Путь к воспитанию любви

Теперь возникает вопрос, каковы источники и средства к воспитанию пастырской любви. Ответа на эти вопросы требует действительная жизнь всех людей вообще, а пастыря в особенности. Во все времена и преимущественно лучшие люди стремились создать жизнь на почве любви. В последнее же время речи о любви к человечеству, к своему народу, к ближнему так развились, как, может быть, никогда. Но в самом деле для беспристрастного наблюдения под этими речами открывается великое оскудение действительной любви. Однажды, рассказывается в Отеч-нике, братия беседовали о любви. Среди них присутствовал старец Иосиф. Выслушав разговоры неопытных подвижников, он сказал им: «Мы еще не знаем, что такое любовь» — и указал, как образец ее, на Авву Агафона, который говорил: «Если б возможно мне было взять у кого-либо из прокаженных его тело и передать ему мое, то сделать это было бы для меня наслаждением»¹⁰⁶.

106 Отечник, 56; ср.: Св. Исаак Сирин. Подобные факты рас-

сказываются из жизни св. Василия Великого.

Такова истинная любовь человека, живущего для других больше, чем для себя самого. А между тем в современной жизни такого самоотвержения и именно внутренней теплоты чувства, как характерных черт любви, мы встречаем весьма мало — наоборот, большей частью люди заботятся о собственном благополучии¹⁰⁷. В частности, и пастыри не могут хвалиться особенной близостью к пастве, состраданием ей. Не только в городах, где за многочисленностью прихожан и упадком приходского общения пастыри в большинстве случаев даже и не знают своих пасомых, но и в селах особенно в последнее время стало замечаться обособление пастыря от паствы.

¹⁰⁷   Бескорыстия в отношении людей стало так мало, чтообычно мы при всяком новом шаге ближнего спрашиваем себя:почему он сделал то или другое? Причем в вопросе заключается, конечно, подозрение относительно эгоистичных, корыстных расчетов ближнего.

Причины этого явления прежде всего лежат в самой основе любви. Истинная любовь — добродетель в высшей степени трудная по существу, в полной мере она, собственно, дается на конце духовной жизни, есть удел людей совершенных, конец святости. Об этом единогласно учат святые отцы Исаак Сирин, Макарий Великий. Иоанн Лествичник. Последний поставляет ее на последней, 30-й ступени своей духовной лестницы: «Любовь, бесстрастие и сыноположение (то есть усыновление Богу. — Прим. авт.) различаются между собой одними только названиями»¹⁰⁸.

¹⁰⁸   Слово 30-е, 9.

И апостол Павел поставил ее выше всех дарований (см.: 1 Кор. 13:1-8). А если она трудна вообще для всех, то для пастыря, с одной стороны, оказывается еще труднее; так как простым мирянам не приходится так много отдавать и времени и сил для других; пастырь же ни одного момента, собственно, не вправе

распоряжаться собой, а кроме того, от него не удовлетворяются поверхностным, холодно-деликатным мирским отношением, но требуют непременно более или менее напряженного любовного внимания.

Но, несмотря на эту трудность, пастырь должен стремиться к ней всеми путями и средствами.

И прежде всего источники любви лежат в нем самом. Во-первых, в чистоте сердца, а чистота сердца находится в прямо пропорциональной зависимости от общей духовной жизни. Атак как сущность всей духовной жизни заключается в любви к Богу, ради Которого и Которых верующий очищается от страсти, то можно, следовательно, сказать, что источник истинной любви к людям лежит, собственно, в любви к Богу. «Чрез исполнение первой заповеди» о любви к Богу, говорит св. Василий Великий, «можно преуспеть и во второй» (V, 88). «Когда приложен первый и великий труд, — говорит св. Макарий Великий, — тогда второе, как меньшее, с легчайшим трудом следует за первым»¹⁰⁹.

109 Послание. С. 333; Совр. изд. С. 487; ср.: Василий Великий. III, 24.

