Концепции безопасности и гендерный вопрос

Другая проблема-принуждение женщин к занятиям проституцией. Такая ситуация возникает в случае зависимости более слабого государства от более сильного союзника. Например, со времен Корейской войны (1950-53 гг.) практически до наших дней более миллиона корейских женщин стали инструментами для сексуальных утех американского военного контингента. В результате проституция стала одним из главных вопросов политики международной безопасности в переговорах между США и Южной Кореей. Политолог Кэтрин Мун, с помощью анализа разных уровней взаимодействия, выявляет связь между слабостью корейского государства и установлением сексистского контроля внутри страны. Другими словами, национальная безопасность, национальный престиж страны стали для ее гражданок причинами их же социальной незащищенности, которую то же самое государство обязано им гарантировать. [108]

Минуя антагонистиченские способы размышления о войне, мы могли бы сформулировать более содержательные и менее гендерно зависимые концепции безопасности в теории, чтобы избежать катастрофических последствий этого неравенства на практике, как это сделала Мэри Бургьерес. Она предложила формирование системы безопасности на гендерно нейтральных принципах, участие феминизма в демонтаже базисных образов милитаризма и патриархата, установление совместной ответственности женщин и мужчин за изменение существующих структур. Эта система требует проблематизации таких оппозиций, как «реализм-идеализм», «война и мир», чтобы обеспечить новые пути понимания данных феноменов и выработать более четкие представления о безопасности, с учетом интересов всех социальных и гендерных групп.[109]

Миролюбивость женщин и агрессивность мужчин не является постоянной величиной. Например, Белл Хукс пишет о яростной поддержке белыми женщинами расизма против черных согражданок[110].

На протяжении всей "холодной войны" работы специалистов в области международных отношений были ориентированы, преимущественно, на целевую аудиторию-высших чиновников и военных экспертов, среду, в которой традиционно женщин было немного. Женщины до самого конца 20 века редко удостаивались высокой чести обеспечивать безопасности наравне с солдатами и политиками-мужчинами. Так, например, в августе 1999 в министерстве обороны США женщины составляли 14,6% от общего числа сотрудников, 5% занимали 4 высших командных поста.[111] (Defense Manpower Data Center, Distribution of Active Duty Forces). В течение долгого времени женщины-ученые писали о проблемах международной безопасности с разных позиций, в рамках разных школ и парадигм, но услышаны были предельно редко: именно поэтому феминистские исследования МО отличаются от традиционных и общеизвестных. Мы постараемся рассмотреть несколько феминистстких работ, чьи исследования основаны на документальных материалах о взаимосвязях и взаимовлиянии войны и женщин, постараемся понять позицию феминистов в вопросах национальной и международной безопасности, гендерной идентичности в периоды войны и мира, сходства и различия их точек зрения с традиционными и отличными критическими теориями.

Наиболее подробно стоило бы остановиться на изучении новых теорий и концепций безопасности. В парадигме реализма наиболее примечательной является работа Барри Бузана "Люди, государства и страх"[112] (Barry Buzan People, States & Fear: An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era) Бузан, как настоящий реалист видит прогресс в увеличении безопасности, а не уменьшении мощи государств. Бузан считает "государства Юга" очагом нестабильности, своеобразным "эталоном защищенности" - "сильные государства" Запада, а также полагает, что эволюция других государств по западному пути увеличивает степень безопасности личности в них (т.е. каждого гражданина данных государств). Его "мягкий западноевропейский национализм" разделяет и исследователь Стефен Ван Ивера[113] (Stephen Van Evera, Hypotheses.p.6).Подобное "региональное деление Север-Юг" свойственно и либеральным исследователям в рамках неокантианской традиции, например, Френсиса Фукуямы[114] (F. Fukuyama, The End of History), миропорядок описывается как зона противостояния Севера и Юга в работах Хантингтона и Рассетта[115] (Huntigton, The Clash of Civilizations; Russett, Grasping the Democratic Peace). Намеренно или нет, но все эти теории рассматривают глобальный миропорядок как этноцентричный и конфликтный: противостояние "Запад-остальной мир" и "Запад как единственный гарант безопасности и стабильности".

Несмотря на многочисленные свидетельства, подрывающие описанный выше миф, подобные ему вымыслы сохраняют свою значимость и продолжают существовать в целях оправдания необходимости войны и невозможности мира. Данный миф уходит корнями глубоко в прошлое, когда формировалась прямая связь между образом мужчины – защитника «уязвимых», неспособных постоять за себя женщин и маскулинностью самой войны. Это связано также с участием женщин в войнах как представительниц мирного труда – прачек, кухарок, медсестер. Однако во все времена существовали и женщины – солдаты, известные своим героизмом, в последние десятилетия увеличивается число женщин в вооруженных силах. Потребность в рабочей силе в США резко увеличило число женщин на военной службе: в армии в 1991 численность женщин составляла 14%, в ВВС-17%, ВМФ-13%.[116] Несмотря на это, проблемы сексуального домогательства никуда не исчезли и не исчезнут до окончания господства уже упомянуто маскулинной культуры. Также, несмотря на декларируемые принципы либерального равенства, в некоторых военных частях США участие женщин не приветствуется, считается, что оно негативно влияет на боеготовность. Противятся присутствию женщин на войне и некоторые радикальные феминисты, мотивируя это «особой, врожденной тягой к миру».

