Искушения в пастырской любви. Строгость и слабость

В заключение должно указать на некоторые искажения и уклонения от истинной любви, или на искушения ее.

Пастырь, с одной стороны, Самим Господом обязан душу свою полагать за овцы в любви к ней. Но с другой — он от Господа же имеет права и полномочия вязать и решить пасомых. Таким образом сталкиваются άγaπη и δύναμis, любовь с правдой, ακρίβεια и οικονομία, между которыми и происходит нередко борьба, коллизия, способная при крайностях ее исхода повредить делу пастырского служения.

И прежде всего в этой коллизии акривии с икономией нередко берет перевес «власть», «правда»: пастырь считает своей святой обязанностью действовать по строгости канонов и уставов Церкви, искренно, быть может, полагая, что в этом — главная сила и путь к воспитанию пасомых, а кроме того, и побуждаемый ясными требованиями канонических норм, для него весьма авторитетных в силу своего, или прямо Божественного, или Церковного происхождения. А если пастырь обладает какими либо особыми полномочиями и властью, а тем более обладает властным и сильным характером, то это стремление к правде принимает большие размеры. У таких пастырей на первом месте стоит сознание долга, и это доминирующее настроение приникает во все частности отношений пастыря к пасомым: ригористическое требование исполнения устава, строгость и важность в обращении, вытекающие из предполагаемого опасения за расслабление пасомых, требование исполнения во всей точности дисциплины, суровость резких обличений, наложение больших епитимий на исповеди. Стремление к внешней стороне организации, чрезмерная обособленность, выделение себя из рядовой паствы и т.п. — вот некоторые формы проявлений этой переоценки правды над милостью¹¹⁸.

^11,8 Один из подобных пастырей, человек с неподкупной честностью, говорил: «Что там за любовь (к семинаристам)? Это все сентиментальность! Сознание своего долга – вот истинное правило в отношениях к ним» (в результате такого строгого принципа он сурово пострадал от своих же подчиненных).

Конечно, подобное направление в пастырской деятельности не только должно быть осуждаемо всецело, но даже отчасти и положительно одобряемо: в нем есть несомненно верные черты, хотя, с другой стороны, оно не может и не должно быть главным руководящим принципом. Такое, по преимуществу юридическое, строгое отношение к делу является — по существенному своему значению — охранителем и регулятором имеющихся наличных сил паствы, с одной стороны, и некоторым предохранителем против проявлений зла в пастве и худого влияния на нее совне, с другой стороны. И такое значение строгости, законности, имеет большую ценность. Обыкновенно слабые духовно люди всегда склонны уступать худшим своим чувствам: нравственной распущенности и горделивому превозношению (протестам, самовластию и прочее). Когда же над ними стоит сильная власть, то эти худые порывы поневоле сокращаются: Князи бо не суть боязнь добрым делом, но злым (Рим. 13:3), то есть в этом случае, с одной стороны, по страху именно нельзя обнаруживаться худым инстинктам, лежащим внутри самой паствы, а с другой — из опасения нельзя воспринимать худое влияние и совне, от других. Таково значение власти — предохранительное. А обратной стороной его является охранение того положительно-доброго, что есть в каждом человеке и чему иногда грозит опасность ослабить, разложиться от возможности впасть в худую (указанную) сторону — наоборот, при твердости власти является возможность раскрыть и развить свои хорошие силы: начальник Божий слуга есть, тебе во благое (Рим. 13:4). И вэтом смысле значение твердости, справедливой строгости — большое. Люди подобны атмосферным явлениям: если высшие атмосферы сгущаются, уплотняются, то и низшие сжимаются — наоборот, если верхние течения разряжаются, то на счет их одновременно и по этой именно причине расширяются нижние атмосферы. Совершенно то же бывает и в человеческом мире: и история государств, и опыт личной жизни показывают, как нередко люди по видимому хорошие вдруг — при отсутствии твердости власти — распускались и доходили до таких проступков, которые своей неожиданностью удивляли не только других, но и их самих. Таково значение охранительное. А, наконец, твердая власть при рассудительности весьма полезным образом может направить эти охраненные силы на должные пути; слабому человеку люди и подчиняются неохотно, тогда как твердое управление скоро же сосредотачивает в своих руках силу, власть над пасомыми, а потому может удобно и распорядиться ими. Таково значение регулятивное, направительное.