И это понятно. Действительно, опыт показывает каждому, что даже одна мысль о Боге заставляет человека отказываться от всяких эгоистических стремлений и послужить чем-либо в пользу ближнего, что предписывает Евангелие Христово, и, чем кто более приближается к Богу, тем более уподобляется Ему, тем более становится милостивым: «Милостивый-то и есть человек», то есть в истинном смысле этого слова, говорит св. Иоанн Златоуст, «или лучше: миловать значит быть Богом» (XI, 257). Без той любви, без единения с Богом, не может быть прочной истинной любви. «Без первого и второе не может быть чисто, — продолжает св. Макарий Великий, — ибо кто не любит Бога от всей души и от всего сердца, тот приложит ли правильно и без лести попечение о любви к братиям, не выполняя любви к тому, ради чего (то есть любви к Богу) прилагается попечение о любви к братиям... Потому-то лукавый всеми мерами усиливается истребить в душах страх Господень и любовь ко Господу»¹¹⁰. «Любовь духовная, — говорит св. Иоанн Златоуст, — выше всякой другой любви... ничто земное не рождает ее, ни привычка, ни благодеяние, ни время; она исходит свыше с небес» (XI, 360).

¹¹⁰     Послание. С. 333, 336; Совр. изд. С. 487, 490; ср.: Св. Иоанн Златоуст. VIII, 572.

А строго говоря, между этими двумя видами истинной любви даже нельзя полагать различия. Что такое истинная любовь к людям? Это не есть естественная дружба, неопределенное беспредметное чувство тяготения одного к другому, беспринципная сентиментальная жалость и сочувствие всему, что любящий находит возможным. Такая любовь душевна и потому весьма несовершенна, ибо не различает доброго от худого в любимом. Истинная же любовь любит только то, что достойно любви в человеке и, наоборот, видя в нем худое, скорбит и жалеет, стараясь направить его, хотя бы это стоило тяжелых для любящего и горьких для любимого обличений. Меркой же для определения заслуживающего любви в человеке служит высочайшее совершенство — Господь. Следовательно, любовь к Нему является и производительницей, и критерием (мерой), и коррективом (исправителем) любви к человеку. А потому можно сказать, что истинная любовь к ближнему — любить то, что есть в нем богоподобного, достойного Любви Божией, то есть любить в ближнем не все без разбору, а единственно Божие, или Бога. Такая любовь в отличие от обычно понимаемой беспринципной симпатии для определенности названа не просто любовью, а любовью духовной или, можно сказать, любовью к спасению.

Поэтому-то Господь и не отделяет обоих видов любви, считая любовь к ближним подобной любви к Богу (см.: Мф. 22:39). Поэтому-то Иоанн Кронштадтский постоянно говорит о них обоих вмест, как о двух сторонах или проявлениях одного и того же духовного настроения: священник весь должен быть объят любовью к Богу и ближним, искупленным и совокупленным Кровью Христовой, «по образу и по подобию Божию сотворенным».

И чем, следовательно, [более] пастырь поднимается в любви к Богу, тем возвышается и очищается и любовью к ближним, а, так как степень любви к Богу зависит от всей духовной жизни подвизающегося, следовательно, можно сказать и обратно, что любовь к спасению ближних находится в прямой зависимости от общего состояния духовной жизни.

Но это посредственное психологическое влияние [умножается] еще более непосредственным воздействием Божией благодати, которая подается по мере подвигов самого человека. «Истинную любовь, — говорит св. Василий Великий, — образует дар Духа... Господня благодать», приводящая любящего «как бы в один состав и в совершенное единство» с любимым (VI, 245-246). «Любовь духовная, — говорит св. Иоанн Златоуст, — выше всякой другой любви... ничто земное не рождает ее, ни привычка, ни благодеяние, ни время; она исходит свыше с небес» (XI, 360).

Таков общий основной закон любви, как дара Божи-ей благодати за подвиги, это факт несомненного опыта: любовь — плод духовной жизни. Но пастырю, помимо благодатно-подвижнического пути, помимо всяких его заслуг и трудов, дается в таинстве хиротонии особенный дар любви к пастве.

Нам Бог дал, говорит святой апостол Павел Тимофею, дух любви (2 Тим. 1:7). И св. Иоанн Златоуст пишет: «Я — отец... что в плотских отцах делает естество плоти, то в нас благодать Духа» (III, 440; ср.: XI, 842, 843). И действительно, достойно воспринявшие этот дар священства в хиротонии получают способность к жизни в других. Но сначала эта способность любви раскрывается, так сказать, преимущественно потенциально, то есть посвященный начинает чувствовать в душе своей, во-первых, начальный момент любви — сознание обязанности заботиться уже больше о других, о пастве, чем о себе, и если в действительности пастырь не осуществляет этого, то совесть ясно свидетельствует ему, что нарушается требование закона, в нем же лежащего и им сознаваемого. Но, кроме этого сознания, пастырь в хиротонии получает и чувство самой любви в форме желания трудиться в спасение людей, а также в зачаточной степени и самые силы, способность любить. Дальнейшей же задачей самого пастыря служит непременная обязанность «возгре-вать» этот дар Божий, живущий в нем через рукоположение (см.: 2 Тим. 1:6); потому что в противном случае эта благодатная любовь, как и всякий другой дар, от «нерадения» может постепенно заглохнуть, как бы велик и обилен он ни был.