Оспаривая тот миф, что войны ведутся ради защиты женщин и детей и иных «уязвимых категорий населения», феминисты видят свое новаторство в том, чтобы, путем введения гендера как элемента анализа проследить взаимосвязь между различными формами насилия и гендерной иерархией, (как частной формой социального неравенства), влияют на нестабильность в широком смысле слова. Феминисты указывают на маскулинность терминов стратегического дискурса и военной терминологии, видя в этом причину неучета мнения женщин в ключевых вопросах безопасности, войны и мира.

Тем не менее, важно помнить, что феминисты признают поведение государства в области обеспечения безопасности законным, благодаря ассоциации его с определенным типом маскулинности. Кроме того, уменьшение числа законных способов поведения может привести к подчинению женщин и восприятию как недостаточно достоверных из мнений в разработке, формировании, реализации политического курса. Феминисты напрямую связывают международную и личную безопасность, отрицают правоту реалистических моделей, ввиду их «притязаний на универсальность». Поиск универсалистских моделей мешает отследить методы, с помощью которых гендерные иерархии проявили себя во временах и культурах.[117] Феминисты не отделяют теорию от практики, проводят исследования начиная от микроуровня, выявляя факторы влияния на политический курс, анализируют опыт женщин из разных государств и регионов и основывают свое понимание безопасности скорее на ситуативном, нежели универсализированном знании. Они учитывают мнения и опыт тех, кто находится вне национальных гарантий безопасности, пытаются осмыслить способы, с помощью которых социальные структуры общества формируются по–разному. Стремление к безопасности включает выявление этих структур, их взаимовлияния с процессом формирования международного (мирового) порядка, работу над изменением или демонтажем данных структур в случае, если их строение и иерархия являются сами по себе катализаторами нестабильности.

Что же делают в это время ученые-феминисты? Позиционируют себя на критической стороне «третьего большого спора МО» и поддерживают расширение трактовки безопасности по аналогии с описанным выше. Они подвергают сомнению роль государства как гаранта безопасности и выступают за введение в повестку дня более широкую трактовку безопасности индивидуума, включенного в более широкие социальные структуры. Выступая за эмансипацию женщин, феминисты намереваются выяснить связь между безопасностью индивидов и групп людей на всех уровнях и насилием, как в структурном, так и в физическом смысле. В отличие от представителей иных критических теорий, феминисты считают гендер ключевым элементом «анализа снизу вверх», а гендерное неравенство – негативным фактором влияния на безопасность индивидуумов и групп.

Что касается самого понятия "безопасность", Бузан также расширяет его трактовку, включая "свободу от экономических, социальных и экологических угроз". Сторонниками расширения термина были ученые Ульман и Мэтьюс[118] (Ullman, Redefining Security; Mattews, Redefining Security ), включая в него экономические и экологические аспекты. Военно-центричные определения безопасности потерпели крах и в кругах высшего чиновничества и командования в США в 1980-е гг. Джозеф Галтунг, американский политолог, вводит термин "структурное насилие" – это вред, причиняемый индивиду путем экономических лишений и снижения его жизненных потребностей, а не только угроза жизни и здоровью.[119] (Galtung, Structural Theory of Imperialism). Расширение понятия “безопасность” встречает и массовую критику с различных позиций: в сборнике Липшутца “О безопасности” аккумулированы взгляды широкого круга ученых – от реалистов до постмодернистов: тем не менее, в центре внимания, по-прежнему – военная и государственная безопасность.[120] Например, Уэвер, описывая безопасность в терминах конструктивизма, полагает, что “превращение безопасности в синоним всего хорошего и желаемого лишает термин смысла и содержания”.[121] Саймон Долби, напротив, предлагает перенести понятие «безопасность» из сферы международных отношений в область «экологии, справедливости и устойчивости».[122] Несмотря на это, вопросы безопасности (в особенности, национально-государственной) не утрачивают привилегированного статуса.[123]

Что касается самого феминистского определения безопасности, здесь «новое-это хорошо забытое старое». План всеобщей безопасности 1980 года, определяющий термин не в позиции реалистов, как «игру с нулевой суммой», а как явление взаимозависимое, имеет большое сходство с выступлением Джейн Аддамс на Гаагском конгрессе женщин во время Первой мировой войны[124]. Многие феминисты используют расширительную трактовку безопасности, определяя ее как «уменьшение насилия, включая структурное, физическое, экологическое». [125] Безопасность – скорее, процесс борьбы и противостояния, нежели некий абсолют, в ее обеспечении женщины сами должны принимать участие.[126] Государство феминисты не считают гарантом безопасности своих граждан, иногда даже противопоставляя национальную безопасность безопасности физической, как это делает политолог Симона Шарони.[127] Государственное насилие само является проблемой, равно как и урезание социальных расходов в пользу увеличения военных бюджетов. Главной причиной нестабильности и угроз безопасности феминисты считают структурное неравенство, утверждают, что государственно-центристские структуры упускают из виду взаимосвязь нестабильности на различных уровнях анализа. Например, семейное пространство, которое позиционируется государством, как «очаг безопасности», и в течение долгого времени во многих странах находилось вне правового поля, далеко не всегда является безопасным для женщин. Хотя проблема семейного насилия ранее не рассматривалась специалистами в области международной безопасности, исследователи-феминисты настаивают на рассмотрении и комплексном анализе всех уровней насилия, их взаимосвязей и взаимозависимостей.