И должно отметить, что указанное значение имеет большую ценность вообще, а особенно в моменты общего разложения, слабодушия, «ласкосердия». Естественно, что подобные пастыри должны встретить со стороны худых подчиненных осуждение и вражду. Но с этим необходимо бороться, помня, что пастырь есть слуга Божий, а не человеческий, что во истое сие он и поставлен (см.: Рим. 13:6). Но это искушение перенести нелегко, ибо, кроме тяжелой вражды со стороны, и собственное сердце требует снисхождения, добродушия; кроме того, хочется и в глазах других казаться добрым. И разумеется, все это, то есть добродушная снисходительность, слабость, гораздо легче — наоборот, быть справедливым, строгим тягостно. Но зная пользу «власти» (δυνάμεως), пастырь не должен подвергаться этим соблазнам, а делать дело Божие с дерзновением, когда и насколько это требуется, конечно.

Таковы светлые, положительные стороны «правды», строгости. Но из этого же значения можно видеть, что в строгости (ακρίβεια) мало или, собственно, в ней самой по себе нет начал зиждительных, творческих; создать новые силы или вызвать, вскрыть добрые стороны, таящиеся в глубине души под пеплом худого, подобные строгие пастыри не в состоянии. Правда, как мы отметили, при твердой власти есть возможность раскрыться хорошим силам, но именно по преимуществу лишь возможность, зависящая, собственно, не от существа власти, а следовательно, и случайная по отношению к ней, могущая и не проявиться.

Таково значение правды, если она в нормальном положении, но она может уклониться еще и в ненормальные крайности. Если, например, подобные строгие пастыри сверх своего законнического настроения страдают чрезмерной властностью и гневом (что большей частью находится в зависимости одно от другого), в таком случае вместо прямой пользы получится и прямой вред: пасомые будут бояться таких пастырей, бежать от них, например на исповеди, или скрывать грехи свои. Кроме того, как страдающие от оскорбления своего достоинства, самолюбия, они будут с нелюбовью относиться к своему пастырю, лицемерить перед ним, льстить и т.п., а все это, как совершенно ясно, будет разрушать внутренне духовное настроение пасомых, несмотря на видимую, может быть примерную внешность. А между тем от пастыря требуется не только не угашать духа любви и смирения и не только охранять овец своих от волков, то есть всякого упадка и страстей, не только поддерживать в прежнем положении, но и все больше питать и возращать их. А это возращение, созидание есть дело другого начала — любви. Как свойство преимущественно Божественное — Боглюбы есть (1 Ин. 4:8; 4:16], — любовь носит в себе замечательные творческие силы. В каждом человеке, внутри его, непременно скрыта доля добра, которая житейской суетой, пороками нередко заглушается до такой степени, что человек уподобляется скотом несмысленным (см.: Пс. 48:13). И тогда на него эгоистически настроенные, самомнительно-праведные окружающие начинают смотреть безнадежно, как на человека лишнего, вредного, неисправимого, и наконец, и сам он присоединяется к такому взгляду. Но искра Божией совести не может заглохнуть до конца и иногда выражается в стремлении вернуться на истинный путь, однако сложившееся худое воззрение скоро пригнетает его, доводит до уныния, и он в еще больших крайностях готов теперь утопить прорвавшийся на свет остромучительный голос совести.

К подобным людям относиться с юридическим настроением решительно невозможно для пастыря, обязанного, по слову Господа, оставить 99 овец, дабы лишь найти одну заблудившуюся. Наоборот, чувство искреннего сострадания, соединенного с деликатным снисхождением к немощам брата во Христе, а главное, доверие к человеку, вера в хорошее, вера в нравственное возрождение даже последнего грешника — вот необходимые свойства пастырской души; короче, во всем должна лежать истинная любовь, сострадающая и ободряющая: она именно способна вызвать из-под пепла ту Божию искру, которая тушилась эгоистичными людьми и безнадежностью грешника. И от такой верящей любви человек, вчера падший, может завтра воскреснуть душой. Примерами такого созидающего, животворящего действия любви полна евангельская история. Фарисеи недоумевали, почему это Господь обращается, ест и пьет с грешниками, мытарями и блудницами; не понимали, какое может быть общение этих отверженных с Пророком. Но Господь ясно ответил: не здоровые требуют врача, а болящие. И эти болящие, всеми презираемые, почувствовали в Нем ту живительную силу, которая не только не оттолкнула их, но, наоборот, ободрила, возродила надежды. Они в самой глубине души были неожиданно, но безмерно отрадно поражены, что такой Чистейший Праведник не только не гнушается ими, но обращается как с близкими друзьями; и это доверие, эта любовь возродила их: блудницы делались мироносицами, мытари — апостолами¹".

