидел, погрузившись в думы. Жена в другом углу усердно занималась шитьем чувяков. Прошло какое-то время, и она обратилась к мужу:

— Что ты опустил голову, посмотри-ка какие я тебе сшила чувяки для поездки. Таких чувяк и у царя не будет.

Она положила их рядом с ним на стул и опустила руку на плечо Быдзеу.

Тот нехотя поднял голову и посмотрел на чувяки.

— Мой очаг погас, ты почему такой грустный, услышал что-нибудь? Может быть царь уже не зовет тебя?

— Не знаю, что и сказать. На ныхасе услышал, что цари не будут бороться друг с другом, а их люди станут уничтожать друг друга. Вот такая весть.

— Это как? Не стыдно обманывать. Позвал людей смотреть, а вместо этого бросить их в такое дело! Может так не будет.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Война... война... война! Необычайная война!.. Война с Германией!.. Что будет?.. Как будет?.. Война... Война!..

Женщины села через плетень говорили друг другу: «Война... война?..» Провода разносили весть с одного края земли на другой: «Война... война...» Ветер подхватывал весть и в лесу шептал впопыхах в ухо каждого дерева: «Война...»

Мычала скотина, зашевелились звери, птицы и воды. В каждом шуме природы слышалось, наводящее страх, тайное слово: «Война...» Знахари, попы и муллы сообщали людям о дивных делах. Слышались, подобно раскатам грома, везде слова: «Война... война... война...»

Призывная бумага, вопя, донесла утром рано весть и до кутана балкарцев.

Царай, Будзи, Касбол и Ислам сидели на чурке возле кутана и вели разговор.

— Попробуем, будь что будет. Сколько жить такой жизнью. Надо сделать конец трате наших сил, — сказал Царай.

— Правильно говоришь. Но если обманут, тогда что? Может они нас заманивают в мышеловку, — произнес Будзи, взглянув на Царая.

— Будзи, ты прав. Беречься необходимо, поэтому надо действовать осторожно. В бумаге ясно написано, что все, кто добровольно пойдут в армию, будут прощены от прошлых дел.

— Я верю, потому, что еще в Сибири слышал о войне. Там было много умных людей, и они каждую ночь говорили о таких делах.

Ислам погладил усы, затем лениво произнес:

— Чем жить такой жизнью, я готов отправиться даже в тюрьму, но только чтобы меня не убили. Что наша жизнь, скажите мне, до каких пор будем жить так?

Он махнул рукой, и опустил глаза вниз.

— Ладно, не так, — сказал Будзи, и все на него посмотрели. — Пойдем вдвоем, а там дело себя покажет. Я готов идти. Кто еще идет со мной?

— Я пойду, — лениво отозвался Ислам.

— Хорошо, тогда вечером я и ты отправимся в село, а там уже будет видно.

Царай, опустив глаза на землю, задумался. Замысел ему понравился, и он погладил плечо Будзи своей ладонью.

— Иди, иди! Узнай, что к чему. Если вознамерятся что-то сделать с тобой, тогда горе их дому.

Будзи умело свернул призывную бумагу и засунул ее поглубже себе в карман. Про себя сказал: «Когда приду, то положу эту бумагу перед ними, и что они мне тогда скажут? Отказать не в их силах; на бумаге стоит подпись царя».

Все четверо поднялись и зашли в шалаш. До вечера они были заняты приготовлениями. Царай и Касбол у дверей шалаша разделывали тушу барана. Будзи с Исламом готовили к дороге коней. Мишура тоже была вовлечена в суету, готовя пищу.

Когда солнце склонилось к закату, позвали стариков и сели ужинать. Тедо поднял рог и начал усердно возносить молитвы богу, а младшие кричали «оммен».

— О бог богов, если где-нибудь у путников была удачная дорога, то пусть по твоей воле эти два парня станут их товарищами!

— Оммен, — в один голос сказали младшие.