В числе таких частных средств, кроме общего подъема духовной жизни для возгревания, со стороны самого пастыря потребно вообще чувство, противоположное «нерадению», то есть ревностное попечение об усилении духа любви. И прежде всего принуждение. Таков уж общий закон добродетелей, что сначала человек должен делать отчасти все против воли сердца своего, как говорит св. Макарий Египетский. Так и в любви. И это невольное принуждение пастыря способно вызывать в нем и самое чувство. Пастырю, может быть, и нет желания нарушить свой плотский покой, когда является к нему пасомый, но это должно преодолеть; но далее такое напряжение, естественно, вызовет некоторое недовольство, как результат борьбы, а это чувство может быть даже замечено и пасомым или хотя бы положит препятствие к искренней простой любви пастыря в обращении с ним. Однако и здесь должно продолжить принуждение, то есть, сколько хватит сил, заставить умолкнуть себялюбивые чувствования и, наоборот, постараться вызвать чувство любви, принимая для этого, а также и для прикрытия остатков недовольства даже ласковый, любезный вид. И такое принуждение действительно большей частью способно вызвать достаточную степень уже искренней любви, потому что, как говорят святые отцы, Господь, видя труд самого человека, не замедлит после внешней его ласковости послать и внутреннюю, истинную, благодатную. Таким постоянным принуждением, сравнительно внешней как бы подачей милостыни, и воспитывается постепенно истинная духовная любовь, которая, в свою очередь, затем будет облегчать и самые подвиги принуждения: «Милостыня есть мать любви», — говорит св. Иоанн Златоуст (XI, 881). «Всякого приходящего к тебе человека, особенно с духовной целью, — говорит о. Иоанн Кронштадтский, — принимай с ласковым и веселым видом» (V, 37).

И не должно считать такого поведения лицемерием, как это может казаться на поверхностный взгляд, потому что последним термином обозначается не просто несоответствие слова с делом, внешнего поведения с внутренним настроением, а несоответствие, исходящее из каких либо худых, корыстных, эгоистических целей, а между тем здесь, в понуждении, мотивы самые чистые — любовь к ближнему во имя любви к Богу, поэтому также принуждение должно быть всецело ободряемо, тем более что оно незаметно переходит, в искреннее настроение, преодолевается благодатной любовью.

Но однако при этом должно наблюдать меру. Правда, «некоторые» пастыри, говорит св. Иоанн Лествичник, как особо сильные, «движимые духовною любовию, принимают на себя бремена других сверх силы своей»¹¹¹, но для обычных пастырей безопаснее наблюдать предел своих сил, которые определяются обычно непосредственным чувством излишка тяготы, туги на сердце.

111 Слово особенное к пастырю. 12, 6.

В противном случае грозит опасность надорваться, а отсюда постепенно может образоваться чувство скрытого недовольства, которое постепенно перейдет в раздражение вместо любви, или, во всяком случае, такая любовь не может укрепляться и развиваться в душе пастыря, постоянно ослабляемая чувством уныния и отступлениями (реакцией), хотя бы для других скрываемыми под внешней ласковостью. Наоборот, мерное принуждение будет приносить больше радости и таким образом постепенно возведет к истинной, благодатной любви.

Эта мерность на низшей степени может выражаться хотя бы в спокойствии любви. Если пастырь почему-либо не может принуждать себя к любезности более энергичной или после многократных напряжений (в приходе, на исповеди, на приемах и прочее) он уже довольно изнемог, то в таком случае ему лучше спуститься к простому, спокойному обращению с людьми, не дозволяя лишь проявляться худым чувствам раздражения, стремления к собственному покою и прочее. Это тоже есть вид любви. И такое мирно-спокойное настроение дается легко, потому что оно уже является естественным результатом реакции от духовного переутомления, тогда как даже для худых сильных чувств требуется трата энергии, что тяжелее. Сверхмерное же принуждение в таком случае будет уже слишком заметным для пасомых и пастыря, а потому, как непреодоленное, будет подобно отчасти лицемерию. На первых порах пастырь должен идти от низшего к высшему: от спокойно-мерной искренней простоты к большему принуждению в любви.

А такое принуждение, такая «милостыня любви» вызовет несомненную ответную любовь и со стороны бла-готворимых. Это же, в свою очередь, будет побуждать пастыря еще более проявлять любящих (см.: Мф. 5:46,47). Эту психологическую черту прекрасно подмечает и со свойственной ему рельефностью и доказательностью объясняет св. Иоанн Златоуст: «Как, скажут, нам сохранить теплоту любви? А что возбуждает любовь плотскую? Телесная красота. Соделаем же (мы сами) и души наши прекрасными, и будем питать любовь друг к другу; ведь нужно не любить только, но и быть любимыми. Сделаем сперва это, то есть чтобы нас любили; тогда легко будет и то (любить других). Как же сделать, чтобы нас любили? Будем добрыми, и мы достигнем, что всегда будут любящие нас», а следовательно, будем любить и мы. Тогда «чудное» будет «явление: единство во множестве и множество в единстве» (IX, 355-356)"².

¹¹²    Ср.: Авва Дорофей. 198.

Другим частным средством к возгреванию благодатно-пастырской любви является молитва к Богу о постоянном благодатном подкреплении любви, стоит ли пастырь на начальной или на высокой ступени ее, так как без непрерывной помощи Божией не может устать никакое дарование, несмотря на все старания самого человека. Когда пастырю предстоит иметь общение с пасомым, хотя бы, например, принять его к себе или прийти к нему в дом, то перед свиданием с ним он непременно должен вознести хоть самую краткую молитву к Богу о помощи, а лучше и оградить себя еще крестным знамением"³ или хотя бы внутренне, духом вознестись к Спасителю.

^1,3    См.: Св. Ефрем Сирин. III, 3; ср.: III, 480-471; ср.:Св. Иоанн Златоуст. IV, 314.

И такое молитвенное обращение производит в пастыре дивное действие: прежде всего это быстро приводит чувства в должную умиротворенность, удаляет худое самолюбивое настроение, укрепляет в желании послужить ближнему, причем это укрепление будет гораздо прочнее, надежнее всякого человеческого самопринуждения, а в то же время и спокойнее, уравновешеннее. Поэтому-то святые отцы и заповедуют это средство для воспитания любви: особенно же на первых порах служения: «Предстоятель должен молиться и о том, — говорит св. Иоанн Лествичник, — чтобы ко всем иметь сострадание и расположение соразмерно их достоинству, дабы и ему... не сделать вреда» пастве, «что обыкновенно случается с теми предстоятелями, которые не стяжали еще душевные чувствия обучена долгим учением [Евр. 5:14]», то есть не достигли высоты духовной"⁴. И во всяком уже случае, «никто не может питать враждебных чувств к тому, о ком творит моление», — говорит св. Иоанн Златоуст (XI, 658).

¹¹⁴   Слово особенное к пастырю. 2, 12.

Таковы средства для возгревания духа любви, зависящие от самого пастыря. Но можно указать еще и содействующие условия, лежащие преимущественно вне его. Это прежде всего обязанность пастыря постоянно вращаться среди пасомых, быть в общении с ближними, находиться в собрании единодушных людей. Чрез это постоянное духовное трение, общение с паствой пастырь все более сближается с их интересами, усваивает их себе, в свою очередь, и им передает часть своей жизни, и все это от частого обращения входит в привычку, постепенно развивая и закрепляя любовь. Поэтому св. Иоанн Златоуст и говорит: от «взаимного общения происходит великая сила» (XII, 164), от «него умножается любовь»; «Как железо острит железо, — старается пояснить святой отец эту тайну, — так и общение друг с другом умножает любовь. Если камень, ударяясь о камень, издает огонь, то не тем ли более душа, сообщаясь с душою?..». Потому «великое благо — собрание; оно делает любовь пламеннее» (XII, 165).

Вторым содействующим условием служат скорби паствы. Природа человеческая создана так, что более способна возбуждаться горем, чем радостью. Каждому же человеку приходится переживать больше и острее именно скорби, а эта собственная опытность заставляет относиться с большим сочувствием и к страданию других, тем более что и последние сами ищут «соскорбящих», как бы побуждая этим к подаче духовной милостыни, то есть любви, тогда как, наоборот, радостные люди, особенно же на низших ступенях духовного развития, нередко делаются эгоистичными, переживая большей частью свое настроение в обособлении и даже как бы скупясь делиться с другими и, во всяком случае, не находя особой нужды в других"⁵.

¹¹⁵     Что выражается и в пословицах: «Сытый голодного неразумеет», и, наоборот: «Свой своему поневоле брат».

Поэтому св. Иоанн Златоуст и говорит: «Ничто так не содействует любви и общению, как скорбь» (XI, 373; ср.: 355). Поэтому-то пастырь, входящий в нужды и горе своих пасомых, начинает мало-помалу разогреваться в своей любви к ним, проявляя ее по мере сил своих, и, чем больше и глубже входит в их скорби, чем более страдает с ними сам и передает в них как бы частицу своей души, тем они дороже становятся для него и тем все сильнее возгорается любовь. При этом скорби пасомых — духовные (особенно грехи) гораздо острее возбуждают душу пастыря. Этим, между прочим, объясняется то, почему в сельских приходах, где пастырь ближе стоит к нуждам паствы, любви у него больше, тогда как городские священники недостаточно упражняя чувство сострадания вследствие незнакомства с паствой, постепенно глушат любовь. Впрочем, исповедь дает и им еще некоторый способ личного общения и возможность сострадания"⁶; если только они не упражняются в духовной любви к Богу, чрез которую даже и у пустынников загоралась величайшая любовь к людям, как свидетельствуют по опыту святые Макарий Великий, Исаак Сирин.

¹¹⁶     Один столичный пастырь передавал, что он совсем не знает своих прихожан, так что ему даже кажется, будто каждый раз в праздничные службы приходят все новые лица и только немногие постоянные, будничные богомолки да две-три семьи,у которых он служит молебны по случаю скорбных обстоятельств, остались в памяти; особенно же врезались последние, так что он их, помимо просьб, поминает всегда на молитвах своих и на проскомидии.

А, наконец, пастыря должно ободрять и умеренность требований от него — сами пасомые не требуют от него чего-либо чрезвычайного. Наоборот, простое, то есть нелицемерное, искреннее, отношение к ним с малою хотя бы степенью любви и без особенных выражений своих чувств, даже (как говорили выше) без мудрых советов, лишь бы с некоторым душевным сочувствием, — это немногое, но искреннее удовлетворит пасомых и вызовет благодарные чувства. Тем более теперь, когда люди повсюду встречают эгоизм, когда борьба за существование становится правилом и социальной жизни, даже и небольшое проявление любви весьма ценится. Кроме того, паства, хотя в идеале и представляет к пастырю высокие требования об обязанности любви, но, с другой стороны, она же, особенно же смиренный народ, знает, что и пастырь — не ангел, а человек со свойственными ему недостатками и нуждами, личными и семейными, а потому удовлетворяется хотя немногим бы¹¹⁷.

¹¹⁷Особенно же теперь, когда среди пастырей так мало стало замечаться духовной любви. Один псаломщик весьма хвалил своего батюшку, называя его истинным пастырем, хотя в оправдание этого приводил лишь то, что он обращается с ним (псаломщиком) деликатно, ни разу не обидел; более выдающихся добродетелей дорогой критик указать не мог, закончив лишь повторением своего убеждения: «Истинный пастырь».

Особенно же если пасомые видят, что пастырь хоть не имеет еще в данный момент горячей любви, но со своей стороны прилагает усилия к ней, «трудится» в своем служении им, то это создает к нему на первых же порах чувство уважения, а затем постепенно, с развитием его любви все более будет развиваться и любовь паствы. И даже более того, паства никогда не останется в долгу — наоборот, всегда будет опережать пастыря в горячности, лишь бы он со своей стороны проявлял любовь.

Обобщая все сказанное о воспитании любви, должно прийти к тому выводу, что 1) в зачаточном состоянии любовь дана пастырю в благодати хиротонии, 2) содействующие условия со стороны паствы в общем всегда налицо, 3) следовательно, остальное зависит от подвига воз-гревания любви самим пастырем.