¹¹⁹   См.: Св. Василий Великий. V, 338-339.         

 «Любовь воссозиждает», — говорит св. Иоанн Златоуст (XI, 102). Поэтому в пастыре, бесспорно, должен брать перевес не в сторону правды, а в сторону любви, которая больше всего ведет к главной задаче пастырского служения — возрождению душ, вос-созиданию внутреннего, богоподобного человека. Особенно же должно заботиться об этом на первых порах па-стырствования, дабы сильнее привлечь себе паству, и лишь потом постепенно переходить к более строгим мерам по степени ее духовной возмужалости. Так именно и действовал Спаситель: в первый год Своего служения преимущественно благотворя, исцеляя, творя чудеса, и лишь после Он стал учить о кресте, да и то постепенно, подготовляя немощную совесть даже ближайших учеников. Так должен поступать и всякий пастырь. «Ничто столько не приятно Богу, как милостыня, — говорит св. Иоанн Златоуст, — вот почему и священники, и цари, и пророки помазываемы были елеем: елей принимали они как символ человеколюбия Божия. Сверх того (таким помазанием) давалось им разуметь, что в начальнике должно быть более милосердия; это показывало, что и Дух нисходит на человека для милосердия же, так как Бог милует людей и поступает человеколюбиво: Милуе-ши бо всех, сказано, яко вся можеши (Прем. 11:24). Ведь и священство учреждено по милосердию. И если бы кто вздумал похвалить начальника, то всего лучше похвалить, когда скажешь, что он милостив: Милость есть существенное свойство власти» (XI, 255-256).

Но уклонение от истинной нормы любви может направиться и в другую, противоположную крайность — сентиментальной слабости, чрезмерной снисходительности, осторожности (ο'ικονομία). Сознание необходимости действовать во всем путем любви, подкрепляемое и естественным чувством расположения к другим, заставляет таких пастырей без различия времени и места всюду быть через меру любезными, в общении без разбору ласковыми, на исповеди легкомысленно снисходительными, по отношению к внешности, к дисциплине безразлично-уступчивыми; когда нужно бы сказать горькую правду, такие пастыри молчат, а если и решатся что-либо высказать, то больше извиняясь, тем обличая, как бы себя самих считая виноватыми более, чем обвиняемых; в беседах с пасомыми они подделываются под тон их как в предметах беседы, так и в тоне ее; всегда добродушны и приветливы безразличия настроений и мировоззрений встречающихся с ними, хотя это добродушие не глубокое.

Обычно такому искушению подвергаются пастыри, обладающие добрым сердцем, а еще более природной слабостью характера. Но, кроме того, в весьма значительной части примешивается сюда и тщеславие в той или иной степени; человеку вообще хочется приобрести общественное мнение о себе как добром, но и перед самим собой хочется казаться любвеобильным. Наконец, неприятна (по самолюбию опять-таки) тягота строгости справедливого суда, где он нужен, и т.п. И этот соблазн особенно грозит молодым пастырям. Что должно сказать об этом искушении? Как вид любви, подобная слабость все же может отчасти рассчитывать на действенность. Но, с другой стороны, она, как уже говорилось, грозит опасностью дать свободу раскрытию худых чувств пасомых, расширяющихся на счет слабости пастыря. Но главный недостаток ее заключается, собственно, в том, что такая любовь, по существу, есть любовь не столько благодатная, истинная сколько душевная, естественная, человеческая, и, как такая, она, во-первых, нечиста, а во-вторых, непрочна. А потому благих плодов от нее быть не может, ибо паства скоро поймет источник этой легкомысленной, поверхностной сентиментальности и потеряет или ослабит к пастырю не только благоговение, но и уважение, а также и потому, что такая неуместная слабость расслабит малосильные души пасомых, которые могут чрез это потерять и то, что имели.

Такой пастырь должен помнить основной взгляд на пастырскую любовь, что она [не] есть беспредметная жалость, расплывающаяся на всех, не есть любовь ко всему в человеке, а лишь любовь к истинному, богоподобному образу человека, к его чистой душе или, короче, есть лишь любовь к спасению, любовь к Богу, а «ничего нет истиннее Бога», говорит св. Иоанн Лествичник¹²⁰.

¹²⁰    Слово особенное к пастырю. 6, 3.

Этот оттенок решительно изменяет взгляд на отношение к пасомым, заставляя, даже требуя от пастыря, где нужно, прибегать к твердости, отрезать все то, что препятствует или вредит пасомому. «Неминуемо, — говорит св. Иоанн Златоуст, — постигнет его (пастыря. — Примеч. авт.) наказание, хотя бы погиб только один человек» по его вине. Страж, — говорит Господь через пророка Иезекииля, — аще увидит меч грядущ и не вострубит людем и не проповесть, и нашед меч, возмет душу; та убо беззакония своего ради взяся, а кроме ее от руки стража взыщу (Иез. 33:6)¹²¹. Поэтому-то святые отцы заповедуют при милости наблюдать и строгость, когда она нужна, хотя бы это соединялось с неприятностью и болью для производящего духовную

¹²¹     О Священстве. Слово шестое. I, 468; ср.: IX, 38.

операцию. «В некоторых настоятелях, — говорит св. Иоанн Лествичник, — бывает как бы природная стыдливость (застенчивость. — Прим. авт.), по которой они часто молчат, когда и не должно молчать»¹²².

¹²²   Слово особенное к пастырю. 6, 3.

Поэтому, «да мешет пастырь, как камнем, грозным словом, на тех овец, которые по лености или по чревоугодию отстают от стада; ибо и это признак доброго пастыря», — говорит тот же святой отец¹²³; а иначе он подобно «врачу, который не предупредил больных о причинах усиления болезней», «сделается виновным многих трудов и скорбей, и больным, и себе»¹²⁴. Поэтому св. Иоанн Лествичник советует пастырю, подобно врачу, употреблять всевозможные лекарства, а в частности, производить иногда и «кровопускание», то есть «сильное и жестокое нападение на недугуюших, для их спасения»¹²⁵. От такого строгого разумного обличения и получится несомненная польза. «Опечаливай, — говорит тот же святой отец, — до времени недугующего, чтобы не закоснел в своем недуге, или не умер от проклятого (!) молчания. Многие принимали молчание кормчего за признак благополучного плавания, доколе не ударились о камень»¹²⁶.

¹²³   Там же. 1,9.

¹²⁴   Там же. 5, 3.

¹²⁵   Там же. 2, 5.

¹²⁶   Там же. 6, 2.

Таковы два типа уклонения от нормы истинной пастырской любви. Разумеется, в чистоте они наблюдаются весьма редко, в действительной же жизни встречаются больше в смешанном виде, впрочем, с перевесом в ту или другую сторону. Конечно, оба они худы в своих крайностях и могут принести глубокий вред. Но если сравнивать их по относительной ценности, то все же предпочтение должно лучше отдать перевесу излишней снисходительности в любви, — особенно же если она естественно-искренняя, а не самолюбивая, – чем чрезмерной строгости. Ветхозаветный закон никого не мог привести к обновлению, а между тем эта снисходительность может заставить пасомого «усрамиться» самой излишней доброты пастыря, полюбить его за нее и если не пожелать уж исправиться, то хоть не огорчать доброго пастыря своим новым падением; при внешней свободе от власти пастыря такой пасомый внутри своей совести будет чувствовать некоторую добровольную обязанность быть более или менее достойным христианином, а это гораздо ценнее, чем вынужденная механическая дисциплинированность.

Но существенное решение этого вопроса о «меньшем зле» здесь зависит от массы других условий, а главное, от индивидуальности самого пастыря и степени его рассудительности, всякие советы и правила всегда проходят сквозь призму личного сознания. Однако несомненно, что господствующим настроением и корректирующим мерилом истинных отношений пастыря к пастве должна быть прежде всего и больше всего богоподобная любовь; и Господь есть прежде всего «Любы», все домостроительство Божие, до уничижения, есть перевес любви над правдой.

СМИРЕНИЕ