— Бисмелахи, — послышалось слово балкарцев.

— Бедным людям они не причиняли зла. Живут, как им указывает время, которое их настигло. Если в этой жизни эти двое в чем-то ошиблись, прости их, любящий путников Уастыржи!

— Оммен... Бисмелахи!

— Чем много молитв, лучше много благ, и ты, Уастыржи, надели наших двух путников долей из этих земных благ!

Он поднес рог ко рту, желая выпить, но потом добавил еще к своим словам:

— Ну, мои солнышки, удачной вам дороги! Если кто-то вернулся домой счастливым, то пусть и вы по воле Тыбаууацилла станете их друзьями!

— Оммен, оммен! Бисмелахи!

Тедо выпил и передал пустой рог обслуживающему младшему. Тряхнул головой, затем принялся за еду.

— Ну, Тедо, пусть исполнятся твои молитвы, что еще я могу к ним добавить... прямой дороги нашим путникам, — произнес Кавдин и тоже выпил.

Пока возносили молитвы, тем временем солнце своими ладонями оперлось на вершины гор, и путникам настало время трогаться в путь. Юноша-балкарец подготовил коней и привязал их в кутане к коновязи. Все встали и выпили на прощание за удачную дорогу.

— Ну, Будзи и Ислам, до свидания, мои солнышки, — с этими словами Тедо протянул рог Будзи.

Будзи принял рог и поблагодарил стариков, затем вернул его Тедо. Старик развел руками, поднял глаза кверху и произнес:

— Ну, мои солнышки, до свидания, до свидания. Да услышим мы о вас добрые вести. Пусть сопутствует вам Уастыржи.

Будзи и Ислам пожали руки старикам и пошли к лошадям. Юноша-балкарец отвязал их и подвел поближе. Ислам забрал своего коня и, не вдевая ногу в стремя, завертелся юлой и очутился на спине коня — в кабардинском седле. Юноша-балкарец хотел помочь Будзи сесть на коня, но тот отстранил его кнутовищем, и сам запрыгнул на своего скакуна. Кони под седоками заплясали, они не могли стоять на месте. Будзи и Ислам, резвясь на конях, быстро углубились в лес. Оставшиеся во дворе вернулись к своим занятиям. Царай и Касбол вели разговор в шалаше. Мишура принялась за уборку.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Дзека уже три дня не выходит из своего магазина. С раннего утра и до полуночи ведет он торговлю. Конфеты, орехи, пирожки с мясом, пуговицы и чего только не закупают те, у кого есть деньги. Парни покупают подарки любимым девушкам, а девушки — парням. Забирают все в эти три дня. Молодежь шляется от дома к дому и пьет араку. Каждый призванный прощается со своими близкими. Отцы и матери не могут насмотреться на своих сыновей. Хотя в Овражном все пришло в движение, но без радости, как-то грустно проходит вся эта суетня. Таких громких новостей в Овражном никогда не было, и все от мала до стара в селе завертелись юлой, но что еще делать — не знает никто. Сельчане собирают в дорогу на службу сыновей, мужей, братьев, возлюбленных.

Днем и ночью в селе суета. Старики на ныхасе уже долго не сидят потому, что вести сами прыгают через заборы, ходят по улицам, проползают под двери и врываются в дома, проникают в сердца.

Волнуется село, подобно волнам моря. Буря бьет, бьет каждое сердце.

Дзека весел, торговля у него идет хорошо. А Быдзеу грустен из-за того, что его забирают на войну. Плачут тайком девушки, которые остаются засватанными. Грустят и парни, но когда напьются, тогда ночью на улицах слышатся песни...

В воскресенье рано утром в церкви пробили в колокол. Люди от мала до велика собрались в церковном дворе. Те, кто поместились внутри, находились там, остальные стояли у двери и передние сообщали задним слова священника. Тот, размахивая кадилом, кричал своим тонким голосом: